Music: Michele Morrone — Hard For Me
— Как ты? — без приветствий вваливается в комнату Чонгук. Не на шутку взволнован, глаза бегло оглядывают того, о ком болит душа. Извёлся переживаниями. — Лучше, чем вчера, — невесело улыбается Ким. — Тебе не стоило… — Приезжать, знаю, — заканчивает за него Чон. — Беспокоился. Ты не отвечал. Закрывает за собой дверь. Уверенно подходит ближе, едва сдерживая порыв сгрести в охапку поникшего, разбитого мужчину, чтобы дать почувствовать — «я рядом, ничего не бойся, не дам рухнуть». — Чимин ждёт от тебя эскизы, — Тэхён неловко начинает о работе, избегая обсуждения причин своего состояния. Переминается с ноги на ногу. В комнате не хватает места для них двоих. Почему подобное не замечалось раньше? — Почти готовы, — Чонгук очень близко. Нарушает личное пространство и собственные принципы. Нарушает данные себе и своему душевному специалисту обещания. Касается мягкой щеки, ведёт нежно, слишком лично, чувственно. Шепчет негромко: — Много плачешь в последние дни. Хотелось бы это исправить. Прикрывая веки от неожиданной ласки, Тэхён умоляет себя держаться. Горький всхлип застревает в горле. Губы дрожат. Храбрится. Надо открыть глаза и попросить отойти, вернуть разговор к работе. Беспомощно ёжится. Вот-вот сорвётся, разрыдается. Крепкие объятия и мягкое давление на затылок — прижать к надёжному плечу. Ким не успевает воспротивиться, не находит сил отказаться от поддержки. Утыкается носом в маняще пахнущую шею и рвано выдыхает. Его покачивают, баюкая, не мучают вопросами. Нерешительно обвивает в ответ, цепляясь за так и не снятую кожанку. Та обдаёт ладони холодом осеннего дня. В голове проносится: «Замёрз? Столько времени на улице». Хочет спросить, но сглатывает непролитые слёзы и жмурится, сильнее сжимает пальцы. Весь уменьшается в большом тепле, которым окутывают. Они стоят так некоторое время, не говоря ни слова. Чонгук держит крепко, неторопливо гладит скукоженную спину. Вспоминается, как в далёком прошлом тоже обнимал. Но не так. Тоже крепко, долго, вот только без нежности, отчётливо выражаемой сейчас. Она невидимо, бесшумно просачивается под кожу, щекочет, ускоряет пульс. Пробуждаемые чувства манят и пугают. — Ты справишься, — шепчет Чон. Пальцы зарываются в тёмно-шоколадные локоны, гладят, массируют. Тэхён хочет отрицать, сказать: «Неправда». Вместо категоричности кладёт голову на неустанно поддерживающее плечо, подставляется ласке. — Обязательно справишься, — угадывают его мысли. — Почему так уверен? — голос сипит, губы подрагивают от переполняющих эмоций. — Потому что верю в тебя, — просто, легко, обнадёживающе. Ответ вынуждает отстраниться и посмотреть в глаза собеседника. Верит. Почему верит? Откуда в нём столько ласки? Неозвученные вопросы отражаются на лице хмурой серьёзностью. Обсидианы, обычно холодные, сейчас манят сияющей тайной, которую открыли бы, будь готов Ким её принять. Взгляд невольно ныряет вниз, к губам. Сердце спотыкается, пропускает удар, мечется. Хочет отвернуться, скрыть растерянность. Не дают. Чонгук обхватывает его лицо, поворачивая к себе. Черта, которую вот-вот переступят, ощущается натянутым канатом. Паника накрывает. Тэхён испуганно отсупает. Всего один шаг лишает опоры, разрывает едва установившуюся связь. — Не надо, — едва слышно, умоляя. Обнимает себя, зябко ёжасть от потери тепла, которым с ним щедро делились. В мимике, выражении лица напротив ищет злость, разочарование. Не видит. — Любишь его? — Чонгук задаёт вопрос так же тихо. Взгляд пронзительный. Сам не знает, зачем спрашивает, готов ли услышать ответ? — Не знаю, — честно признаёт Тэ. — Уже ничего не знаю. Запутан. Во всём, — истерическая насмешка над самим собой. Глаза вверх, лишь бы не видеть боль в тёмных омутах. — Кто я? Где мне место? Для чего…? «Для чего здесь, зачем продолжать бороться», — не озвучено. Но его понимают без слов. Именно это восхищает, манит. — Не ищи смыслы сейчас. Надо просто пройти тёмный период. Запутался не сразу и распутаешь тоже постепенно, — в голосе уверенность. Знает, о чём говорит. — Снова совет из личного опыта? — Ким увеличивает между ними дистанцию: идёт к столику, чтобы налить воды. — Кроме личного опыта ничего и нет. Глубокими знаниями не могу похвастать, — пожимает плечами Чонгук. Боль любимого человека отдаётся в сердце. Не смеет больше мучить вопросами, лезть с непрошенными советами. — Надо назначить дату переговоров по поводу инвестиций. Люди ждут, — сам себя ненавидит за деловой, отстранённый тон голоса. Об этом с сожалением выкурит позже не одну и обожжёт горло крепким сорокаградусным. — Отлично. Чудесные новости, — неуверенно улыбаются в ответ. Руки скрещены на груди. — Как мне связаться с ними? — Пришлю номер и всю необходимую информацию в сообщении. Напиши, когда будешь готов. Мобильный сразу в руке, чтобы спрятать эмоции, бушующие на дне тёмных зрачков. Отправляет контакт. Поднимает взгляд, сталкиваясь с потухшими вселенными. Парадокс, когда-то хотел эти вселенные закрыть, не видеть. Вот они, гибнущие. А сейчас насмотреться не может, хочет снова зажечь. Чтобы как раньше яркие, чтобы искры медовые сияли невероятными звёздами. — Спасибо, — благодарный поклон. Невольно мысль: не знай они друг друга раньше, не причиняй Чонгук столько боли тогда, смог бы в настоящем довериться больше, смог бы принять ухаживания? — Обращайся. Если нужна будет помощь, просто позвони или напиши. Хорошо? — Чон мрачнеет от собственных размышлений, борется и проигрывает. — Хорошо, — соглашается, покусывая губу. Дарит себе несколько секунд на глупую надежду внезапного потепления, прежде чем со вздохом поражения признать: — Мне пора. — Да, спасибо, что приехал, — слишком быстро прощается Ким. Глядя вслед удаляющейся фигуре, хмуро отреагировавшей на скоропалительное прощание, хочет пояснить: нет, не гонит, лишь боится сорваться. И пожалеть после. Боится разрушить то хрупкое, что едва выстроено. — Чонгук, — окликает нерешительно. Торопится подойти ближе, пока не передумал. — Да? — оборачивается, игнорируя ускорившийся пульс. — Ты… обещал быть рядом, — напоминание звучит надрывно. — Другом. — Обещал, — хрипло подтверждает Чон. До слова «другом» всё было отлично. А теперь ощущает, как летит на большой скорости в темноту. — Сдержи своё обещание, — умоляет со слезами на глазах. Настолько слабым не чувствовал себя ещё ни разу в жизни. Горло дерут не озвученные признания и жадное «хочу быть больше, чем друг». Понимает, о чём его просят. Всё понимает. Только легче не становится. — Сдержу. Можешь опереться на меня, — серьёзным взглядом подтверждает сказанное. Мягко сжимает протянутую ладонь, прощаясь. Сбегая по лестнице, сталкивается с Чимином. В глазах друг друга отчётливо видят до боли схожее отражение разрушенности. Впервые наедине. Останавливаются, молча рассматривая тех молодых себя в лицах нынешних. Чёрт возьми, тогда, в прошлом, только познакомившись, могли предположить, что будет так больно в будущем? Что все четверо ударят друг друга, искромсают в клочья сердца и ошибки признают слишком поздно? — Эскизы будут готовы к вечеру, — Чон заставляет себя открыть рот и сказать хоть что-то. — Спасибо, — кивает Пак. Во взгляде читается то, что не озвучит: «спасибо, что приехал к нему». Спешит подняться. Нет сил продолжить разговор. Сказать нечего. Чонгут провожает его взглядом, ощущая, как давит: до сих пор не извинился за прошлое. Чувствует, Пак готов извинения хотя бы выслушать, может даже принять. — Ты в порядке? — Чимин закрывает за собой дверь, бегло осматривая друга. Плакал? — В целом, — криво улыбается Ким. — Спасибо, что дал нам поговорить наедине. — Всё прошло хорошо? — уточняет, заключая в объятия. — Наверное, да, — отвечает задумчиво. Вспоминает взгляд Чона, его ладонь на собственной щеке. — Не уверен, — вздыхает. Казалось, Чонгук был готов его поцеловать. Может, ошибся? Состояние полнейшей запутанности не даёт даже шанса расслабиться и поддаться чувствам, испуганно мечущимся где-то внутри, под завалами текущих проблем. Оба погружаются в работу, отодвигая все личные мысли и чувства. Взглядами и касаниями поддерживают друг друга. Чуткость их дружбы — редкий дар, который ценят, берегут. Не дают обстоятельствам сломить окончательно.***
— В таком случае, готовы подписать документы в пятницу. Успеете внести изменения? — Да, конечно, — соглашается Ким, закрывая папку с бумагами, где виднеются множество пометок. — Отлично, — улыбаются ему с монитора ноутбука. — У нас будет не так много времени во время приезда. Дела, сами понимаете. Надеюсь, сможем увидеть в живую объект и оценить прогресс отделочных работ? — Без проблем, — кивает Тэхён. — Договор для финального ознакомления отправлю по готовности. Сообщите дату и время вашего прилёта. — Договорились. До скорой встречи. — Всего доброго, — уважительно склоняет голову. Сбрасывает звонок. Улыбка блекнет. Лицо выглядит уставшим. Несколько дней переговоров близятся к финалу. Облегчения пока не чувствуется. — Вау, — Чимин, сидевший всё это время тихо, как мышка, встаёт, чтобы поздравить с успешным заключением нового договора по инвестированию. — Это было круто. — Всё благодаря Чонгуку, — тяжёлый вздох. — Слышу сожаление? — удивлённо подмечает Пак. — Это не моё всё, — хмыкает Тэхён. — Не понимаю, что делаю на этой должности. Вкладчиков нашёл он, не я. — Чон, конечно, молодец, но зачем занижаешь ценность себя? — присаживается на корточки перед другом. — Я только что слышал, как ты ведёшь переговоры. Это действительно профессионально. Завоевать доверие незнакомых людей, готовых вложить серьёзные суммы денег в реализацию проекта в чужой стране — не каждый может. — Они доверяют Чонгуку. Не мне. И если я подведу его… — Не подведёшь. Мы выполним проект на высшем уровне. Оригинальность концепции привлекает много внимания уже сейчас на этапе строительства. Представь ажиотаж, когда будет открытие? Всё получится. Не сомневайся, — приободряет Чимин. — Стараюсь, — вяло улыбается Тэхён. Трёт лицо, чтобы взбодриться. Ёжится от холода. В этом году осень так же мрачна, как и настроение. Или просто он изнутри отсыревше-пустой, нечем согреться. — Что ж, осталось доложить… Дэниелу, — едва успевает остановить чуть не сорвавшееся запрещённое теперь «отец». — Он ответил хотя бы на одно твоё сообщение? — осторожно уточняет. — Коммуницируем через секретаря. Напрямую односложно и только по рабочим вопросам. Почти не отличается от того, как общались раньше, — Ким отворачивается к окну. Сердце болит от брошенных родителем слов. Они крутятся в голове, мешая найти смыслы, так необходимые каждому, чтобы продолжать двигаться вперёд. — Пробовал звонить? — Чимин поглаживает замёрзшие пальцы друга, пытаясь отогреть. — Трижды. Скользя расфокусированным взглядом по виднеющемуся саду, Тэхён понимает, что симпатизирует этому месту. Ему нравится здешняя природа, небывалая роскошь территории, дарящая возможность уединения. И то, во что превращается здание, каждая комната — тоже. Отец нашёл потрясающий объект. У него всегда было хорошее чутьё на ценные проекты. Жаль, что его подвела интуиция в выборе партнёров. Возможно, всё могло бы сложиться иначе и сейчас ситуация не была бы настолько критичной. — Надеюсь, он всё же одумается и не будет столь… категоричен, — Пак хотел бы сказать «жесток». — По крайней мере у меня пока ещё есть работа и жильё, — озвучивает свои мысли Ким. — Надо ехать в столицу, подписать документы и встретить инвесторов. Так не хочется уезжать отсюда. — Мне тоже здесь нравится, — Чимин кладёт голову на колени друга. — Скоро завершат ещё несколько комнат. Можно оставаться здесь подольше, — пальцы перебирают непривычно тёмные, почти чёрные пряди. Поглаживают лицо родного человека, словно успокаивая: «я буду в порядке, не волнуйся». — Жаль, что не можем жить здесь. — Почему нет? Ещё более худшего мнения о нас уже тяжело составить. Кто может нам запретить? Здесь легче дышать. — На время, пока возможно решать вопросы дистанционно, — соглашается Пак. — Поеду сегодня завершу дела в офисе и соберу вещи. Ты со мной? — переводит взгляд на приластившегося к нему товарища. — Останусь здесь. Надо решить одно дело, которое уже невозможно откладывать, — Пак тяжело вздыхает, прикрывая веки. Хочется спрятаться. Чем оба здесь и занимаются. — Разговор с Юнги? — догадывается Тэхён. В ответ утвердительный кивок. — Готов? — Никогда не буду готов. Но чем дольше буду тянуть, тем сложнее будет нам двоим. — Напишешь, когда освободишься? — Конечно. Ещё немного тепла друг для друга, как способ наполнить совершенно разряженные сердца.***
Music: Billie Eilish — No Time To Die
Дверной звонок раскатисто звучит в тишине квартиры. Юнги тушит окурок в пепельнице, машет рукой, прогоняя густые вихры дыма, и спешит открыть. Мужчина на пороге выглядит божеством, снизошедшим на землю. Окидывая взглядом гостя, Мин едва вспоминает как дышать. — Привет, — голос хрипит, приходится откашляться. — Привет, — спокойно отвечает Чимин. Отлично демонстрирует равнодушный вид и холодную отстранённость. Не видно, как сильно поджилки трясутся. Не слышно бешеный стук сердца. — Могу зайти? — насмешливо приподнята бровь. — Да, конечно, — отступает, едва не падая. Путается в ногах, действиях, мыслях. Совершенство проходит (вплывает) внутрь. Дверь за ним закрывается. Нервно поправляет идеальную чёлку. Всего несколько недель, как был здесь, а будто впервые. — Чай? Кофе? — Юнги кивает в сторону до боли знакомой комнаты. Чимин присаживается на скрипучий стул, закидывает ногу на ногу, кидает взгляд на полную окурков пепельницу. Её немедленно спешат опустошить. — Воды, — сцепляет руки в замок. Неуютно. Тревожно. — Есть покрепче, — предлагает хозяин. — За рулём, — категорично отказывается. Перед ним появляется стакан воды. Благодарно кивает. Холодным, пронзительным взглядом даёт понять: он здесь не для светской беседы. — А я с твоего позволения, — на столе появляется бутылка виски и примятая пачка сигарет. Всё настолько знакомо, что скручивает тоской и болью. Сколько раз вот так сидели здесь же друг напротив друга? Пригубляли вместе тот же сорт алкоголя. Юнги не изменил предпочтений в выборе напитков. Зато изменился сам. — Мне стоит начать с благодарности, — Мин щедро плескает напиток насыщенного медового цвета, заполняя бокал на треть. — Спасибо, что согласился поговорить. — Я согласился тебя выслушать, — уточняет Пак. — И давай сразу договоримся не обсуждать то, что… написано в письме. Хотел что-то сказать? Говори. — Нам всё равно придётся затронуть написанное, — констатирует Юнги. — Заранее прости меня за это. Опрокидывает в себя содержимое. Не видит, как удивление искажает красивое лицо собеседника. Насколько сильно нервничает, что алкоголь вливает такими темпами? — То, что сейчас скажу, — жмурится от терпкости, — дослушай до конца. Пожалуйста, — наполняет стакан снова. — Хочу рассказать всё не для того, чтобы ты меня простил. Чтобы знал правду. Язык проходится по губам. Чимин невольно ощущает фантом на собственных — знает сочетание вкуса виски и сигарет. Вкус Юнги. Сглатывает. Всё происходящее тяжелее, чем хотелось бы. — Постараюсь выслушать. Обещаю, — пальцы нервно теребят рукав одежды. Перед тем, как приехать, долго думал над образом. Тщательно готовился. Успокаивал мандраж, старательно подводил глаза, сдувал пылинки с дорогой ткани. Доводил до совершенства. В зеркале, выходя, видел манекен. Холодный, безупречный, неживой. Остался доволен. — Речь пойдёт о прошлом. Нашем прошлом, — Мин прокручивает в ладонях бокал. Отставляет в сторону, тянется за сигаретой. — Я старше тебя, но тогда был ещё зелёным сопляком, — поднимает взгляд, впиваясь в родные напротив. — Тринадцать лет назад. Твой день рождения. Мне позвонили. Помнишь? Щелчок зажигалки. Выстрел в упор. Едкий запах табака расползается по комнате. — Помню, — хрипло подтверждает Пак. Делает глоток воды, справившись с прокатившейся по всему телу дрожью. Возможно, странно хранить в памяти детали худшего дня в жизни, но так уж случилось — не стёрто. — Мне звонили по поводу оплаты твоей учёбы. Надо было срочно внести всю сумму, — Юнги безжизненно наблюдает за реакцией. Да, он в курсе, что сейчас разрушит всё окончательно. — Не понимаю, — хмурится Чимин. Мин ненавидит себя за то, что сейчас скажет. — Я заплатил, чтобы тебе тебе дали гарантированное бюджетное место в институте. Можешь ударить меня. Только выслушай до конца, как обещал. — Моё поступление… фальшивое? — едва выговаривает от шока слова. — Мне до безумия хотелось, чтобы у тебя было больше возможностей. Чтобы никто не смотрел свысока, как на меня, — глубокая затяжка, кончик сигареты разжигается ярко, как и боль в теле гостя, не ожидавшего такого поворота. — Если помнишь, в тот период я пытался найти работу получше, чтобы мы могли переехать, как ты и хотел. Мы хотели. Но везде, где была более-менее приличная зарплата, отказывали. Нет образования — приговор. Произошло столкновение с реальностью, к которой не был готов. Впервые в жизни хотел о ком-то заботиться, дать больше, чем самому надо. Те золотые горы, что обещал тебе Мингю, страшили меня. Да, я трус. Боялся тебя потерять. Боялся, тебя поманят и обманут, сломают. Боялся плохого. И сам же сделал всё это с тобой, — зарывается руками в волосы, склоняет голову виновато. Плечи согнуты грузом правды, которую долго хранил. Распрямляется, опрокидывает в себя янтарную жидкость. Поднимает болезненный взгляд. Напротив сидит идеальная статуя. Безмолвная. Ледяная. Крошится на глазах. Даёт трещину у самого основания. Летит к чёрту видимость спокойствия. — Всегда заставлял Чонгука учиться. А тебя от всего хотел защитить, уберечь. Помочь, подтолкнуть вверх, чтобы не марал руки, — взгляд на дрожащие сейчас, нежные. Коснуться бы, успокоить, но не может позволить такой вольности. — Себя чтоб не марал, понимаешь? Казалось, подарю возможности, недоступные мне. Связался с одним знакомым и через него оплатил место. Возможно, ты мог поступить сам, но не узнать уже, — с горечью смотрит, как разрушает своим признанием любимого человека. — Так сильно боялся за тебя, — сипло, отчаянно. Ждёт, что влепят пощёчину, выльют на него воду. Пошлют, в конце концов. Но Пак безмолвно застыл, рвано дышит, и Юнги решает продолжить. — Деньги огромные. Пришлось обратиться к ростовщикам. Дали ссуду. Понимал, чем может грозить в дальнейшем, всё равно согласился, — вздох, затяжка, новый виток дыма. — Пока ты учился, я старался отдать долг. Скучал безумно, — признание тихое, нельзя громче, запрещено. — Ненавидел себя, что не можем увидеться, что втянул нас во всё это. Запрещал приезжать, потому что боялся за твою безопасность. Кредиторы давили, приходили несколько раз, угрожали. Однажды, нарвавшись на Чонгука, избили его. Они знали о тебе. Тогда решил, расстаться — единственный выход. Залпом ещё виски на треть стакана. Руки дрожат. Ощущает, как утекает сквозь трясущиеся пальцы шанс быть счастливым в отношениях с единственно нужным человеком. Тушит окурок. Опускается на колени. Подползает к своему совершенству. Своему Ангелу. Не смеет коснуться. — Мои поступки никогда не могут быть прощены, понимаю, — хрипит. — Буду молить тебя о прощении. Чимин… прости меня. Прости. Прости…. Сигаретная гарь и солёное отчаяние сводят горло. Юнги отвратительно размазан у ног любимого. Ненавидит себя за ошибки, за молчание. — Хотел рассказать, чтобы ты перестал думать, будто душил меня. Будто с тобой что-то не так. Ты совершенство. Ангел, — хрипит, задыхаясь. — Почему? — шепчет Пак. Глотает слёзы, бесшумно скатывающиеся по фарфоровым щекам. — Почему… — Не сказал, потому что боялся. Трус. Я трус, котёнок, — уродливо цепляется за штанины. Ощущает, как пачкает совершенство каждым прикосновением. — Нет. Почему ни разу не пытался найти меня после? — в груди клокочет истерика. Распадается вся выдержка, образ равнодушия. Юнги поднимает голову. Готов увидеть ненависть, отвращение. — Я приезжал к тебе, — стирает тыльной стороной ладони позорные слёзы. На него смотрят в ожидании ответа. Разбито, раскрошено, но без озлобленности. — Когда появилась возможность, приехал, нашёл. Прямо во время вашего свидания с Мингю, — несдержанно улыбается. Невесело. До сих пор помнит, как было хреново. Рыдал уродливо, пока поезд возвращал обратно в родной город. — Даже не подошёл? Не нашёл, что сказать? — нижняя губа дрожит. В пропасть истерики летит очень быстро. — Казалось, у тебя всё хорошо, выглядел счастливым. Я не имел права разрушать твой новый мир, — глаза в пол. Стыдно признать, испытал тогда дикую боль, вперемешку с неконтролируемой ревностью. — Запретил себе вмешиваться. Как на поводке держал себя подальше. Должен был справиться, но так и не смог. Двенадцать лет прошло, сука, — смачное ругательство срывается с губ зло. — А всё так же сильно, безумно тебя люблю. Не достоин. Знаю. — Мингю был единственным, кто остался рядом, — голос срывается на всхлип, всего трясёт. Прижимает ладонь к губам, успокаиваясь. Эмоции извержением вулкана хлещут. Рушится представление о собственной жизни. — Тэхён уехал. С новыми друзьями сблизиться не получалось. Ты не отвечал на сообщения. Меня поглотил страх одиночества. Душил чёрной тоской. Мингю был настойчив в ухаживаниях, не давил. Однажды мы… поцеловались, — опускает взгляд и вздрагивает от сгущающейся темноты в ответном на него. — Да, поцеловались, — настойчиво, словно удар, защищаясь от нанесённых только что ран. — И я разрыдался. То была последняя его попытка. Он выслушал меня и понял. Никуда не ушёл, не бросил. Был рядом, помогал. Дал возможность попробовать моделинг. Я быстро понял, не моё. Первый проект по дизайну тоже благодаря ему. Разрекламировал меня друзьям. Но мы никогда не встречались, как пара. Просто виделись иногда. У Юнги перед глазами кинолентой на скорости — все годы жизни без Чимина. Проебал двенадцать лет. — Блять, — выдыхает поражением. Точкой. Концом. Садится на пол, закрывает лицо руками, стонет болюче-горько. Ошибки прошлого обошлись ему дорого. Чимин никогда его не простит. — Какой же я дебил, — размазывает ненавистные слёзы, не может заставить себя перестать рыдать. — Ты не мог знать, — так же надрывно. Пак смотрит то на мужчину у его ног, исковерканного последствиями собственных выборов, то на потолок, чтобы хоть немного успокоить пожирающую разум истерику. — Но… мог спросить. Юнги, спросить! — громко, злясь. — И когда увидел меня с Мингю, и в ресторане с Шихёном. Если бы ты задал вопрос! — задыхается от невозможности принять, сколько времени упущено из-за глупых недомолвок. — Всё это результат недоверия. Простая истина. Я был готов идти за тобой. Но ты не захотел взять меня с собой. — Куда с собой? На дно? — взгляд совершенно разбитый. Руки безвольно свисают. Покрасневшие от слёз глазах пропитаны болью. У Чимина болит так же сильно. Всегда чувствовали друг друга. Почему же это не помогло? — Хоть и туда. Главное вместе, — стирает ручьи с щёк. Хочет наклониться и сделать то же самое своему недоверчивому, измученному мужчине. — Не хотел такой жизни для тебя, — отрицательно мотает головой. — Не доверял мне, — повторяет настойчиво. — Да я ни черта не понимал, за что мне подарили тебя, верность твою, любовь нашу? Чем отблагодарить мог? За грехи наказывают, за благодетели награждают. Ты — самая большая ценность, награда, которой я не был достоин. Потому что во мне только грехи, никаких благодетелей. Как мне было расплачиваться за такой дар перед тобой? — повышает голос. Сломан. Нет сил контролировать эмоции. — Любить! — кричит Пак в ответ. — Ведь никто не любил. Вещь, покупка, вложение — вот кем был всех кто после тебя. Как думаешь, насколько быстро я отказался от отношений? Сделал выводы, что не достоин любви и доверия. Что не подхожу никому! — Ты был достоин лучшего, чем прозябать со мной на дне! Всё лучшее в этой грёбаной жизни должно быть для тебя! — громкость голоса не помогает быть услышанными и понятыми друг другом. — Я не мог дать тебе ничего хорошего! — А когда добился того, что есть сейчас, почему не искал? Сдался, увидев с Мингю? Тебе он как кость поперёк горла. Очень удобно всё свалить на него! — подводка потекла, вся идеальность рассыпана. — Фото в соцсетях красноречиво показывали, что у тебя всё хорошо. Я не мог просто заявиться и всё разрушить, — Мин взмахивает руками, демонстрируя масштаб убеждённости — он никто, чтобы лезть в новую чудесную жизнь бывшего. — Какая самоуверенность, — с насмешкой кидает Чимин. — Вот только разрушать было нечего. Не было ничего хорошо без тебя! — Ты транслировал другое, — пытается объяснить отсутствие действий со своей стороны. — А должен был показывать, что так и остался один? Мне уже за тридцать. А я один. Всё это время один! Мне надо было на лоб себе повесить «всё ещё испытываю чувства к своей первой любви», «до сих пор зависим от Мин, чёрт бы его побрал, Юнги»?! — надрывно, со всем скопившемся отчаянием. Мин застывает. В кромешной темноте яркая искра. Разгорается надежда. — Нет, — выставляет руки вперёд, — нет, Юнги. Даже не думай, что это нас сейчас спасёт. Ни черта! — Что мне сделать? Скажи? Облажался, знаю. Во всём виноват только я, — снова на коленях. Готов так и остаться, если поможет. — Прошу, не говори, что нет шанса. — Знаешь, мы ведь говорили с Мингю о тебе, — игнорирует все вопросы Пак. Смотрит сквозь. Руки безвольно падают на колени. — Всё гадал, что за кошка пробежала между вами. И как-то он рассказал, почему ты перестал ходить на его вечеринки. Взгляд на него снизу вверх темнеет, словно тучи сгущаются. Искрит, молнии мечет. — У тебя был парень. Когда расстались, ты приехал залить горе к Мингю. А увидел его. Отсасывающим «очередной богатый член», цитирую. Мне, знаешь, запомнилось. Хорошая фраза. Уравнивает, обесценивает, подчёркивает меркантильность действия, — глоток воды. Жалеет, что не может выпить виски. — Понял: твоё недоверие связанно именно с тем случаем, — полный обиды взгляд снова вниз, к мрачной туче. — Правда считал, я поступлю так же? Мингю заговорил о деньгах, и ты представил меня… в той же позе? Почему твои страхи говорили громче моих поступков? Или не чувствовал, как сильно тебя люблю?! Любил, — спотыкается о собственную оговорку, отворачивается, утирая слёзы. — Я виноват перед тобой, — хрипит Мин. — Но никогда, слышишь меня, — громко, зло, — никогда не сравнивал тебя ни с кем! Тем более… — не может договорить, сжимает зубы до выступающих желваков. — Самое ценное, что было в моей жизни — ты. Самый родной. Мотивы моих решений и поступков — глупая уверенность в том, что не достоин тебя. И никогда не буду. Пак молчит. — Когда вижу тебя с другими — всегда тону в мыслях, что этот кто-то лучше, чем я. Всё, чего хотел, чтобы ты был счастлив. Сомневался, что смогу сделать тебя счастливым, — признание выходит неприглядным. — Ты спросил, что мне надо для счастья? — надрывно, горько. — Хоть раз спросил? Вопрос риторический. Юнги снизу вверх смотрит хмуро. Нет смысла оправдываться. — За меня решил. Как и то, что мне с другими лучше, — Чимин ощущает тяжёлую устал, давящую на плечи. — Пустоту, образовавшуюся после тебя, никто заполнить не смог. Искал, как щенок брошенный, нового хозяина. Кого волнует? Ты же это счастьем нарёк, — внутри пепелище. Сил нет. — Я не могу дать тебе ценность тебя, Юнги. Никто не может. Только ты сам. Человек может обрасти высокими заборами внешных оценок, а внутри так и останется неуверенность, — вздох. — Был готов доказывать, что ты — лучшее для меня. Что справимся, преодолеем всё. Ошибся. Тишина в ответ. Губы сомкнуты. Хочет умолять простить, умолять дать шанс. Ни слова выдавить из себя не может. Сам себя лишил права быть прощённым. Не заслуживает. — Когда принимал решение, не знал всей правды. Спасибо, что рассказал. Но давно понял, что не хватит сил восстановить себя снова, когда уйдешь. При малейшем подозрении, что я не счастлив — молча исчезнешь, не слыша, что хорошо с тобой, что ты мне нужен. И двенадцать лет назад дело было не в том, что плохо с тобой. Просто запутались. Много боли и тяжести. Отказываться от тебя не хотел. Ощущал себя обузой в твоей жизни, отстранялся, думая, что так будет легче тебе. Сейчас я настолько пустой, сломанный, что не вытяну нас двоих, Юнги. Не смогу останавливать тебя каждый раз, когда захочешь сбежать. Слёзы горькие. Траурные. Вдвоём хоронят то будущее, что не смогли, будучи юными, построить. Видят боль в глазах и душах друг друга. Страдают, что не могут исцелить. Им дарована любовь. А они от этого дара отказались. Из-за страхов, из-за невозможности справиться с устаревшими убеждениями. Пак собирает остатки сил, встаёт. Обходит так и сидящего на полу, давит внутри желание обнять. Ладонь ложится на ручку входной двери, вместо чужой сгорбленной отчаяньем спины. Оборачиваясь, кидает последний взгляд. Как же сильно он хочет, чтобы Юнги справился. Чтобы остановил, сказал, что больше не отпустит и доказал это. Но Юнги снова готов отпустить. Чимин уходит.