***
Когда Ауле вернулся в свои чертоги, возле двери мастерской его, казалось, ждали все, кому только он вообще мог понадобиться. Его огненные мастера в полном составе с чертежами, вернувшийся из лаборатории Феанор, Куруфин с отчётом по пострадавшему, несколько майар Ирмо с новыми вариантами зеркал и эльдар, у которых они заказывали руду. Ауле взметая полы своей так и не застегнутой мантии, словно крылья, огромным и грозным ястребом без слов твёрдым шагом прошёл мимо них всех и заперся в своей мастерской. Там, за закрытыми на все известные заклятия дверьми, Ауле горел. Факел злости разгорался всё ярче. Если бы Курумо не совал свой любопытный нос туда, куда не следовало! Если бы Манвэ, не выбирая слов и выражений не отчитывал его, великого мастера и старшее воплощение могущественной стихии, словно нашкодившего — даже не майа — эльду! И ещё неизвестно огласил ли он слово творца или это только воля его, Манвэ? Как это узнать? Почему творец не говорит с ним, Ауле, лично, чем он хуже Манвэ или Мандоса! Вдруг он решится на убийство, как послушный пёс, следуя только лишь распоряжению этого высокомерного орла? Если бы Йаванна не страдала по дурачью из Лориена, а обратила бы внимание на то, что он, возлюбленный ее супруг, венчанный властью самого Эру, на грани позора и выдворения за грань! А возлюбленный ли?.. Ауле метался, как в бреду, даже не пытаясь разобрать все эти мысли или постараться хотя бы думать их по очереди. Они, словно рой ос, существовали все вместе и одновременно жалили в самое сердце, каждая очень больно. На краю его пылающего сознания робко поднимала свой голос рациональность. Она говорила, что необходимо остановить поток ярости и обдумать все спокойно. Но Ауле в тот остаток дня так и не смог укротить свою огненную стихию. «Теперь осталось всего два дня», — такова была последняя мысль мастера, когда он в изнеможении рухнул головой в стол, и сознание его впервые за все воплощение объяло тяжёлое чёрное забытье.***
Очнувшись, Ауле запустил обе руки в каштановые волосы. Горячка бешенства спала, и вчерашние собственные умозаключения показались мастеру одно другого бредовей. «Нет! Это неправильно! Это только моя вина — мне и расхлёбывать». Вала с почти уже ясной головой достал пергамент, перо и принялся чертить схемы. На одной стороне, словно на чаше весов, написал «дварфы», на другой — «башня». А ниже множество стрелок, пометок и аргументов «за» и «против», написанных торопливо, зачёркнутых, вновь воскрешённых в живительных кружка́х густой обводки алых чернил. Пламенный дух откинулся на спинке стула. Он не сказал никому о требовании Манвэ. Мастер, привыкший принимать всю ответственность важных решений на себя, впервые понял, что не знает что делать. Часы пролетали как секунды, но чаши весов, на одной из которых был его величайший проект, а на другом жизнь существ сама жизнь, так и не шелохнулись ни в одну сторону. «Ведь башня — это не только моя, но трудная и колоссальная работа мастеров-эльдар, и особенно Майрона, Курумо и Даламана. И вся она окажется впустую. Но с другой стороны они знают про гномов. Уничтожу их — майар и Йаванна будут считать меня жестоким. Как тогда восстанавливать доверие?» Ауле почувствовал неодолимую жажду поделиться с кем-то своей бедой. Он с надеждой бросил взгляд на дверь. «Посоветоваться что ли с майар? Вдруг они что-то придумают? Вдруг найдут решение, и оно окажется, как и бывает в таких случаях, самым простым и очевидным. То, которое я не вижу сейчас в огне и отчаянии». Вместе с тем Ауле знал, что если бы решение было, он бы уже его нашёл. И теперь он понял, что хотел бы просто поддержки от кого-то родного. «Нет, не хочу их впутывать. Кого угодно, только не их. В случае чего, на суде я буду утверждать, что они не имеют к незаконным созданиям никакого отношения. И я не солгу». Про Йаванну мастер даже не собирался думать. Она всеми силами будет стремиться сохранить и защитить любую жизнь. Но не из жажды творить и нетерпения открыть и познать все, пусть и запретные, тайны бытия, не из честолюбия или тщеславия. А только лишь из любви и доброты. Творец ей простит. Но простит ли Ауле? Вала поставил локти на стол, сомкнул руки в замок и положил на них подбородок. Очередной раз взглянул на свои схемы. На исходе ночи он был уже твёрдо намерен отказаться от проекта — из-за него не должны погибать невинные создания. Но утро не принесло успокоения, не погасило страстей и огня. Мучительные раздумья продолжились. «Нет! Я не верю, что Эру распорядился об убийстве. Это всё интриги Манвэ. Он против существ, которых не сможет держать под контролем». Ауле недобро улыбнулся, сам ощутивши тень коварства в своей улыбке. Но тут красивый лик мастера быстро стал серьёзным. «А если это действительно воля самого Творца? Отказаться уничтожать существ, не позволить и другим притронуться к ним, защищать… это можно считать открытое и наглое противостояние воле Эру, противоречие замыслу, прямое объявление войны Таникветиль. Можно сразу записаться в лучшие друзья к Мелькору». Мастер не желал дальше развивать эту мысль. Но закрыв болезненно глаза, вдруг увидел ясно, как будто это стало правдой. Увидел себя и своих майар в латах, изукрашенных стальными лезвиями с орудиями в руках, но не ремесла и зодчества — убийства. Вокруг вьются языки огня. Пламя полыхает в их безумных очах. Мир превращён в выжженную пустыню, с реками крови, горами мертвых окровавленных и обожженных тел. Среди пепелища застыла с ненавистью в глазах его дорогая Йаванна. Ауле вздрогнул. «Оттого и не говорит со мной Эру, что я недостоин его общения! Я низок и слаб!» Огненный мастер мучительно закрыл лицо руками и почти лёг на каменную столешницу. «Как же так? Ведь я не поддерживал его диссонанс в Айнулиндалэ, я не допускал не единой мысли примкнуть к тёмным силам, не желал разрушения, искажения, я вообще не думал про это! Да и не было времени у меня про это думать. А может… просто не было времени про это думать? А если б задумался, то увидел бы, что я такой же искажённый, как… О, Эру! Как же я из-за своего же проекта оказался на этом пределе, в шаге от падения во тьму? Ауле поднял глаза и в ужасе взметнулся из-за стола, роняя с его пошатнувшейся поверхности минералы и инструменты. Он глядел, как блики за портьерами из серебряных наливались золотом. Время, отведённое Манвэ, истаяло. Пора сделать тяжкий выбор, пока сюда не примчался Тулкас с цепью для его шеи наперевес. Ауле помчался в запрятанную комнату, схватив из угла мастерской кувалду с длинной ручкой. Орудие убийства. Всё, что в страданиях и смятении раздумывал мастер в эти так стремительно пролетевшие страшные дни — всё это показалось шутливой игрой, когда Аулэ вошёл в тайную кладовку. Его мысли умолкли, сердце опустело, майар, жена, Таникветиль — все перестало существовать. Осталось лишь одно немое чувство, неведомое прежде отважным и решительным мастером. Страх. Страх неминуемой грядущей расплаты за неповиновение, за нарушение запрета Эру. Страх за своих мастеров, что их тоже зацепят эти страшные огненные жернова заодно с их валой. Страх серого цвета, словно тяжелый полог неприветливых мраморных небес, словно давящая крыша каменной гробницы, словно неподъёмные цепи кандалов. Ауле скрепя сердце стянул полотно с фигуры гнома. Сомнения с мерзким скрежетом трещинами расползались по огненному зеркалу фэа. «Я обязан завершить проект! Светила должны быть установлены! В Валиноре должен быть свет!» Ауле прекрасно осознавал, что от этого выбора зависит всё. Судьба мира качалась на весах. И замирала молотом в руках огненного духа. В этот миг никто, даже сам Эру, над великим кузнецом был не властен. Глаза валы загорелись ярым багряным пламенем. Вся его фигура вспыхнула факелом, огонь объял молот, на нём загорелись рыжей лавой руны заклятий. Пламенный вала занёс кувалду над головой. Первый раз не смог. Глаза бешено сверкали. Пот градом сыпался с напряжённого оскаленного лица, или это слёзы? Ауле замахнулся второй раз, зажмурился и с воплем полным горя и злобы в мощном ударе опустил орудие. В леденящий душу миг, когда молот летел вниз в смертельном падении, Ауле вдруг понял, что жалеет о решении и люто ненавидел себя, а инерцию грубого металла уже было не остановить. Но на расстоянии всего одного тонкого пера от головы существа появился мерцающий купол. Огненный молот, встретив эту преграду, упруго от неё отскочил. Не веря своим горящим глазам, Ауле выпустил из рук длинную рукоять. Молот с громким стуком упал на каменную плиту, пробив в ней раскрошившуюся трещину. И комнату обняла тишина. Но не надолго. Существо распахнуло глаза и осмысленно посмотрело на валу. Губы дварфа дрогнули и раскрылись: — Ма́хал… Ма́хал! — закричал гном в трепетном ликовании и бросился к ногам Ауле. Следом за первым смешным, но уже совсем смышлёным коротышкой и остальные гномы ожили и устремились к своему создателю. Голос Эру раздался, как мелодия в звонком и быстро стучащем сердце. Среди трепетного биения внутри Ауле различил безмолвные слова: «Я принимаю твою жертву, сын мой. Я принимаю твоё раскаяние, смирение и слёзы и дарую твоим творениям разум. Отныне им найдено место в моем замысле. Они уснут и пробудятся в горах материка. И будут жить Средиземье, как мои младшие дети». Ауле, рыдая, счастливо обнял свой народ.