Breaking the protection of my secrets /// Ломая защиту моих секретов

Мэри выплюнуло изо сна тревожной массой. Она вскрикнула, с широко раскрытыми глазами резко поднялась и ударилась об стол, сразу же берясь за голову. — Ауч, — мигрень делала тело уставшим, силы накапливались постепенно: ей приходилось моргать, чтобы прогнать окружающую размытую темноту. Чужой стон боли отвлёк. Женщина повернулась, обратила взгляд на просыпающегося брата — тот еле голову подымал, боролся с желанием упасть обратно и затёкшим телом; многочасовое неподвижное сидение убило любую возможность проснуться комфортно. Абрам. Абрам. Абрам. Где Абрам? Стюарт перестаёт быть проблемой, когда Мэри смотрит на часы и видит, как те показывают семь часов вечера — они, блять, сели ужинать в восемь. Смесь непонимания проскочила через забор испуганной овцой. Хэтфорд вскакивает, ноги дрожат и еле держат, но она уже двигается в сторону подростковой комнаты — чтобы разобраться, найти потерю и удостовериться, что её ребенок на месте, что тот испугался ухватиться за шанс сбежать из этого места. Пол дрожит под громкими ступнями: Мэри даже не пытается быть тихой, рассекая воздух брошенного помещения. Воспоминания вчерашнего накатывают болезненной волной отчаяния, удачно тыкая во всё дерьмо, в котором она ещё не успела разобраться. План был хорошим. Всё обязано было пройти по-нормальному: им не мешало бы ничего, кроме трепетного желания остаться на одном месте, пригреться к дому и обзавестись новыми связями, удерживающими в опасном риске словить пулю. Мэри выкурила из себя любую мысль о знакомствах — так лучше, то же самое ждало и Абрама. Только они вдвоём. Ради спасения остерегаться рук, которые могут утащить на кипящее дно к гнили из желания пожертвовать собственным телом и разумом ради лицемерных улыбок — вот главная цель. Абрам должен сделать своё выживание центром своих задач, словно это необходимо так же, как умение дышать и питаться на грани раздирающего голода. Это невозможно, пока кто-то держится за него или он цепляется за них. Мэри собирается дальше выбивать общительность, накопившуюся за время пребывания в гнусном Лондоне. Нутро горит, чуйка голосит о шатком подвохе. Знакомое ощущение обманутости, забирающееся под ногти в последнее время, возвращается с удвоенной силой — и перерастает в нескончаемую желчь из обиды и ярости, когда комната оказывается пустой. Она впивается пальцами в косяк, царапает с растущей злостью, словно это могло вернуть в её руки натянутые нити, привязанные к конечностям Абрама. Ни следа. Брови съезжаются, и воздух оказывается слишком тяжёлым, почти металлическим, убивающим любую возможность противиться панике, — и Мэри поддаётся, теряя нестабильное равновесие. Нет рук, способных удержать её на месте. Приходится осесть, зажать глаза руками в попытке прогнать влагу в них и кружащиеся блики. — Мэри! — крик снизу, Стюарт пришёл в себя. Хэтфорд желает выцарапать себе уши, устав от вечной борьбы, — нескончаемой, требующей много усилий. И всё ради того, чтобы получить нож в спину. Предательство. Тошнота от того, что не осталось никого, кто был бы на её стороне — даже собственный сын выбрал пропасть без следа, не сказав абсолютно ничего. Абрам нанёс удар ножом, и вся отравленная кровь стала циркулировать по венам, добивая организм своей обманчивой покорностью. — Мэри, иди сюда! Женщина опирается на руки, склоняется над полом и проживает весь ужас скопившейся ярости. Бурление начинается с замещения глубокой печали — именно там, где должны храниться её терпение и уравновешенность, теперь нет ничего, кроме потока ненависти и желания уничтожать. Взрыв поднимается с брезгливостью ко всему живому. Она обещает себе выбить из мальчика всю дурь. Вышибет, не даст ему возможности отвернуться и выбрать не её. Чёртов Стюарт виноват в этом — именно он влез со своим воспитанием, распуская Абраму воротник строгости. Стюарт виноват в том, что её ребенок не с ней. — Да блять, Мэри! Глаза поднимаются, зверство в них отображается неукротимым напором из взорвавшейся звезды — и она готова убивать, резво поднимаясь с колен. Родственная связь превращается в несчастный пепел и больше не имеет смысла. Руки начинают дрожать, даже если лицо обещает треснуть от решимости. Позови меня ещё раз — вызов самой себе, позволение загореться и передача управления чему-то мощному, спавшему до этого мирным сном. Если он позовёт — она нападёт без промедлений. Попытка взять холодный контроль рушится под криком: — Иди сюда! Последствия затихают под громко пульсирующим писком в ушах; мир гаснет, услужливо размывает всё, кроме неё и цели, к которой она приближается с немыслимой скоростью. Волосы обрамляют лицо, а зубы вот-вот лопнут от прикладываемого давления — так сильно Мэри сжимала челюсти, скрежетала и еле сдерживала злостный рык. И вот она в столовой, не останавливается под плывущим потолком и сжимающимися стенами, словно те, движимые миром, оставляли место только для жестокого растерзания, и Стюарт поворачивается к ней, совсем не предполагающий, что её руки больно выворачиваются от желания вцепиться в его горло и сжимать, сжимать и сжимать до посинения, до последнего вздоха с просьбой прекратить это дерьмо и попыткой извиниться. — Я нашёл тут записку, — пальцы поднимают несчастный клочок бумаги, а Мэри даже не смотрит на это. Ей не важна находка, злость отслаивается и велит схватить стул за деревянную спинку. Нет никакой замедленной съёмки — есть только испуганное вмиг лицо и рефлекторное стремление уйти от удара: почти бесполезное, но спасающее голову. Стюарт защищается рукой, матерится и отскакивает назад. — Какого хуя! — и держится за кисть, глядя с непониманием. Мэри представляет, как кожа покраснеет и всё разбухнет, останется глупый синяк, на который она будет смотреть и думать, как хорошо, что стул не попал в голову, и как же плохо, что это всего лишь рука. Молчит, часто дышит и пропускает через себя новый порыв. Кровь начинает кипеть от чужого лицемерного испуга, поэтому она заносит руки и в следующую секунду ударяет, промазывая из-за потерянной неожиданности. Одна из ножек трескается, но Мэри продолжает двигаться за мужчиной, выпуская всю злобу. — Остановись, Мэри! — кричит, шустро уворачивается и идёт спиной вперёд, словно воюет с обезумевшим тигром. — Мэри, я ударю тебя в ответ, клянусь! Я ударю тебя в ответ, слышишь? — Попробуй, подонок, и ты не уйдёшь отсюда живым. Ох, он только завёл её сильнее. Понимая свою оплошность, мужчина заходит за стол, не переставая передвигаться зеркально женщине. — Это всё произошло из-за тебя! Если с Абрамом что-то случится, то я сдеру с тебя кожу живьём. — Ты ебанулась! — достучаться пытается. — Произошло что? Стул никак не мог перелететь, но сделал это, стаскивая с собой на пол несколько стаканов с соком. Хэтфорд взвизгнул, с жаждущими крови глазами встретился и лишь на секунду бросил взгляд к полу, чтобы посмотреть на разбитое стекло и проложить безопасный маршрут отступления. — Я никогда больше не позволю тебе встретиться с ним, — шипит, хватая первопопавшуюся миску. — Ты сделал свой выбор, и он не в сторону твоего племянника! Стюарт раскрывает рот для возражения, но его прерывает воткнутая в стену тарелка. Глаза широко раскрываются. С ужасом он смотрит на Мэри, а та уже прячет своё удивление, хватаясь за край стола. Гнев продолжает кипеть, смешиваться с появившимся страхом. Абрама в любой момент могли похитить, забрать на растерзание и с особым удовольствием отомстить за Натана. Мэри поджимает губы и опрокидывает стол, борясь с горящим сердцем внутри. — Да сука! И он делает быстрое движение вбок, вскрикивая от боли. Возможно, предполагает Хэтфорд, она сломала ему палец на ноге. Или несколько — как ему повезло. Стюарт держится хорошо, продолжая отступать, несмотря на возможные травмы. — Ты обещал безопасность и дом, — грохочет, как раскат молнии. — Безопасность и дом, Стюарт. Где хоть что-то, похожее на это? Абрам убежал, потому что это нихрена не похоже на хороший дом! И знаешь что? Я бы тоже убежала, потому что ты ахуеть как проебался. Важно забраться рукой в грудь и сжать чужое сердце настолько сильно, чтобы это приблизилось к её собственной боли — Мэри доверилась, Мэри проебалась, и Мэри позволила давить на своего ребёнка, слишком поздно заподозрив подвох. Мысли остаться даже после заживления всех ран сладко раскачивали её перед сном. Так хотел Абрам, так требовали железные руки, уставшие бороться за существование себя и сына, так просила нужда спокойно жить в родном доме. Дать себе отдых, заслуженную передышку от пятнадцати лет ада из нервов и выпавших волос, насилия над собой, томно дышащего над ухом Натана, пока ей приходилось сдерживать крик боли. И когда родной брат подаёт спасение на блюдечке, а потом вырывает землю из-под ног, мир Мэри действительно начинает разрушаться со стремительной скоростью. Стюарт обязан ответить за это. Хэтфорд бросается к нему с голыми кулаками. Первый удар прошёлся по челюсти, чудом не сворачивая её — брат, наконец, показывает лицо, похоже на злость или обиду. Она сможет выдавить из него больше. — А может, это ты проебалась? — сплёвывает, отпуская терпимость. — Может, это ты виновата в том, что Абрам убежал? Сука. Конченный мудак, режущий её органы на части. Она знает о своей оплошности, потому что варится в ней последние месяцы. Каждый раз, когда Абрам грубит ей, отказывается вставать на её сторону и плачет, Мэри думает только о том, как же хорошо она умеет проёбываться во всём: в обеспечении безопасного места, в роли хорошей матери, слушательницы, дочери или сестры. Всё валится из рук, но не осталось никого, кто мог бы помочь ей держаться на плаву. Самокопание не помогало, а всегда делало только хуже. Хэтфорд не маленькая девочка, поэтому она останавливает любой намёк на слёзы и поджимает губы с глубоким вдохом. Стюарт встаёт в стойку и делает выпад в ответ на скоростное приближение, но Мэри уже падает вниз, ударяя по ногам и заставляя брата потерять равновесие. — Именно так ты бьёшь Нила, когда он пытается протестовать или отвоевать возможность играть в экси? — говорит даже после того, как хорошенько приложился об пол, не спасаясь одними руками. — Затыкаешь родных кулаками — чем же ты не похожа на тираншу? Натан тебя научил этому, да? — Заткнись, — рычит, моментально занося ногу над чужой головой. Если выбить все зубы, оставить захлёбываться в крови, то он не сможет нести этот бред. К сожалению или к счастью, Хэтфорд ловит и выворачивает ступню, пользуясь яростью женщины. Одним ловким, продуманным движением отправляет её на пол с глухим шумом. Мэри теряется лишь на мгновение — в следующее поворачивается, тяжело дыша и всё-таки нанося удар по лицу Стюарта. Не такой вредоносный, каким мог бы быть, но носящий неприятные последствия для области около глаза. Любое уважения из-за родства, терпимость друг к другу вследствие привязанности, укоренившейся в детстве, вмиг тонут в желании нанести как можно больше увечий, отомстив за слова, наполненные желчью. Стюарт больше не отступает, нет, он на локте приподнимается и ударяет прямо по носу. Женщина взвизгивает, хватается за разбитую часть лица, резко сталкиваясь с оглушительным головокружением и щипанием в глазах. Это настолько отвратительно и неожиданно, что она отвлекается и подымает лицо кверху, забывая про все рекомендации. В ушах стучит, но это не помогает остепениться. Наоборот: зверь пробуждается окончательно, голодно нападает на мужчину, совсем не обращая внимания на стекающую кровь. Металлический привкус заставляет мышцы напрягаться, остервенело двигаться на автомате. Она толкает его в плечи, совсем не жалеет, когда тот с шипением сталкивается затылком с полом. — Мудак, я тебя прикончу. — Давай, миссис Веснински, — рычит, морщась от капель крови, упавших ему на лицо. Узел тревожности натягивается в животе слишком больно, Мэри почти разрывается от того, насколько напоминание о её браке схоже с ударом ножа. Схоже с тесаком, нависающим над ней, с утюгом, из-под которого исходит запах горящей кожи ребёнка, с пустой, но мерзкой мольбой не трогать Натаниэля — это бесполезная, неработающая просьба, сопровождающаяся смехом бывшего мужа. Всё это ощущается одинаково. Всё это делает ей больно. Хэтфорд не собиралась терпеть пронизывающий страх от беспомощности, и перед тем, как он схватит её в тугие узлы, Мэри решает выбраться самым грубым образом: — Не бери меня на слабо. Потому что Мэри не собиралась отступать. Потому что Мэри ударяет в ответ, а грудь сжимается от мокрого звука и вида новой крови. Даже если жалость прокрадывается, оседает на кончиках пальцев, мстительное удовлетворение бушует от разбитого носа и размазывающейся по мужскому лицу влаги. Её и его кровь — отвратительный коктейль, просящий заплакать в любой момент. И слёзы решают выйти тогда, когда одни руки сжимают горло Стюарта, а другие бьют Мэри наугад из-за размытого взгляда. Её синяки не имеют значения, его травмы — бесполезны. Ощущение собственной оплошности движет ими без устали, и Мэри мстит ещё раз, совсем не беря во внимание хлюпанье со стороны чужого носа. Она получает несколько ударов в лицо и руки, рычит на это, но не отступает от боли, а поддаётся вперёд, превращая свои руки в стальной замок. — Лучше бы ты не давал мне ебучую надежду. И вот она — слабость, кричащая глубоко внутри, вырвавшаяся из-за бесконечного чувства разочарования, нескончаемая, как и влага с её глаз. Это не ослабляет ноющую боль в груди, нет, это вызывает только жалость к самой себе. Мэри ненавидит себя, раскалывается, а Стюарт не позволяет себе проникнуться сочувствием. Он пользуется моментом и, еле дышащий, ударяет коленом с оглушительной силой — так, чтобы женщина точно разомкнула руки и свалилась на бок со стиснутыми зубами. Её руки даже не успевают схватиться за живот — мужчина припечатывает её к полу за плечи и кричит прямо в лицо. Кричит так, что она могла бы оглохнуть, если бы шум в ушах не служил грёбаным наказанием и защитой одновременно. Ей не важно, какое дерьмо выливается из его лживого рта. Её беспокоит только граничащее с паникой беспокойство из-за того, что ей не удаётся выбраться. — Мэри, Абрам не найдётся таким образом, — гаркнул, одумавшись. — Давай поговорим по-нормальному. Хэтфорд вжимает отросшие ногти в кожу его предплечий, а потом со всей силой тянет их вниз, делая судорожный вздох от чужого вздрагивания. А потом она выглядит так потерянно, что Стюарт почти верит в её будущее раскаяние, но получает только: — Пошёл, блять, нахуй. И кровь под её пальцами становится не шуткой, она принимает ещё одну попытку выбраться и скинуть с себя тушу взрослого мужчины. Ничего не происходит. Они остаются на месте, разгневанные и уставшие. — Я буду на твоей стороне, — наконец находит проблему Стюарт. Их чёртова родственная связь была предана, натянута и покоцана сокрытием правды. Остались только крупицы надежды, которыми он пользуется. — Обещаю. Мэри хочет выколоть себе уши, не слышать этого лживого дерьма, которое сожжёт её дотла через время. Ей нужен Абрам, её ребёнок, пропавший без следа. Она уверена в том, что её брат останется предателем до конца, что она должна откинуть всю накопившуюся тоску и плюнуть Стюарту в щенячьи глаза. — Ебучий пиздабол, — рычит она. Как только кто-то из семьи позвонит ему, напишет смс-ку или несчастное письмо, он сразу же побежит к ним, забыв про свою сестру и племянника. Его слова превратятся в пепел, в котором она сможет задохнуться вместе со своими чувствами и нелепым доверием, искрящимися после всех разговоров и поддержки в бегах. Он застрелил Натана, но одна из пуль, по-видимому, предназначалась именно ей. Мэри не позволит, чтобы та отрикошетила в Абрама из-за её глупых решений. Хэтфорд с болью отрывает от себя куски отчаянной веры и награждает мужчину звонкой пощёчиной. Должно быть, она перестаралась, потому что голова шокированного Стюарта остается поникшей даже тогда, когда Мэри отталкивает его и ловко выбирается на волю. Ей, блять, всё равно на всхлип, который она слышит через секунду. Щемящему в груди сердцу тоже. Потому что её лицо продолжает гореть, а горло ― саднить от надвигающейся истерики, потому что она берёт несчастное полотенце, салфетки, сигареты и зажигалку, а потом вылетает через парадный вход и доводит стёкла до дрожания хлопком. Возможно, это служит ей терапией — вот так вот срываться на бездушную мебель, теша себя возможностью устраивать беспорядок в маленькой степени желаемого. Это же не чужая голова? Тогда она видит плюсы даже в том, как смешно все вздрагивают от шума и резкости. Куда она может деть себя в конце несчастного августа? До неё доходит, что ей совершенно некуда запихнуть свою кричащую душу, особенно с тем видом, который носит на себе. Вечерняя прохлада заставляет её дышать и вдыхать запах металла, и Мэри просто сдаётся, падая на край ещё тёплого от солнца крыльца. Ноги начинают болеть от ударов и перенапряжения; она сжимает свои дрожащие губы и опускает ступни в зеленеющую траву — тогда и замечает, что кровь попала даже на лодыжки. Мэри морщится, с небольшой трусостью поднося полотенце к пульсирующему лицу. Ноющая боль почти заставила отдёрнуть руку, но женщина сдержалась, слишком брезгуя такому количеству влаги на своём лице. Не проходит и пяти минут бесполезных попыток избавиться от боли, как дверь открывается со скрипом медленной неуверенности. Мэри шикает, отодвигается поближе к деревянным перилам, но протянутая в поле зрения рука отвлекает её. Стюарт, подсвеченный светом из дома и оранжевым солнцем, прикладывает одну упаковку льда к своему лицу, а вторую держит на весу — не отступает, но и не суёт ближе. Тепло проскальзывает по плечам, почти берёт в объятия, долгожданно согревая, но женщина поджимает губы и хмурится. На лице Стюарта можно найти только вину и глубочайшее сожаление, а в глазах — те теплоту и нежность, которые он откинул на многие месяцы. Мэри так скучала, ждала этого, а сейчас чувствует, как мир внутри неё разрывается на части. — Пошёл ты, — потому что она хочет избавиться от дрожи в своих пальцах. — Возьми, — настаивает Стюарт, а потом выдерживает паузу. — Мы должны были быть на одной стороне. — Это ты выбрал всех, кроме меня. Нотки обиды в её голосе поражают их обоих. Но тратить силы на скрытие эмоций? Только не сейчас. — Прости. Сложно принять это извиняющееся дерьмо, но она забирает чёртов лёд, прикладывает к носу и прикидывается, что шмыгает только из-за крови. Она не возражает, когда он неловко садится в метре от неё. Тишина, окружающая их, вовсе не пуста: звук редких птиц, ветра, вытянутых сигарет и поочерёдного закуривания. И всё-таки этого можно было избежать. — Я думал, что так будет лучше, — признаётся Стюарт после особенно долгой затяжки. Мэри смеётся, не в силах найти в себе угольки для розжига. Только усталость. — Для кого лучше? Для тебя? Совсем не оценив колкости, он притихает. Женщина еле выстраивает ритм, чтобы курить и дышать через рот, не позволяя себе задохнуться от порции дыма. Возможно, она бы хотела, чтобы Стюарт продолжил говорить. Иронично, что несколько минут назад главным желанием было заставить его замолчать навечно. — Для Нила, Мэри. Это не должно было уничтожить груз камней в её лёгких. Нет никакого значения, для кого или чего он делал эти вещи, если в итоге они привели к побегу. Побегу без неё. Мэри выпускает все нервы через смех и кладёт лоб на руку, которая опирается на колено. Ещё один вдох — и она понимает, что предала бы Стюарта в любом случае. Каким бы хорошим братом он ни был, какую бы безопасность он бы ни предоставил, защищая её и Абрама, она бы просто не смогла принять это только потому, что он связан с их семьёй навечно. В альтернативе, где он не подпевает ей, всё равно бы нашлась тревожная лазейка, из-за которой Мэри схватила бы сына под мышку и убежала с самым гнусным ощущением в груди. И женщина кашляет под озадаченный взгляд брата. Ей удаётся сдержать новую порцию придушенного хохота только через несколько минут непрерывной борьбы с самой собой. Больно. Вот в чём проблема — не существовало бы обстоятельств, в которых они смогли быть хорошими братом и сестрой. Они прошли через годы борьбы и трудностей, но мир не собирался делать им одолжения. Вот почему они здесь. — Извини, что я пошёл на поводу у семьи, — грустно заключает Стюарт. Он смотрит вперёд на заход солнца и о чём-то думает. Искренность в его голосе заставляет говорить и её. — Извини, что я вмазала тебе без предупреждения, — Стюарт смеётся над этим, но она продолжает через силу, — и что там была часть снотворного от меня. Он замолкает. Упс. Мэри почти жалеет о своём выборе, но раздаётся громкий, чистый смех, не перекрытый сожалениями или нервами. Только искреннее веселье. — Значит, он провёл и тебя. Ты хотела сбежать с ним, верно? Боже, почему он её брат. Но она смеётся вместе с ним, поражаясь гениальности Абрама. Мелкий паршивец, провернувший всё это, должно быть, почувствовал себя мастером побега. Вот что делает с детьми интернет. Огромная волна гордости накрывает её с головой, вызывая широкую улыбку — Стюарт начинает светиться, когда замечать это. — Ему пиздец, — но Мэри так горда. Она остаётся довольной даже после звонка и пятиминутного разговора брата с кем-то, в течение которого узнаётся, в какой части мира её сын. — Район Южной Каролины, — с остатками смешинки. Часть груза покидает её плечи. Облегчение настолько крышесносно, что последующая фраза становится бесполезной. — Ебучая Америка, — она выкидывает бычок и поправляет волосы. — Какого хрена он там забыл. — Я без понятия, Мэри. Ичиро сказал, что ему не должна грозить опасность, но они не могут управлять каждым на континенте, — без волнения. — Придётся лететь туда и штудировать каждый район. Этот ребёнок слишком проворен. Спокойствие в его голосе настолько заразительно, что Хэтфорд не смогла найти в себе и каплю неверия в план. Наверное, иногда стоит довериться этому придурку. Женщина поворачивается к брату, пока слова начинают вертеться на кончике языка вместе с необъяснимым волнением. Глупо. — Помоги вернуть Абрама, — самое главное, — и пообещай, что он не будет втянут в дела семьи. Если её сын в итоге окажется на привязи лицемеров, то этот вечер просто не будет иметь смысла. Она предпримет ещё одну попытку сбежать с ним, а потом ещё и ещё, пока её не захотят убить. Она больше никогда не посмотрит в глаза брата, Мэри будет вгрызаться в каждого из Хэтфордов или Мориям, если Стюарт решит предоставить ребёнка им. Мужчина молчит, поджимая губы и пробуждая новую стаю паники. Мэри так разочарована. Их разговор и укрепившаяся связь начинают лететь в обрыв из кошмаров и желчи, но он кашляет и привлекает внимание. — Обещаю. И Стюарт снова выдаёт улыбку, не изменившуюся с тех пор, как им было по десять. — Мудак, — выдыхает, унимая своё волнение и пихая его в незапятнанное ударами место. Она тоже не может не светиться. Всё не так уж и плохо.