В объятьях прошлого

      Издревле в семействе Рэйн - чистокровных волшебников в сотом колене, история рода которого тянулась от величайших Валахских магов средневековья и до наших времён - была традиция, строго чтимая и соблюдаемая. Она исполнялась от самого начала магических времен, меняла форму и совершенствовалась, иногда становилась жёстче, было даже время, когда вовсе прервалась, но затем воскресла, как феникс, сгорающий и восстающий из пепла. Те, кому по какой-то причине не удавалось соблюсти её, вычеркивались из семьи и считались недостойными рода, ибо верили, что Рейн должен быть лучшим, превосходящим других во всём. Но 'вычёркивание' на самом деле случалось редко, потому как каждый старался и одинаково чтил устои, однако, вопреки своим же знаниям и умениям, боялся и переживал, что будет исключён из семьи, лишён этой почётной фамилии и стёрт из истории рода навсегда. Ведь считалось, что для исполнения этой традиции требовалось упорство и большая личная магическая сила, какой славились в этом семействе, и ей должен был обладать каждый, кто носил почётную и благородную фамилию Рейн.        Традицией этой являлось анимагическое превращение. Обладать им должен был поголовно каждый, кроме приходящих из иных семейств с замужеством или женитьбой, хотя ранее и для новоиспеченных членов это условие было обязательным. Ценилась исключительность, входящий в семейство «голубой крови» - а именно такими считали себя Рэйн - обязан был соответствовать.        В пятнадцать лет, в день своего рождения, юные волшебники и волшебницы проходили так называемую "Церемонию принятия в семейство", на которой, показывая своё превращение или его отсутствие, либо становились полноправными членами семейства, либо вычеркивались и забывались навсегда. В случае отсутствия превращения(что было немыслимо!) от ребёнка отказывались, передавая на воспитание в лучшем случае в другие семьи – самым позорным наказанием было оказаться в семье маглов. Говорить о 'забытых' было запрещено, а на существование такого ребёнка накладывалось табу.        Традиции семьи действительно были очень жестокими. Например, кузина нашей героини Лилит - та самая рыжеволосая девочка с фотографий - была вычеркнута из рода в свои пятнадцать. Как бы не печалилась мать, как бы тяжело не было это принятие для младшей дочери - отец был непреклонен. Вивьен больше не видела Лилит никогда. Ей лишь разрешили оставить несколько фотографий с участием кузины, почти с самого рождения воспитывавшейся Томасом и Элизабет – отцом и матерью девочки. Пренебречь устоями было разрешено лишь потому, что теперь семейство жило отдельно от родственников – в Англии, когда как остальная семья осталась на прежнем месте. И традиции, пусть на толику, но смягчились. Однако все их совместные портреты с отказавшейся от традиции были сожжены, но одно полотно(это было самой большой тайной Вивьен и её матери) оставалось спрятанным от чужих глаз в чулан, а наследие, которое поначалу планировалось разделить между девочками, оставалось младшей(конечно, только при условии, что та не посрамит свой род и всё же обретет своё анимагическое превращение).       И вот, наступил ОН. Сегодня был самый ответственный и важный день в жизни нашей героини, можно сказать, что по-настоящему переломный момент, решающая дата, точка невозврата – да, к этому Дню подошла бы каждая из этих характеристик. Сегодня – четырнадцатого июля тысяча девятьсот семьдесят шестого года - Вивьен исполняется пятнадцать, А это значит, что сегодня решится всё.        Дом за пределами комнаты Вивьен Элеоноры резко менялся. Здесь преобладали чёрный, серебряный, реже белый и фиолетовый цвета. Неприветливо смотрели со старых картин предки, тихо переговариваясь между собой, бубня о древности рода и традициях, о чистоте крови, о важности исключительности в их семье. Но, пожалуй, самой любимой темой было то, какая недостойная растёт наследница и как же прискорбно им будет наблюдать за тем, как ей вручат семейный секрет и фамильное предназначение. Ох, как же юная Рейн хотела чтобы они раз и навсегда заткнулись(!), раз за разом всё более задаваясь вопросом о том, что же это за фамильное предназначение, о котором так твердят несмолкающие картины. Эти, запечатлённые однажды на холсте люди порой были просто невыносимы. Некоторые из «предков» были при жизни и, в общем-то оставались и пойти сей день(даже после своей смерти) , сумасшедшими фанатиками, кто-то – неразговорчивым и в чём-то пугающим, ещё более странным, чем остальные, лишь презрительно смотрящими на проходящих мимо, наводя всём своим видом черную клубящуюся тучу переживаний, как гром перед сильным ливнем, а кто-то был и оставался просто любителем сплетен и глупых разговоров, длинными на язык, котороых затыкали всё остальные изображенные. Иногда, проходя мимо, можно было подумать, что среди «живых», вечно бубнящих и комментирующих каждое действие, каждый шаг неприветливых картин всё же есть обычные - неодушевлённые. Но это всего лишь иллюзия их «нормальности» пока те спят или косо посматривают на идущего.       Спускаясь по тёмной винтовой лестнице из тёмного дерева, ведущей с третьего – верхнего этажа, практически полностью принадлежавшего ей, – на второй, где находились спальни родителей и гостевые комнаты, несколько душевых комнат и одна просторная ванная, находившаяся отдельно, А так же вторая гостиная и зал для переговоров, большая семейная библиотека, заставленная бесконечными стеллажами, набитыми толстыми фолиантами о магии и классической магловской литературой, которую признавал даже строгий Томас Рейн. Она была любимым местом девушки, Вивьен могла засиживаться там днями и ночами, лишь изредка выходя самостоятельно заварить себе чай или кофе - а затем, пройдя по особенно тихому и чистому коридору, спускаясь на первый, отведённый под столовую, кухню, большую и малую гостиные, служивших для торжественных приёмов и танцев - самых освещённых и величественных во время балов и празднеств (на которых, впрочем, Вивьен никогда раньше не появлялась, ибо по семейным постулатам наследник или наследница не могли выйти в магическое общество раньше церемонии, даже учились они в особых академиях для «благородных девиц» и «благородных юношей», впрочем, затем с Магическими школами проблем не было), - туда вела широкая лестница из тёмного полированного камня, девушка раздумывала над сегодняшней церемонией.       А именно над тем, где будет проводиться церемония и будет ли отец пользоваться своим _особым_ маховиком, ведь в книгах сказано, что для церемоний всегда выбирается индивидуальное время и место. То, куда приведёт испытуемого сам маховик. И девушка ставила на то, что будет, ибо даже в таких условиях, как сейчас, а ведь начиналось время политического беспокойства из-за вспышек нападений на маглов, всё чаще регистрируемых Министерством Магии, то бишь им не нужны проблемы с использованием маховиков времени, незаконной деятельностью отдела по путешествиям во времени, тем более, что тот засекречен(вообще Вивьен наверняка не знала там ли работает её отец или же нет, но так как у семьи было целое состояние, её это не особо волновало), но даже так, даже если это перемещение не будет законным, отец в лепёшку расшибется, но исполнит то, что требуется от истинного наследника рода Рейн.       А вот как раз и он - отец. То был рано поседевший высокий мужчина, с проблесками тёмных волос на макушке и в челке, с чётко очерченными чертами лица и тяжёлым взглядом, выдержать который раньше было не под силу даже Вивьен Элеоноре. У мужчины был прямой нос, зелёные глаза и небольшая бородка, придававшая ему солидности. Одет он сегодня был по-праздничному - белую рубашку с широкими к низу рукавами и накрахмаленным воротником, чёрную жилетку с фиолетовой вставкой-кармашком и того же цвета пуговицами, прямые отглаженные брюки и начищенные до блеска ботинки. Томас стоял и смотрел на золотые часы с длинной цепочкой, тянущейся до самого кармана его брюк. Заметив дочь, он убрал предмет в карман и, взглянув на неё оценивающе, чуть раздражённо вздохнул.       -- Ты снова спала в платье, Вивьен? – спросил он, даже не пожелав дочери дежурного «доброго утра» и не поздравил с днём рождения. В его стиле. - Не причесалась и не удосужилась переодеться. До сих пор сонная, А ведь уже полпервого, в три начнут собираться гости. А у нас впереди ещё твоя церемония. Ты не забыла об этом?       -- И тебе доброе утро, папенька. – закатив глаза, вяло огрызнулась девушка, - Не сказать, что я надеялась на поздравление, но всё же… - тут она сделала многозначительную паузу, как делала её мать, когда Томас должен был додумать смысл высказанного сам, - И ещё – я же просила не называть меня Вивьен! Мне не нравится. Пусть это и каприз, но я не так часто чего-то прошу, чтобы не исполнить его. А на счёт причёски и мантии я знаю, поздороваться уже с вами нельзя, как начинаете упрекать. Подумайте об этом, па-апенька.       И напоследок сверкнув глазами, она удалилась вверх по лестнице в ванную, крикнув уже откуда-то сверху: «Через десять минут я буду в столовой.»       Отец на этот выпад ничего не сказал. Только пробубнив: «Ну что за ребёнок. Нора…» - и вернулся к часам.        Мужчина никогда не ругался, мог только осадить или сделать замечание, посмотреть строже обычного – всё сразу становилось предельно ясно. Мать была почти такой же, только много мягче, в чем-то упрямая и даже непреклонная женщина производила впечатление простоватой на первый взгляд, настоящей аристократки «золотого века», о которых писали классики, однако она была всё же очень мыслящей женщиной, с которой можно было хоть вести дискуссии, хоть... Но на фоне мягкости родителей нельзя было сказать, что Нора, как она просила себя называть – по короткой форме второго имени – была капризной, избалованной и взбалмошной, хотя последнее в ней, всё же присутствовало. Младшая Рейн была натурой противоречивой, но, в целом, очень напоминала мать, разве что на голову она была горячее, да на подъем проще.       И всё же, как Вивьен и сказала, чётко через десять минут она с гордым видом, выпрямив спину и сложив руки одна на другую, чуть вздернув заостренный подбородок и опустив взор, тем самым сделав его нарочито надменным, одетая в голубое платье с чёрным поясом и того же цвета брошью, обутая в туфли на небольшом каблуке и тёмной мантией на плечах уверенными шажками вошла, причесанная и накрашенная, в столовую, где ждал её отец.       Столовая была обставлена тёмной лакированной мебелью с разными завитками и гармоничными узорами, что делали её не простой безвкусной громадой посреди комнаты, А частичкой настоящего искусства, каким можно было вдоволь налюбоваться во всём доме, привезённая из Франции и сделанная там на заказ лучшими столярами и резчиками она оставалась истинно по-аристократически шикарной. Пол был выложен лавандового цвета плиткой, что привлекала сегодня своей абсолютной чистотой. А под потолком висели филигранно выполненные металлические, покрытые сусальным золотом люстры со свечами, воск от которых не мог упасть на головы сидящих за столом или на сам стол потому как они были заколдованы. Большие окна в пол и застеклённая дверь, ведущая во внутренний двор дома, где располагался шикарный цветник, были зашторены тяжелыми полотнами фиолетовых гардин.       - А маменька разве не будет в этом участвовать? – чуть сведя брови к переносице, спросила Вивьен, с подозрением воззрившись на отца и вновь поджав розовые губки.       - Нет, Элизабет взялась за подготовку сегодняшнего торжества, его руководством. Она бы очень хотела увидеть сегодняшнюю церемонию, но, увы, не может. Осталось довольно мало времени, А наш маховик перенесёт нас назад за час до начала празднества. Уже начнут съезжаться гости. Всё должно быть готово. – суховато объяснил Томас.       - А если я…       - Ты уже готова. – резко оборвал он, заглянув в момент растерявшие всю свою надменность серые глаза дочери, - И я знаю, что ты превращаешься, так что давай обойдемся без этого разговора.       - Как скажешь… - цыкнула Вивьен. – Ну тогда начнём. Чего тянуть… - как-то не очень уверенно пробурчала она, недовольная тем, что ей не удалось смутить столь незыблемое спокойствие отца.       Тот тем временем достал из кармашка фиолетовое устройство с цепочкой. Оно было точь в точь то, что снилось Вивьен почти каждую ночь уже около месяца. Он был почти как обычный маховик, но отличался тем, что крупная крутящаяся часть изнутри делилась ещё на три тоже крутящихся отделения, в каждом из которых находились разные часы – одни, -стандартно - песочные, вторые – как обычные настенные, а третьи вовсе непонятные – показывающие движение планет. Вивьен знала как он - маховик – выглядит наизусть, его строение записалось на подкорку и въелось. Девушка взглянула на него большими глазами, но ничего не сказала. Томас, видно, принял это за интерес и протянул свой особый прибор дочери.       - Как только ты закончишь, эта великолепная вещь, передаваемая из рук в руки наследникам в нашей семье – станет твоей. Сейчас тебе следует крутнуть большую часть маховика один раз вперёд и представить место, где тебе будет комфортнее всего. Если превращение у тебя есть – они сами вынесут тебя в место, что ты сообразишь. Его энергия концентрируется на твоих мыслях и на твоей жизненной ветви. Эта вещь переносит и во времени, и в пространстве. Ты можешь даже не знать о том месте, где мы окажемся – оно может быть из твоего будущего, светлое воспоминание. Но всё это не столь важно сейчас, я потом расскажу тебе обо всём подробнее. Когда нам нужно будет вернуться – ты крутнешь назад.       Нора выслушала отца и кивнула, -выражение её лица давно сменилось на задумчиво-заинтересованное, - а затем, заключив их двоих в цепочку маховика, крутнула вперёд основную его часть. И двое моментально перенеслись.