***
Ирмо не мог печалиться решению Мелиан. Хуже — Ирмо был откровенно и предательски рад. Если бы вала грёз был таким же закостенелым прагматиком, как огненный Ауле, то он бы и успокоился этой мыслью и занимался бы обычными делами. Но Ирмо не Ауле. Его грызла совесть за эту эгоистичную радость. Особенно, когда Мелиан в покоях страшно разрыдалась у него на руках. Ядовитая вина жгла его словно отрава. Ирмо не мог теперь быть точно уверенным, что майа, выбрав его, сделала правильно. Повелитель снов отправился в сад забвения. Самый дальний край своих владений. Случайно или нет, но отсюда, если напрячь зрение и взглянуть через равнину, видны неверные, как мираж, чертоги Мандоса. Здесь тоже был извечный полумрак под блеклым пологом склонённых в скорбном молчании ветвей плакучих ив. Ни ветра не было в них, ни слова, ни движения. Среди упавших к земле трав с серебристым налётом пушинок мерцало безымянное озеро забвения. Имя ему не дали намеренно, чтобы ничто не напоминало несчастным фэа о прошлых горестях, которые излечивались в его глубине. Это был маленький Мандос, своеобразный последний предел мыслей, за которым начиналось… счастье? покой? Но и озером назвать это вместилище боли было бы неправильно. Каменная чаша была наполнена необычной субстанцией. То ли невероятно лёгкой водой, то ли слишком плотным туманом, что переливался блёклым серебристо-матовым мерцанием. Вала стоял на этом роковом пороге и представляет себя эльдой. Не имея ввиду никого из знакомых. Просто абстрактной душой, которая потеряла кого-то дорогого. Но перед его мысленным взором возник вполне явственный образ. Ирмо шагнул в Воды забвения. Волны захватили его с головой. Двадцать шагов по дну среди толщи туманной воды, и с каждым шагом светлые струи ласково смывали с души боль, все несчастья, все горькие воспоминания, и все счастливые. Ирмо призвал из глубин памяти те дни, что стали катастрофой для одной души. Той, чьему горю он стал свидетелем. Он стремился мысленно постичь все этапы счастья и потери. Вала хотел понять, что было бы с этой душой после исцеления. Ирмо начал считать. Двадцать, девятнадцать, восемнадцать… «Тебя больше нет… ты не вернёшься… ты отказалась. Бросила нас? Нет, я не могу корить, только лишь я виноват! Я один, любовь моя, я погубил тебя! Но как мне жить без тебя? Ответь хотя бы, как жить?» Молочный туман забирал по каплям все слёзы, выпивал за чью-то несчастную душу эту бездонную чашу пустоты и одиночества. «Этого не было. Ты не умирала…» Семнадцать, шестнадцать, пятнадцать… «Что-то не так! Так не должно быть! Почему она так кричит?! Сделайте что-нибудь, ей же больно! Все кричат? О, Эру! Дай мне забрать всю её боль! Дай хотя бы разделить с ней страдание! Что это? Это мой сын?Что с моей женой? Где она?..» Нет ответа. И волны унесли с собой мучительные бдения перед чертогами целителей, когда душа замирала в надежде, что она, единственная и прекрасная очнётся. Четырнадцать, тринадцать, двенадцать… «Она вбегает в залу такая по-детски восхищённая, и взгляд её озорной и чуть заплаканный… «Любовь моя, что с тобой? «Любимый! Случилось чудо! У нас будет малыш!» Волны стёрли воспоминания, как прекрасная и белокурая возлюбленная плачет от счастья в нежных объятиях. «А я не плачу, я очень стараюсь не плакать… и не могу сдержаться…» Одиннадцать, десять, девять… «Она стеснительно кутается в кружево… Как коснуться этими грубыми руками такой хрупкой, такой таинственной и прекрасной… Нежность объятий, легчайшие прикосновения, и горячо, и всё вокруг заполняло желание и страх. Вдруг я сделаю плохо, больно… милая, не бойся, доверься мне… моя…» …Отныне и навек. Наслаждение первой ночи… Восемь, семь, шесть… «Небесное создание в белоснежном платье, словно чистый и невинный цветок. Кто-то поздравляет, звучат тосты и пожелания, но я не слышу ничего, я, кажется, оглох и лишился ума от счастья. Я вижу только её. Но она? Не жалеет ли? Вдруг она меня не любит и никогда не любила? Вдруг я сделал ее несчастной? Но взгляд белокурой красавицы полон любви и счастья! Она произносит еле слышно на ухо: «Я люблю вас… тебя!» и смеётся под брызгами фейерверка». Пять, четыре… «Я люблю вас! Люблю! Я прошу вас. Моё предложение… я. О, Эру! Будьте моей женой!» «Да! Да! Я очень ждала этих слов, люблю вас! «Как же я вас люблю, больше всех на свете!» «Какое счастье!» Она говорила ещё что-то, такое простое, но такое важное и бесценное, и это тоже поглотил безликий туман. Три… «Несмело коснуться её губ… они пахнут яблоками и ванилью… как сладок поцелуй… хочется запомнить каждое мгновение, ведь он первый». И растаял в забвении. Два. «Как прекрасна! Сердце прыгает, готовое вырваться, или разбиться. Какие глупцы сказали, что не бывает любви с первого взгляда? Вот она! Небесная, дарованная из чертогов Творца! До последнего вздоха наречённая мне! Как заговорить с ней? Если она само божественное совершенство. Но если она вдруг засмеётся и отвернётся, если не ответит? Как тогда жить? «Как ваше имя?» Волны стёрли ответ, теперь имени нет и не было. Один… «Все исчезло в белом тумане, остался только чей-то светлый и ласковый взор. А чей… уже и не важно». Всего двадцать шагов по следам пустоты сквозь тёплое марево, и душа вышла на другой берег, обретая новую жизнь. Конечно, путешествие Ирмо было лишь умозрительным: на валу Воды не произвели никакого воздействия. Ему, дарующему беспамятство, не дано забывать. Случилось противоположное. Ирмо вышел на берег и постиг то, что до этого погружения было от него скрыто. «Финвэ наотрез отказался от излечения. Теперь я понимаю почему. Забвение не равно счастью». Вернувшись в покои он застал там супругу. Бледную и несчастную. Она сидела за столом, согнувшись, как надломленная веточка, уронив голову в ладони. Но, увидев валу, вмиг превратилась обратно в знакомую Эстэ, решительную, твёрдую и спокойную. Она посмотрела мужу прямо в глаза: — Ирмо. Что хочешь делай со мной. Пусть совет низвергнет меня до призрачного безмолвного духа, отправит в служение Мелькору или вообще укажет путь на Двери Ночи. Я не возьму на себя функции Эру. И никому не позволю это сделать. — Эстэ, ты идёшь против воли Творца! — Ирмо ведал, что в моменты опасности или когда требовались срочные действия, Эстэ умела взять ответственность на себя и проявить упорство. Но такой отваги он не ожидал. — В воле Творца было вручить мне дар встречать и сохранять жизнь. И я никогда не буду приветствовать смерть. Ни эту, ни любую другую. Ирмо тяжело вздохнул: — Я приму по тебе решение после, Эстэ. И сам напишу обо всём на Таникветиль. Письмо в королевский дворец давалось Ирмо нелегко. Он достал из стола бумагу и перо. Но долго бродил от стены до стены, подыскивая нужные слова. Шли часы, лист оставался нетронутым. И всё же Ирмо в тот вечер отправил записку Манвэ. В ней был и результат многодневных размышлений, и открытия и откровения дня сегодняшнего. Всего два слова. «Дело разрешено».Глава 7. Озеро забвения
24 октября 2022 г. в 18:35
Любовь справедлива для всех айнур. Всепоглощающая, неземная и непостижимая…
Мелиан думала, что лучше не надо больше прикасаться к тому месту, где уже билось крошечное сердечко. Но она всё равно гладила свой стан и много разговаривала с малышкой, просила у неё прощения за то, что не смогла подарить ей жизнь, и одновременно умоляла Эру, чтобы это всё оказалось ошибкой или страшным сном.
Мелиан вспоминала эйфорию в ожидании дитя, когда она летала, денно и нощно пребывая в осознании того, что у неё под сердцем её цветочек, её доченька. Было страшно, непонятно, но так тепло и волшебно, словно в ней зарождалась новая неизвестная вселенная.
Мелиан представляла их счастливые, а не убитые горем лица, слёзы счастья, а не скорби, представляла, как Эльве держит на руках дочь в красивейшем кружевном кулёчке. Теперь её ждёт только небесная кроватка безвременья. По воле Эру. По слову Мелиан.
Наивысшая и безусловная любовь — возможна только к единственному творению Создателя — своему вала или валие.
Чудо не произошло. Майа не могла сделать иной выбор. Такова природа майар: быть подле своих валар, служить им, боготворить их. Без Эльве, без малышки, она будет вечно несчастна. Даже после исцеления забвением она всё равно будет мучиться чувством потери, будет искать, но никогда не найдёт.
Без Ирмо она не будет существовать вообще.
Мелиан всеми силами пыталась не перекладывать ни на кого своё отчаяние и вину. Но всю ночь после совета она рыдала у Ирмо на коленях. Без поддержки мастера она бы сошла с ума от горя. Душевная боль, страх, стыд, гнев, отчаяние, ужас предстоящего и робкая надежда на чудо — эти чувства отрывали от души по маленькому кусочку.
Иногда, очень редко, приходила Эстэ. Просто чтобы сказать уже покорной, на всё согласной, виновной и разбитой майа: «Нет, ещё не пора».
По пустоте, зияющей в глазах Эстэ, Мелиан понимала, почему милая валие отдалилась.
«Ей, наверное, ещё тяжелее. Её назначили стать для нас палачом».
Владычица Йаванна наоборот навещала Мелиан очень часто, почти каждый день. У валие и майа возникло необыкновенное единение. Йаванна сидела возле ложа и не знала, что говорить, но это вполне устраивало деву грёз. Ведь скажи или спроси что-то валие природы, майа не знала бы что ответить. Однако в этом молчании чувствовалась огромная сопричастность и скорбь о её судьбе. И пока Йаванна держала Мелиан за руку, горя правда становилось на каплю, но меньше. Потом валие уходила, и снова волна слёз и отчаяния топила обречённую душу.
В затворничестве Мелиан навещали майар снов и целительства, её добрые друзья. И они тоже старались помочь. Все они каждый раз говорили: «Уже совсем скоро, соловушка, ты все позабудешь. Все позабудут». Когда посетители уходили, Мелиан снова плакала. Майа хотела быть благодарной тем, кто остался с ней ни смотря ни на что, но их слова звучали так обидно и так больно!
«Ведь это моя маленькая принцесса, и я не хочу её забывать!»
Лица проходили чередой перед глазами, но все равно были теми же. Обстановка не менялась вовсе. Установился снова бездыханный вечный день. И он был наполнен до краев страданием.
На столике возле ложа, с которого Мелиан почти не вставала, уже который день, стоял хрупкий и нежный фарфоровый соловей. Последний из подарков Эльве. Мелиан взяла фигурку птички и вдруг она выскользнула из рук. Фарфоровая соловушка, коснувшись плит, с мелодичным перезвоном разлетелась на белые кусочки. Майа взяла самый большой матовый осколок и медленно провела по коже на запястье.
Спустя несколько часов в покои девы грёз тихо зашла Эстэ. Валие увидела, что краешек рукава майа в крови. Эстэ, приподняла шелковую ткань. На всю руку Мелиан выступила ярко-алыми бусинками надпись: «Lúthien».
— Какое красивое имя. Цветочек… — упавшим голосом произнесла Эстэ.
— Госпожа, я знаю, что после Вод забвенья это имя ничего не будет значить для меня. Но… я хочу, чтобы она была рядом.