В объятьях прошлого

      Комната, едва освещённая первыми лучами утреннего солнца, ходу света которого не давало препятствие в виде неплотных занавесок, колышущихся и подбрасываемых в воздух потоками тёплых и игривых, а иногда сердитых штормовых ветров, приносящих с собой морозную свежесть и лёгкую зябкость, нарушая спокойствие струящейся нежно-небесного, словно разбавленного сливками, цвета ткани, врывающихся в вечно распахнутые настежь окна, была овеяна сонной тишиной, нарушаемая только лёгкими шорохами одеяла и вертевшейся в нём, замученной неспокойными, а порой и страшными снами хозяйкой комнаты, пока ещё не проснувшейся, в холодном поту от очередного кошмара.       Кошмары эти приходили к девушке почти каждую ночь. Они всегда заканчивались по-разному, но несли в себе один общий посыл — в этом хозяйка комнаты была более чем убеждена. Она не очень понимала, что это был за посыл, и нужно ли ей его разгадывать, но фигурировали в этих снах, на удивление, одни и те же люди и предметы. Вернее сказать, один и тот же предмет.       То был маховик времени, с какими часто работал отец, но не простой, а такой, что мог исправлять течение времени, переворачивая его в нужное русло усилием хозяина. Второй же участник — мужчина — вечно носил маску, но один раз снял её. Девушка не могла воскресить в памяти его лицо, но зато отчётливо запомнила шрам через всю щеку чернильно-чёрного цвета, похожий больше на след от неправильного использования чёрной магии, чем на физическое увечье. Всякий раз, стоя над пропастью у самого края обрыва, под которым простирался бушующий океан, он, одетый во всё серое, поднимал над головой этот странный маховик (бывший ярко-фиолетового цвета) и говорил загробным голосом: «Вот в этом! В этом ключ наших бед! Из-за этой проклятой вещи мы застряли в адовом круге времени!» Третьим участником снов был мужчина лет тридцати, его лица девушка тоже запомнить не могла, но, всякий раз просыпаясь в беспамятстве, вспоминая сон, могла сказать наверняка, что никогда в реальной жизни его не видела. От него веяло тёмной силой и бесконечной печалью пополам со сжиравшей его самого ненавистью. Каждую ночь девушка наблюдала за тем, как он уничтожает этот странный маховик, а затем появляется ещё один человек — девушка, внешность которой стирается напрочь.       Дальнейшие события она вспомнить не могла: было слишком страшно думать о них, ведь каждый раз она просыпалась в холодном поту от того, чем заканчивались эти кошмары… Она предпочитала их игнорировать, как бы тяжело это не было. «Это всего лишь сны», — говорила себе девушка, обхватывая руками плечи и тяжело выдыхая. Просто кошмары, улетучивающиеся словно пепел от дуновения ветра под губительным для них светом наступающего утра.       Сложно сказать, от чего они ей снились: комната у девушки была на редкость приятной, обстановка настолько мягкой и одновременно творческой, что глаз радовался при одном только взгляде на помещение.       Стены здесь были выкрашены в нежно-голубой лёгкий цвет, являющий собой рассветное небо, а пространство у самого потолка, как и он сам, юная хозяйка исписала пушистыми кучевыми облаками, выглядевшими настолько реальными и неимоверно величественными, словно те вот-вот оживут и поплывут по потолку, будто по небу, а вскоре и вовсе растворятся у самого горизонта, став, подобно дыму, совсем прозрачными. Ближе же кокну, заканчиваясь на нежно белых, медленно переходящих в голубые, а от туда и в нежно-розовые оттенки облака таяли в рассветных лучах подступающего утра, искусно изображённого всё на том же потолочном пространстве. В каждом мазке, в каждой точке сквозила кропотливость работы и, главное, умение наложить краску... Видно было, что художница, проведшая много часов и дней, чтобы добиться такой реалестичности, очень старалась.       Но не только в композиции состояла вся величественность и удивительность дизайна комнаты. Была у исписанного потолка одна особенность, яркая, как салют в ночном небе, и совершенно необыкновенная. Особенность, которую и вооружённым глазом не смог бы увидеть обычный человек, отрицающий всё странное и волнующе-необъяснимое, содрогающийся при упоминании ЧЕГО-ТО, что не подвергается простому объяснению с точки зрения его непросвещенного сознания. Увидеть эту особенность смог бы только волшебник, а состоит она в том, что время суток этого потолка менялось так же, как и время на улице.       В двенадцать часов комната растеряет все розовые, жёлтые цвета, а голубой потемнеет, из раннего и невинного став совсем ярким. У окна появятся дневные блики и линии белых и бедно-желтых лучей. В четыре потолок вдруг станет вечерним, окрасившись мягко-розовыми и персиковыми тонами, словно кругами по волнующейся воде по нему и стенам расползётся поздний чайный оттенок, а ближе к ночи комната окрасится темно-синими и глубокими фиолетовыми цветами, на самом потолке зажжется серебряная россыпь из нарисованных по книге звезд. Это шествие могло так же быть пасмурным, даже штормовым. Смена погоды зависела от желания самой хозяйки.       Сложно поверить, что столь огромное пространство со столь сложными цветовыми переходами было расписано рукой юной хозяйки комнаты. А ведь каждая погодная перемена, каждое время суток было написано самой девушкой.       Не без помощи магии, но титаническая, многомесячная работа над интерьером для осуществления мечты четырнадцатилетней ведьмы-художницы была закончена совсем недавно. В эту комнату было вложено столько усилий и любви, что сама девушка ни к чему другому такого труда не прилагала, пусть и могла с уверенностью заявить, что была самой способной, а точнее самой упорной в получении знаний на курсе в той школе, где училась. Но об этом позже, нам нужно оглядеть комнату до того как наша героиня успеет проснуться.       Двуспальная кровать из тёмного дерева стояла чуть поодаль от окна и чаще всего оставалась не заправленной, белые простыни каждую ночь магическим образом выправлялись из-под матраца, так что приходилось раз за разом прибирать их обратно, но на одеяло и, тем более на пушистое покрывало черничного цвета, вечно остававшееся смятым на самом краю у юной хозяйки просто не оставалось «моральных сил и энергии» — как говорила она сама. Рядом с кроватью располагалась небольшая тумба, заставленная всем подряд.       На маленьком квадрате чудесным образом уместились и прикроватная лампа, зажигаемая перед сном для чтения, и пухлая косметичка с затертым боком, и несколько фотографий на которых, если присмотреться, можно было заметить движение: на первой две девчонки — одна, постарше, рыжеволосая с серьёзными, серыми глазами и лицом в веснушках, волосы её заплетены в замысловатую кому, а одета она темно-зеленое бархатное платье. Другая совсем ещё маленькая, с жемчужно-белыми волосиками, заплетенными в узловатый пучок, лицо девочки обсыпано блеклыми веснушками. Одетая в длинное синее винтажное платье с белыми манжетами она выглядит совсем как принцесса. Серые глаза девочки даже слишком серьёзные для её возраста. Они позируют художнику, сидя на стуле. Лица у девочек при этом крайне сосредоточенные, даже надменные, но одна из них — помладше — всё же болтает ногами от скуки. А художник увлечён своим делом: мешает на палитре краски и наносит на холст. На второй фотографии — эти же девочки, только в уже более сознательном возрасте — одна, старшая, читает статью в газете с подвижными картинками, сидя на скамье, показывает что-то долговязому серьёзному мужчине, не совсем попавшему в кадр, с обеспокоенным лицом. А вторая, помладше, кривляясь и жестикулируя, ведёт с ней спор, выглядя при этом совсем несерьёзно, даже комично. Помимо всего перечисленного на тумбе валяется несколько фантиков и пара бутылочек неизвестного происхождения и, — как неосмотрительно оставлять её так — волшебная палочка, примостившаяся поперёк всего этого бедлама.       По правую сторону от кровати, у другой стены, стоит большой шкаф с разнообразными завитками, нанесёнными белой и голубой краской. Дверь в этот шкаф вечно открыта из-за того, что внутри (на дверце) находится большое зеркало, а из самого шкафа торчат странноватые одеяния — разнообразные мантии невиданных цветов, помимо новых школьных, несколько пышных бальных платьев, которые, скажу вам по секрету, хозяйка комнаты предпочитает запихивать подальше и не надевать совершенно; по соседству с этими одеяниями навешаны самые обычные вещи: несколько толстовок, кофт и джинсов, пара простых платьев и сложенные стопочкой футболки разных цветов и размеров. Возле шкафа постелен нежно-голубой ковёр, а слева от него расположился туалетный столик с брошенными на нём очками, книгой, парой учебников и журналов. Могу лишь согласиться, что на столе перед зеркалом этому многообразию нет места, однако наша героиня была слишком занята вчера чтобы убрать всё на положенное место.       А в описании комнаты остаётся лишь добавить несколько постеров и вырезок из газет на стенах, изображавших чародеев, тёмных магов и, совсем не вязавшихся с предыдущими изображениями музыкальных групп, данесколько холстов, изрисованных пейзажами, однако же, покрывшиеся пылью в углу около выхода на балкон, раскрытый личный дневник и ручку, валяющиеся на полу, отделанном ламинатом белого цвета, да белые качели-гнездо, забросанное подушками, висящие посреди комнаты на крюке, приделанном к потолку.       Наконец, как и было заявлено первоначально, хозяйка комнаты, завертевшись в кровати под напором кошмаров, плотным кольцом стянувших её разум, напустивших непроходимый, молочно-белый кладбищенский туман, от которого веет неживым, жутким холодом, какой чувствуется наяву при появлении дементоров, не имея возможности проснуться и вдохнуть свежий утренний воздух полной грудью, запуталась в большом и легком, но теплом одеяле, повернувшись особенно неудачно в последний раз, свалилась с кровати.        Спустя тридцать долгих, сонных секунд из-под одеяла, тяжело дыша от пережитого испуга — сегодняшний кошмар был куда хуже всех прочих, — вылезла девушка. Щурясь от яркого солнечного света, она с неохотой и недовольным кряхтением поднялась на ноги. Ступни тут же начало сводить от неприятного покалывания и верящего от пола холода.       Собрав одеяло, хозяйка комнаты бросила его на кровать, а сама, оглядев оставленный бедлам в собственной комнате и лишь поморщившись, прошла к зеркалу.       Из зеркальной глубины на неё смотрела аристократически бледная, невысокая, с виду словно дорогая коллекционная кукла, девушка. Жемчужного цвета, слегка вьющиеся волосы спадали на хрупкие, будто фарфоровые плечи, красивые белые ручки касались тонкой шеи, словно в попытке удушения, но длинные пальцы в следующий момент зарылись в волосы, слегка распушая их. Чуть помятое, сонное личико было очень красивым: точечные черты лица и не слишком ярко выраженные скулы указывали на аристократичность рода, откуда происходила волшебница, розовые губки бантиком, растянутые в лёгкую улыбку и чуть вздернутый носик с россыпью блеклых веснушек. Но самым ярким в её внешности были глаза. Серые, как хмурое небо с редкими проблесками голубизны, очень серьёзные, они смотрели так, словно где-то на самом их дне была сспрятана самая страшная тайна, какую только может знать человек. При этом глаза эти были очень живыми и яркими. Их обрамляли необыкновенно пушистые, удивительно тёмные для таких светлых волос ресницы.       — С днём рождения, Вивьен Элеонора Рэйн. — сказала сама себе девушка, — С пятнадцатилетнем и днём семейной церемонии. У тебя всё получится!       После этих слов она фыркнула. Что же, похоже ей всё же стоит больше контактировать с окружающим миром… Уже с отражением разговаривать стала…