Морсентур

В мрачном особняке было тихо, словно домочадцы имели доступ к вечно тихой мастерской, где о наличии людей напоминали лишь запахи мертвечины и разлитой канифоли. В день, когда за окнами была метель и дул сильный ветер, в мастерской не было никого, кроме отключённого мальчика. Мефистофель был ранен во время побега и, успев добежать до трущоб, пал прямо там, выплюнул изо рта смолу. Дверь была крепко закрыта, и «спящего» Мефистофеля не могли потревожить любопытные домочадцы. Миланте не заходила к нему уже несколько часов, не смазывала шарниры и не удосужилась его раздеть. В Морсентуре был объявлен комендантский час. Все те, кто работал допоздна, должны были ночевать на работе, чтобы остаться в живых. Уже было объявлено, что потрошитель вовсе не мужчина, а ребёнок ростом сто шестьдесят. На столбах появились его изображения со спины: кучер успел запомнить, что убийца носил гольфы и чёрные туфли, но не успел нарисовать длину волос и цвет его рубашки. Теперь каждый относится к детям с осторожностью, думая, что кто-то из них обязательно окажется преступником. Были те, кто не верил рисунку и думали, что их нарочно сбивают со следа, а потрошитель на самом деле мужчина. Особое внимание уделялось низким скрипачам, доминирующим рукам и тонкости ног, ведь следователь и кучер чётко помнили, что они были тонкими. Найти убийцу просто, думали они, если бы знали, что спутали настоящего убийцу с другим. Мефистофель бы понёс наказание, если бы его поймали. На его душе убийство пожилого мужчины, и он, в отличие от Ишу, обладает эмпатией и не считает, что очищение мира с помощью убийств приведёт к чему-то хорошему. Все люди вымрут, жёлчь не уйдёт, преступник погибнет, если его поймают. Возможно это единственный выход — уничтожить главного врага — но мало кто знает, что так просто уничтожить карателя невозможно, пока люди не догадаются, что потрошитель вовсе не человек, а кукла. Рядом с ложем Мефистофеля стоял укрытый тканью портрет. Совсем недавно его вытащили из половиц, где никто не знал о его существовании. Дверь в мастерскую отворилась, но никто в неё не вошёл. Подул ветер, галстук Мефистофеля слетел со стола, а белая простыня, которой укрыли сердцевину куклы, упала на пол. Вошла Ишу, подпёрла дверь стулом и подошла к Мефистофелю. Она хотела назвать его идиотом за то, что теперь его ищет весь Морсентур, и что он умудрился так легко попасться следователю. Зачем ему вообще дали указ закончить дело Ишу, когда она была в спячке? Ведь до этого она могла бездействовать несколько дней, господин не ругался — более того, он постоянно просил, чтобы Ишу щадила свои шарниры и часто отдыхала. — Хватит тратить на него время. — За спиной Ишу раздался презрительный голос Кики. Она снова оставила на полу мокрые пятна и даже не боялась, что из-за неё об Ишу все узнают. — Снимай ткань с портрета. Ты представляешь чего мне только стоило узнать, как открывается дверь? — Не усложняй! Эту дверь можно открыть обычным ключом! — Я призрак, дурочка! Если я хочу стянуть какую-нибудь вещь, руки пройдут сквозь неё. — Кики взлетела так, чтобы смотреть на Ишу исподлобья и давить. — Если бы я могла трогать вещи, я бы уже взяла ведро и облила тебя водой, чтобы ты навсегда отключилась. Ишу молчала. Отвечать агрессией на агрессию казалось ей не лучшей идеей, к тому же идти против Кики явно не приведёт ни к чему хорошему. Она терпела унижения и угрозы смерти, ведь понимала, что убить Кики её не сможет, но вот вселиться в тело... — Не можешь ничего сказать? Куда делась твоя грубость? Иссякла, когда поняла, что меня этим не отпугнуть? Запомни, что я буду мечтать о твоей смерти даже в небытие. — Я тебя не боюсь. Кики сначала не услышала, что сказала Ишу. Лишь после того, как она вытащила из-под платья кинжал, Кики поняла, что у Ишу произошёл сбой. Точно ли... сбой? Она не могла сказать «я». — Что ты сказала?! — потребовала повторить Кики, думая, что у неё проблемы со слухом. Но Ишу действительно сказала «я». С гордостью, с восхищением, без опаски за свою жизнь она сказала запретное слово и уже была готова отключаться навсегда. Нарушение правила сопровождалось бы головной болью, но с Ишу ничего не произошло. Она могла считать себя самостоятельной личностью, раз хозяйка не причинила ей вреда за сказанное. — Вот как заговорила, значит? Ты принадлежишь мне, слышишь?! И я требую, чтобы ты закрыла свой рот! — Я не стану слушать тебя. Запомни, что у меня другой характер, и я не была списана с тебя полностью. Если бы я принадлежала тебе, меня бы назвали Кимберли, — стала бы телом для твоих грязных дел. Ты больше не можешь вселиться в меня, потому что мы с тобой больше не связаны. Оставь меня в покое. Я больше не хочу убивать людей, чтобы ты обрела покой и ушла в небытие. Тебе самое место в Аду — в кругу убийц. Наказание для тебя не небытие, а ад, где каждое твоё слово будет сурово наказываться. — Ишу сняла ткань с портрета и решила узнать, почему Кики так кричала о том, что хочет его поскорее увидеть. На портрете была изображена Кимберли, а подпись внизу гласила, что это был её десятый день рождения — тридцать первого октября тысяча шестьсот девятого года. Оказалось, что заказывать портреты в какие-либо праздники для семьи было традицией, однако одобряли такое далеко не все. Заболевший в это время Мефистофель отказался быть натурщиком вместе с сестрой и её женихом. В доме нет ни единого портрета Мефистофеля (его наличие на семейной картине не значит, что он хотел, чтобы его рисовали. После получения картины, Кимберли стёрла его лицо, и Мефистофель этому не препятствовал. Он не хотел, чтобы все испытывали к нему и его болезни отвращение), и двести лет Миланте скорбела по тем членам семьи, чьи лица были нарисованы. Самое важное на портрете Кимберли — её испуганные глаза. Сама того не понимая Ишу поняла, что стало причиной испуга. В доме был лишь один источник всех возможных страхов и паранойи — Вольфганг. — Вижу, ты поняла, почему я испугана. Перед этим он рассказал мне втайне от родителей, что полюбил Анку. Я возненавидела его, ведь он предал свою семью. Я напомнила, что об этом узнает весь дом, а чтобы заткнуть мне рот, он грозился связать меня и сделать ужасные вещи. Я молчала до дня своей смерти. Но вскоре умер и он, и Анка осталась ни с чем. Больше всего я ненавижу не гнилых людей, — я ненавижу Вольфганга и его отклонение. Жалею, что он был моим дядей, а моя мама даже не знала, что перед самоубийством он убил детей. — Ты бы рассказала об этом маме? — О таком нельзя молчать. Конечно, я бы рассказала и ей, и папе, и Миланте... если бы они меня видели. — Кимберли сказала это с ненавистью к Ишу, будто бы в её смерти виноват не Вольфганг, а кукла. — Вольфганг сдох, — утвердила Кики, сравнивая его с животным, и это было абсолютно верно, ведь ничего человеческого в этом мужчине не было. Прощать его за надругательство недопустимо, ведь извинениями девочку уже не вернуть, а оправдывать его из-за болезни глупо. Первые в списке ненавистных Кики людей — полчища Морсентурских насильников. Ишу молчала, ибо не знала, что ей ответить на подобное утверждение. — Знаешь почему этот портрет вытащили из половиц? — спросила Кики, думая, что Ишу знает причину. Не услышав ответа, она продолжила: — Я слышала, что мой портрет влечёт за собой беды и решила посмотреть, навлеку ли я беду на себя — мёртвую девочку. — Я выполняю твою прихоть... — вздохнула Ишу. — Ты была создана, чтобы служить мне. Ты мой раб, мышка из преисподней. Захочу — ты будешь уничтожена лишь потому, что ты сломалась и отказалась выполнять приказ. А если о твоей поломке узнает господин, тебя действительно отключат. Кики уставилась на портрет, в надежде хоть немного позабавиться. Десять минут ничего не происходило, и она по пятому кругу стала считать все родинки на лице и разглядывать чёрные косички. Красное платье обтянуто корсетом, рукава прикрывали бледные и порезанные руки, на шее сияла красная бархотка, а голову прикрывал белый чепец. В семействе она и Мефистофель никогда не носили париков, и на картинах особое внимание уделялось натуральному цвету волос. — Кики, если ничего не происходит, тебе лучше уйти... — умоляла Ишу, но Кики её не слушала. Она уловила на картине движение и потребовала Ишу посмотреть на портрет. Испуганная гримаса превратилась в безумную. Особенную улыбку Кики, когда у неё случался приступ, Ишу видела своими глазами и не верила, что это действительно она. Перед ней был нарисован не владеющая головой девушка, причинявшая себе боль с целью успокоиться, мизантроп и Фемида. С помощью безумной гримасы и сменившегося запаха Ишу сумела понять, что этот портрет проклят и смотреть на него дольше десяти минут нельзя. Чтобы не навлечь беду на весь дом, она как можно быстрее прикрыла портрет тканью, чем разозлила Кики: она ещё не узнала, сможет ли беда её коснуться. — Ты всё испортила! От тебя никакого толку! — Кики пыталась толкнуть Ишу. — Твой портрет проклят, Кики! Разве ты желаешь зла своим родителям?! Вдруг, если оставить его открытым, энергия просочится в дом, и тогда все будут видеть это безумное лицо? Кики не подумала о маме с папой. В данный момент её волновало, как усмирить своё любопытство и избавиться от назойливого паразита в виде Ишу (Кики думала, что портрет решит её дело, но, как оказалось, куклы не могут быть прокляты). — Зачем ты привела меня сюда? Ты лишь потратила время! — разозлилась Ишу и упёрлась в стол. На миг она ощутила, что Мефистофель дёрнулся, но он лежал неподвижно и вряд ли слышал дискуссию. — Я хочу его уничтожить, — заявила Кики. — Помоги мне это сделать, и я перестану тебя трогать. — Ты не перестанешь меня трогать, — утвердила Ишу, и Кики не стала с ней спорить: она действительно не оставит её в покое и если захочет — будет преследовать её в кошмарах. Ишу провела кинжалом по портрету, и Кики шелохнулась — оружие задело её невидимую кожу. Обвинять в этом Ишу нет смысла, ибо Кики не подозревала, что имеет связь с холстом, и если кто-то решится разрезать портрет, пострадает и Кики. Невзирая на боль, она дала Ишу знак, чтобы та продолжила резать портрет. Раскромсав всё полотно, чтобы больше не было видно безумного лица, Ишу спрятала кинжал под платьем и отошла от Кики в сторону, думая, что она набросится на неё. Вдруг она осталась в мастерской наедине со спящим Мефистофелем. Кики и след простыл. Если она исчезла навсегда, а полотно, являвшееся причиной, по которой она вырвалась на свободу, уничтожено с концами, то у Ишу стало на одну проблему меньше. Не прекращавшиеся убийства для уже бессмысленной цели являлось большей проблемой, и Ишу начинала думать, что она имеет полное право отказаться зверствовать дальше, раз обрела право выбора и собственное «я». — Как обратиться к господину... Мефистофель наверняка знает. Как его включить? Ишу стала искать какие-нибудь ключи, чтобы вставить в затворку на его шее. Наивная... ключ ведь висел на шее Миланте, и она бы не отдала его без причины. Раз она оставила Мефистофеля на столе, значит это необходимо. Разочаровавшись, Ишу выбралась из мастерской, зашагала по скрипучему полу и едва не уронила вазу со свежими розами. Стоило ей оказаться в столовой, как она, ощутив что-то за спиной, обернулась и увидела призрака. Он оставлял после себя дорожку из пепла, тело его горело, и был он без одежды и волос. Ишу узнала в призраке Вольфганга. — Тебе конец... — рыкнул он и налетел на Ишу, обхватив её пламенными руками. Она не ощутила, как обожгло кожу. Фарфор выдерживал температуры свыше тысячи градусов, и она не боялась расплавиться прямо на его глазах. — Ты хуже, чем моя племянница. Ты чудовище, самое мерзкое чудовище и гореть тебе, исчадие, в аду. Я лично убью тебя, и тогда мне станет спокойнее! Я знаю, кто виновен в смерти Анки. Это ты убила её! Я не прощу тебе её смерти, она должна была жить ещё четыреста лет! — Я не прощу тебе смерти моей семьи! — Это семья не твоя. Ты здесь никто. — Я член этой семьи. Ты надругался надо мной, усмирил свою похоть, извращенец! Ты был болен на голову — полез на ребёнка, на собственную племянницу! Убил меня и утопил Мефистофеля в реке! Убил Летицию и едва не отравил Данте. Какая Миланте тебе домнишоара, Monstrum? — Какая из тебя дочь, убийца? — Вольфганг сжал огненными руками шею куклы. — Убью, убью, убью... больше никто не умрёт из-за твоей больной головы. Неожиданно призрак отпустил куклу и схватился за голову, осев на колени. Ишу упала на пол и посмотрела призраку за спину: там стояла Морана, державшая в руках священную книгу и крест. — О, великий Михаиле Архангеле, Ангел шестикрылый, первый князь и воевода все небесных сил, Херувимов и Серафимов! Стань мне настоящим помощником: поддерживай меня во всем, помогай справиться с обидами, скорбями и печалями. Не покидай меня в пустынях, на путевых распутьях, на реках и на морях, стань моим тихим пристанищем! Избавь меня, Святой Архангел Михаил, от влияния дьявольского. Молю тебя услышать меня и не отказать мне в моей просьбе. Аминь. — Закрыв книгу, Морана убрала её под мышку, взяла ведро с водой и вылила прямо на призрака. Ишу успела отползти, чтобы в очередной раз не оказаться на столе. Призрак исчез. Морана перестала ощущать напряжение в воздухе, облегчённо выдохнула и стёрла со лба бисеринки пота. Ишу подбежала к Моране, присела на колени и обняла её. — Что ты... — не поняла Морана. — Ишу... — Прости меня, — раскаялась Ишу. Голос начал дрожать. — Что? «Меня»? Ишу, тебя же накажут... — Нет, — утвердила Ишу и снова повторила «меня». Ничего не произошло — руки не отвалились, изо рта смола не потекла, механизмы были целы. Неужели это действительно произошло? — Как я рада, Ишу... ты человек! «Она не человек. Она прототип.» Незаметно подкралась Миланте в чёрном ночном белье — на руках бинты, видимо, сдерживающие магические силы, способные и уничтожить. Но по какой же такой причине ей пришлось воспользоваться ими... — Это правда? Вы решили подарить мне свободу? Миланте кивнула. Ишу не знала, как ответить на этот добрый жест, посему молча встала, подошла к Миланте и обняла её за живот. Девушка не сдвинулась с места и даже не улыбнулась. Лицо её было пустым, наверняка бы даже Данте не смог ничего изменить. Вся голова была затуманена мыслями о неудавшейся попытке вернуть голос с помощью тёмной медитации — ей стало ещё хуже, поднялось давление и случилась паническая атака. Теперь она не только лишена голоса, но и приобрела проблемы с дыханием и чувство удушья практически каждый день. — Хозяйка, вам следует выпить воды... может это поможет? «Мне поможет только моя смерть.» Ишу в шоке отпрянула от девушки и мотнула головой. Она думала, что сила убеждения, навык создания человекоподобных кукол и практическое управление людьми — нахождение их на миниатюрной женской ладони — всё это признаки не умирающего, могущественного мага, на которого не сработают даже молитвы нескольких десятков священников. Правда была слишком суровой для ребёнка, пусть и не настоящего. «Что ты смотришь, Кики? Расплата за все грехи — жизнь.» — Вы ошиблись... я Ишу. Миланте не осознала, что назвала Ишу по другому. Извиняться уже поздно — кукла, сделав вид, что ей не обидно, поднялась на второй этаж и закрылась в спальне. Лишь через несколько секунд до Миланте дошло её громкое рыдание.

***

Спустя несколько дней Мефистофель пришёл в себя — ровно в тот день, когда в гости к Анварисам явился следователь с суровым выражением лица и спрятанным под пальто револьвером. Миланте была напугана и думала, что мужчина в кого-нибудь выстрелит, и тогда ей придётся заниматься очередными похоронами. Следователя была нужна лишь Ишу, как единственная в семье скрипачка. Девочка сидела, обнимая красную скрипку, пока следователь, держа руки домиком, пытался подобрать слова, чтобы вывести её на чистую воду. — Как вам... день? — бросила Ишу. — А вам? — А мы переходили на «Вы»? — Я — да. Вы — нет. Обстоятельства, мисс Анварис. — А в чём причина вашего поведения, мистер Дистраст? Следователь замялся. Откуда она узнала его настоящую фамилию? Неужели у всего города есть уши, а доверять здесь кому-то — наихудшая идея? — Признайтесь, как вас зовут. Не так легко, оказывается, быть инкогнито. О вашей фамилии уже знает весь город, и именно моей вины в распространении этой сплетни нет. — Я не вижу необходимости называть своё имя, пока не назовёте вы. — А что вам ещё нужно? Меня зовут Ишу. — Я думаю, что вас зовут не так. И не думаю, что вы действительно дочь своих родителей. — Следователь встал с кресла, присел на корточки перед куклой и взглянул прямо в красные глаза. От Ишу пахло канифолью сильнее, чем от недавно найденного трупа, и у следователя не осталось сомнений, что перед ним сидит убийца. Он вытащил револьвер и крепкую верёвку, Ишу опешила, но нашла в себе силы дать отпор и вовремя убежать. Следователь схватил девочку за подол платья, уложил на пол и сел рядом, обматывая руки. — Вы убийца, мисс Анварис. Ишу молчала. Отрицать свои деяния она не видела смысла. На шумиху сбежался весь дом, и испуганные родители Ишу не понимали, что происходит. Лишь когда следователь заявил, что нашёл убийцу и приказал семейству не покидать дом, Амалия и Фридрих стали умолять отпустить дочь. Ишу увезли в ближайший участок и завязали в несколько слоёв, чтобы она не думала убегать.