Морсентур

— Ишу, милая! Амалия пыталась догнать Ишу, которая уже несколько часов бегала по дому босиком. — Ишу, давай надену обувь! Пол холодный... — сказала Амалия и едва не споткнулась. Ишу уже перепрыгнула через диван и забежала в мастерскую, забыв закрыть дверь. Амалия вбежала туда, огляделась по сторонам и обнаружила Ишу в шкафу. Вздохнув, Амалия открыла дверь и посадила Ишу на левую руку. Ишу надула губы и скрестила на груди руки, не желая надевать туфли ненавистной ей девочки. Сидевший в кресле с чашкой чая в руке Фридрих заинтересовался догонялками жены по всему дому и перевёл на неё взгляд. Ишу посмотрела на отца и три раза моргнула, прося о помощи, но Фридрих лишь засмеялся и вернулся к чтению какого-то неинтересного по мнению Ишу романа. С минуту он листал страницы, в которых кроме картинок больше ничего не было, после чего выдохнул, отложил книгу на стол и подошёл к жене. Амалия всё же надела Ишу туфли и была явно довольна тем, что сумела перехитрить её. Фридрих коснулся плеча жены и попросил Ишу забрать себе, на что Амалия согласилась и отошла в сторону. Фридрих взял Ишу на руки, подошёл с ней к зеркалу, где отражалась только девочка и показал туда пальцем. — Видишь, Ишу, какая ты красивая? — сказал он, отчего Ишу улыбнулась. — А с этими чудесными туфлями — красавица неимоверная! Почему убегала от мамы? — Ишу не хочет носить эти туфли потому, что они принадлежали Кики. — Ишу... — вздохнула Амалия. — Кики уже нет... не беспокойся, наша дочь — ты. Мы уверены, что наша дочь именно ты. Сидевшая на столе Кимберли была зла на своих родителей за то, что они назвали своей дочерью Ишу, а не её, законнорождённую в тысяча пятьсот девяносто девятом году наследницу. Её видела только Ишу — предмет её ненависти и печали, а не члены семьи. Все любили её, обещали помнить всегда, но после воскрешения никто даже не помнил, кто такая Кимберли. Миланте специально не напоминала о том, что у Амалии и Фридриха была дочь Кимберли, она сразу подготовила для них разумную куклу со всеми перенятыми у неё чертами и внешностью. Так думала Кимберли, наблюдая за тем, как родители ласкают и целуют Ишу, улыбаются и говорят, что любят её. — Фридрих, ты чувствуешь, что пахнет рекой? — заявила Амалия, чему Кики удивилась. Неужели о ней узнают? — Чувствую. — Фридрих, держа на руках Ишу, подошёл к столу, где прямо перед ним сидела Кики и тянула руки. Ишу прикусила губу, чтобы не испугать отца и отвернула голову. Фридрих, ощутив тяжесть и холод на фраке, отпрянул и вернулся к жене. Кимберли заплакала, но её плач слышала только Ишу. Кимберли хотелось сказать родителям, как сильно она их любит и сожалеет о том, что выбежала на улицу. Если бы Фридрих и Амалия умели видеть незримое, Кимберли бы уже обрела необходимый ей покой, но вампиры не могли видеть мёртвых и лишь ощущали оставшийся после них тухлый и речной запах. Лишь Миланте, обладающая магией и разговаривающая с мёртвыми могла видеть и слышать мёртвых, знать их причину гибели и даже пытаться подарить покой. Кимберли услышала, как в гостиной заиграл фортепиано. Она даже не заметила как с улицы пришёл Мефистофель и сел перебрать клавиши для успокоения. Напряжённая кукла стучала по клавишам, и Кимберли начала переживать за состояние музыкального инструмента. Губы были поджаты, брови нахмурены, глаза закрыты, тон фортепиано понижен и навевал на особняк злобную атмосферу — он играл в стиле Ишу и сам того не замечал, ведь был целиком и полностью погружён в себя. Послушать мелодию пришли взбудораженные Анварисы, и лишь Ишу осталась равнодушной: мелодия не произвела на неё никакого впечатления, зато движение рук — агрессивные и быстрые — вызвали неподдельный интерес. Она спрыгнула с рук отца, подошла к Мефистофелю со спины и поравнялась с Кимберли. Обе стояли со сложенными за спиной руками и внимательно наблюдали за игрой. Лишь когда Мефистофель стукнул по клавишам, заканчивая игру, Ишу и Кимберли отошли в сторону, решив, что прямо сейчас он на кого-нибудь набросится. — Великолепно, Мефистофель. Как это называется? — поинтересовалась Ишу. Мефистофель слез с тахты, подошёл к Ишу и посмотрел прямо ей в душу: он был невероятно зол. — «Ненависть», — сообщил он и обошёл Ишу, едва не ударив её плечом. Ишу не оценила его ответа и фыркнула. — Не печалься, милая. Мефистофелю грустно, — догадалась Амалия и погладила дочь по плечу. — Сколько раз повторять этому балбесу, что Ишу не причастна к смерти его любимой? — сделав акцент на последнем слове, со злостью спросила Ишу. — Он будет долго скорбеть по ней. Попробуй сходить вместе с ним на кладбище к Адель и поговорить. Я уверен, что Мефистофель не ненавидит тебя, — порекомендовал Фридрих, и Ишу многозначительно подняла брови. — Чтобы он и не ненавидел Ишу? Да ты, папочка, мечтатель. Он буквально живёт мыслью уничтожить Ишу. — Ровно как и я, — подтвердила слова Ишу Кимберли, отчего Ишу повернула в её сторону голову, и Амалия и Фридрих удивились. Там ведь точно никто не стоял, и крыса Ишу находилась в клетке. — Да Ишу ненавидят все, кроме вас. Поверьте, она задумывалась над тем, стоит ли ей убивать порочных и дальше, ведь сама является грешником. Вы знаете, чья это была идея? Вовсе не господин приказывал делать это, а Кимберли. Она настоящий преступник, и прямо сейчас она стоит и ухмыляется, глядя на Ишу... — Кукла прервалась, ощутив ком в горле и подступающую к глазницам смолу. Как давно она смазывала шарниры? — Ишу убила Вольфганга. В тысяча шестьсот девятом году незадолго до вашей смерти он надругался на Кимберли, задушил и сбросил в реку. Позже ему стало стыдно, и он поджёг дом, а после перерезал себе горло, чтобы не держать на сердце детоубийство. Кимберли знает, что Вольфганга больше нет. Ишу думала, что она обретёт покой, но ошиблась. Кимберли — больная психопатка, и покой она обретёт лишь после того, как уничтожит весь Морсентур. А виновата в этом геноциде будет Ишу.... но Ишу не хочется больше убивать людей только из-за того, что они не устроили Кимберли, которую она никогда не знала. Ишу села на колени и посмотрела наверх. Вместо прекрасной золотой люстры она видела чёрные сгустки смолы и ощущала тепло на губах. Амалия подбежала к Ишу и стёрла с лица смолу ровно в тот момент, как она заклинила и четыре раза в низком тоне повторила имя Кимберли. Пока Амалия и Фридрих несли отключённую Ишу к Миланте, Кимберли долетела до Мефистофеля, мирно сидевшего у окна в огромной библиотеке. Она никогда не любила эту комнату из-за огромных стеллажей, неинтересных вонючих книг и Вольфганга, который находился здесь постоянно, и вместо книг предпочитал сочинять ужасные грязные стихотворения про Кимберли и писать отвратительные любовные послания Лабиринтин, пока его жена мучилась с болезнью и кормлением сильного худого сына. Мефистофель читал книгу «Небесный гость» Офелиана Дистраста, ощущая дежавю и постоянно смотря на корешок. Будто он уже где-то слышал эту фамилию и начал что-то подозревать. Кимберли дала о себе знать с помощью сваленной толстенной книги графа Вильгельма Консстена «Атлантида». — Убирайся отсюда, — потребовал Мефистофель, закрыв книгу. Кимберли приблизилась к нему, попыталась пихнуть ногой его не интересную книгу и промахнулась. Отбросив эту идею, она обвила Мефистофеля руками и ногами, прижалась щекой к его щеке и сильно сжала, как будто хотела его убить. Мефистофель отвернулся и закрыл глаза. — Ты же хотел избавиться от Ишу... что произошло, Носферату? Почему ты изменил своей идее? — Я не Носферату! — крикнул Мефистофель, и Кимберли в испуге отпустила его. Мефистофель от резкости упал на пол и ударился об него носом, благо он не из хрящей. — Я сказал это со злости. Не нужно воспринимать каждое моё слово. От Ишу хочешь избавиться ты. Я лишь хочу избавиться от потрошителя. Так для тебя страшна конкуренция, что ты, понимая, что не можешь причинить вред, пугаешь убийством, и Ишу в это слепо верит? Знаешь, в чём ваши сходства? Да, она твой прототип, разумное создание с безупречным интеллектом, но это не единственное. Вы обе боитесь конкуренции. — Я ненавижу твои речи, — сказала Кимберли и пыталась заткнуть Мефистофелю рот своей невидимой рукой, но он отошёл в сторону и продолжил говорить. — Мне плевать, что ты ненавидишь. Тебя не должно существовать в мире. По правилу ты мертва, значит и я не должен молчать, если ты этого хочешь. — Носферату, как ты можешь терпеть Ишу? Она ведь убила твою любимую, назвала крысу в честь тебя и имеет больше полномочий, а она ведь не самостоятельна. Она — ничтожество. — Как и ты. Только вот беда в том, что Ишу не выбирала себе занятие. Она уже совсем не хочет выполнять твои грязные дела. — Совсем скоро смола у Ишу вытечет вся, и она просто упадёт замертво. Тогда ты поймёшь, что за бездарность жила с тобой в одном доме продолжительное время. Ишу хорошая марионетка. Я не считаю тебя куклой, а вот её считаю. Когда я была ещё в реке, Ишу уже убивала людей. Только ли моя вина в том, что из неё сразу сделали убийцу? — Она должна была остановиться на Пиге. — Ей нет оправдания за преступления. — Как и за преступления, продуманные тобою. Знаешь, почему у Ишу случился приступ? — Мефистофель подошёл к Кимберли вплотную, и только сейчас она сообразила, насколько он выше неё. — Она сошла с ума, потому что господин рассказал ей про тебя и то, что совсем скоро возродится существо, из-за которой это очищение и началось. — Хочешь сказать, что господин — мой последователь? Мефистофель кивнул. Кимберли разочарованно встала, прошла сквозь витражное окно и вовсе испарилась. Мефистофель не придал этому значения, покинул библиотеку, не забыв прихватить с собой книгу Дистраста. Мефистофель понял, что Атлантида Дистраста — исповедь о самоубийстве, о человеке, который не увидел способа борьбы с болезнью и решил покончить с проблемами, совершив сэппуку, ритуальное самоубийство. Для него было удивление обнаружить в европейской книге японское слово, и он даже обвёл его карандашом, попытался запомнить и правильно поставить ударение. В тысяча шестисотом году Мефистофеля не обучали японскому языку: в идеале он должен был знать английский, французский и итальянский. Морсентурцы в идеале говорили на румынском, ведь город находится совсем рядом с Сигишоарой, родиной Влада Дракулы. Мефистофель глубоко удивлён, что в библиотеке он не нашёл никакой книги, где хоть раз бы упомянули Влада Дракулу. — Мефистофель. — В дверь постучали. Через секунду её открыл Данте, совсем обеспокоенный и не сомкнувший за ночь глаз. — Дизель принёс тебе цветы. Ступай на кладбище. — Сходи со мной, — попросил Мефистофель, и Данте опешил. Если он ходил на кладбище, то только на могилы своих родных, и ничьих больше надгробий он не знал. — Я хочу положить их к Адель. Данте понял, о ком идёт речь и кивнул. Ему хотелось разделить горе мальчика. — Ты был у Миланте? — Мефистофель начал осматривать Данте на наличие покраснений или укусов, но на удивление его тело было чистым. — Был, я просидел с ней до того, как она уснула. Накрыл одеялом и вышел прогуляться. — Данте сощурился. — Тебе прямо интересно, чем мы занимались? — Мне интересно, жив ли ты после её ласок. — Но я же мёртвый. — Нет же! Данте, это ирония! — Разве ирония? Прости, Мефистофель, юмор — не самая развитая во мне черта. — Очень жаль, что не самая развитая. — Не ругайся на меня. — Не собирался. Просто хотел спросить, всё ли в порядке. — Да, — утвердил Данте и ушёл, оставив дверь открытой. Было странно, что Кимберли просто так взяла и улетела, ничего не сказав. Мефистофель стал осматривать библиотеку на наличие крестов и, не обнаружив их, двинулся в гостиную. В кресле с чашкой чая он увидел Морану: она сняла апостольник и заплела каштановые волосы в косы. На груди всё также красовался серебряный крест, на бледных руках виднелись вены из-за холода, а её платье с белым воротником было девственно чистым, несмотря на паршивую погоду. — Здравствуй, — улыбнулась Морана и отпила чай. Мефистофель сложил руки за спиной и выпрямился. — Здравствуй. Как прошла служба? — искренне поинтересовался он. — Апостол меня отпустил пораньше, ибо я сделала всё, что он говорил. Ты куда-то собираешься? — На могилу Адель, возложу ей маки и немного поговорю. Я иду с Данте. — Прими мои соболезнования, милый Мефистофель. Я сегодня молилась, чтобы Всевышний простил её грех и подарил покой. Мефистофелю приятно осознавать, что окружающие относятся к его печали с пониманием. Да, Адель узнала слишком много, да, она узнала, кто потрошитель, прочитала историю Морсентура и даже упомянула клинику. Мефистофель любил её за настойчивость, терпеливость и невероятный ум, но не успел признаться в чувствах и теперь вынужден любить могильный крест. — Ты не знаешь, как себя чувствует Ишу? — спросила Морана. — А с ней что-то случилось? — задал встречный вопрос Мефистофель. — Она начала истекать смолой. Амалия и Фридрих перепугались, подумали, что она отключилась навсегда. Смола стала течь чаще, и это настораживает. Может, Ишу и вовсе умрёт... — Морана вжалась в чашку. — Я знаю, что такое смерть, Мефистофель. Мне страшно вновь это представлять. — Ишу не умрёт... — заявил Мефистофель и сообразил, что сказал это с беспокойством. Он не мог объяснить своего отношения к ней и стыдился иногда резких разговоров с ней, но причину своей агрессии — как бы не пытался — он найти не сможет. Ревновал не он, а Кимберли. Не у него забрали родителей, а у Кимберли. Тогда почему Мефистофель злится, когда видит Ишу и почему он кричит на неё, если нет оснований? — Я вижу, что ты беспокоишься о ней. Мефистофель, прости меня за то, что я спрашиваю, но... ты любишь Ишу, как сестру? Мефистофель с минуту думал, что ответить, и вскоре заявил, что любит её, но не любит её тёмную сторону. Мефистофель много раз сочинял про Ишу песни, производил текст в голове и никогда не признавался, что его музой является Ишу. Они бы спорили, какой инструмент лучше и вряд ли смогли бы прийти к компромиссу. Мелодия, проигранная тридцать минут назад, являлась «Ненавистью» к преступлениям, чудовищным убийствам Ишу, но начало, медленное и плавное, как будто Мефистофель только сел на фортепиано и боялся даже поцарапать клавиши — было посвящено истинной Ишу — пленнице, запуганной маленькой девочке, мечтающей умереть и возродиться человеком, чтобы больше не убивать людей. Мефистофель бы не узнал Ишу из прошлого: её грубость и отсутствие эмоций были лишь одними из категорий, вписанных в разум. Она должна была уметь сочувствовать людям и самостоятельно определять хороших людей и вести беседы с братьями и сёстрами. Всё должно было случится именно так, если бы однажды она не повредила шарниры и не надела банты Кимберли. — Она изменилась, когда появилась Адель. Сестрица не давала ей указания избавиться от неё, но она мечтала это сделать. Сестра уверена, что это поломка, но я сомневаюсь, что дело только в сломанных шарнирах. — Она догадалась, что Адель может легко узнать личность потрошителя, отчего была настроена к ней негативно. Она бы не убила её, Мефистофель. Даже если бы она собралась это сделать, ей бы не позволили, и сама она бы поняла, что этого ей не говорили. Ишу понимала, когда начинала ломаться, но с появлением Кимберли она потеряла эту способность. — Понимала? — не поверил Мефистофель. — Она вела себя, как скотина! Таков признак поломки? — Да, и это отличает Ишу от нас. Мы отключаемся молча, а она начинает буйствовать. Хозяйка не знает, почему она буйствует, если должна отключиться. Морана прервалась, увидев за спиной Мефистофеля Данте. Он причесался, надел на белую рубашку пальто и туфли. Мефистофель привык видеть Данте без обуви, отчего удивился, увидев собранного Данте. Юноша всучил ему два мака и засунул руки в карман. Мефистофель кивком поблагодарил за цветы и, откланявшись Моране, двинулся вперёд. Данте последовал за ним, на выходе из дома крепко закрыл дверь и застегнул пальто, ибо подул сильный ветер. На кладбище никого не было. Мефистофель уверенно шёл вперёд, держа у груди маки, Данте осматривал надгробия и проверял земли на наличие цветов — те земли, где совсем не было цветов, принадлежали нескольким людям, а может и вовсе здесь был похоронен случайно найденный человек. Таких земель было достаточно, чтобы Данте разочаровался. Из всех могил всего у шести лежали цветы. Мефистофель сел на колени, наплевав на грязные колени, положил маки и погладил землю. Данте стоял рядом и предпочёл молчать, чтобы не смущать Мефистофеля. Лишь когда он встал, отряхнул коричневые шорты, поправил носки и стёр с колен грязь, Данте задал вопрос: — Почему только ты ходишь на могилу? — Данте показалось, что это простой вопрос. — Морана на службе также её навещает. Я прихожу сюда каждые три дня. Мне стыдно перед Адель, что пришлось ей врать. — Мефистофель не надолго умолк и, тяжело вздохнув, спросил: — Данте, что такое «любовь»? — Разве ты не знаешь, что это такое? — не поверил Данте. Раз мальчишка говорил, что любил Адель, значит, наверное, он знает, что такое «любовь»? — Но я ведь кукла, и не умею любить. Даже если у меня потрясающий ум, я не могу объяснить этого понятия. — Любовь это когда ты готов пожертвовать собой ради счастья своей возлюбленной или возлюбленного. Для тебя не существует ничего опасного — если твоя любовь нуждается в помощи, ты готов съесть чеснок или пройтись по гвоздям. — Данте улыбнулся, осознав, что фраза с чесноком вышла неудачной. — Или когда ты готов выучить язык, чтобы понимать свою любовь. Готов сидеть с ней всю ночь, лишь бы она уснула и не просыпалась от кошмаров. Любовь, это когда она готова отдать невинность тебе. Ох, боже! Ты же ещё ребёнок, прости меня! — Я знаю, что ты имел в виду. — Мефистофель взглянул на могильный крест. — Каждый раз при виде Адель на душе становилось тепло, мне хотелось взлететь и взять её с собой, показать, как мне легко. Но вышло так, что теперь она под землёй, а я стою на ней. И всё из-за того, что она вела дневник. — Ты сам же объяснил значение любви. — Данте присел на корточки и взял Мефистофеля за плечи. — Потеря любимой всегда тяжело, но ты должен идти вперёд. Пусть Адель знает, что ты прекрасный мальчик и всегда любил её. Пусть она знает, что ты помнишь о ней, даже когда под землёй останутся лишь кости. Она бы оценила твои похождения на её могилу. Не опускай руки, будь сильнее, — сделай это ради неё. Я уверен, что она тоже любила тебя. Данте и Мефистофель прервались, услышав хруст ветки. К ним двигалась Луминица, держа в руках маки и золотой, пропахший алкоголем монокль. Незваные гости привели её в бешенство, и она нахмурилась, демонстрируя свою враждебность. — Что вы делаете у могилы моей дочери? — Несмотря на то, что Луминица знала Анварисов, она не спешила им доверять. — Я клал ей маки, госпожа Блэк. Прошу простить, если мы с господином Штраусом вторглись сюда без предупреждения. — Кто для тебя была Адель, что навещает её? — спросила Лу, меняя тон. — Мы знали друг друга, а я долгое время был в неё влюблён. К сожалению, я не успел признаться ей в чувствах. — Она говорила о тебе. — Лу подошла к ним и задержала взгляд на Данте. Он суровости Лу, света её красных глаз и нахмуренных бровей Данте становилось не по себе, и он отпрянул, позволяя Мефистофелю побеседовать с матерью возлюбленной. — Что она говорила обо мне? — надеялся Мефистофель. — То, что она знала о твоих чувствах, но вряд ли бы когда-нибудь ответила взаимностью. Она была обычным ребёнком, а ты — нет. Она сомневалась в тебе, думала, что ты ничто иное как порождение дьявола. Она избегала тебя потому, что боялась стать твоей жертвой. Она не ненавидела тебя. Она боялась, Носферату. Поэтому прекрати убиваться по моей дочери и приходить к ней на кладбище. Видеть тебя на собственной могиле она бы не хотела. Уходи. Для Мефистофеля слова матери Адель стали концом, он впредь потерял все надежды на пробуждение в себе человечности. Он любил девочку, жертвовал ради её благополучия всем, почти был готов убить Ишу, лишь бы она не тронута Адель, но всё ушло насмарку. Адель мертва, её мать приказала Мефистофелю больше не появляться на могиле дочери и жёстко осадила, намекая на его искусственное происхождение. Мефистофель молча ушёл. Луминица положила маки на могилу и тоже поспешно ушла, придерживая руками чёрный капюшон. Лишь Данте остался на кладбище, изучая могилы всех убитых потрошителем людей и понимал, что под этой землёй могла оказаться и его любовь тоже.