* * *
Одна из самых главных проблем Вермахта — отсутствие какого-либо утепления формы. Юхан не раз встречал сослуживцев, выбывших из строя только из-за многочисленных обморожений. Пропускавшие холод токи, надевавшиеся в несколько слоев, и тряпьё, которое обычно находили у местного населения. Весьма иронично: солдат высшей крови — укутан в вязаный плед в цветочек, отобранный у какой-то высохшей старушки. Однако сами русские, чудесным образом, умудрялись не просто не замерзать, а еще и работать в таких погодных условиях. Командир роты нередко называл русских дикарями, варварами — они даже сражались, как звери. Без понятия чести и доблести. Только ради мести. Наверняка, за это их и боялись. Солдаты Красной Армии в ходе наступательных операций смогли освободить многие районы проклятого города. Линия сталинградского фронта была все ближе и ближе к штабу 297-ой пехотной дивизии вермахта. Однако появилась и новая, еще бо́льшая проблема. Эпидемия. Промерзшую землю невозможно было вскопать, а значит и похоронить павших тоже не представлялось возможным. Трупы просто скидывали в одну кучу, безбожно оставляя на произвол судьбы. Внезапно пришедшие дифтерия, дизентерия, простой тиф и, самый страшный ангел смерти, сыпной тиф застали врасплох полевых врачей. Болезнь косила каждого, неверно вдохнувшего.* * *
Филатова бесконечно долго пыталась устроиться в один из немногочисленных, еще функционировавших цехов тракторного завода, поближе к матери. Однако все её усилия были напрасны. Солнечным зимним утром фашистские истребители атаковали завод. Наталья Владимировна погибла среди обломков, даже не осознав происходящего. Понимание потери пришло к девушке далеко не сразу. Сперва апатия, обитание в некой прострации, где ты себе твердо говоришь: “Это всего лишь сон! Это не может быть правдой!” А затем принесенная кем-то из работавших в цехе, принадлежавшая маме, окровавленная шаль. И тяжелое принятие. Теперь Лиза совсем одна. Нет ни маминых нежных, со временем огрубевших ручек, ни строгого, уставшего, но по-родительски доброго взгляда отца, ни даже теплых объятий брата. Устало закрыв за собой хлипкую дверь коморки, девушка рухнула на пол, позволяя эмоциям вырваться наружу. Изнутри словно разрывало бесконтрольным потоком чувств. Так хотелось кричать и выть, но нельзя — по тесному подвалу бегали, по-детски звонко смеясь, Надя, Петя и Вовочка, забота о которых теперь ложилась на всех жителей столь пагубного места. О том, что делать дальше, она не имела и малейшего представления. Внутри была лишь боль, глухая и затмевающая собой всё. Пустота, сжиравшая всю её изнутри, не давала даже вдохнуть. Ком горечи остался в горле немым криком. Очень невовремя загудела нога — рана от осколка скоропостижно загноилась, пугающе напоминая гангрену. С трудом доползя до постели, блондинка вскарабкалась на нее, туго перевязала ногу чуть ниже колена и выдохнула. На полу осталась лежать мамина шаль. Наверняка, она еще хранила её запах, наверняка еще помнила её худые плечи и хрупкую спину; наверняка и помнила мамины последние секунды жизни. Из глаз беспощадно хлынули слёзы, снова и снова напоминавшие о собственной слабости и одиночестве. Что ей теперь делать?* * *
— Heil Hitler, Herr Hauptmann / — Хайль Гитлер, герр капитан! — резко прокричал какой-то юноша, стараясь не дышать, а затем так же быстро прислонил ко рту и носу платок. Старший по званию и по должности лишь автоматическим движением приподнял руку в локте. Да, партийное приветствие имело важное место даже в таком клоповнике. Недовольный, явно обозленный капитан Кальб направлялся в место собрания офицеров для решения важных, представших в столь безобразном виде проблем. Пройдя мимо очередной кучи с телами, мужчина лишь с презрением оглядел двухметровую в высоту преграду и шикнул: — Ekelhaft! Einfach ekelhaft!/ — Отвратительно! Просто отвратительно! Наконец дойдя до нужного блиндажа, Вальтер, мужчина чуть моложе сорока лет, дослужившийся до звания капитана армии Вермахта, шумно выдохнул, привычным движением снял фуражку, пригладил рукой каштановые волосы и вернул головной убор на место. Затем уверено сделал шаг в убежище. Встретившие его такой же угрюмой физиономией товарищи явно не сулили никаких хороших вестей. Русские пробивались с реки, пытаясь протолкнуть свои дивизионы. — Melden Sie sofort die Situation an Ihren Positionen!/ — Немедленно доложите обстановку на своих позициях! — рявкнул оберст, регулярно приезжавший, дававший словесных нагоняев в порядке вещей, и уезжавший вновь. — Herr Oberst, meine Männer sterben wie Fliegen! Kälte, Hunger, Krankheit, die grausamsten Kämpfe mit Iwans lassen meiner Kompanie keine Chance auf Leben!/ — Герр Полковник, мои люди гибнут, как мухи! Холод, голод, болезни, жесточайшие схватки с Иванами не оставляют моей роте и шанса на жизнь! — в ужасе завопил молодой лейтенант, с трудом удерживая уставной вид. Совсем парнишка еще. Неужели не был на фронте до Сталинграда? Как прискорбно. — Unser Bataillon zieht sich zurück! Und trägt enorme Verluste! Die Stadt muss verlassen werden!/ — Наш батальон отступает! И несет огромные потери! Город нужно оставить! — так же истерично объявил стоявший рядом старший лейтенант, чье подразделение находилось в непосредственном контакте с русскими. Капитан на мгновение задумался, перестав слушать не менее экспрессивные речи полковника, пока тот, надрываясь, кричал о том, что плохо сейчас всем одинаково, но совсем скоро советы не смогут даже приблизиться к городу, ни по воде, ни по суше. Вальтер на секунду улыбнулся. Он был очень опытен в ведении войны, и за прошедшие несколько месяцев оккупации города с именем Сталина давно понял — русские город не отдадут. Он еще в ноябре 1942-ого попросил прислать своей жене Хельге письмо с извещением о его смерти. Его милая Хельга, и маленькая, поздняя, но такая долгожданная дочь, Элизабет. Кажется, на днях малышке должно было исполнится 5 лет... — Jetzt erlebt die 6. Armee ihre nicht besten Tage, aber Sie müssen den Geist unserer tapferen Krieger erheben, anstatt einen Wutanfall zu verursachen!/ — Сейчас 6-ая армия переживает свои не самые лучшие дни, но вы должны поднимать дух наших доблестных воинов, а не наводить истерику! — глянул оберст на всех присутствующих, — Wenn Sie bis nächste Woche hier festsitzen, werde ich Sie alle verhaften!/ — Если к следующей неделе не продвинетесь дальше, вы все будете арестованы! Напыщенный, чуть ли не напудренный полковник сейчас поедет в тыл, вкусно пообедает, сделает какую-нибудь прививку после увиденного здесь, может, даже вздремнет. А когда последний раз удавалось нормально поспать солдатам из роты капитана? Наверное, очень давно, может, в 40-ом году, а может в 39-ом. Вальтеру было, несомненно, жалко еще зеленых солдат, но идти против приказа означало лишь еще более раннюю, нелепую, позорную смерть. Хотя, даже это уже не казалось чем-то ужасным.* * *
Вновь Юхан шел в тот подвал, поддаваясь какой-то немыслимой, неизвестной тяге. Сейчас он даже представить не мог, что является участником переломного момента всей войны. Что меньше, чем через месяц догорит сталинградский котел, что настоящая война, исход которой решит многое, скоро настигнет и его. Сейчас же в его вещ.мешке звоном бились друг об друга консервные банки и суточный паёк. Носком сапог разгребая кирпичные глыбы, что раньше были цельной стеной дома, юноша не переставал размышлять вслух. — Sind die Worte Hitlers in "Mein Kampf" wahr? Kann und sollte die ganze Welt wirklich zu uns gehören? Was ist mit all diesen Leuten? Sind sie dem Leben wirklich unwürdig?.. Das ist Unsinn!../ — Так ли правдивы и верны слова Гитлера в “Моей борьбе”? Неужели весь мир действительно может и должен принадлежать нам? А как же все эти люди? Они и вправду недостойны жизни?.. Бред какой-то!.. Рядовой Рау был уверен — услышали бы это его сослуживцы, немедленно сдали бы полевой жандармерии, что с удовольствием продырявила бы юноше затылок или сослала бы в один из многочисленных штрафных батальонов. Его еще в самом начале военного пути чуть не сослали в один из подобных, когда среди личных вещей нашли аж 7 книг советских писателей и авторов золотого века русской литературы. Он тогда с трудом отделался от надзирателей и смотрителей, приставленных уже в части. Совсем рядом, в утреннем тумане показались руины, в подвале которого кипела жизнь. Если, конечно, это можно было назвать “кипением”. Открыв хлипкую дверь, преодолев ведущую вниз лестницу и, наконец, оказавшись в продолговатом убежище, Юхан постарался не обращать внимания на то, с какой ненавистью на него смотрели живые трупы. Приветливо улыбаясь шайке чумазых маленьких детишек, парень прошел к уже знакомой двери. Постучал, но так и не дождавшись ответа, осторожно вошел. Не заметив никакого сопротивления или опасности, Юхан опустил оружие, прошел в середину каморки. Он даже не сразу заметил лежавшую в предсмертной агонии девушку. В груди что-то больно кольнуло, когда он узнал в побледневшем, скрюченном теле Лизу. Стараясь унять дрожь в пальцах, солдат бросился к девушке. С шорохом распахнув нечто, заменявшее одеяло, парень с ужасом оглядел ногу русской. Уже начинавшая синеть, безнадежно выглядевшая голень буквально вызывала рвотный позыв. С трудом взяв себя в руки, Юхан вдруг осознал, что сейчас только он может помочь Лизе. Русской девушке из оккупированного Сталинграда, за каждый дом которого уже больше полугода лилась арийская кровь. Стараясь вспомнить движения полевого врача в бункере оказания медицинской помощи, немец негнущимися пальцами достал единственные оставшиеся два пузырька для самостоятельного оказания первой помощи. Переведя дух, юноша постарался максимально осторожно обработать рану содержимым фляги. Юхан никогда не метил в медицину, оттого совсем не имел опыта в подобном. — Lisa, bitte, sei ein bisschen geduldig! Ich werde alles tun, was ich kann... verspreche es... / — Лиза, прошу, потерпи немного! Я сделаю всё, что в моих силах... Обещаю... — выдохнул немец у самого девичьего лица, опаляя ледяную кожу своих горячим дыханием. Интуитивно сделав инъекцию, юноша лишь изредка обострившимся слухом ловил бредовое бормотание раненной. Она говорила что-то на своем сложном и животном языке, безнадежно плача и мотая головой. — Мама... мамочка... — всё вторила она, комкая руками женскую шаль. Когда ариец понял, что больше ничем не может ей помочь, стал лишь ждать. Ждать и наблюдать. Времени у него было ровно до рассвета. Устало опустившись на стул напротив кровати, Юхан не спускал глаз с лица девушки. Она запросто могла бы сойти за немку, если бы не дикий нрав и вечное бормотание на грубом русском. Лиза была по-своему прекрасна. Правда, болезненный вид совсем не шел ей, и парень надеялся на ее скорейшее выздоровление. Частый гул разрывавшихся, казалось, совсем близко, снарядов, не позволял сконцентрироваться ни на чем отвлеченном. Не выдержав и получаса на одном месте, ариец вскоре встал и начал исследовать крохотное помещение. В первом ящике небольшой тумбы лежал кухонный нож, видимо, для самообороны. В следующем юноша нашел какие-то карточки, о предназначении которых даже не догадывался. А ведь кому-то они стоили жизни... Находка из третьего ящика ввела в ступор парня, заставила почувствовать себя ужасно. — Мама... вернись, прошу, — вновь простонала в бреду русская. Небольшая, где-то треснувшая деревянная рамка обрамляла фотографию, на которой было запечатлено четыре человека. “Её семья” — мелькнуло в голове немца. Взгляд моментально приковался к стоявшей рядом с крупным взрослым мужчиной Лизе. Чуть более щекастая, широко улыбавшаяся, радостная и живая девушка, обнимавшая за шею свою точную, чуть более взрослую, мужскую копию. На заднем фоне весело развивались деревья, виднелось большое куполообразное здание с крупной, бросавшейся в глаза, вывеской “ГОСЦИРК”. Юноша тихо пустил скупую, непрошенную слезу. Решив не убирать фотографию обратно, он расправил ножку рамки и поставил ее на тумбочку. Пусть в этом ужасном месте будет хоть что-то хорошее. Хоть что-то, что всё еще могло напомнить прекрасное, беззаботное, но безвозвратно исчезнувшее, счастливое прошлое.* * *
Лишь через несколько часов Лиза начала подавать признаки трезвеющего рассудка. Больше не бормотала что-то бессвязное, не елозила в постели и не билась в жаре. Она просто спала. Тихо посапывая, лишь изредка похныкивала и непослушными руками тянулась к израненной, уже перевязанной ноге. Юхан сам не заметил, как впервые за долгое время задремал, так же спокойно и безмятежно. И что, что на стуле, готовом вот-вот рухнуть под весом заряженного оружия, и самого юноши? И что, что под вселявший страх звук стрельбы и авиабомбежки?.. Он часто слышал, что война меняет людей. Она вытаскивает наружу всё самое плохое, что есть в человеке. Делает его не солдатом, а лишь машиной для убийств. И как же Юхан боялся стать таким. Боялся растерять всю свою человечность, совестность и благоразумие. Боялся стать кровожадным и жестоким. Боялся стать, как все. Поэтому встреча с Лизой стала для него спасительным кругом, глотком воздуха для утопающего, надеждой. Он нуждался в ней. Хотел проявлять к ней заботу и сострадание, ухаживать и делать все, чтобы она видела в нем не чудище, а человека. Чтобы в этом кровавом круговороте смерти и отчаяния, хотя бы не забыть, что это такое.Юхан нуждался в Лизе