Дракон с горы мертвецов

Спустя три месяца после рождения А-Юаня... Старейшина был горячим. Его щёки пылали, кожа блестела от пота, дыхание было частым и тяжёлым. Его нижние одежды были мокрыми и липкими, и их бы стоило сменить, но заклинатели не планировали задерживаться на этой ночной охоте, а потому сменных вещей с собой не захватили. Лань Ванцзи нежно протер пылающую кожу влажной тканью и в очередной раз задумался, не попросить ли владельцев гостиницы за дополнительную плату поухаживать за больным пару часов, пока он сам не слетает на Луаньцзан и не вернётся обратно вместе с Вэнь Цин. Доверить Старейшину другому доктору он не мог: на груди мужчины был заметный шрам с характерным вэньским узором, при виде которого любой бы догадался, что человек перед ним когда-то сильно провинился перед высокопоставленным членом правящего ордена. На них могли донести. Лучше не рисковать, тем более что причиной лихорадки было простое физическое и духовное истощение после изнурительной битвы с монстром, а не ранение или яд. Одна ночь крепкого сна, и больной окрепнет достаточно, чтобы вытерпеть час полета на мече Лань Ванцзи. Старейшина вздрогнул от прикосновения, распахнул глаза и настороженно заозирался. Он снова позабыл, где находится, и заволновался, что всё ещё не покинул потревоженное свирепыми призраками кладбище. Воспользовавшись тем, что мужчина проснулся, Лань Ванцзи тихо произнес «Я здесь» и аккуратно приподнял его одной рукой за плечи, а другой преподнёс к губам пиалу с целебным отваром из трав, которые Вэнь Цин всегда заставляла их брать с собой в поездки. Старейшина сначала нахмурился, глядя на мутную жидкость, а затем посмотрел на Лань Ванцзи и, узнав его, послушно приоткрыл рот. Глотал он жадно — хоть юный дракон и постоянно смачивал его сухие губы водой, обезвоживание всё же давало о себе знать. Когда пиала опустела, Лань Ванцзи поставил её на столик у кровати и уложил вновь забывшегося лихорадочным сном Старейшину обратно на подушку. Пальцы юноши подрагивали от желания прикоснуться к запястью наставника, влить в него свою духовную энергию, но этого было делать нельзя: Вэнь Цин предупреждала, что из-за следования тёмному пути тело Старейшины плохо воспринимает светлую ци. Это казалось странным, ведь он всегда с удовольствием слушал игру Лань Ванцзи на гуцине, позволяя наполненной духовной энергией музыке окутывать своё тело, проникать глубоко в душу… От этих мыслей кончики ушей юноши заалели. Немного успокоившись, Лань Ванцзи подумал и решил, что идея с целебной музыкой может сработать: раз нельзя передать духовную энергию напрямую, то может получится помочь больному хотя бы так. Почувствовав, что Лань Ванцзи собирается подняться с кровати, Старейшина резко распахнул глаза и в панике ухватился за его руку, сжимая её так крепко, что это было почти больно — Не уходи! — хриплым голосом потребовал он. — Я здесь, — ответил Лань Ванцзи, успокаивающе накрыв ладонь Старейшины своей, — я не уйду. Пальцы мужчины чуть ослабили хватку, но полностью не разжались. — Мне нужно лишь дойти до гуциня, чтобы сыграть вам. Я буду рядом. — Нет! — возразил Старейшина и, вложив в это движение почти все оставшиеся в ослабленном лихорадкой теле силы, опрокинул Лань Ванцзи на кровать. Лань Ванцзи застыл от ошеломляющего ощущения того, как любимый человек обвивается вокруг его руки, прижимается близко, уткнувшись носом ему в плечо, и вновь тихо просит: «Не уходи». Старейшина всегда становился капризным и невероятно цепким, когда заболевал (а это случалось пугающе часто). Вэнь Цин как-то без особых подробностей рассказала Лань Ванцзи, что однажды после ночной охоты, будучи ещё подростком, Старейшина оказался в ловушке: победил жившего в пещере монстра, а тот своим телом завалил единственный из неё выход. Раненый, страдающий от лихорадки юноша целых семь дней провел в темноте и сырости без еды и чистой воды. И совершенно некому было тогда о нём позаботиться. Лань Ванцзи сделал глубокий успокаивающий вдох и повторил сказанные ранее слова: «Я не уйду». А затем добавил: «Никогда». «Пока ты этого хочешь, я буду рядом». Они немного полежали в тишине, но спустя какое-то время Старейшина обеспокоенно завозился на кровати, а затем позвал: — Лань Чжань? — Мгм… — Поговори со мной. Лань Ванцзи растерялся. Он никогда не был особо разговорчив. Со временем юноша научился поддерживать относительно оживленную беседу с жителями Луаньцзан, но не со Старейшиной. Он очень ценил беседы с наставником, но обычно они проходили так: Старейшина что-то увлеченно рассказывал, а Лань Ванцзи с интересом ему внимал, изредка вставляя пару фраз. Один любил говорить, а другой его слушать. Обоих это всегда устраивало. — Или можешь мне спеть, — правильно понял его заминку Старейшина. — Я просто хочу слышать твой голос. Лань Ванцзи знал сотни песен и мелодий. Мог исполнить любую из них. Но в данный момент казалось правильным напеть именно ЕЁ. Нежная, полная любви и трепета мелодия наполнила комнату в надежде донести послание до человека, который послужил вдохновением для её создания. — Как красиво, — сонно прошептал Старейшина, когда затихла последняя нота. — Никогда раньше не слышал этой мелодии. Её ты сочинил, Лань Чжань? — Да. — А как она называется? — Она… У неё пока нет имени. Это было ложью лишь наполовину. Один иероглиф имени был Лань Ванцзи известен, а вот второй он отчаянно надеялся однажды у Старейшины узнать. — Это неправильно, — зевнув, пожурил его Старейшина. — Такая чудесная мелодия заслуживает самого красивого имени. — Мгм, — согласился Лань Ванцзи.

***

Как и надеялся Лань Ванцзи, на следующий день Старейшине стало лучше, и они благополучно добрались до Луаньцзан, где Вэнь Цин помогла ему окончательно поправиться. О мелодии с тех пор при Лань Ванцзи Старейшина не вспоминал, словно лихорадка целиком выжгла её из его памяти. Но это было совершенно не так. И однажды Лань Ванцзи об этом узнает.