* * *
Даже когда Юхана, с сотней прочих солдат приволокли в лагерь, наспех сооруженный для сдавшихся, измотанных, находившихся на грани смерти и сумасшествия, немцев, Рау не переставал представлять образ девушки перед сном, с улыбкой вспоминая последние дни, проведенные с ней. Она стала причиной, заставлявшей проживать каждый день в этом лишайнике, наполненном всяческими болезнями, заразами, вшами, смертью. Только мысли о его прекрасной, чуть бледной, мило смущавшейся, томно выдыхавшей от его прикосновений, скромно отводившей взгляд, русской давали ему силы и смысл жить. Другие, не находившие себе смысла существования, умирали. От в конец сломивших голода и холода. От болезней. От истощения. От, казавшегося бесконечным, мучительно-долгого заключения. Рау повезло больше остальных — его оставили в лагере под Сталинградом, восстанавливать пригород. Пока сослуживцы следили и обсуждали новости с фронта, который с каждой неделей был ближе к Германии, Юхан лишь с презрением наблюдал, как многие сразу после заключения начинали заживо хоронить себя, или и вовсе, становились услужливыми собаками.* * *
7 февраля 1943 год
Батальон Молчанова задержался на территории освобожденного квартала лишь на пару дней. Вскоре солдаты, с легкой грустью, нескрываемой гордостью и печалью, оглядывая кучку людей, вновь заживших под советской властью, уходили дальше по левому берегу Дона. Лиза с огромным нежеланием всё же решила послушаться приказа Глеба Денисовича и явиться в штаб за день до отъезда майора. Несмотря на так невовремя задёргавшие руки и подкосившиеся от страха колени, девушка прошла в кабинет Молчанова после одобрительной команды “Войдите”. — Вы вызывали? — стараясь не поднимать глаз, спросила Лиза. — Батальон будет продвигаться дальше, — сухо отчеканил мужчина, подойдя вплотную к сжавшейся в один комок девушке. — Я желаю вам удачи, — сглатывая ком ужаса в горле, хладнокровно выдавила из себя Лиза, оббегая помещение глазами. Рука майора крепкими тисками обвила локоть девушки, пока его глаза жадно поглощали её напуганное лицо. Непонимающе нахмурив брови, Филатова произвела несколько жалких попыток выдернуть руку, пока вторая, огромная, словно наждак шершавая, ладонь Молчанова неприятно легла на её щёку. — Погиб твой фашистик, — процеживая сквозь зубы, Глеб прижал к себе дрожащую от страха девушку, — Вот погоним их всех с Кавказа, — уже наклонившись к самому уху, шептал мужчина, — И я вернусь, в Сталинград. Дыхание девушки стало походить на предвестник скорой истерики. Из глаз неконтролируемо потекли слезы, а руки беспомощно затряслись в стальных оковах Молчанова. “Он врёт! Юхан жив. Рау не мог оставить меня тут одну! Он же обещал! Он же верил и ждал нашего светлого совместного будущего!” — девушка, впервые за долгие несколько дней, казавшиеся вечностью после ухода арийца, позволила себе заплакать, треснуть где-то внутри, сорваться с обрыва и безнадежно улететь в бесконечную скорбь и траур. — Ты будешь тут ждать, — продолжил Глеб, — Меня, — прозвучало, точно выстрелом, в ушах Лизы, — Свободна.* * *
Лето, 1944 год, лагерь для военнопленных № 108, Бекетовка.
— Как думаете, каков исход этой войны? — спросил на ломаном немецком солдат, плененный на подступах к Сталинграду еще в январе 43-его, в составе остатков 100-ой егерской дивизии. В его произношении ясно читался хорват. Хорватский полк, незадолго до своего разгрома, вел хорошую войну в извилистых дворах Сталинграда. — Марко, ты — солдат, а сейчас еще и пленный, — недовольно пробубнил развалившийся на тонкой лежанке, готовой вот-вот треснуть под грузным телом, Томас. — Да, верно. Начало и конец войны — дело политиков. Мы — лишь солдаты, мы воюем, — пытавшийся согреть растертые в кровь после рабочей смены руки, отозвался с другого конца уже затихшего барака, румынский фельдфебель Виктор, — Воевали... Рау наблюдал за компанией отстраненно, почти не шевелясь, боясь лишний раз подать признаки жизни. После пленения, в лагере как никогда начала играть свою роль национальность. Если ты немец — ходи и оглядывайся. Румынам, венграм, австрийцам и хорватам повезло больше. Даже советы относились к ним снисходительнее, если, конечно, выдачу деревянных палок для избиения “истинных арийцев” и хорошие места на кухне можно было считать снисходительностью. Первые месяцы в лагере Юхан вспоминает с ужасом: кишки выворачивает, а дрожь неумолимо прошивает всё тело. Людей сотнями сгоняли в маленькие бараки, подвалы, полуразрушенные здания. Зараза, паразиты, вши, клопы, тиф, психологическое истощение, обморожения, голод, дистрофия — вот кто властвовал. Людям почти нечего было есть. Нередко паек выдавался раз в несколько дней, а работать в руинах приходилось ежедневно. Юхан никогда не сможет забыть обезумевшие глаза одного юного шутце, что с остервенением вцепился в плечо другого пленного, и грыз её, под животный вой несчастного, до тех пор, пока полоумного не пригрели прикладом по макушке. Рау никогда не оставлял надежды на встречу с Лизой. Он цеплялся за эту мысль, как цепляется заблудший путник за неяркий огонь факела в дремучем лесу. Пусть то будет даже мимолётное пересечение взглядов, лишь бы убедиться, что она жива, что ей ничего не угрожает. О большем он не смел молить высшие силы.* * *
Еще в начале октября, когда победа над фашистскими оккупантами на Кавказе была, как никогда близка, на почту Елизаветы Филатовой пришла похоронка. “Ваш муж майор командир батальона Молчанов Глеб Денисович Уроженец Смоленской обл. Всходский р-н В бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив мужество и геройство, был убит 1 октября 1943 г.” Две скупые, казалось, совсем ненужные, дорожки слёз мелькнули на щеках Лизы, когда глаза пробежались по этим строкам. Какое-то время Глеб писал письма, обещая вернуться, смыть с девушки грязные слухи и оскорбления. Но судьба никогда не умела шутить.* * *
Сколько себя помнил, Юхан каждый день благодарил Лизу за то, что она когда-то, теперь казалось, очень давно, появилась в его жизни. Мысли о ней помогали жить, не позволяли сорваться и потеряться в пучине безнравственности и грязи. Сама того не подозревая, юная девушка из вычернившего подвала одного из многих домов в Сталинграде, стала для немецкого солдата, рядового Вермахта всем. Оттого, когда зимой 1949-ого, спустя долгих 6 лет заключения, превративших статного юношу в невзрачного мужчину с легкой сединой на висках, стало известно о скорой отправке домой, Юхан неоднократно переступал границы дозволенного — писал просьбы остаться в Союзе. Каждая из них была отклонена. Рау почувствовал, как в груди что-то треснуло, когда его с, некогда сослуживцами, пригнали на перрон, разместили в товарном составе и отправили на родину. Пустота внутри казалась всепоглощающей, бесконечной, безвозвратно затягивающей. Юхан слепо глядел в небольшое окно вагона, окидывая холодным взглядом такую же холодную Россию. Даже в таком Аду судьба подарила ему пристанище, райский островок, к берегам которого хотелось приникнуть раз и навсегда. Но эта же судьба отняла у мужчины то, ради чего он жил, о чем думал, мечтал, то, что уже привык считать своим смыслом. Словно у утопающего отняли последнюю надежду на спасение. Точно птице отрезали крылья. В душе отравляющим газом распространялось равнодушие, отстраненность, безнадежность, отчаяние. Силы жить покидали Рау, так же стремительно, как сам Юхан покидал Россию, оставляя в крохотных руках Лизы, как в гнезде жизни и света, своё сердце.* * *
Лиза, даже после полного освобождения Советской земли от оккупантов, не оставляла надежды и веры на встречу с Юханом. Что-то в её сердце упрямо твердило — он жив. Первые несколько месяцев, после освобождения Сталинграда, Лиза работала строительной бригаде в городе. Девушке казалось, что вот-вот из-за очередного угла появится исхудавшая фигурка её немца, что в повернувшемся к ней профилем человеке она обязательно узнает Юхана. Каждый её день начинался с робкого взгляда на оставленный арийцем Немецко-русский словарь. Лизе казалось, что книга до сих пор хранила в себе запах их зимы. Их зимы, такой тягостной, но, без сомнений, прекрасной и полной жизни; зимы, которой, видимо, суждено остаться лишь в воспоминаниях, как вечной зимы. Перед сном Лиза всегда зажигала небольшую восковую свечку на подоконнике восстановившейся квартиры в отстроенном доме. Сама потом ругала себя за наивность и глупость, но делать так не переставала. Казалось, будто по этому небольшому свечению немец обязательно нашел бы её. Лиза даже не подозревала, что у Юхана был ориентир куда значительнее, с которым пропадала необходимость в компасе и картах. Но Филатова даже спустя 6 лет верила в то, что немцу удалось благополучно добраться до дома, и, может, сейчас он даже счастлив. Девушка знала — они никогда не перестанут мысленно возвращаться в беспощадную зиму 1943-его, в убежище многоквартирного дома, в крошечную коморку, где всё еще, греющим огнем, таким слабым, но оттого не менее жгучим, теплилась их нежная, чуткая, неискушенная, не пошлая, чистая любовь.