Мой ласковый и нежный Цербер

      — Мизуки, ты когда-нибудь была влюблена? Но так, чтобы поначалу не осознавала этого, а потом… тебя вдруг осеняет как гром среди ясного неба. Ты смотришь на него, и внутри всё переворачивается вверх дном, само по себе, без твоего вмешательства. И удивляешься, неужели я всё-таки способна чувствовать хоть что-то настолько ярко и остро, что становится прям не по себе? И ты паришь высоко-высоко, не боясь, что можешь в любой момент лишиться крыльев и упасть. Знаешь, что кончится всё плохо, а падение будет болезненным, травмирующим, но всё равно пускаешься в омут с головой. И всё это из-за него одного. Ради него одного.       — Тсукико? — старшая сестра переключает внимание со стиральной машинки на Тсукико, касается лба, удивлённо уставляясь. — Нет, ты не Тсукико. Кто ты и что сделала с моей младшей сестрёнкой? Верни мне её, сейчас же.       — Брось. Забудь, что я сказала, — Тсукико скрывает уставшее лицо в ладонях и громко вздыхает. — Просто представила себе, каково это — любить. И… запуталась.       — Влюблённость и любовь — разные вещи, — немного поразмыслив, отвечает Мизуки и возвращается к постиранной одежде. — Ты определись сначала. Или, будет правильнее сказать, не торопись. Выжди и посмотри, во что твоя влюблённость выльется. И запомни: влечение не есть влюблённость, а влюблённость не всегда перерастает в любовь. Так что будь предельно осторожна.       — У меня нет времени ждать…       — А куда это ты торопишься?       Тсукико не отвечает и отводит взгляд, всматриваясь в окно, прямо как в детстве. Там, на пустой улице, под цветущей вишней, стоит он — её друг, её возлюбленный, её спасение. Тот самый, кто способен заполнить дыру, зияющую рану внутри. Вернуть к полноценной жизни, а не возвратить обратно к жалкому существованию. Но его по-прежнему нет, нигде не видно. Дерево то больше не цветёт, а выдуманный герой… он где-то рядом. Он точно где-то рядом, совсем близко. Странное ощущение, однако.       — А какой он, твой потенциальный партнёр по жизни? — освободившись, интересуется Мизуки и садится напротив Тсукико. — Порядочный, солидный молодой человек, да?       — Не совсем…       — О, опять плохиш? — Мизуки хлопает себя по щеке и недовольно качает головой. — Ты совсем не изменилась, Тсукико. Всё та же заносчивая бунтарка-семиклассница. А сколько слёз было пролито из-за него… Как же там его звали? Уже не помню. Эх, опыт этот тебя ничему не научил.       — То не считается, Мизуки, — оправдывается Тсукико. — Это было безответно и вообще несерьёзно. Но тот, кого ты мне описала, надёжный, солидный — это твой идеал. И это нормально, не совпадать во вкусах.       — Я и не отрицаю этого, Тсукико. Просто не хочу, чтобы тобой воспользовались, влюбили в себя, а потом взяли и растоптали твои чувства. И сердце поранили. Потом очерствеешь, покроешься ледяной коркой и окончательно превратишься в снежную королеву. Никого к себе не подпустишь, даже самого хорошего человека, что встретится у тебя на пути. Оттолкнёшь его от себя, а всё потому, что один недостойный тебя сильно ранил и заставил разочароваться в любви.       — Ты всегда так красиво говоришь, Мизуки, — тепло улыбается Тсукико и берёт её ладонь в свою.       — И всегда говорю правильные вещи, — с довольным видом подытоживает старшая сестра, в ответ сжимая её руку.       — Согласна. Моя мудрая сестра.       Совсем скоро Мизуки уходит в свою комнату, оставляет Тсукико на кухне наедине со своими мыслями. События вчерашнего дня не выходят из головы. А точнее, из головы не выходит Мёрфи. Теперь Тсукико понимает, чего именно она так сильно избегала и опасалась. Будто подсознательно знала решение всех своих проблем, но вслух догадку должен был подтвердить кто-то другой. И кем-то другим оказалась Хизер, попавшая под горячую руку. Тсукико до сих пор не признаёт, что кому-то всё-таки удалось заманить её в сети. Мёрфи… У него это получилось, и получилось так легко и безукоризненно, что даже смешно, ведь он особо ничего и не предпринял. Всего лишь однажды, и Тсукико помнит это слишком смутно. Никаких обрывков, никаких фраз и действий, совсем ничего. Тогда почему она так остерегалась его касаний? Тсукико внезапно озаряет: если она позволит себе это однажды, с Мёрфи — то самое, от чего бесследно прошла рана на плече, то захочет ещё больше. Понравится, войдёт во вкус — уж он хорошо постарается и не оставит её равнодушной. Точно наркотик, точно секс: пробуешь лишь однажды и больше не сможешь остановиться. Что-то новое, но весьма сомнительное. А всё сомнительное, как и любой запретный плод, сладкое на вкус, до боли приятное, незабываемое.       Тсукико вырывает из мыслей тёмная тень, пронёсшаяся по улице и скрывшаяся прямо за голым деревом. Она сразу же встаёт, открывает окно и внимательно смотрит по сторонам. Изучает каждое местечко: рядом со скамейками и детскими качелями, площадками. Но вокруг никого, ничего. Будь она ребёнком или подростком, сразу бы захлопала в ладоши, завизжала бы от радости как вне себя. Сейчас же Тсукико терзается сомнениями. Что, если тот самый мальчишка, явившийся с опозданием на несколько лет, не благородный принц, не хороший друг и даже не какой-нибудь обычный парень, который хоть немного понимал бы её и защищал? Ведь порой так устаёшь быть сильной… Что, если тот самый мальчишка, — кровожадное чудовище?       Добилась своего, всё-таки. Позвала его, вытащила мольбами прямиком из потустороннего мира. И что теперь делать дальше? Он заберёт с собой, в ад? Так выпрашивала его себе от неизвестно кого, что получила тоже неизвестно что.       Следующим утром Тсукико просыпается дико возбуждённой. Всё тело горит, взвинчено до предела, требует быстрой разрядки. Она умоляюще смотрит куда-то в потолок и очень надеется, что никто поблизости не обладает телепатией. Только бы не узнали, о ком теперь её эротические сны. Она набирает побольше воздуха в лёгкие, приводит учащённое дыхание в норму; старается думать о чём угодно, но только не о Мёрфи. Не о Мёрфи, нависавшим над ней и вжимающим в кровать в её же комнате, прямо напротив зеркала. Его обнажённого тела Тсукико никогда не видела, но, как она и предполагала, вся его грудь и плечи были разрисованы странными узорами, плавно перетекавшими в нечто, напоминавшее разинутые пасти хищного животного. И сам Мёрфи, словно дикое животное, брал её слишком жёстко и напористо, подводил к грани снова и снова и вовремя останавливался. Помучил и исчез — замечательное завершение сна. В отражении зеркала за собой она видела нечто непонятное, едва различимое. Чужой, но хорошо знакомый ей силуэт, не совсем похожий на человеческий. Вспомнив это, Тсукико прикрывает в ужасе глаза: с кем тогда она занималась сексом? Так наваждение отходит, и её окончательно отпускает.       И в колледж Тсукико, естественно, опаздывает. На первые пары точно не пустят — так уж здесь заведено. Будь добр, заявляйся в аудиторию вовремя, до прихода преподавателя. Тсукико останавливается перед дверью в аудиторию, едва касается ручки, задерживается и отпускает. Лучше прогуляться по коридору. Она вспоминает, как однажды прямо средь бела дня в пустующем холле ей предвиделся Итан Янг в качестве обезумевшего гниющего мертвеца со скрюченными руками. Тсукико опомнилась только когда Хизер оказалась рядом. И только Хизер смогла вывести её из странного видения. Как же не хватает её…       Тсукико закрывает шкафчик на ключ, решает пойти в столовую и неожиданно падает на пол. Удар не рассчитанный, но и не сильный, поэтому сознание Тсукико не теряет. Только в глазах моментально темнеет. Её ударяют снова, на этот раз не по затылку, а ногой по рёбрам. Со всей невиданной ранее ненавистью. Приступ тошноты сразу же подкатывает прямо к горлу, предметы в глазах, как и сам напавший на неё, нечётки, размыты. Волосы наматывают на кулак, грубо тянут на себя и тащат по пустому коридору. Сил на крики о помощи нет, а вокруг никого: ни случайно проходящего мимо студента или студентки, ни одного из преподавателей, выходящего из кабинета, чтобы ответить на срочный звонок. А значит рассчитывать Тсукико, кроме себя, больше не на кого.       Её с успехом дотаскивают до мужского туалета и грубо швыряют в чем-то обляпанную стену. Тсукико спиной ударяется, охает и опускается на пол, не может воспротивиться. И только сейчас замечает, что пока её волокли за собой, она потеряла кроссовок.       — Ну вот мы и остались с тобой наедине, уродливая ты тварь, — наклоняясь прямо к лицу, скалится расплывчатый Тэйлор Льюис. — За тобой должок, сучка. За то, что опозорила меня перед всеми, я обкончаю твоё мерзкое личико, засниму всё это и разошлю по всему району. Ты в одночасье станешь местной шлюхой.       — Нет, не выйдет... У тебя ничего не выйдет!       Тсукико пытается встать, выцарапать ему глаза, но Тэйлор опережает и кулаком бьёт в челюсть. Рот мгновенно наполняется кровью, смешивается со слюной и Тсукико сплёвывает Тэйлору прямо в его наглую, омерзительную морду. Он противно ржёт в ответ, вытирается рукавом и снова ударяет Тсукико по лицу. И на этот раз гораздо сильнее, беспощаднее. Затем ещё раз, и ещё раз, и ещё… Она ощущает, как разбивается нижняя губа, как прикрывается глаз из-за опухшего века, как саднит кожа на щеках. Но Тсукико не отключается. Если отключится, Тэйлор Льюис над ней надругается.       — Ну, пора, — Тэйлор вытирает о себя запачканные кровью руки, расстёгивает ширинку брюк и вынимает маленький опавший член. Увидев его, Тсукико хмыкает и начинает посмеиваться, сильно посмеиваться, будто совсем обезумела, слетела-таки с катушек. Разражается диким хохотом, несмотря на то, что лицо обезображено и до жути болит.       — Какой же ты всё-таки убогий, Льюис, — еле шевелит губами Тсукико, держится за ноющие рёбра, прикрывает живот от очередных ударов. Видит над собой вновь замахивающуюся руку и…       Кто-то выламывает ручку двери, выбивает ногой и вихрем врывается внутрь. Совсем отчаявшаяся Тсукико начинает плакать. И плачет она от радости, как только понимает, кто пришёл за ней. Тот самый мальчишка из детских грёз. Тот самый мальчишка, выдуманный Тсукико, когда в жизни у неё всё покатилось в тартарары. Тот самый, и имя ему Мёрфи. Он существует, он действительно существует и появился только тогда, когда Тсукико перестала в него верить. Она всё ещё не в силах встать на ноги, поскальзывается на ровном месте, но Мёрфи пришёл сюда не за тем, чтобы забрать Тсукико с собой. Мёрфи пришёл сюда, чтобы мстить.       Ему вполне хватило увидеть Тсукико избитой и изуродованной, чтобы вполоборота завестись и потерять самообладание. Выпустить на волю ожесточённого, не знающего границ Зверя, живущего внутри него с самого его рождения.       Как же сейчас жалок и смехотворен Тэйлор: он пытается защититься, нанести ответный удар, позабыв заправить своё ничтожное мужское достоинство в штаны. Но Мёрфи… Он надвигается на него словно пришедшая за ним смерть, только без чёрного плаща с капюшоном и виднеющейся косы за спиной. Он расстёгивает металлический ремень, позвякивает им прямо перед лицом у Тэйлора и со всей яростью замахивается им. Тэйлор летит прямо в одну из открытых кабинок, почти ударившись головой об унитаз. Скула разбита, кожа рассечена настолько, что из неё не переставая хлещет кровь. Мёрфи с неистовым рёвом снова бьёт Тэйлора — по спине тяжёлым ремнём. Ломает ему руки и ноги — слышится неприятный хруст костей. Льюис просит остановиться, сжалиться над ним, но бесполезно. Наконец сумев кое-как встать на ноги, Тсукико замечает горящие адским пламенем глаза. Искрящиеся, увеличивающиеся до нечеловеческих размеров. Мёрфи клацает зубами. Нет, даже не зубами… Это настоящие клыки, те самые, что у трёхглавого чудовища, разорвавшего на части Берти Парсона. И это не сон, не дурное видение, не какая-нибудь галлюцинация. Всё это взаправду. И если Тсукико не остановит Мёрфи прямо сейчас, он перекинется в поднявшегося из недр земли монстра. И об этом узнают все, все до единого. Объявят на него охоту, придумают над ним изощрённую расправу за все содеянные им преступления и публично казнят. Она бросается к Мёрфи, запрыгивает ему на спину, обнимает и прижимает к себе. Льюис рыдает, выплёвывает зубы и весь трясётся: он обмочился и стоит на коленях, вымаливая прощение.       — Не делай этого, — шепчет Тсукико, ноготками впиваясь в его стальные предплечья. — Только не здесь, Мёрфи, прошу тебя. Я сделаю всё, что ты захочешь. Только отпусти его и успокойся.       Дыхание Мёрфи напоминает сдерживаемое звериное рычание, его руки нечеловечески тверды, напряжены до предела. Обвиты набухшими венами — и не синими, а оранжевыми, напоминающими раскалённую лаву. Мёрфи сбрасывает с себя руки Тсукико: он её больше не слышит. Хватает заплаканного Тэйлора за шкирку, наматывает вокруг его шеи металлический ремень и начинает безжалостно душить. Серебряные звенья сжимают горло всё сильнее и сильнее, лицо Тэйлора мгновенно багровеет, белки глаз краснеют и почти вылезают из орбит.       — Мёрфи! — сдавленно выкрикивает Тсукико, снова набрасывается ему на спину, обнимает его ещё крепче, чем до этого, сцепив руки кольцом вокруг его часто вздымающейся груди. — Я клянусь тебе, что стану слушаться тебя. Позволю тебе меня исцелить. Ведь это ты моё противоядие, Мёрфи. Я знаю, что это ты. И… я признаю тебя своим личным…       — Цербером, — заканчивает за неё Мёрфи и отпускает Тэйлора вместе с ослабленным на шее металлическим ремнём. Тэйлор падает обратно на замызганный мочой кафель и пытается откашляться. — Но ты ведь понимаешь, Тсукико, что его всё равно ждёт смерть?       — Знаю, — всхлипывает она и утыкается лбом в его спину, подрагивая всем телом. — Я всё знаю. И с этими символами на моём теле разберёшься только ты.       — Умница, Тсукико. Наконец-то ты признала мою значимость.       Мёрфи оборачивается к ней только когда глаза его принимают человеческий вид, а острые клыки, с которых капала вязкая слюна, уменьшаются и выглядят теперь как обычные резцы. Его больше не заботит Льюис, напуганный и забившийся прямо в угол кабинки, его заботит реакция Тсукико. Она берёт его за руку и подносит к своей разбитой щеке. А он большим пальцем бережно проводит по кровоточащей губе. Мёрфи винит себя, что посмел допустить такое. Ничего, Тэйлор Льюис ещё достаточно настрадается.       — Пойдём отсюда, принцесса, — говорит он Тсукико и поднимает на руки вместе с болтающимся на спине ранцем, теперь уже чтобы забрать её с собой. В его объятиях Тсукико отключается.       Просыпается она нескоро — спустя несколько часов, — но ей кажется, будто и вовсе не спала. Просто моргнула и очутилась в незнакомом ей месте. Точно после наркоза. Никаких сновидений, только странные ощущения и отдалённые голоса, доносящиеся откуда-то поблизости. Тсукико, не до конца придя в себя, понимает, что находится в чужой для неё комнате; сама она переодета в чью-то удобную, слишком милую пижамку и укрыта покрывалом. Уже вечер. Мать с сестрой точно забеспокоятся, если Тсукико им не позвонит. Не сообщит, что она в полном порядке.       — Не делай резких движений, — слышит она Мёрфи, сидящего по левую сторону от неё в кресле. — И не волнуйся ни о чём. Переодел тебя не я, а Хизер. И позвонила твоей семье тоже Хизер. Сегодня ты ночуешь у неё, у вас что-то типа девичника. Но на самом деле ты дома у Эдриана, в его комнате.       Тело Тсукико всё ещё невыразимо болит, как и побитое лицо. Действие целительного отвара тоже кончается: она чувствует, как начинают зудеть незаживающие ранки.       — Комендантский час уже наступил, — ровным тоном продолжает Мёрфи, вставая с кресла, чтобы присесть на краю кровати. — Значит отпустить тебя я не могу. Да и не хочу особо.       — Мы здесь совсем одни? — неожиданно для себя спрашивает Тсукико.       — И это твой первый ко мне вопрос, — улыбается Мёрфи. — Нет, не одни. Хизер, Эдриан и Джейсон отсутствуют. Мать Эдриана — Аида, у себя в кабинете. Нас она не слышит.       — Спасибо, Мёрфи, — тихо произносит Тсукико, рассматривая свои ладони. — Вообще-то я бы и сама справилась… Вру. В этот раз бы не справилась.       — У тебя теперь есть я, — отвечает Мёрфи и подсаживается ещё ближе. — Ты сильная, Тсукико. Но со мной ты сильнее и опаснее втройне.       — Обними меня, Мёрфи, — шепчет Тсукико. — Пожалуйста.       — Кончается действие отвара, так ведь? — понимающе твердит Мёрфи.       — Не из-за этого. Просто очень хочу быть обнятой тобой, — признаётся ему Тсукико. — Хочу, чтобы и мне, и тебе теплее стало. Очень хочу узнать, чем пахнет твоя кожа, волосы.       — Полегче, красавица, — довольно ухмыляется Мёрфи, весь засияв. — Когда я сказал, что Аида нас не слышит, это не значит, что не слышит вообще ничего.       — Буду громко стонать — прикроешь мне рот рукой, — ещё увереннее заявляет Тсукико. Совсем не узнаёт себя, не верит, что способна на такое. — А если не поможет, заткнёшь меня поцелуем.       Мёрфи молча касается лба, ощущает нездоровый жар. Но всё, что она говорит, не из-за резко поднявшейся температуры. Не из-за того, чтобы использовать его в качестве целительного средства. Тсукико влюбляется, сама ещё пока не осознаёт, путается в ощущениях. Но то, что она его хочет прямо здесь и сейчас, — уже хорошо, даже слишком. Значит он ей нравится, значит он ей не противен. Как человек, но как Зверь…       — Прости, Тсукико, но сегодня я вынужден оставить тебя ни с чем.       — Ни с чем ты уже оставил меня во сне. Аж целых три раза, — вырывается у Тсукико — себя и свои бушующие эмоции она больше не контролирует.       — О, а сны у тебя обо мне весьма реалистичны, — хвастается Мёрфи. — Только вот довожу я дело до конца. Всегда. Неудовлетворённой у меня ещё никто не оставался.       — Я осталась.       — Это временно.       — Ждать больше не могу, — Тсукико сбрасывает с себя покрывало и тянется к Мёрфи: почти ухватила его за кожаный жилет и привлекла к себе. Приблизилась к нему так, как раньше себе ни к какому парню не позволяла приближаться. Между их лицами, между их губами осталось совсем немного расстояния, совсем…       — Ну же, — шепчет Тсукико прямо в губы, обдаёт горячим дыханием, а Мёрфи улыбается, глядя на неё. — Поцелуй меня.       И Мёрфи не мучает — делает это, только совсем не так, как Тсукико ожидает. Он нежно касается губами сначала одной щеки, прикрывая веки, и Тсукико чувствует, как тепло внутри неё, жаркое и ласковое, медленно разливается по венам, заставляет дышать ровно, а сердце биться — спокойно. В неё вдыхают новую, неизвестную ей ранее жизнь; светлые надежды и всеобъемлющую любовь, которой её многие обделяли. Мёрфи залечивает не только телесные раны, но и душевные, дарит умиротворение и блаженную истому. Радость, которую ощущала только в детстве: когда праздновали её дни рождения, дарили подарки и множество поцелуев и объятий. Радость от того, что семья всегда собиралась вместе, справляла праздники и отмечала успехи друг друга, и всё это было по-настоящему, а не оставшейся навечно застывшей картинкой на фотографии. Радость, когда папа был живой, всегда рядом. Мёрфи касается второй щеки так же мягко и невесомо, стирая губами солёные слёзы, слёзы безмерного счастья. И тело больше не ноет, душа больше не болит.       — Мёрфи, — выдыхает Тсукико ему в ухо, прикрывая подрагивающие веки. — Ты не чудовище. Ты самое прекрасное, что когда-либо случалось в моей жизни.