Мой ласковый и нежный Цербер

      Тсукико со всей силы хлопает дверцей собственного шкафчика, как только слышит в кабинете напротив выкрикивания и отвратительный дикий гогот. Опять они все толпятся, глумятся над кем-то, кто среди них заметно выделяется или наоборот — тот ещё задрот и серая мышь. А может, и вовсе развлекаются чисто от нечего делать. Пускай и таким жестоким образом. Тсукико понимает, что мысли её неправильны, гадки, выходят за рамки. Но всё же признаётся самой себе, что те парни, устроившие массовое стрельбище в школе Колумбайн, не такие уж и конченные отморозки. Может, и не были ими никогда, пока ровесники хорошо не постарались. Довели до такого отчаянного состояния, что те иного выхода не нашли. Ещё одна травля, сравнимая разве что с поджегшимся фитильком, и — бум! — пострадали все, включая маленьких детей. И пока издевательства продолжаются, а все вокруг дружно закрывают на это глаза, равнодушно проходя мимо, ни о каком идеальном мире и речи быть не может. Безразличие — поистине самая страшная вещь.       И потому Тсукико не остаётся в стороне. Она чуть ли не с ноги выбивает дверь, вбегает в кабинет, расталкивает толпящихся студентов и видит, как Тэйлор Льюис — шестой по списку смертник — опустошает сумку Хизер. Тычет вывалившимися оттуда пакетиками того самого отвара ей прямо в лицо. Хизер плачет, её плечи подрагивают; она пытается оправдаться, просит выслушать её. Но Хизер никто не слушает. И даже не собирается. Из сумки выпадает косметичка, всё содержимое из неё катится по полу, а затем Тэйлор вытаскивает две прокладки и снова бросает в Хизер. Все смеются, абсолютно все. Страшнее картины и не сыщешь. Сжечь бы этот колледж дотла, со всеми учащимися вместе. Создать бы ещё десяток таких проклятых списков — ничего страшного, на Тсукико ещё осталось живое место. Вытерпит, справится. Только бы больше лиц их отвратительных не видеть, никогда.       — Отвали от неё, урод! — выбивается из толпы Тсукико и загораживает собой Хизер.       — О, а вот и главная звезда явилась! — мерзко смеётся Тэйлор, хлопая. — А чего это ты за неё так рьяно заступаешься? Вы там чего, того самого, да? Вместе?       — Да, того самого, — передразнивает его Тсукико. — А знаешь, что ещё, Льюис? Наклонись — шепну на ушко. Ни один из вас не способен удовлетворить девушку так, как могу это я. Усёк? Ведь дело заключается далеко не в наличии того, что болтается у вас в штанах, — смело заявляет она, беря на себя весь удар. — Ты же понимаешь, о чём это я, бро?       Тсукико ловко переводит стрелки и во всеуслышание объявляет новую жертву для глумлений, козла отпущения. Кто-то сразу же присвистывает, другие же опять начинают лающе смеяться и кидать издёвки. Теперь уже в сторону Тэйлора Льюиса, якобы ни на что не способного в постели. Вот тебе и новая щекотливая тема для сплетен. Бери и радуйся, сколько влезет. Тэйлор зло скалится и плюётся в сторону Тсукико. Один-ноль, сегодня она одерживает победу, но игра только начинается…       Тсукико настаивает всем выйти вон, расступиться и не мешаться под ногами. Смотреть больше не на что, представление окончено, занавес. Она помогает Хизер собрать с пола вещи и аккуратно складывает их в сумку. Хизер рукавом вытирает слёзы, пачкает его тушью и снова вся озаряется, одаривает Тсукико самой тёплой, греющей душу улыбкой. Но Тсукико не горит желанием ответить ей тем же. Как только кабинет пустеет, Тсукико встаёт на ноги, запирает дверь на ключ и остаётся с Хизер наедине.       — А теперь, Хизер, слушай меня внимательно, — со всей холодностью в голосе начинает Тсукико, подходя к ней всё ближе. Застаёт Хизер врасплох. Она больше не улыбается, только непонимающе глядит на Тсукико. Отступает от неё и останавливается, как только спиной чувствует холодную стену. — Я знаю, что ты делаешь. Тянешь время, приковываешь к себе этим отваром, чтобы я с высунутым языком постоянно бегала за тобой. Раскусила, да?       — Что ты такое говоришь? — недоумевает Хизер. — Что я сделала не так? Объясни, пожалуйста.       — Сейчас объясню, — Тсукико с трудом сдерживает себя, чтобы не ранить слишком больно. Мечется между двух зол и в итоге выбирают большее. Решает быть с ней твёрдой и слишком резкой. — Хизер, ты пытаешься привязать меня к себе. Держишь меня на поводке. Это же очевидно, как ясный день. Мы обе прекрасно понимаем, что без этого чудодейственного, сука, отвара я подохну как собака. Мне нужно настоящее противоядие, действенное. А не поддерживающее меня на грани жизни и смерти.       — Я такого не знаю, — сразу же отвечает Хизер и виновато опускает глаза в пол.       — Врёшь, Хизер. Не хочешь говорить — не говори. Но твоё зелье мне больше не нужно. Если мне суждено умереть в агонии — так тому и быть. Просто запомни. Я знаю, я хорошо знаю, что есть нечто, что спасёт меня от мучений. И ты это тоже знаешь, не строй из себя дуру. Так что пока ты затягиваешь с ответом, моя смерть прямо за мной, дышит мне в спину. И есть вероятность того, что она останется на твоей совести.       — Ты меня так шантажируешь? — дрожащим голосом произносит Хизер, не решаясь взглянуть на Тсукико.       — Я тебя так отвергаю, — жёстко отвечает Тсукико, и сердце её предательски щемит. Так нельзя поступать, но будь она мягче, результата не добьётся. А правда, порой причиняет много боли и разочарования. — Ты мне не нужна, и я никогда не отвечу тебе взаимностью. Хизер, отпусти меня уже наконец. Так продолжаться больше не может.       — Но, послушай меня, прошу… — тянет руку Хизер, и Тсукико смахивает её, отодвигается. Так между ними образуется глубокая, невидимая человеческому глазу пропасть.       — Отойди, — твёрдо указывает Тсукико. — Не прикасайся ко мне. Я не из тех, кто даёт мнимую надежду и поигрывает чужими чувствами. Уж лучше я буду в твоих глазах самой настоящей сукой. Но сукой, не позволяющей себе помыкать тобой и пользоваться. Вот какая я, Хизер. Меня не изменишь. Никто не изменит.       — Ты так говоришь, потому что никогда не любила.       — Может, потому, что я не умею любить.       — А что насчёт Мёрфи?       — А что насчёт него?       — Скажи мне прямо сейчас, что к нему ты абсолютно ничего не чувствуешь. Ну же, смелее.       — Хизер, — Тсукико мешкает, но всё же отвечает: — Я не люблю Мёрфи.       И Хизер замолкает. Тсукико держится, не позволяет себе расчувствоваться прямо перед ней. А хочется так, чтобы с криком — громко, отчаянно, пока не полегчает. Оказывается, больнее всего не быть кому-то ненужным, а говорить об этом человеку прямо в лицо — ты мне не нужен. Отвергать кого-то вот так, жёстко и нещадно, прямо как сейчас — болезненно, очень неприятно. И видеть несчастные глаза напротив, просящие быть чуть менее безжалостным, чуть менее грубым и чёрствым. «Пожалуйста, просто пощади. Не говори со мной вот так! Ты же разбиваешь мне сердце, рушишь все мои мечты и надежды…»       И Тсукико плачет. Плачет вместе с Хизер. Не позволяет ей приблизиться к себе, чтобы обняться. Здесь это прямо сейчас совсем ни к чему. Этим уже ничего не исправишь.       — Тсукико, твоё противоядие — Мёрфи, — улыбаясь сквозь слёзы, Хизер сдаётся. — Твоё плечо зажило благодаря ему, но ты этого не помнишь. Так позволь ему тебе напомнить.       Тсукико не верит ей. Услышанное кажется абсурдом, какой-то нелепицей, придуманной на ходу. Она смахивает слёзы, поправляет ранец с «Хэллоу Китти» и спешит как можно скорее удалиться. Но слова Хизер, неожиданно брошенные напоследок, парализуют, попадают прямо в спину, словно пули.       — А я даже и представить себе не могла, насколько ты жестокая и бессердечная.       — Должна была знать, — нисколько не растерявшись, резко отвечает Тсукико. — Хотя бы потому, что этот чёртов список создала я. И далеко не из добрых побуждений, не от чистого сердца. А значит, ничего хорошего и светлого во мне нет. Твои проблемы, не надо было мной изначально очаровываться, чтобы потом вот так разочароваться.       — Прощай, Тсукико, — и это единственное, что может вытянуть из себя Хизер.       — Прощай, Хизер, — отвечает Тсукико и выходит из кабинета.       Оказавшись в пустующем холле, Тсукико наконец выдыхает и осознаёт, что не знает, куда теперь идти. Она отказалась от помощи Хизер, разорвала с ней любые отношения, тем самым подписав себе смертный приговор. Но таков выбор Тсукико. Она никогда не оборачивается, даже если впереди отсутствует дорога. Тсукико удивляется, как ещё не слетела с катушек, как ещё держится и продолжает за что-то там хвататься. Надеяться. Слишком молода, чтобы умереть. Слишком сообразительна и неотступна, чтобы взять и просто сдаться. Тсукико в судьбу не верит. Тсукико верит в себя.       Из переднего кармашка ранца выпадает последний пакетик с отваром и чем-то ещё внутри. Что-то вроде записки. Тсукико наклоняется за ней и щурится: написано мелко, на скорую руку. Почерк Хизер. И нет, это не какая-нибудь жалкая любовная записочка. Это шанс на спасение, ценный ключ. На листке записан адрес Эдриана. А значит Хизер предвидела неизбежную ссору, болезненный разрыв. Тсукико не жалеет о своём поступке, но сердце отчего-то по-прежнему ноет, мается. Никак не успокоится. Что-то человеческое в Тсукико всё ещё есть, хоть и сама отрицает это.       Она доезжает до места назначения, перепрыгивая из автобуса в автобус. Уже на полпути Тсукико начинает сомневается в правильности действия. Имеет ли смысл вообще ступать на порог к Эдриану? Она с ним ни разу не разговаривала, всего раз столкнулась у колледжа. Вряд ли он вообще помнит её на лицо. Но рискнуть всё же стоит.       Живёт Эдриан, конечно, неплохо. Очень даже неплохо: видимо, единственный избалованный сыночек у весьма богатеньких родителей. Вот он — двухэтажный дом, с видом на красивый сад и бассейн. Тсукико попадает к нему на частную территорию очень легко, что странно. Поблизости никого, может, даже прямо сейчас дом пустует, но… покрутив ручку двери, она сразу же подаётся, открывается. М-да, семье Эдриана, по-видимому, о существовании техники безопасности вообще неизвестно. Ни охраны, ни сигнализации — ничего.       А что, если Хизер завела в ловушку? Так легко поверить в написанный адрес, что мог оказаться фальшивкой. Так легко повестись на добродушие, которое в Хизер могло напрочь отсутствовать. Всё игра, выдумка… Хорошо продуманный план. Тсукико смеётся, нервно, истерично. Мысль, что только что посетила голову, выбила Тсукико из колеи. Хизер заодно со Сьюзан Свон и со всей остальной вонючей шайкой. Какая же тогда тупая ситуация получается! Раньше нельзя было догадаться?!       Всё, случившееся ранее в кабинете колледжа, — на ура отыгранный спектакль, чтобы заставить Тсукико заступиться; приманка, чтобы затащить Тсукико в капкан. А после… ну, нет. Что-то совсем не складывается. Зная характер Тсукико и её переменчивое настроение, нельзя предугадать её точные действия и намерения. Она могла бы и вовсе наплевать и равнодушно пройти мимо, не встряв в очередную передрягу. Слишком самонадеянно с их стороны.       Тсукико тихо на цыпочках входит в просторный зал, настороженно осматриваясь. Здесь абсолютно никого, тишина. Но предчувствие подсказывает, что здесь она не одна. Никто не собирается нападать на неё исподтишка, но кто-то с особой заинтересованностью следит за ней, за каждым шагом и действием. Тсукико опускается на диван и видит перед собой на журнальном столике бокал с водой. Из него недавно пили: заметны следы от губ. Так мучает жажда, так хочется пить, но Тсукико ни к чему не притрагивается. Выжидает.       — Эдриана сегодня здесь нет. Чему я, несомненно, рад, — и вот он снова появляется сзади, будто из ниоткуда, звеня множеством прикреплённых к его одежде металлических вставок и серебряными цепями на поясе. — Ты ведь пришла сюда рвать и метать. А Эдриану, как и его матерям, такое поведение не понравилось бы.       — А что ты тут делаешь? — Тсукико оборачивается на голос и смотрит парню на плечи, руки. Куда угодно, только не в глаза. — Мёрфи, как ты оказался здесь?       — Я? — усмехается Мёрфи. — Я здесь живу, Тсукико.       — Вместе с Эдрианом?       — Это долгая история. И нет, это не то, о чём ты подумала.       — И Хизер привела меня к тебе, а не к Эдриану. Вот значит как, — усмехается Тсукико от того, насколько глупо и смехотворно выглядит ситуация. И на что она, собственно, рассчитывала?       — Ты сама сюда пришла, — серьёзно отвечает Мёрфи, опираясь локтями на спинку дивана. Нарушает между ними дистанцию, наклоняет голову набок и рассматривает профиль Тсукико, сдувая с плеча непослушный локон. Тсукико вздрагивает, задерживает дыхание, что не ускользает от его внимания. — Своими ножками потопала ко мне, красавица. Тебя ведь сюда никто насильно не приволок. Разве я не прав?       — Кто ты вообще такой? — терпение Тсукико лопается как мыльный пузырь, и она встаёт с дивана, почти вскакивает. Теперь уже в упор смотрит на Мёрфи. Не теряясь и больше не смущаясь. Тсукико дожидается правды, прямо здесь и сейчас, но, сука, боится её, как ничего ещё на свете никогда не боялась.       — Тсукико, я… — Мёрфи выпрямляется и отходит от дивана, не сводя глаз с Тсукико. Висящее в воздухе напряжение между ними возрастает, электризуется и чувствуется кожей невероятно. — Я тот, кто способен предотвратить последствия твоей самой большой ошибки.       — Нет, такой ответ меня совсем не устраивает. Я уже поняла, что напортачила так, как и не снилось никому, — с горячностью выдаёт Тсукико, начиная круги наворачивать по залу. — Поняла, что всю жизнь буду расплачиваться за содеянное. Если только доживу. Но прямо сейчас меня интересуешь ты, Мёрфи. Кто ты, мать твою, такой? Отвечай, немедленно!       Взгляд Мёрфи, прямо исподлобья устремлённый на Тсукико, чернеет, ожесточается. Ещё впредь никому он не позволял с собой так разговаривать, обращаться. Он до боли сжимает кулаки, кусает щёки изнутри и сдерживает себя. Свой гнев, что подпитывает его и придаёт храбрости на безумные поступки; своё адское пламя, что каждый раз разгорается в нём всё сильнее и сильнее. Разрывает его на части, рушит сознание. Превращает Мёрфи в дикого, необузданного, беспощадного Зверя. В того самого Зверя, неуправляемого и всё уничтожающего на пути своём. Он — само воплощение зла, жестокости и вечного мрака. Ни проблеска света в его чёрных, вселяющих страх глазах. Одна бесконечная мгла, тянущая в саму пропасть. И это та самая адская пропасть, которую все его жертвы видели перед своими мучительными смертями.       — Остынь, — после недолгой паузы сдержанно отвечает Мёрфи, беря себя, наконец, в руки. — Тебе не стоит на меня нападать. Я же не враг тебе, Тсукико. И всё, что нужно тебе знать, я уже сказал. Другого ответа ты от меня не услышишь, не надейся. И то, чего ты ждёшь — откровенного признания о моей настоящей сущности, — тоже. Не получишь.       — Ты… — с трудом сглатывает Тсукико и делает шаг назад. — Ты это он?       — Кто «он»? Отвратительное, мерзкое чудовище? Монстр? Тот самый трёхглавый? Или как там его принято у вас называть? Нет, Тсукико. Я не он.       — «У вас»... надо же. Вот поэтому, Мёрфи, я тебе не верю. А мне некогда решать головоломки! — сокрушается Тсукико. — Я лишь хотела напоследок удостовериться в том, что все эти годы заблуждалась. Мёрфи… — Тсукико произносит его имя с совершенно новой, незнакомой ему интонацией, и он прикрывает веки, шумно выдыхая. — Я перестала верить в Бога, как только потеряла отца. Совсем не понимала свою набожную мать и считала её слишком повёрнутой на религии. А сейчас… Только скажи мне, рай и ад существуют? Если же существуют, значит и есть всё остальное, не поддающееся рациональному объяснению. Понимаешь? Ангелы и демоны, вечное противостояние между добром и злом. Мне так страшно, Мёрфи. Так страшно от того, что могу попасть в ад, — Тсукико опять смеётся, но теперь только с себя, не веря, что говорит о таком вслух. Ему. — Я ведь никогда не хотела быть плохим человеком, но мне пришлось стать им. Я была уверена, что только так могу выжить в обществе, и смотри, в кого я превратилась.       — Ты не попадёшь в ад, Тсукико, — обещает Мёрфи, и ему хочется верить, так хочется верить, ведь сейчас он убедителен как никогда. Мёрфи делает шаг навстречу, но в ответ от неё по-прежнему получает два назад.       — А если я так задолбалась, что жить больше не хочется? Что, если я покончу с собой?       — Ты решила распрощаться с жизнью? — поражённо спрашивает Мёрфи. — Ну нет, моя красавица, так дело не пойдёт. Самый лёгкий путь выбрала, чтобы избежать всех проблем. Ты на такое не способна, Тсукико. Ты не из тех, кто так быстро сдаётся.       — Откуда ты вообще хоть что-то знаешь обо мне? Мёрфи, я умираю, по-настоящему. Какая разница, убью ли я себя или скончаюсь к положенному сроку, если мне всё равно дорога прямиком в ад? Да, Мёрфи. Я отказалась от помощи Хизер. А Хизер… «Тсукико, твоё противоядие — Мёрфи». Она отпустила меня. И ей незачем себя корить. Это мой выбор.       — Ты серьёзно, Тсукико? О чём ты только думаешь?! — Мёрфи опять выходит из себя и подбегает к ней. Она жестом запрещает ему, останавливает его, а сама не шевелится и… улыбается. Он замирает, потрясённый увиденным: сколько невысказанного кроется за этой вымученной, фальшивой улыбкой. Мёрфи протягивает руку, очень медленно и постепенно, собирается коснуться оголённого участка кожи. Точно, как Хизер.       — Нет, не прикасайся. Я не нуждаюсь в этом.       — Позволь только…       — Нет! — вскрикивает Тсукико и отшатывается от него: голова идёт кругом, ноги почти не держат. Действие отвара кончается. Как не вовремя. — Не делай этого.       «Если ты прикоснёшься ко мне, я совсем потеряю голову, влюблюсь в тебя бесповоротно. Со мной теперь всё ясно, но ты… взаимностью никогда не ответишь. Тогда просто пощади меня, пожалуйста…»       — Чего ты так сторонишься меня? — недоумевает Мёрфи. — Я не причиню тебе вреда.       — Ещё один остался. Вот он, — Тсукико его не слушает и судорожно вынимает из ранца пакетик, показывая, — смотри. Так что сегодня помирать не стану.       — Ты совсем ничего не помнишь? — разочарованно спрашивает Мёрфи, видя, как Тсукико бледнеет и еле волочит ногами.       Из носа капает кровь, пачкает белый ворсистый ковёр. Находясь в бешенстве, Мёрфи грязно выругивается и почти рычит, вены на его шее и руках вздуваются, глаза же меняют цвет. Тсукико понимает, кто перед ней, но не сознаётся: сейчас ей плохо, а значит может мерещиться всякое. И в таком полуобморочном состоянии она успевает добежать до двери и ускользнуть прямо из рук. Словно бабочка, только не та, что готова вот-вот погибнуть от прикосновения к крыльям, а другая — что заживёт, позволь она бережно взять её в руки.       — Ничего. Я ничего не помню!       — Не помнишь, не значит, что не знаешь! — выпаливает Мёрфи; его голос звучит будто из загробного мира, неестественно низко и грубо, а сам он полон неконтролируемой ярости и гнева. Пока она не подпустит его к себе, он ни за что не позволит себе лишнего. Оттого и трясёт его неистово — от собственного бездействия. Долго так Тсукико не протянет. — Если ты настолько эгоистична, ни о ком не думаешь, кроме себя, и делаешь всё, что только захочешь… Подумай о своей семье! Меня это не касается, но ты, Тсукико, меня услышала.       Тсукико не оборачивается, вынимает из кармана брюк носовой платок и отхаркивается кровью. Как хорошо, что Мёрфи этого не видит. Она стоит на пороге и вся дрожит; слёзы опять душат, не поддающиеся контролю эмоции так и требуют выхода наружу, выплеснуться взрывной волной. В самый неподходящий момент. И да, она его услышала. Как же легко Мёрфи сумел достучаться до неё и вынудить взглянуть правде в глаза. Что станется с матерью, так рано потерявшую мужа, а затем ещё и дочь? Что станется со старшей сестрой, потерявшей двух близких ей людей? О них Тсукико даже не подумала. Он прав — она грёбаная эгоистка.