Август, 1949 год, ФРГ.
Стоя напротив зеркала в своей комнате уже обветшалого родительского дома, Юхан до сих пор не верил в происходящее. Совсем недавно, три месяца назад, юноша (коим Рау уже вообще-то не считался из-за стукнувших в феврале 28 лет) смог вернуться на родину и после этого почти беспробудно пил, лишь иногда перебиваясь мелкими подработками. Свой приезд и встречу с матерью он не забудет никогда. Трудно забыть монолог с надгробной плитой родителей, которых, как выяснилось, не стало еще в 44-ом. Юхан совсем потерялся. Когда же решением ведущих европейских стран стало основание “временной столицы” трех зон Германии в Бонне, поговаривали, что были и недовольные этим чиновники. Как же так, мало кому известный, провинциальный городок станет центром государственных событий?.. На самом деле, Рау не было до этого никакого дела. После пройденного и увиденного им за пять с половиной лет в советском плену, его мало что могло удивить. Теперь, по возвращении домой, он был совсем нелюдим, тих, молчалив. Словно и не живой вовсе. Работы первое время не было, и, если бы не выплачиваемая властями приличная компенсация, на которую можно было жить, мужчина, наверняка, скончался бы от голода, какое-то время вновь царившего в Бонне. Вот и сейчас, стоя в родном доме, прожигая взглядом свое, но одновременно бесконечно чужое отражение, Юхан тяжело размышлял. Его страна была разгромлена. Истощена многочисленными бомбардировками и налётами. Родителей, так трепетно ждавших возвращения сына, теперь тоже не было. Как не было и самого Юхана. Где же тот молодой человек, глаза которого горели перед уходом на войну? Где погиб прежний Юхан, умевший любить и быть любимым? Где покоилось тело юного сорванца, писавшего стихи и верившего в добро, в чудо, верившего в себя? Почему Рау смотрел в зеркало и видел не молодого, полного сил человека, а исхудавшего, помрачневшего мужчину, в межбровье которого навсегда залегла одинокая глубокая морщина? Глаза его, что пару лет назад искрили лазуритом, навсегда утеряли жизненный блеск, а некогда изящные руки стали не отмываемо чёрными, грубыми, будто не человеческими. Его прежняя любовь к жизни сменилась полным одиночеством, раздражительностью при даже тихом, но постоянном шуме. Ничего не осталось от статного, высокого, стройного и некогда любвеобильного немца, забавлявшего окружающих своими природными кудрями, в которые спутывались его волосы, стоило им немного отрасти. Был Рау. Просто Рау. Работавший теперь на строительном предприятии, отстраивавшем Германию, стирая свои и без того шершавые руки в кровь. Его без конца мучали кошмары. Снилось, что он снова вернется в тот клоповник, называемый лагерем для военнопленных. Как позорно, выжить и вернуться на родину. Снилась смерть. Его собственная смерть, уже не казавшаяся чем-то ужасным. Юхан даже не пытался стать полноценным членом общества, он совсем не знал, ради чего трясся несколько дней в вагоне товарного состава, державшего путь в Германию, пару месяцев назад. Он точно помнил перепуганное лицо старшего лейтенанта Дитриха, когда его, с многочисленными обморожениями привели в лагерь, а потом, по распределению увезли на другой край России. Жив ли Дитрих, не знал никто из батальона. Может, он остался в Советском Союзе, в попытке начать новую жизнь, а может он уже давно покоится в лагерной могиле, рядом с тысячами другими, повторившими его судьбу. Зато Юхан навсегда запомнит, как выглядит человек в предсмертной агонии. Капитан Вальтер Кальб умирал в жуткой горячке, даже пропах смертью. В последние свои мгновения он и выглядел, как труп: лоб его уже пожелтел, губы высохли и растрескались от бесконечного кашля и неровных вдохов, пальцы почти не шевелились, лишь беспорядочно комкали маленькое изображение девочки, его Элизабет. Вальтер скончался за день до своей отправки в Германию. Лейтенант Вильгельм фон Шуман остался в восточной половине государства. Рау лишь раз видел его по прибытии. Тощий, ничего уже не видевший, потерявший любую свою жизненную, молодую привлекательность, он, словно беспомощный старик, стоял и ждал своей очереди на медицинский осмотр. Даже на своей земле — остался жить под советами. Но Юхан никогда не забудет тот день, что до сих пор преследовал его в детальных кошмарах почти каждую ночь...* * *
1 февраля, 1943 год. Когда немец в спешке покидал убежище, обитатели бункера уже не прятали ехидных, победных, ядовитых улыбок. Кто-то даже вывесил у выхода красное знамя. Несмотря на ужас, вероятно сейчас происходивший на передовой, Юхан волновался о судьбе девушки. Наверняка, “очень дружелюбные” соседи сдадут ее властям при первом же удобном случае, но забирать Лизу с собой — ещё больший риск. Сердце его разрывалось, когда она глянула на него глазами, полными горечи и страха. Он не хотел уходить, но оставил её одну, беспомощную, такую маленькую и беззащитную. Стоило только завернуть за угол дома, как Юхана присыпало землей от взрыва и ударной волной отбросило на несколько метров вперед. Попытавшись встать, немец вдруг с ужасом осознал, что совсем рядом слышатся возгласы русских. Их наводящий ужас вопль и победный вой. Инстинктивно потянувшись в противоположную от криков сторону, Рау не пробежал и десяти метров, как его снова настиг миномёт. Волной его отшвырнуло, в глазах всё поплыло, а противное пищание в ушах не позволяло слышать ничего, из творившегося вокруг. Сознание немца стремительно утекало. Последнее, что видели его водянистые глаза — необычайно красивый образ Лизы, трепетно звавшей его и искренне улыбавшейся. Первые мгновения пробуждения были ужасными. Язык прилип к нёбу от обезвоживания, голова шла кругом, в глазах ежесекундно темнело, а в ушах стоял противный звон. Юхан попытался оглянуться и понять, где находился. Постоянная тряска и русский говор, совсем под ухом. Кажется, арийца куда-то везли. “Нет! Нет-нет-нет! Она осталась там!! Я обязан вернуться!” — вспыхнувший вдруг образ плачущей в одиночестве Лизы заставил юношу пересилить усталость, слабость и боль во всем теле, нервно вскочить и истошно закричать. От сухости во рту выходило лишь сипло шептать, но Юхану было все равно. Грудь сдавило от боли и тяжести, словно кто-то привязал большой булыжник к лёгким. — Nein! Lassen Sie mich gehen! Lisa! Lisa! Sie ist dort geblieben! / — Нет! Отпустите меня! Лиза! Лиза! Она осталась там! — взвыл парень, начав дёргаться, находясь в кузове полуторки, — Bitte! Lisa! Ich komme wieder, ich verspreche es!! / — Пожалуйста! Лиза! Я вернусь, обещаю! — словно в бреду, продолжал юноша. Стало трудно дышать. То и дело запинаясь в своей бессвязной речи, Рау с трудом встал на колени, не переставая, как мантру, повторять слова “Я вернусь”. Сидевшие с ним в кузове советские солдаты отреагировали неоднозначно. Один из мужчин с неким сожалением глянул на парня, другой собирался вот-вот пригреть немца прикладом винтовки по голове. Ариец сконцентрировал взгляд на пейзаже отдаляющихся руин города и вдруг понял, что плачет. Он оставил Лизу. Признался ей в самых чистых чувствах, и ушел. Отчаявшийся немец вдруг осознал, что связан, а помимо него в кузове сидели еще с десяток таких же потрепанных, еле живых немцев. Что каждого из них ждало теперь, не знал никто. Ни один из сидевших в полуживом равнодушии немцев не осознавал в полной мере, куда их везут, в то время как на бортовой части полуторки красовался лагерный номер “108”. Их не вынудили принять участие в "марше смерти" или, как ещё называли его красноармейцы, в "марше дистрофиков" до лагеря только из-за критического состояния и недееспособности. — Неужто и в “высшей расе” блаженные есть? — насмешливо спросил один из русских солдат, брезгливо оглядывая Юхана. На вид не старше 25 лет, мужчина был явно агрессивно настроен. — Да брось ты, Мишка, — вдруг басисто пробубнил второй, относившийся к более склонному возрасту, мужчина, — Посмотри, до чего их крысы тыловые партийные довели, — с жалостью, в которой не без усилий скрывалась ненависть, произнес мужчина. — А нечего было сюда морды свои фашистские совать, — ядовито прошептал молодой красноармеец, криво усмехаясь, — Ну, ничего, в Бекетовке их всех “отогреют”, и перевоспитают, да, немчура? — риторически интересуясь, открыто насмехаясь над одним немцем, получившим многочисленные обморожения, продолжал солдат. Немного понимавший русскую речь Рау сидел, не переставая в полушепоте повторять имя девушки. Значит, Бекетовка. Неужели это лагерь? Ариец с сожалением оглядывал своих сослуживцев, размышляя о том, что наверняка сам не выглядел лучше. В то время полуторка, переполненная оккупантами, неслась по заснеженной дороге, держа путь в только-только начавший свое существование лагерь под Бекетовкой, получивший номер “108”.* * *
Уже вторые сутки от Юхана не было совсем никаких вестей. Его штурмовой батальон был разбит, штаб разгромлен, товарищи взяты в плен, а территория медленно осваивалась под вернувшимися советскими солдатами. Почти всех жителей убежища сперва собрали во дворе некогда жилого района, теперь больше напоминавшего одну большую свалку. Вышедший к толпе солдат Красной армии громко, на родном русском языке отчеканил: — Имею честь представиться! Майор Молчанов... Глеб Денисович, командующий батальоном, участвующего в операции по зачистке Сталинграда, — представился мужчина, явно обогнувший 3-ий десяток жизни, — Солдаты, находящиеся в моем распоряжении, займут некоторую территорию для обоснования и временного проживания. Смещать вас мы ни в коем случае не будем! — оглядывая каждого присутствующего, взгляд мужчины остановился на Лизе, — Убедительная просьба — не выходить на улицу без особой на то надобности, схватки с фашистскими оккупантами не прекратились, — кивнув каким-то своим мыслям, мужчина продолжил осматривать каждого жителя убежища. Елизавета чувствовала себя крайне неприятно под цепким взглядом товарища майора. Что-то было в его глазах, что обычно не предвещало ничего хорошего. — Сейчас будет проведен допрос населения, затем можете жить так, как было раньше, намного раньше, — вдруг снова начал мужчина, — Наш штаб будет размещен в доме напротив, — взгляд карих глаз Молчанова снова упал на Лизу, — Мы выкурим этих гадов из города! Победа будет за нами!! — надорвав горло, крикнул военный, немногочисленная толпа оживилась, а Лиза постаралась не выдать своего ужаса от сказанных мужчиной слов. Что сейчас было с Юханом? Жив ли он вообще? Был ли смысл ждать его, если советские войска не отступают, а продвигаются дальше? Как бы то ни было, Лиза будет ждать его. Обязательно дождётся.