Часть 5
11 мая 2022 г. в 01:06
Хизер бежит по коридору, на спине болтается ранец Тсукико, а саму Тсукико в колледже найти становится непосильной задачей. Постукивает в двери аудиторий, где, судя по расписанию, должны проходить её пары, но и там её нет. В пустующих кабинетах — тоже. Спускаясь в холл колледжа, Хизер замечает перевязанные чёрной лентой портреты, стоящие на деревянных подставках. На них запечатлены счастливые и улыбающиеся Кевин Спэнсер, Итан Янг и Джесси Уилсон. Хизер равнодушно смотрит на каждого из них, ничего не чувствует и считает их смерти ненапрасными. Природа, пускай и ненадолго, чуток очистилась. Общество потерпело весьма незначительную потерю. Если честно, вообще никакую. Кто-то даже рад, что их троих больше нет, и не скрывает этого. Как та молодая студентка неподалёку, с ненавистью уставившаяся на портрет Джесси Уилсона. Хизер знает её — это Лиззи Стэн, более месяца назад чуть не изнасилованная им. Теперь Лиззи улыбается, Лиззи безумно счастлива. Она сдерживает истеричный смешок и, пока никто не видит, плюёт на портрет Джесси Уилсона, продолжающего глупо улыбаться в ответ.
Хизер наконец находит Тсукико, склоняющуюся над унитазом в женском туалете. Её опять дико знобит, бьёт в судорогах неумолимо и рвёт. Хизер помогает Тсукико выйти из кабинки, сама садится на пол и устраивает её у себя на коленях. Не спрашивая разрешения, расстёгивает рубашку и находит не скрытую под бюстгальтером рану, ту самую, что срочно нужно залечить. Хизер помнит — их должно быть две. Первую она густо смазывает целебным отваром, тихо нашёптывая что-то едва разборчивое и непривычное слуху. Вторую гноящуюся рану найти не удаётся: ни на спине, ни на животе, ни где-нибудь ещё.
— Подруга, тебе стоит мне помочь, — сообщает Хизер. — Где вторая язва?
Тсукико тяжело дышит, почти присвистывает; она слабо хватается за кисть Хизер и указывает ею на бедро.
— У тебя нет сил самостоятельно разобраться с джинсами, — понимающе произносит Хизер. — Но только с твоего разрешения я могу позволить себе немного спустить их вниз.
Тсукико согласно кивает в ответ и разрешает ей распустить ремень, заодно расстегнуть пуговицы с молнией. Тут не до стеснения и прочих неловкостей — отказаться от помощи, находясь на грани жизни и смерти, очень глупо и безрассудно.
— Отлично! — радостно восклицает Хизер. — Я её уже вижу, негодяйку. Сейчас всё кончится, дорогая. И ты придёшь в себя, обещаю.
Плотная болезненная пелена перед глазами понемногу рассеивается, в лёгкие наконец поступает желанный воздух, и Тсукико медленно возвращается в реальный мир, чувствуя на лбу холодный, сделанный на скорую руку компресс. Улыбающаяся Хизер всё ещё слегка покачивает Тсукико в своих руках и заботливо смотрит в лицо, изучая каждую родинку и неровность. Солнечные лучи настойчиво прорываются сквозь оконные решётки, добавляя образу Хизер ещё больше сказочности, эфемерности, делая в глазах Тсукико фантастической, невероятной красавицей.
— Хизер, — еле слышно произносит Тсукико, всё ещё ощущая в теле болезненную слабость и недомогание, — ты такая красивая, что мне становится страшно. Очень страшно. Ты ведь настоящая? Не призрак?
— Вот это да, — Хизер краснеет, смеётся кокетливо, а потом затихает, вздыхая. — Мало кто без задней мысли дарит мне такие искренние комплименты. Если бы не Цербер, — вырывается у неё нечаянно, — если бы не наша давняя дружба с ним… Тсукико, я бы сразу тебя охмурила, в свои сети затянула, ты бы даже понять не успела, как стала моей, а я… А я бы полностью отдала тебе всю себя, принадлежала бы только тебе и боготворила так, как никто не способен настолько сильно боготворить.
— Что? — Тсукико вскакивает от неожиданности, ничего не понимает, а всё сказанное Хизер на эмоциях кажется ей собственным бредом. Послышалось, наверное. Перед глазами по-прежнему всё плывёт и шатается, немного подташнивает, но Тсукико не оставляет попытки встать на ноги.
— Да пошутила я! Чего это ты? — теперь Хизер смеётся неестественно и придерживает Тсукико за плечо. — У меня есть для тебя кое-что. Смотри.
Хизер умело скрывает разочарование и стыд, возвращает Тсукико ранец с «Хэллоу Китти», намного чище, чем когда-либо он был, и вытаскивает из переднего кармашка маленький мешочек с каким-то содержимым внутри.
— Тебе это пригодится, — Хизер переходит сразу к делу. — Хватит ненадолго. Как только отвар закончится, ты теперь знаешь, к кому можешь обратиться, — Хизер артистичным жестом указывает на себя. — Эти буковки ещё не раз появятся на твоём теле.
Звучит как угроза.
— Но почему, Хизер? — негодует Тсукико, хотя ответ уже и так известен: пусть только кто-нибудь ещё подтвердит её догадки. — Я знаю, что я наделала. Но как мне теперь это остановить?
— Ну, раз ты знаешь, почему всё это происходит именно с тобой, значит и объяснять мне нет необходимости, — теперь уже всерьёз заговорила с ней Хизер. — Тсукико, ты провела очень сильный, действенный ритуал в ночь полной луны. Расскажи мне только поподробнее, как именно ты его провела?
— Я не делала ничего особенного, — отвечает Тсукико, вспоминая события роковой ночи. — У меня под рукой оказался обычный лист, вырванный из тетради. И я решила составить список имён тех, кого на дух не переносила. Хотела всего лишь успокоиться и забыть. Но... дело в том, что я проклинала их. И письменно, и вслух. Помню, что испачкала кровью край листа, так как костяшки пальцев были разбиты. А в самом конце сожгла всё это.
— Оу. Вот значит как. Прости меня за личный вопрос, но я должна его задать, — говорит Хизер и мнётся. — Прозвучит несколько странно, но... ты использовала что-то ещё? Какую-нибудь вещь, принадлежавшую умершему человеку?
— Да, — отвечает Тсукико, — отцовскую зажигалку.
Хизер отводит взгляд в сторону и замолкает. Борется с собой, чтобы не сболтнуть лишнего. Значит, есть что скрывать.
— Глупенькая. Что же ты натворила...
— Хизер, ты пугаешь меня. В чём дело?
— Тсукико, всё гораздо серьёзнее, чем ты думаешь. Прости, но я не могу сказать тебе всего... просто не могу. А пока список проклятых тобой не подойдёт к концу, тебе придётся проходить через все эти адские муки. Ну, то есть, пришлось бы. Я о тебе позабочусь, не волнуйся. Больше тебя телесные страдания не потревожат, — Хизер снова озаряет радость и веселье, и от этого становится откровенно жутко, совсем не по себе. Только минутами ранее ею овладели тревога и смятение, а сейчас... Она, как ни в чём ни бывало, протягивает Тсукико мизинец и улыбается. Ждёт того же и от неё. А Тсукико в ответ, как и в прошлый раз, ничем ей не отвечает, забирает ранец и оставляет Хизер с протянутым мизинцем. Одну в пустом женском туалете.
— Да, Цербер, ты обязал меня молчать, не подпускаешь к ней близко, — глухо произносит Хизер куда-то в пустоту, со всей злости пиная ногой дверцу кабинки. — А я ей даже неинтересна. Теперь понимаю, каково это, когда твоей любви сполна хватит на вас двоих, но в ней совсем не нуждаются. Безответна, оттого и ничтожна, — Хизер смаргивает слёзы, берёт себя в руки и насильно натягивает на лицо радостную, беспечную улыбку. Как всегда. Отвергнутой и разбитой её никто и никогда не увидит.
Физически Тсукико становится гораздо легче, но от сказанного Хизер до сих пор мороз по коже. Все остальные шестеро из группки «бесславных ублюдков» умрут один за другим, и помешать этому никак нельзя. Так ещё и связала себя с их смертями. Заключила сделку с самим Дьяволом, получая печать на своей коже, как бы в подтверждение, что ещё один пункт успешно выполнен и закрыт. Тсукико кажется, что правильнее будет разорвать контракт (но как? каким образом? с кем?) и остановить всё это. Но другая часть её — слишком обозлённая и агрессивная — жаждет продолжения кровавого банкета. Но что же станется с самой Тсукико по завершению сделки? Её ждёт то же самое, та же участь? Позорная, жалкая смерть, выставленная на всеобщее обозрение?
Спускаясь в холл колледжа, где на самом видном месте красуются портреты первой тройки «проклятой десятки», Тсукико обходит их стороной, не решаясь взглянуть ни на один из них. Даже мельком. Как же глупо — бояться застывшего навечно кадра. Тсукико останавливается, подавляет нервный смешок вместе с ним же поминутно навязывающийся страх, и смело разворачивается лицом к портрету Итана Янга. Поначалу даже нестрашно вглядываться в его улыбающиеся глаза. Ощущения никакие, абсолютно. Чувства от чёткого осознания, что этого человека больше нет в живых, — притупленные, заторможенные. На смену этому ублюдку найдётся десяток таких же конченных извращенцев. Поэтому и испытывать тут нечего — ни радости, ни облегчения. Когда пойманные полицией хулиганы, убившие отца Тсукико, скончались в тюрьме один за другим, Тсукико не стало лучше от этой новости, нисколько. Их жалкие, никому не сдавшиеся смерти отца ей не вернули.
Пока Тсукико долго засматривается в глаза Итану, что-то в портрете незначительно начинает меняться. Итан выглядит несчастным, его смеющиеся глаза опускаются, а уголки губ подрагивают, будто он сдерживается, чтобы не зарыдать. И тут из правого глаза стекает слеза. Кап, кап, кап. Итан начинает плакать кровавыми слезами, пачкает ими портрет и белоснежный пол, куда они падают. Итан внезапно оживает, нечеловечески вскрикивает, вылезает из портрета по пояс и скрюченным высохшими руками тянется к шее Тсукико.
— Это всё ты! Это всё ты! Грёбаная сука!
Тсукико ужасается увиденного, не верит своим глазам и отскакивает словно ошпаренная. Это всё из-за ран на теле, из-за отвара Хизер, пускающего корни по венам, точно колдовская морока. Она чувствует на себе чьи-то нежные руки, едва касающиеся плеч. Уже не в первый раз.
— Тебе только кажется, Тсукико, — спокойно заверяет её весьма своевременно появившаяся Хизер. — Не бойся. Всё это не по-настоящему. Он уже гниёт в земле.
Хизер права. Портрет неподвижен. Итан Янг так же беспечно улыбается каждому проходящем мимо и никому ничем не угрожает. И никогда уже больше не сможет. Тсукико теперь обращает внимание на глаза Хизер. Тёмно-зелёные, большие и выразительные, смотрящие прямо душу. И в тоже время безразличные, холодные. Тсукико в ней это отталкивает, заставляет держаться от Хизер на расстоянии и не подпускать к себе ближе. Не привыкать к ней ни в коем случае и не вступать с ней в отношения, какого бы рода они ни были. Хизер пугает, хотя по сути ничего плохого она не сделала. Но может.
За спиной Хизер, прямо у входа в колледж, Тсукико замечает Мёрфи в компании двух других достаточно привлекательных молодых людей.
— А вот это правильно, — сразу же одобряет её выбор Хизер. — Лучше засматриваться на них, чем на каких-то мерзавцев, не стоящих и твоего мизинца. Тем более те, что на портретах, уже давно мертвы, а значит бесполезны. Во всех смыслах, — пока Хизер пытается отвлечь Тсукико разговором, сама Тсукико молча наблюдает за Мёрфи, в ответ заостряющего внимание на ней. Как же он всё-таки дьявольски хорош собой, слишком самоуверен и… непозволительно горяч. Чёрт подери, вот этого только не хватало. Хизер словно читает мысли, хмыкает и считает своим долгом поделиться: — Тот, с кого ты глаз не сводишь, — Мёрфи, а рядом — Джейсон и Эдриан, наши лучшие с ним друзья. Им всем по двадцать пять. А вот мне двадцать. Только в этом году перевелась в ваш колледж. А что насчёт тебя?
— Рассказывать нечего. Мне тоже двадцать, — сухо отвечает Тсукико и в спешке поднимается: в гляделки с Мёрфи она проиграла. Подальше бы от них ото всех сейчас — от портретов умерших, от чрезмерно дружелюбной Хизер и от… Мёрфи. Слишком много давления с их стороны на неё, слишком.
Ночью Тсукико не спит, чего-то ждёт, хотя сама ещё не понимает — чего. По списку, если придерживаться последовательности, на этот раз новая жертва — Берти Парсон. Когда же настанет его час? Прямо сейчас, завтра, через месяц? Когда начнутся адские, ни с чем несравнимые боли по всему телу? Поигрывая с узелком мешочка с сомнительным отваром внутри, что любезно преподнесла ей Хизер, Тсукико наконец задаётся вопросом: кто такая вообще эта Хизер? Откуда ей всё известно? Почему всё это её нисколько не пугает, а наоборот — забавляет? Хизер однозначно в курсе того, что случится с Тсукико по истечении срока "контракта", поэтому из жалости предлагает ей легко пройти этот непростой этап, ослабляя мучения от невообразимых пыток в самом конце. Ещё успеет вдоволь настрадаться, пройти через семь кругов ада, как только последнее имя в списке будет зачёркнуто. Ну и ну.
На часах уже ровно три. Тсукико клонит в сон, голова почти касается подушки, но тут кожа на ключице совсем некстати начинает ныть и зудеть. А значит время пришло. Тсукико сбрасывает покрывало на пол, выбегает из дома в том, в чём собиралась спать, и хватает первый попавшийся ей на пути соседский велосипед. На улице никого, совсем. Будто настал Апокалипсис, тот самый день — Судный. Тсукико мчится на всех парах к дому Берти Парсона, сама не знает, почему. Неужели, чтобы спасти его, предотвратить надвигающуюся беду? Тсукико теряется в собственных беспорядочных мыслях, не имеющих конца. Её будто зовут туда, тянут насильно, чтобы Тсукико своими глазами увидела жестокую, но праведную экзекуцию прямо на безлюдной улице.
Тсукико бросает велосипед где-то на полпути и бежит. В подошву ног врезаются камни, острые осколки и прочий мусор, ранящий кожу. До дома Берти Парсона осталось совсем ничего. Но Тсукико не успевает.
Трёхглавое чудовище ростом почти в три с половиной метра разрывает Берти Парсона на две части прямо на её глазах и раскидывает их в противоположные друг от друга стороны. Тсукико не шевелится. Почти не дышит, стоит как вкопанная — вся эта ужасающая до мозга костей сцена кажется ей дурным сном, галлюцинацией. Таких существ в реальности не должно быть, это никак не вяжется с нашим миром, не входит в строго установленные человечеством рамки. Это не восьмое чудо света, не волшебство, не божественное явление. Перед ней спиной стоит самый настоящий кровожадный монстр, вышедший наружу из глубин преисподней. Дитя чистилища и адского пекла. Огромные глаза пылают, горят неистовым огнём, его могучее тело обвито сверкающими, раскалёнными венами, через которые прорывается внутреннее адское пламя. С клыков, испачканных человеческой кровью и мясом, капает вязкая слюна.
Тсукико — атеистка, но сейчас она молит Бога о том, чтобы окончательно не свихнуться, не попрощаться навсегда со здравым смыслом. Ей всё кажется, она сойдёт с ума прямо сейчас. И больше никогда не оправится от увиденного. И в психушке её точно не вылечат.
Этот беспощадный монстр напротив Тсукико чувствует, что за ним наблюдают: не восхищаются, не превозносят, а боятся всем сердцем и душой и ждут, когда же он наконец исчезнет и больше никогда не появится, не напомнит о своём ничтожном существовании. И Тсукико позволяет ему уйти, точно так же, как и он не позволил себе взглянуть в её сторону.
Ещё не совсем придя в себя, Тсукико неровной, шаткой походкой приближается к одной из разорванных частей Берти Парсона, обнаруживая в его ладони складной армейский нож. Какой же идиот — на полном серьёзе пытался обуздать и справиться с неземным чудовищем, потыкав его маленьким ножичком. На острие заметно нечто похожее на кровь. Она точно не человеческая, не принадлежавшая покойному Берти. Она чёрная, тягучая, словно смола, совершенно неестественная. Берти успел напоследок перед смертью незначительно ранить неравного ему по силе соперника. Оставить доказательство о пришествии в наш мир сверхъестественного существа.
— Ну, каково тебе, Берти? — начинает злорадствовать Тсукико, склоняясь над ним на одно колено. — Валяться на чужом гладко выстриженном газоне с выпотрошенными наружу внутренностями. Такое себе ощущение, не правда ли? Помнишь пса по кличке Майло? А сиамскую кошку Аннет, принадлежавшую Милли Браун? Помнишь её слёзы, горькие слёзы всех хозяев, что находили своих любимых питомцев в таком вот состоянии, в каком ты сейчас? Нет, тебе было на всех них насрать. Так поделом тебе, Берти Парсон. Гори в аду!
Тсукико смачно плюёт ему в лицо и смеётся, вытерев рот рукавом ночной рубашки. И только позже понимает, уже по дороге домой, в какого человека она превращается. В бесчувственного, жестокого и гадкого, насмехающегося над жалкими смертями своих ровесников и нисколько не осуждающего того трёхглавого монстра. Он сделал всё правильно, жалеть не о чем. Тсукико, имей при себе всю силу и власть, наделённая потусторонним миром, поступила бы точно также.