Music: Скриптонит — Положение (минус)
Непреодолимое желание курить нервирует так же сильно, как и невозможность перестать смотреть на разворачивающуюся перед глазами картину. Юнги сдаётся почти сразу, стоит Чимину пропасть из вида в гуще толпы вместе со своим раздражающе наглым знакомым. Отставляя почти пустой стакан, Мин покидает VIP-комнату, не ища себе оправданий зачем делает это. Остатки разумности и сдержанности поглощает беспокойство, которое он не скрывает, и которое так бесит Чимина. Логика с ехидством, присущим самому Юнги, напоминает, что плевать хотел и Пак, и все его ухажёры на волнения какого-то там мужика, что не умеет себя, видимо, держать в руках. Но Мин тушит об неё мысленно сигарету, которую до чёртиков хочет выкурить немедленно. Яркие розовые волосы выделяются в толпе людей. Но гораздо ярче сияет сам Пак. Он кружит в танце, энергично двигается, будто парит над всеми. Мин наблюдает за ним некоторое время, не ощущая угрызений совести. Он ведь уже делал так. Эта мысль проносится в голове, озаряет вспышкой прозрения, вводит в ступор. Сколько лет ты потратил на то, чтобы смотреть вот так, со стороны, Юнги? Давно ли прекратил? И на долго ли тебя хватило? Эта розовая сахарная вата — твоя непреодолимая зависимость, лекарство от которой так и не смог найти. Этот сладкий мальчик давно не твой, но ты всё ещё помнишь его вкус, как единственно любимое. Ни один заменитель не сработал. Посмотри, где ты теперь? Всё там же, в стороне. Странные мысли тяжёлыми булыжниками ворочаются в голове, мешая концентрировать внимание. Перед глазами всё плывёт, погружая в события прошлого. Когда он выныривает оттуда, жадно хватая ртом воздух, будто едва не захлебнулся, понимает, что потерял из вида свой объект наблюдения. Звонок, отдающий вибрацией в кармане, окончательно сбивает с толку. Он не может объяснить Гуку, что ощущает прямо сейчас непреодолимую тревогу. Он должен найти Чимина. Сбрасывает звонок коротким отказом, без объяснений, знает, друг поймёт. И кидается на поиски.***
Наслаждение музыкой и танцами меркнет из-за утомлённости от чрезмерно навязчивого внимания. Напористые объятия, откровенные, достаточно интимные прикосновения — всё вызывает отторжение. Чимин ловко уклоняется, паря в танце, но всё сильнее ощущает небезопасность. Тело само уворачивается от каждого настойчивого притягивания ближе к чужому. Мозг врывается в эту затянувшуюся игру внезапным напоминанием: не сам ли ты хотел этого? Пока тонул в истерике от поцелуя, разодравшего тебя в клочья, не ты ли решил, что пора уже выдать допуск к своему телу кому-то такому, желающему тебя до одури? Так в чём дело? Может, хватит бегать от этого? И Пак сдаётся. Застывает, тяжело дыша, восстанавливая дыхание после энергичных танцев и изнурительных побегов. Позволяет себя увести с танцпола. Внутри всё ещё борется что-то, мешает отключиться полностью и доверительно отдаться жаждущему его мужчине. Когда Шихён припечатывает его к стене, он неуклюже стукается затылком, шипит от боли, а не от всепоглощающей страсти. Красивое лицо нависает над ним, хищно улыбаясь. Пак смущённо прикусывает губу. Пытается расслабиться, пока чужие ладони с особым интересом опускаются к его ягодицам, неприятно сильно сжимая. — Ох, полегче, — шепчет Пак, ёрзая, чтобы найти более удобное положение. Его просьбу не слышат или игнорируют, жадно покрывая поцелуями скулы, шею. Проходящие мимо люди кидают заинтересованные взгляды, никак не способствуя улучшению обстановки. Прикрывая глаза, Чимин ведёт мысленный строгий диалог сам с собой, коря за непонятно откуда взявшуюся скованность, стеснение. Это возраст влияет? Или долгое отсутствие интимной близости? Копошась в собственных разрозненных мыслях, он разочарованно вздыхает, так и не справившись. Никакого возбуждения ни от поцелуев, ни от скользящих по его телу рук. Ничего, кроме неуютности. — Остановись, — мягко просит Пак. — К тебе или ко мне? — неверно понимает просьбу Шихён. Он ведёт пальцем по приоткрытым губам, не зная, что мужчина перед ним едва справляется с желанием отвернуться. Ему неприятно. — Прости, — выражение лица Чимина виновато-извиняющееся. — Не понял? — взгляд мужчины опасно темнеет. — Дело не в тебе. Сегодня был очень сложный день, я чувствую себя нехорошо… — Блять, — ладонь страстного ухажёра врезается совсем рядом с застывшей пассией. — Не надо лить мне эту чушь. Мы не первый день знакомы. Снова решил меня кинуть? Шихён смотрит зло. — Знаешь, когда ты написал сегодня, я не хотел отвечать. Серьёзно. Каждый раз, когда мы виделись, ты чётко давал понять — продолжения не будет. Но ты был так настойчив в этот раз. Мне пришлось отменить все планы и приехать за тобой в эту скучную дыру с пафосными золотыми иностранцами. К тому же терпеть выходки такого же идиота, как я, который повёлся на твою симпатичную мордашку. Ты одурачил двух мужчин, наигрался, а теперь просто хочешь свалить? Поступая так, ты должен понимать последствия! — новый виток ярости выливается очередным ударом. Очень близко. Невидящим взглядом уставившись прямо перед собой, Пак ощущает себя окаменевшим, не может управлять собственным телом. Слышит медленно нарастающий гул в ушах, перебивающий грубо звучащие обвинения в его адрес. Именно в этот момент Чимин кристально ясно осознаёт реальную причину отсутствия в его жизни нормальных отношений вот уже пять лет. Да, это долго, но у него не было времени разбираться в истинных мотивах избегания. Он слишком сильно устал от того, что все пытались его подчинить, отмахивались от его мнения и чувств, командовали им и решали всё за него так, словно он игрушка. Нет, он не чувствовал в этом заботы. Он в этом видел лишь давление. Выбирая между душащими чужими ограничениями и одиночным заточением в золотой клетке, выстроенной собственноручно, — он выбрал второе. У него есть загруженность работой, хороший доход и бесконечные планки, цели. Прямо сейчас он понимает, что не жалеет об этом. Ведь никто больше не имеет права замахиваться на него. Ни физически, ни словесно. — Прости, Шихён. Мне правда жаль, — едва выговаривает Пак бесцветным голосом. Да, ему жаль, что не смог вызвать в этом красивом, настойчивом мужчине ничего, кроме одноразовых желаний в отношении себя. Что спутал неоднократные согласия на встречи с заинтересованностью друг в друге, игнорируя истинную причину. Единственная цель Шихёна была откровенно продемонстрирована ещё при первой их встрече, но Чимин предпочёл собственные надежды, что ему это подходит. — Что ты заладил своё прости? — взгляд полон ярости. — Объясни, зачем ты это делаешь? — нависает ближе, явно не собираясь отпускать добычу. — Хэй, полегче, — голос, вклинивающийся в неприятный диалог, заставляет обернуться лишь не справляющегося с раненым самолюбием мужчину. Чимин упорно смотрит прямо перед собой, пытаясь выпутаться из сотни разрозненных мыслей. Они жгут унижением — «это всё, чего ты достоин». Разрывают шире могильную пустоту на месте открытого когда-то сердца — «ты вызываешь лишь сексуальное влечение, желание пользоваться твоим телом, но сам ты никому неинтересен». Выкорчёвывают остатки надежд «любовь приносит лишь боль и страдания, хватит лелеять глупости об этом». Не слыша и не видя ничего вокруг, Пак даже не понимает, каким образом перед ним вдруг вместо перекошенного яростью лица отвергнутого ухажёра — Юнги. — Ты в порядке? — Мин обеспокоенно рассматривает не двигающегося с места Чимина. — Да, — голос тихий. Тишина его голоса соответствует внутреннему состоянию. Он резко протрезвел и ощутил всю полноту усталости, навалившейся за эти дни. Чрезмерная эмоциональность, раскачивающая в последнее время штормовыми волнами, наконец, отступила. После неё — штиль, опустошение и внутреннее разрушение. Обломки искусного вранья самому себе и другим. Покорёженные прутья той самой клетки, в которую добровольно себя заточил. Вырванные с корнем неактуальные желания. Теперь надо время, чтобы разобраться с этим, понять кем стал и чего на самом деле хочет. Придётся наводить порядок или так и жить в этом мусоре. — Идём. Тебе нужен свежий воздух. Юнги бережно, но уверенно смыкает пальцы вокруг запястья Чимина, тянет за собой. То и дело оборачиваясь, он проверяет, может ли Пак идти сам. Тот не сопротивляется, позволяет вывести себя на улицу. Отдалённо для себя подмечает, как тепло в месте соприкосновения их рук, что контрастом на фоне холодного озноба после случившегося. Лишь покинув клуб, Пак может вздохнуть полной грудью. Пальцы Юнги всё ещё окольцовывают его запястье, он смотрит на это с лёгкой грустью, но осторожно высвобождает. Без резких движений, без злости. Его отпускают. Вместе с этим простым жестом словно все силы покинули. Опираясь о стену здания, смыкает потяжелевшие веки. Мечтает телепортироваться домой, в кровать, где всегда один, и не сбежать от холода даже под тёплыми пледами. — Здесь нельзя курить, — грубый голос резкой тональностью выбивает из состояния дрёмы, вынуждая открыть глаза. — Прошу прощения, — недовольно отзывается Мин, раздражённо пихая смятую пачку обратно в карман брюк. Чимин из-под полуприкрытых век наблюдает, ощущая то нестерпимое желание Юнги сунуть фильтр между искажённых недовольством губ и задымить. Почему-то это вызывает улыбку. Не от радости, скорее, от узнавания — что-то неизменно даже за столько лет. — Давай выйдем. Я не хочу возвращаться, — Пак отталкивается, чтобы выйти за пределы территории модного заведения. — Как скажешь, — Мин очень близко, словно страхует, волнуется, что Чимин не сможет идти сам. Вежливо прощаясь с охраной, Пак выныривает в полумрак едва освещённой улицы, неспешно двигаясь в рандомно выбранную сторону. — Тебя подвезти домой? Юнги останавливается лишь для того, чтобы осветить пламенем зажигалки лицо, втянуть глубоко, раскуривая никотиновую отраву, и устремляется следом, стараясь держаться поблизости, но не нарушать личное пространство. — Не надо. Меня подвезут, — негромко отвечает Чимин. — Он? — в голосе едва уловимое напряжение. Мерещится даже злость. Пак останавливается, неспешно разворачивается, впивается взглядом в серьёзное лицо. Он не может понять этого человека. Сигаретный дым извивается, струится вверх, приковывая взгляд. Так сильно хотел курить, а теперь тратит первую за вечер сигарету на то, чтобы она обжигала его пальцы, делая кожу горькой. Чимин хотел бы знать, почему помнит этот вкус. Помнит, как прокуренные пальцы Юнги касались его языка, дразня, поглаживая, пока Чимин их развратно обхватывал губами и посасывал. Помнит хриплый голос, которым Мин шептал сладкие обещания, которые непременно потом исполнялись. Низ живота тянет греховным возбуждением, манящим послать все доводы и рассудок, наброситься голодным поцелуем и безмолвно просить стереть гадкие моменты этого вечера. — А что? Может ты? — стервозные нотки в голосе от отчаяния. Повышает громкость, чтобы достучаться не до Юнги, до себя. — Напомню, ты добровольно отказался от этой привилегии. Вместо ответных колкостей, обвинений, даже вместо того, чтобы просто послать, на что имеет, по сути, право, Мин вдруг устало трёт глаза свободной рукой, откидывает так и не докуренную сигарету в урну, и с едва слышимой тоской, что умело прикрыта уверенностью и сочувствием, оглушает: — Чимин, прости меня. То, что произошло вчера… — запинается, вздыхает, ерошит волосы. — Я не должен был. Прости меня. Пожалуйста. Не сдержался. Не сдержался. Пак смакует эти слова, катает на языке, примеряет, как сильно они застрянут у него в горле. Такое нелепое оправдание. Ничего не значащее. Не сдержался и сорвал цветок. Не сдержался и переел сладкого. Не сдержался и сделал что-то, что не должен был. Что-то запретное, вредное, неправильное. Это ощущение вечной неправильности, неподходящести преследует Чимина всю жизнь. Он никому не подходит. Даже Шихён обвинил его в игре. Почему все постоянно видят в нём фальш? Если он сдерживает свои эмоции — играет. Если проявляет открыто — тоже играет. Перебарывает смущение — распутный. Честно говорит о дискомфорте, о желании притормозить — кидалово, ханжа. Все попытки узнать кого-то получше, подпустить ближе неизменно рано или поздно разбиваются об стену зажатости, страха повторения боли. Люди навешивают на него ярлыки, сами разочаровываются в своих же домыслах, не пытаясь узнать его настоящего. Чимин в целом привык, но именно сегодня ощущает тотальную усталость от всего этого. — Я тебя прощаю. Это всё? — нет сил и желания говорить. Пристально рассматривая с виду спокойного, а по ощущениям обесточенного, потерянного мужчину, Мин не может избавиться от картины произошедшего, что маячит перед глазами, мешает приструнить не утихшую тревогу. Когда он увидел кулак, занесённый похотливым животным над хрупким, открыто, доверчиво смотрящим на него котёнком, его котёнком, едва не оторвал эту конечность. Сам не знает, как сдержался. От того, что Чимин даже не предпринял попытку защитить себя — болью выстрелило прямо в сердце. Перехватил занесённый кулак, оттолкнул. Понятным матерным объяснил доходчиво, так, что у Шихёна или как его там, сомнений не осталось — лезть на рожон не надо. И теперь дышит коротко, нервно, смотрит на взрослого, красивого, но так и не защищённого, когда-то его, котёнка. — Как ты можешь ему позволить и дальше находиться с тобой рядом? — Мне снова надо напомнить, что тебя это не касается? Может, люблю его? Тебе что до этого? — Пак равнодушно пожимает плечами, скрещивает руки на груди. — Не смей. Не смей терпеть, когда на тебя поднимают руку, — тихо, отчётливо. Тщательно выговаривая каждое слово. Глядя прямо в глаза. От этого голоса, этого взгляда и всей серьёзности, с которой произнесены простые для понимания истины — пробирает дрожь. Чимин едва выдерживает этот напор, незаметно ёжась, сжимает губы упрямо. Юнги прячет руки в карманы брюк, отворачивается и уходит в противоположном направлении. Глядя вслед удаляющемуся стремительно мужчине, Пак внезапно улыбается. Да, от него все уходят. Он в курсе. Эта улыбка — обречённость, насмешка над собой, заплатка на месте накатывающей волнами истерики, в пучину которой не хочет падать, пока не дома. Содрогаясь то ли от холода, то ли ощущения одиночества, Чимин отворачивается, больше не в силах смотреть. Ты же хотел, чтобы вы больше не виделись? Теперь только работа. Ознаменуй этот вечер последним для слёз, дай им полную волю и закрой эту случайную страницу, этот короткий бессмысленный рассказ. Непослушными пальцами он достаёт из кармана телефон, чтобы напечатать сообщение Тэхёну. Дожидаясь ответа, гипнотизирует яркий экран, будто прося у смартфона подзарядки для себя, чтобы продержаться ещё немного. Получая ответ, с облегчением вздыхает и убирает гаджет обратно. Мысли в голове ворочаются вяло, неуклюже. У них тоже нет сил, как и у самого Пака. Он не слышит, но чувствует шаги. Сердцебиение ускоряется, подгоняет инстинктивные страхи, заставляя обернуться. Перед ним снова Юнги. Приближается так же быстро, как уходил минутами ранее. У него в руках букет. Охапка белых тюльпанов. Их так много, что не сосчитать быстро. Ошарашенно разглядывая цветы, Чимин не понимает, как реагировать. Стоит молча, с широко распахнутыми глазами. Сон? — Прости меня, — Мин останавливается очень близко, взглядом скользит по удивлённому, но такому красивому, родному лицу. Он бы хотел прикоснуться. Простое слово, но так редко произносимое искренне. Просить прощения, как и прощать — сложно. За этот вечер Юнги произнёс его столько раз, и каждый — всей душой, сердцем. Будто он просил не только за вчерашний поцелуй, которым сорвал остатки сдержанности, подтолкнул к обрыву шаткую эмоциональность. Юнги в эти извинения вкладывал больше, чем готов произнести вслух. Но всё, что он хочет — чтобы Чимин почувствовал. Наблюдая за медленно расцветающим как бутон, мужчиной, за его скромной улыбкой, которую он прячет поскорее среди цветов, втягивая едва уловимый аромат, Мин жалеет, что не дарил их ему чаще, когда имел на это право. Тогда не было возможности, не хватало денег. Теперь нет возможности, потому что они не вместе, они друг другу никто. Мысли спотыкаются, выталкивая вперёд неожиданную: а появились бы эти возможности, останься они вместе? Он был готов на всё, ради Чимина. Но пока они были вместе, ничего не получалось. Пак страдал из-за него, и каждая его скрытая эмоция боли отзывалась в душе Юнги ненавистью к самому себе. — Почему именно белые тюльпаны? — тихо спрашивает Пак. Да, они оба осведомлены о значении этих цветов. Белые цветы — символ нежности, искренности. А белые тюльпаны — признание в серьёзных чувствах. Их дарят в знак настоящей любви. Иронично, они об этом говорили в тот вечер, когда букет чужого человека разрушал их неустойчивые отношения. Помнит ли об этом Чимин? Юнги, как не в себе, орал, что розовые розы — символ эмоций, которые легко пройдут, мимолётность. Обвинял, что Мингю так намекает на кратковременную взаимовыгодную связь. А Чимин в этом всём слышал не про цветы, а про недоверие. Его любимый человек не верит, что он не предал бы его, не поступил бы с ним так. Многое из сказанного тогда стёрлось, осталась притуплённая боль, ноющая лишь если задеть старые раны.Flashback
— Я принёс красную розу, как символ нашей страсти, которую хотел бы сберечь. Как символ будущего очага, которым хотел бы согревать тебя в нашем доме. В нашем с тобой доме, Чимин. У меня нет денег на огромные корзины, обилие цветов, роскошные сорта. Но моя единственная роза была шагом к белым тюльпанам, — севшим от громких криков голосом. — При чём здесь тюльпаны? — застланные слезами глаза смотрят недоумённо. Юнги над ним издевается? — Белые тюльпаны — признание в серьёзных, глубоких, искренних чувствах. Это символ нежной заботы, чистоты в намерениях. На языке цветов это то самое «долго и счастливо», когда уверен и непоколебим в этой вере. Такое нельзя выразить словами, можно лишь прийти к такой высоте чувств. И до встречи с тобой я не понимал, о чём эти белые тюльпаны говорят, — с болью в голосе. Ведь лучше бы так и не понимал. Ибо ощущение потери только-только найденного, несравнимого ни с чем — причиняет нестерпимую, жгучую боль. И кто бы мог подумать, что такой неотёсанный простак знает настолько красивый язык, будучи несведущим в языках иностранных. Юнги и сам никогда не подозревал, что романтичность его натуры будет вскрыта ярким парнишкой. В цветочном магазине, где он подрабатывал, пожилая хозяйка обучила его этим выдумкам, как он тогда считал, не подозревая, что пригодится. Понадобилось не так много времени доброй женщине, чтобы оттаять глыбу льда вокруг тогда ещё юного сердца, посадить там семена любви к цветам, романтичности. Её смерть Юнги переживал, как глубочайшее горе.End Flashback
Мимолётное воспоминание отражается узнаванием в глазах обоих, но ни один не уверен, что это так. Юнги мог бы озвучить ответ на заданный вопрос. Но прячет его то ли ради Чимина, прикрываясь ощущением, что тот не готов, то ли ради себя, игнорируя то, что и сам не готов услышать ответ на это признание. Ему хочется коснуться нежной щеки, провести, к губам, поцеловать. Но он лишь молча рассматривает траекторию, так и не реализованную касаниями. — Ты точно доберешься до дома в безопасности? — вопросом на вопрос. — Да, — мягко кивает Пак. — Тэхён уже выходит. Мы поедем вместе. — Хорошо. Могу я попросить тебя? — говорит осторожно. Не уверен, что имеет право даже озвучить подобное. — Просто напиши, когда будешь дома. Хоть пустое сообщение. Это будет означать, что ты в порядке и в безопасности. Пожалуйста? — просит, не приказывает, не принуждает. — Я постараюсь, — уклончиво отвечает Пак. — Спасибо. Доброй ночи, Чимин. Они смотрят друг другу в глаза ещё некоторое время. Чимин крепче прижимает к себе тюльпаны. Сердце гулко барахтается от разнообразия испытываемых чувств. Ощущая приближающийся конец собственного самообладания, едва справляясь с желанием поцеловать, уткнуться носом в тёплую шею, потереться ласковым котёнком, Пак шепчет отчётливо, не скрывая нотки нарастающей паники: — Иди. Пожалуйста. Правильно ли Мин его понял или нет, ощутил ли нестерпимое желание или поверил, что гонят, но он послушно разворачивается и уходит. Не торопится, но и не оборачивается. И Юнги никогда не расскажет, что был неподалёку до тех пор, пока не убедился, что его хрупкий, ранимый мальчик в надёжных руках друга. Не расскажет, что даже сигарета не спасла от обилия эмоций, которые испытывал, глядя, как тепло улыбается, зарывается носом в букет, смаргивает слёзы Чимин. И лишь для себя сохранит в памяти то чувство небывалого облегчения, которое испытал, услышав, что его котёнок ждёт Тэхёна, а не того ублюдка.***
В номере горит свет. Не сказать, что это неожиданно. Юнги хоть и отвык от присутствия кого-то рядом, но помнит, что Чонгук — ночной житель. — Не спишь? — он заглядывает в приоткрытую дверь комнаты. — Ещё нет, — Гук сгорбился над столом, чем-то сосредоточенно занят. — Поговорим? — Мин проходит внутрь, не спрашивая разрешения, усаживается на кровать, осматривается. — О том, что нам предстоит работать с людьми, которые превращают нас из взрослых самодостаточных мужиков в оголённые провода времён пубертата? — бормочет Чон. — О том, что у нас много работы и слишком много эмоций. Это плохо сочетаемо, — вздыхает Юнги. О чувствах они говорят редко. Только когда не справляются окончательно или пьяны в стельку. Обычно, оба эти критерия совпадают. — Проходи, присаживайся. А, ты уже, — иронизирует Чонгук, не отвлекаясь от планшета с натянутым холстом, по которому уверенно чёркает карандашом. — Уже делаешь наброски? — удивлённо кивает Мин в сторону художественных принадлежностей. — Не совсем. Выплёскиваю на бумагу то, что мешает уснуть, — нехотя отвечает Чон. Он не любит делиться тем, что рисует, пока не закончит. — Этот денёк подкинул причин для бессонницы, — понимающе усмехается Юнги. Ему даже не хочется представлять, как долго теперь он будет избавляться от желания бросить всё и рвануть к Чимину. — Так что там с эмоциями? Нам надо обновить амбарные замки, за которыми мы привыкли их прятать? — продолжает остроумничать друг. — Ну, у твоего замка есть весомое преимущество, — Мин откидывается на чужую постель, вытягиваясь, чтобы дать телу отдых. — Да. Это преимущество обещает мне помочь восстановить мои щиты завтра. Поделюсь секретами успеха, — настроение дизайнера колко-энергичное. Не знай его старший товарищ так хорошо, подумал бы, что тот в прекрасном расположении духа, раз шутит. Увы, это не веселье, а острые копья на собственной броне. А защита не включается без причины. Значит, Чон тоже борется со своими демонами. — Прекрасно. Буду ждать, — равнодушно соглашается Юнги. — Всё хуже, чем казалось? — откладывает карандаш и оборачивается. — Не знаю, — негромко признаёт Мин. — Кажется, мои замки отказываются закрываться. Амбары переполнены скелетами. Содержимое рвётся наружу. — И что будешь делать? — Чон встаёт, чтобы размять затёкшее тело. — Как и все эти года — думать только о том, чтобы Чимин не пострадал. Ни от меня, ни от моих скелетов, — отвечает Юнги. Тяжёлый беззвучный вздох в конце отражает всю обречённость ситуации. — Отличная стратегия, — голос сочится издёвкой. — Что по поводу концепции? — мастерски переводит тему старший товарищ. — Нет, ты же это несерьёзно? — от неожиданности Чон даже останавливается, скептически глядя на друга, развалившегося на его, вообще-то, кровати. — А кто решил подгонять сроки? — перекидывает стрелки Мин. — В понедельник встреча на объекте. Там и поговорим, — отмахивается Чонгук. — Серьёзно? В понедельник? — удивлённо переспрашивает Юнги. — Даже не буду спрашивать, как удалось. Но хочу спросить, зачем тебе это? — Пока просто чувствую, что так надо, — хмурится Чон. — Отличная стратегия, — дублирует его же слова друг. — Стратегия ещё не продумана. Да и думать сложновато, эмоции берут верх. Что там с нашими амбарами? — Гук садится рядом с бесцеремонно возлежащим телом. — Надо найти способ справиться. — Найдём. А пока… — Пока готовимся морально к понедельнику. Может, ты сам туда поедешь? — предлагает отличный вариант Мин, ощущая полнейшую неготовность увидеть так скоро Чимина. — Обойдёшься, господин директор. Я вообще отвечаю за предметы интерьера, — хмыкает Чон. — И какого чёрта ты рвёшься туда? — Знаешь, меня больше удивляет, что никто меня от этого по факту не останавливает. Думаю, Тэхён и сам хочет меня видеть, — задумчиво озвучивает мысль, которая не даёт покоя всё время после того, как покинул клуб. — Ты уверен? — Почти. — И что будешь делать, если ошибся? — уточняет Мин. — Это ведь может быть простое уважение к твоему таланту или смирение с зацикленностью на тебе Дэниела, что никак не связано с желанием тебя видеть. — Ну, ты сам сказал — у меня есть преимущество. Не зря же я столько лет потратил на работу с этими замками, амбарами… — Действительно. Надеюсь, не зря, — искренне соглашается Юнги. Потому что он помнит период, когда Чонгук не справлялся. И он ни за что не желает близкому человеку проходить это снова. К тому же не чувствует в себе сил помочь, если вдруг повторится то, что надломило их в прошлом.