Мой ласковый и нежный Цербер

      Дни сочтены — Тсукико это ясно понимает, обманываться незачем. И Мёрфи многое недоговаривает, скрывает правду, что может навредить ей, глубоко ранить. Пусть уж лучше остаётся в неведении, чем терзается мыслями о скорой кончине. Ложь во благо, но во благо ли? Сама смерть нисколько не страшна, страшно её ожидание. Ведь наше воображение способно вырисовать в голове немыслимые муки, страдания, ни с чем не сравнимые. А на самом деле эти самые же муки придётся испытать только лишь при жизни. Находясь в сознании. А после смерти всё заканчивается. Все людские заботы перестают тяготить, больше не имеют никакого значения, превращаются в ничто. Как же всё-таки примитивна человеческая жизнь.       Сьюзан Свон не появляется в колледже уже несколько дней. Что с ней — никому не известно, даже её бойфренду Джей-Джею. Куда ни взгляни — повсюду скорбят, а умерших парней стараются поминать лишь добрым словом. Сильно стараются, очень. Везде, абсолютно везде их имена, фото, противные до невозможности лица. Как иронично, при жизни их недолюбливали, сторонились и смешивали с грязью, а сейчас чуть ли ни с пеной у рта оправдывают и оплакивают. Сплошное гнусное лицемерие.       Останки двух последних мертвецов полиция обнаруживает спустя неделю после внезапного исчезновения. Всё благодаря анонимному звонку, несложно догадаться, чьему. Чертовка прячется, поджимает со страху хвост и боится вынырнуть обратно наружу — сцапают, обглодают и выплюнут, как голову Сэмюеля Мура. От былой самоуверенности, напыщенности и высокомерия, не знающих границ, ничего не осталось. Так вот как подходит к концу история главной дрянной девчонки колледжа, какая жалость! Даже церемонию похорон пропускает, ничего себе.       Первым Тсукико замечает детектива Райдера в самом центре зала: он и его помощник Маршалл присоединяются ко всем остальным, присаживаются на скамью и принимаются наблюдать за присутствующими. Потенциальный преступник может находиться здесь, на церемонии похорон, прямо перед носом. Упустить такую возможность нельзя — он может легко выдать себя, сам того не зная. Но Тсукико не выдаст: она соучастница, и никто даже не предполагает, что она есть. Подозреваемые — одни мужчины, крепкие и обладающие невероятной силой, сравнимой разве что со звериной. Ну, или сам зверь, обладающий человеческим разумом, хорошо соображающий, избирательно подходящий к выбору жертвы. Несуразица какая-то. Кого ищут, сами не знают.       Сегодня похороны Адама Гилберта. Гроб закрытый. Тсукико знает, что пустой. Хоронить практически нечего. Рядом с Тсукико — Лиззи Стэн, довольно ухмыляется и не может ровно усидеть на месте. Кажется, и этот подонок сумел в своё время докопаться до неё и изрядно помучить. Либо достать младшего брата. Ведь Адам Гилберт торговал наркотой, предлагал подросткам попробовать, беря с них немалые деньги. Заставлял красть у родителей.       — Умирают все, кто заслужил, — жутко улыбаясь, произносит Лиззи. — Нисколько не жаль. Никого из них. Надеюсь, они долго мучились и умирали слишком, слишком медленно.       Тсукико молчит, делает вид, что не слышит. Зачем этой Лиззи, да и самой Тсукико, вздумалось сюда прийти? Почему больше половины людей из присутствующих здесь — те, кто ненавидит Адама всем сердцем? Ответ так прост: чтобы наконец возрадоваться. Удостовериться в том, что тот, кто не давал тебе покоя на протяжении нескольких лет, больше тебя не тронет. Его нет — с того света ещё никто не возвращался. А зная, что отныне тебя никто не потревожит, можно с облегчением выдохнуть.       Последний раз в церкви Тсукико была ещё в детстве, вместе с матерью. С тех пор много воды утекло, и Тсукико мало что помнит. Сейчас же, находясь здесь, она ощущает себя чужой, посторонней, явно лишней. Ей не хватает воздуха, нечто извне перекрывает доступ к кислороду и не даёт пошевелиться. Значит здесь ей не рады. Тсукико согрешила так, что не отмоется от содеянного ею никогда. Она та самая, кто связал себя с Дьяволом; та самая, кто убил Адама Гилберта и теперь безнаказанно присутствует на его похоронах в храме Божьем.       За трибуной появляется преподобный Уильям. Он громко начинает речь, воспевает Господа Бога, любовь к нему. Мачеха Адама не выражает никаких эмоций, смотрит куда-то вниз и тихо повторяет за преподобным. Кто-то плачет, кто-то в тишине слушает его и кивает. Может, даже и раскаивается, сожалеет обо всём, что сделал не так. Пошёл по неправильному пути, разочаровал близких и сделал больно родным. Действием, словом. Лиззи Стэн фыркает, не желая дальше слушать. А Тсукико… Тсукико чувствует, как подступает ком к горлу, как напрашиваются слёзы. Тсукико сопротивляется, душит в себе зарождающийся свет, но сдаётся — она начинает плакать, плакать навзрыд. Лиззи Стэн с презрением окидывает взглядом Тсукико и отворачивается, отодвигается от неё; замечает Тсукико и детектив Райдер, разделяющий её чувства и понимающе кивающий. И только Джей-Джей недоверчиво глядит на неё, наблюдает за ней сбоку и злится. Тсукико устраивает у всех на виду представление, приковывает к себе пристальное внимание, мнит себя раскаивающейся, ни к чему не причастной. Лживая сука.       Тсукико не понимает, что с ней происходит, пытается собраться и смотрит наверх, на красочною мозаику, сквозь которую пробиваются лучи. И видит его — сошедшего с небес ангела, с длинными светлыми волосами, ярко сияющими голубыми глазами, с огромными белоснежными крыльями. Он внимательно вглядывается в лицо, не скрывает интереса. Приближается к Тсукико будто в замедленной съёмке, подлетает ближе и пытается обхватить крыльями, скрыть в объятиях. И ангел почти делает это, но сразу же растворяется в воздухе и исчезает. Двери в церковь неожиданно распахиваются, и свечи начинают гаснуть одна за другой.       Дьявольщина. Само зло вступает на порог Божьего дома.       Неприятный холодок проходит по спинам каждого из присутствующих. Преподобный Уильям сразу же меняется в лице, но зачитывать молитву не останавливается. Шепотки проносятся по залу, нескоро прекращаются — все смотрят на прибывшего только что. Тсукико оборачивается вместе с остальными и видит среди присутствующих Мёрфи, присаживающего сзади, вдалеке ото всех.       По её щекам всё ещё текут слёзы. Вот именно такие называют предательскими, непрошенными. Она сразу же стирает их, стыдится и чувствует себя виноватой. Виноватой перед Мёрфи. Он ни на кого не смотрит, ему плевать на всех, кроме неё, но уж лучше бы не смотрел, чем так. В его угольно-чёрных глазах Тсукико встречает холод и презрение. И именно так он наказывает её.       — Мёрфи! Постой, — как только заканчивается церемония похорон, Тсукико выбегает из церкви, расталкивает толпящихся у входа, боясь не успеть его догнать. — Мёрфи!       Он останавливается не сразу, замедляет шаг, но лицом к ней не поворачивается.       — Мёрфи, — кричит она ему в спину. — Я готова пойти с тобой. С собой меня забери. Я вытерплю, я со всем справлюсь. Мне незачем попадать в рай, если там тебя со мной рядом не будет. Такой рай мне не нужен. Без тебя он мне не нужен!       Тсукико подходит к нему и хватает за руку. Сжимает ладонь очень сильно и хочет поднести к губам, но он не позволяет. Мёрфи, ничего не отвечая, переплетает их пальцы и уводит Тсукико от чужих глаз на задний двор.       — Совсем с ума сошла?! — злится Мёрфи, толкая Тсукико к стене. — Сама себя слышишь?       — Слышу! — голос Тсукико срывается. — И поверь мне, я знаю, чего хочу.       — Нет, не знаешь…       — Тебя я хочу, Мёрфи, — говорит она ему в губы, смотрит в глаза и часто дышит. — Я с тобой быть хочу. И, если надо, пожертвую всем, что у меня есть, только бы не потерять тебя.       — Глупости! Ты и понятия не имеешь, о чём говоришь! — огрызается Мёрфи, ударяет по стене рядом с головой Тсукико, разбивает костяшки в кровь и отворачивается, сжимая ладони в твёрдые кулаки. — Самое дорогое, что у тебя есть, это твоя семья. Это твоя жизнь, и цены ей нет. Тебе есть что терять, Тсукико. Опомнись.       — Нет, не уходи, — Тсукико подбегает к нему, обвивает руками со спины, прижимаясь всем телом. — Мёрфи, ты мне нужен, очень нужен! И плакала я вовсе не из-за смерти Адама Гилберта…       — Я знаю. Я разозлился не из-за этого, — будто читая мысли, признаётся Мёрфи, — а из-за Ди… Ангела.       — Ты его видел?       — Естественно, — отвечает он. — А ты не должна была. Людям он не смеет показываться. Он сделал это намеренно, показал тебе свой истинный лик и хотел образумить. Но… мне кажется, я просто приревновал. Ведь он способен дать тебе гораздо больше, чем я могу предложить.       — Свой выбор я уже сделала, — отвечает Тсукико и ещё крепче прижимает к себе Мёрфи.       — И он неправильный. Как же далеко я зашёл, во что втянул тебя. И остановиться не могу, — Мёрфи расцепляет руки, высвобождается из объятий и поворачивается к Тсукико. — Уходи. Уходи сейчас же.       — В чём дело, Мёрфи?       Впереди виднеются приближающиеся силуэты «бесславных ублюдков», а точнее — то, что от них осталось: Сьюзан Свон, потрёпанная и прихрамывающая, точно вскочила с постели, не расчесалась и выбежала из дома, в чём спала, Джей-Джей Браун, демонстративно бросающий наземь пиджак и надвигающийся словно ожившая скала, и худосочный Том Харрис — номер девять, скрывающий за спиной бейсбольную биту. Все трое в точности походят на остервенелых горожан, объявивших охоту на ведьм, а для полной картины не хватает лишь горящих факелов в руках и инквизиторов, дожидающихся очередной жертвы у позорного столба.       — Нет, я никуда не уйду, — понимая, к чему идёт дело, Тсукико возражает Мёрфи. — Даже не проси об этом.       — Послушай меня, пожалуйста…       — Вот! — Сьюзан перебивает Мёрфи, брызжа слюной. — Вот он! Клянусь, своими глазами видела, в какую тварь он обращается. Этот ублюдок — оборотень! Самый настоящий! Нет… я не спятила, совсем не спятила, нет.       — Сраные голубки, значит, — выплёвывает Джей-Джей, примеряет металлические кастеты и довольно любуется ими. — С тобой, Тсукико, шутки действительно плохи, но мы так просто не сдадимся. Да заткнись ты уже, Сьюзан… Раздражаешь, сука.       — А может, Сьюзан права, — говорит Том и принимается заодно рассматривать биту. — И, если она не врёт, мне нужно всего лишь разозлить оборотня, вывести из себя. Делов-то. Только так узнаем, Сьюзан в самом деле чокнулась или говорит правду.       — Тсукико, беги я тебе сказал. Сейчас же, — Мёрфи загораживает Тсукико собой, пытается донести до неё, что всё это плохо кончится и лучше не вмешиваться. И так уже впутала себя по самое не хочу.       — Нет, — перечит ему она, цепляется за его руку и не отступает. — Я с тобой до самого конца. Если уйду, не прощу себе этого. И, — Тсукико переходит на полушёпот, — ты нуждаешься в том, кто не даст тебе перекинуться в него. Я проконтролирую тебя, даю слово.       — Чего ждёте?! — орёт Сьюзан. — Быстрее, нападайте уже! Увидьте, что оно такое, увидьте наконец!       Первым замахивается Том, но молниеносная реакция спасает Мёрфи от удара: он хватает биту прямо у своей головы. Ему так и хочется разнести её в щепки, размозжить на виду у всех как человеческий череп. Но вовремя останавливается. Эти двое бестолковых мерзавцев и одна, как вне себя орущая, мерзавка, только и ждут его магического перевоплощения. Жаждут увидеть силу, разрушительную и ранее невиданную. Не дождутся. Он сбавляет обороты, сдерживает себя и просто отмахивается. Когда заносится кулак Джей-Джея, Тсукико отбивает его, пихает парня в живот и толкает на землю. Кастеты слетают с пальцев, теряются из виду, пачкаются в грязи. Старик Норайо не одобрил бы её действий, но старика Норайо сейчас здесь нет. А если и биться, то биться вместе. Мёрфи не разделяет запала Тсукико, но её уже не остановить. Пока она задерживает Джей-Джея и давит ногой его ладонь, краем глаза замечает, как Сьюзан тихо подкрадывается к Мёрфи и резко нападает сзади. Как же подло. Кидается на спину, визжит, пытается расцарапать лицо. В её пальцах что-то мелькает, поблёскивает. Тсукико внимательнее всматривается и ужасается. Складной перочинный ножик… О, нет.       Отвлёкшись всего на миг, Тсукико видит перед собой Джей-Джея, поднимающегося на ноги и попутно возвращающего себе кастеты. Он мерзко лыбится и со всей силы ударяет в бок. Тсукико падает на колени, разбивает их в кровь; еле слышно зовёт Мёрфи, предупреждает его о Сьюзан, но уже поздно…       Его избивают, жестоко, по-зверски. Сучка Сьюзан Свон добивается своего, сильно резанув Мёрфи по плечу. Он теряет бдительность тут же, но не сопротивляется и позволяет себя бить, сдерживает Зверя что есть мочи, так и пытающегося вырваться наружу, показаться во всей красе и перегрызть всем глотки. Абсолютно всем. Они… эти двое подонков так безжалостны, слишком бессердечны и жестоки. Прирождённые садисты, убийцы. Такими не становятся в одночасье, такими рождаются. Их ничего не сдерживает: ни чувство жалости, ни совесть, — и это страшно. Настолько, что Тсукико давится всхлипами, ползёт к Мёрфи очень медленно — рёбра сильно повреждены, если и вовсе не сломаны. Превозмогая нестерпимую боль, она отчаянно тянется к нему, и по руке бьют бейсбольной битой. Только сейчас она замечает, что бита шипастая, сделанная вручную. Ладонь продырявлена почти насквозь. Но Тсукико и это не останавливает: она добирается до Мёрфи и накрывает его собой, своим телом. Мёрфи хрипит, отхаркивается кровью и даже не замечает над собой Тсукико. Он почти что теряет сознание.       — Остановитесь! Остановитесь, сволочи, — сдавленно кричит Тсукико, ощущая телом летящие в Мёрфи удары. — Что он вам сделал?! Он тут ни при чём. Это всё я! Лучше меня бейте. Меня!       Но они и не собираются останавливаться, продолжают бить их, сыпля отборными ругательствами и при этом мерзко хохоча. Попасть в ад не страшно, куда страшнее попасться к ним в руки. Минуты затягиваются, кажутся целой вечностью, пока во дворе не появляется преподобный Уильям, не разнимает их и не гонит прочь. В глазах его неприкрытый ужас, а Тсукико одаривает его улыбкой, обнажая испачканные в крови зубы. Он помогает Тсукико и Мёрфи кое-как встать на ноги, предлагает помощь, но Тсукико отказывается, невнятно благодарит его. Перекидывает руку Мёрфи через своё плечо и принимается тащить его, побитого и изуродованного. Всё ещё слышит слова преподобного Уильяма, но разобрать их совсем не может. Голова раскалывается, вот-вот стошнит, но она не сдаётся. Еле волочит ногами, ищет путь к дороге и снова видит перед собой его. Ангела. Он словно наполняет её силой, ведёт за собой и покидает только когда они добираются до проезжей части. Тсукико садится в первое попавшееся такси, укладывает Мёрфи у себя на коленях и называет адрес Эдриана. Несколько раз, путаясь в важнейших деталях. С пятой попытки Тсукико это удаётся, и равнодушный таксист везёт их к названному месту.       — Они хотели его убить, — сокрушается Тсукико, вслух высказывая всю свою невыразимую боль, будто пытается пожаловаться кому-то, до кого-то достучаться, но не знает, до кого. — Убить на моих глазах! Слышите?! Как так можно! Как?!       Таксист смотрит в зеркальце заднего вида, отводит безучастный взгляд и по-прежнему молчит. Ему всё равно, он лишь надеется поскорее довезти их по указанному адресу и распрощаться. Впутываться в это ему не особо хочется, да и поддержать словом не горит желанием. Бесчувственный человек.       Мёрфи инстинктивно тянет руку куда-то наверх, хочет коснуться лица Тсукико и она позволяет, губами приникает к его ладони. Веки дрожат, дыхания почти не слышно. Тсукико его теряет, и свыкнуться с этой мыслью не может. Они не имеют права отнять его у неё вот так, вырвать прямо из рук, нет… Ничего, скоро всё закончится. Они все умрут, все до единого. Как и обещал Мёрфи. Как она и обещала Сьюзан Свон.       Дома никого. Тсукико падает вместе с Мёрфи прямо у порога, зовёт на помощь, но никто не отзывается. Ни Эдриана, ни его матери, ни кого-нибудь ещё. Так странно: дом ведь как-никак принадлежит Эдриану, а он практически всё время отсутствует. Тсукико еле добирается до дивана, помогает Мёрфи лечь, а сама плетётся к шкафчикам на кухне, разыскивает аптечку. Ей удаётся, хоть и не с первого раза. В затуманенной голове проносится фраза из какого-то старого фильма: «Раны на оборотнях, несовместимые с жизнью, быстро затягиваются. Но убить его всё равно возможно. Они, как и люди, не бессмертны». Но Мёрфи не какой-нибудь там оборотень. Он куда могущественнее и сильнее любого из них, если они и вправду существуют. Но сейчас Мёрфи — человек, и неизвестно, на что способно его тело и как много может вытерпеть. Тсукико опускается на колени у дивана, стягивает с верхнюю одежду, бросает на пол. Ворсистый ковёр снова пропитывается кровью.       — Тсукико, — едва дыша, Мёрфи находит в себе силы позвать её, — воды, только воды. Больше ничего… не нужно.       Тсукико заканчивает обрабатывать его раны и дрожащими руками подносит к сухим потрескавшимся губам стакан с водой. Аккуратно приподнимает Мёрфи за голову и поит. Тсукико всё ещё чувствует, как ноют рёбра, как повреждённое побоями тело невозможно болит, но её это нисколько не заботит. Если и суждено Тсукико умереть именно так, то лучше напоследок она успеет сделать хоть что-то хорошее. Спасёт кому-то жизнь и только после уйдёт на покой.       — Ты в безопасности, Мёрфи, — тихо говорит она ему, мягко поглаживая лоб. — Я тебя спасла, а ты гнал меня прочь. Дурак.       Мёрфи неожиданно хватает Тсукико за запястье и кладёт обезображенную ладонь себе на грудь, начинающую высоко вздыматься. Его раны затягиваются, рубцы сразу же светлеют и от них ничего не остаётся. Невероятно! Он улыбается, не приоткрывая век, знает, какое впечатление производит на Тсукико. Прямо здесь и сейчас. Она непонимающе хлопает глазами, хочет что-то сказать, но слов подобрать не может. Да и излишни они.       — Думала, умру, красавица? — Мёрфи приходит в себя мгновенно, кожа на лице приобретает здоровый вид, дыхание выравнивается. Он слегка присаживается, облокачивается спиной на взбитые подушки. — Кто о ком заботится, я тебе сейчас наглядно покажу. Садись сюда, Тсукико.       — Я так испугалась, что могу потерять тебя, — полушёпотом произносит она, встаёт с колен и присаживается рядом. — Как же я жить без тебя буду, чёрт возьми?       — Ты меня никогда не потеряешь, Тсукико.       Мёрфи больше не медлит, да и стоит ли? Касается ладони осторожно, смотрит прямо в глаза, неотрывно и так красноречиво, что дыхание перехватывает. Целует кончики пальцев. Один за другим, и тело медленно восстанавливается, залечивается. Тсукико тяжело выдыхает, боится сомкнуть веки и упустить каждое изменение в его лице. Ведь каждое его выражение говорит громче слов; каждый поцелуй заставляет содрогаться, теряться в ощущениях, таких головокружительных и волшебных. Тсукико никак не покидает чувство, что эта близость между ними, невероятно волнующая и прекрасная, — последняя. Больше этого не повторится, ведь так суждено и вмешаться в судьбу невозможно. Повернуть время вспять — тоже. Все особенные моменты имеют свойство становиться воспоминаниями, и эти же воспоминания Тсукико и Мёрфи заберут с собой.       Мёрфи укладывает Тсукико на диван, устраивает на подушках. Она полна решимости, хочет его слишком сильно, как никогда прежде. Он всё понимает по глазам, ему и не нужно спрашивать согласия. Тсукико согласна на всё, она доверяет ему и позволяет делать с собой, что только ему захочется. Мёрфи нависает над ней и переплетает их пальцы, умело заносит руки над её же головой. Наклоняется ближе, практически касается своими губами её, но… застывает всего на мгновение. Сердце Тсукико в этот же миг готово вырваться из грудной клетки; она вот-вот сорвётся и возьмёт инициативу в свои руки, но прекрасно знает, что проиграет ему. Сейчас Мёрфи — главный, подчиняющий себе. И Тсукико принимает это.       Мёрфи хмыкает, будто знает, о чём думает она и целует в шею, в самую уязвимую, чувствительную точку. В самое слабое место. Его длинные пальцы, не украшенные ничем, ещё сильнее сжимают пальцы Тсукико, и Тсукико вся напрягается, расслабиться не может, превращается в один сплошной оголённый нерв. Он принимается вылизывать шею, посасывать, не оставляет ни одного участка кожи без внимания и доводит Тсукико до отчаянного состояния. Ей трудно дышится, жар сладко растекается по всему телу, и Мёрфи пользуется моментом, прочно упираясь коленом между ног. Слегка трёт, и Тсукико выгибается навстречу, что-то шепчет несвязное ему на ухо и зажимает колено, сама начинает ласкаться. Усердно, настойчиво.       Мёрфи отстраняется, выглядит как довольный кот и избавляет Тсукико от всего ненужного на ней. Сам же очень ловко расправляется с пряжкой ремня, снимает джинсы и предстаёт во всей красе. Как же он дьявольски хорош собой, такая красота нереальна, невозможна… Касаться его непозволительно, ведь именно так выглядит истинный грех, соблазняющий и срывающий тормоза. Тсукико облизывает пересохшие губы, тянется к нему и упирается ладонями в татуированную, восхитительную грудь. Он жадно целует в губы, отрывается от них и, не давая опомниться, спускается ниже, к обнажённой груди. Как только его ладони начинают оглаживать её, а губы — покрывать кожу влажными поцелуями, Тсукико вздрагивает, выгибается и жмётся к его телу. Он посасывает чувствительные горошины сосков, несильно, но требовательно. Достаточно, чтобы свести с ума Тсукико, беспомощно впивающуюся ноготками в крепкие плечи.       Ещё ниже, и ещё… Она стонет от удовольствия, пальцами зарывается в его чёрные волосы, и Мёрфи упивается её стонами, касается языком пульсирующей возбуждением промежности, посасывает губы и вновь возвращается к чувствительной точке, пододвигая бёдра ближе. Он слишком увлекается, вылизывает искусно и тщательно, делает это так, чтобы Тсукико и вздумать не посмела, что кто-то может лучше него. Ей и не надо другого, ей нужен только Мёрфи. Весь, целиком, прямо сейчас. Тсукико цепляется за широкие плечи словно за спасательный круг, а Мёрфи продолжает доводить до грани, смотрит исподлобья слишком вызывающе и ласкает интенсивнее. Размазывает естественную смазку по губам, облизывает пальцы и касается ими промежности. Тсукико видит это, хочет насадиться на них, схватить его руку и довести себя до разрядки самостоятельно. От одной только мысли об этом голова идёт кругом. Тсукико совсем мокрая и горячая, податливая и покорно всю себя отдающая. И Мёрфи наслаждается ей, не забывает оглаживать грудь, несильно жать набухшие соски и вынуждает сдаться в плен поглощающим её эмоциям и ощущениям. Вынуждает давиться воздухом и стонать ужасно несдержанно, жалобно.       — Громче, Тсукико, громче!       И она вскрикивает, хватаясь за его крепкие руки, сжимающие грудь. Как бы ни хотелось оттянуть этот сладкий, упоительный момент, она кончает очень быстро и… одним только взглядом приближает Мёрфи обратно к себе, призывно раздвигая ноги ещё шире.       — Мало, — шепчет Тсукико, — слишком мало. Хочу ощутить тебя в себе. Пожалуйста, Мёрфи. Мне нужно ещё.       — А теперь будь тише, ненасытная моя, — облизывая собственные губы, говорит он и целует.       Его сильные руки приподнимают Тсукико, хватает одного ловкого движения — и Мёрфи уже внутри. Он нехотя разрывает поцелуй, не подаётся вперёд, ощущает тесноту и жар и кайфует с этого. Тсукико отдаётся во власть инстинктам: несмотря на лёгкий дискомфорт и потрясение, она умоляет сжалиться над ней, просит начать двигаться. Медленно, томно, чтобы растянуть удовольствие как можно подольше. Для себя и для него. Слишком жарко и слишком душно, но Мёрфи оттягивает момент, нагло смотрит прямо в глаза и не смеет оторваться. Он часто дышит, лоб покрыт испариной, и чувственные губы в трёх сантиметрах от приоткрытых губ Тсукико. Капли пота стекают ей на лицо, шею, и она целует первой, целует охотно и очень жарко, долго. Как же он сладок, хочется расцеловать его везде, оказаться сверху и самой добить оргазмами. Но Мёрфи не позволяет, не в этот раз. Он рычит, больше не может сдерживаться — хватает Тсукико за волосы и начинает двигаться в ней. Медленно, глубоко, позволяя Тсукико подстроиться под ритм, чтобы двигаться с ним синхронно, в унисон. Обалденное ощущение срывает башню напрочь, одурманивает куда мощнее любого тяжёлого наркотика. Он ловко меняет позицию, держит Тсукико за талию, крепко и не отпуская, вслушивается в срывающиеся с губ сладкие стоны, запоминает, как звучит его имя, слетающее с её уст. Тсукико держится за край дивана, другой рукой касается груди Мёрфи, его рельефного торса, пальцами вырисовывая татуировки. Даже в таком положении успевает поигрывать, одаривать счастливой улыбкой и заодно сжимать его внутри себя.       Мёрфи ускоряет движения, встречает одобрение в глазах Тсукико и настойчиво вбивается своими бёдрами в её. Он проникает глубже, резче, быстрее, не вынимая. Стоны становятся ещё более несдержанными, жалобными. Дышать трудно, сердце колотится как сумасшедшее, и Мёрфи смеётся. Да, Тсукико не кажется — он смеётся и доводит её и себя до умопомрачительного завершения. Он не замедляется, прислоняется своим лбом ко лбу Тсукико и так же, как и она, вбирает побольше воздуха в лёгкие и тяжело выдыхает, хрипло постанывает. Кусает губы и сплетает языки. Она громко стонет через поцелуй, знает, как выглядит сейчас перед ним и как будет стыдно после. Глаза Мёрфи полны чем-то диким, животным; передают столько неизведанного и непонятного, и Тсукико совсем забывается, сливается с Мёрфи в единое целое.       Она кончает снова, встречает вместе с ним настолько яркий и красочный оргазм, что перед глазами всё мельтешит, расплывается. Это впервые, чтобы так остро и феерично. У Тсукико так точно, и, пока она ещё не совсем пришла в себя, ей становится неприятно от одной только мысли, что Мёрфи уже делал такое с кем-то. Она ревнует, неистово ревнует и не отпускает из объятий, снова впиваясь в губы Мёрфи.       — Мёрфи, — прикрывая веки, говорит ему Тсукико, — это было… Боже, это было волшебно.       — Бога здесь нет, принцесса, — произносит он в ответ. — Здесь только я и ты. Как ты?       — Я... я хочу ещё.       — Тебе всё ещё недостаточно? — смеётся Мёрфи и возвышается над ней. — Не ожидал от тебя такого.       — Всегда будет недостаточно, — признаётся она, с избытком переполняемая эмоциями. — Ты моя первая и последняя любовь. Слышишь? На всю жизнь, до конца моих дней. Клянусь, большего мне и не надо.       — Тсукико… — Мёрфи запинается, но всего лишь на мгновение. — Это только начало. У нас с тобой впереди ещё много времени. Я обещаю.       И обещания своего он не сдерживает.