Падает небо

      У Миши толком не получается насладиться облегчением и победой после нацчемпа. Он, похоже, вообще забыл, как это. Уже на следующий день Миша садится считать расклады, медленно, долго и тяжело анализирует предстоящий турнир, пытается предугадать всё худшее, что может случиться.       Он знает: его непременно обвинят во всём, в чём только смогут обвинить. Нельзя допускать ошибок. Никаких. Ни малейших. Миша уверен, что за ошибки его ни в коем случае не простят, что на него непременно спустят всех собак в случае неудачи, вне зависимости от того, как выступит второй фигурист. Зачем изобретать новые обличительные речи, когда уже так хорошо отработаны старые? К чему искать нового козла отпущения, когда старый ещё жив и его распрекрасным образом можно пинать? Поэтому нужна безошибочность. Как минимум, нельзя терять квоты; как максимум — нужно постараться заработать третью. Понятно, что для этого Мише нужно катать идеально или как можно ближе к идеалу, нужно вопреки всему стараться зацепиться за пьедестал, чтобы заложить как можно больший запас прочности, оставить право на ошибку второму спортсмену — глупо рассчитывать, что это второй будет бронепоездом тянуть их по сумме мест, если уповать на это, то не получится вообще ничего, надо тянуть прокаты так, как будто он здесь — единственный двужильный вол и единственная надежда на квоты.       Ох уж этот второй!.. Знать бы хоть, кто это будет! Как можно закладываться хоть на какую-то собственную стабильность, когда неизвестно даже, кто будет толкаться с ним локтями в Стокгольме и пытаться выдернуть высокое место из-под ног, кто вместо союзника окажется ещё одним соперником? Серебро нацчемпа осталось за Макаром — но, если бы федра желала послать серебряного медалиста, об этом бы уже давно объявили. Федра же продолжает жевать сопли, что-то долго решает и решить никак не может. Похоже, решили устроить ещё один раунд, разыграть вторую путёвку как отдельный приз за отдельное соревнование. Миша склоняется именно к этому варианту, когда думает о надвигающемся финале Кубка России. Сам Миша туда даже не отобрался, откатав всего один этап — но ему, благодаря сбывшемуся скальпельно точному расчёту Профессора, это и не актуально, и не нужно. А рубилово за вторую путёвку, похоже, произойдёт именно там. Миша пристально рассматривает список участников финала, пытается угадать, на кого можно понадеяться, кто может чудом из соперника всё-таки превратиться в союзника.       Разве кто-то когда-то был его союзником? Когда самая суть соревнований — в том, чтобы сталкивать других с высоких мест, выбираться наверх по головам?       я тебе не соперник       не бойся меня       тебя сами все боятся       я люблю тебя, я так сильно люблю тебя       Миша смотрит на список финалистов и надеется, что знает ответ.       Тревога прокрадывается в его тренировки и отражается на них, кривит всё в худшую сторону. Миша делает много не обязательных, глупых совсем ошибок, лепит бабочки на ровном месте чаще положенного и пошатывается на вращениях. Профессор сперва терпеливо ему выговаривает и поправляет, потом начинает тревожиться, а потом и вовсе предлагает взять небольшой перерыв в тренировках и выдохнуть, пока время позволяет. Сперва Миша намеревается было спорить и упираться; потом, слегка остыв, соглашается. Совсем отказываться от тренировок, конечно, нельзя, но они с Профессором сходятся на том, что можно умерить пыл и пока продолжать вполсилы, поддерживая форму, но не надрываясь. Миша легко находит в этом резон и логику: Стокгольм ещё не сейчас, зато финал национального кубка на носу, и лучше будет, если Профессор сможет больше внимания уделить Жене.       Женя после нацчемпа, на котором ему совсем ничего не удалось, пребывает в разобранном состоянии. Он как будто отчаянно пытается не смиряться с тем, что никаких высоких мест ему не светит, а получается плохо, и эти внутренние метания сбивают его с толку. Он с упорством механической куклы тренирует отдельные прыжки, но всё никак не может собрать их в единое целое внутри проката. Миша наблюдает за ним издалека и старательно взращивает в себе тепло. Он боится, что если честный, искренний Женька почувствует фальшь, то шарахнется прочь, замкнётся, отдалится, и тогда не получится ничего, и весь план, и без того шаткий и хрупкий, развалится окончательно.       Глупо, что Миша вдруг начал цепляться за Женьку, глупо и нелепо.       Нельзя ни в кого так помещать свою веру. Никому, кроме него самого, его чистые прокаты и высокие результаты не нужны, другие всегда будут рады его сожрать и через голову перескочить наверх.       Но Женьке так очевидно и так горячо не плевать, что Миша не может это игнорировать.       Он пересекается с Женей в раздевалке, уловив момент. Женя выглядит уставшим, измотанным совсем — но, как только Миша его окликает, он отзывчиво вскидывается и немедленно находит где-то силы вспыхнуть улыбкой.       — Ого. Вау, — говорит он тихо и смущённо. — Это что, ты сам первый со мной заговорил?       Слова режут неожиданно больно. И, что самое печальное, справедливо. Миша припоминает, что он действительно сам подошёл к Жене один-единственный раз — когда шипел и плевался ядовитой ревностью, требуя от Жени показать триксель. Это плохое начало. И сам от себя Миша требует смирения: осторожно. Нужно быть осторожным. Нельзя рубить сплеча.       — Я хотел узнать, как твои дела, — пробует он. Женя удивлённо вскидывает светлые брови.       — Да так. Условно живой, — пожимает он плечами. И добавляет: — Да ты же сам видишь. К чему спрашиваешь?       Плохо.       — Не кусайся. Пожалуйста, — просит Миша. Он не понимает пока, как сгладить это возникшее между ними напряжение, это откровенно не задавшееся начало разговора — но от незамысловатой просьбы Женя неожиданно сникает и распрекрасным образом сглаживает всё сам.       — Прости, — бормочет он, отводя глаза, и скованно вздёргивает плечи. — У меня просто не клеится ничего, и я ещё, как тряпка, всё собраться никак не могу. Сначала нацчемп развалил под ноль, теперь, похоже, с финалом кубка планирую то же самое сделать… И ною ещё! — добавляет он вдруг почти озлобленно, вбивая тренировочную форму в рюкзак неаккуратными комками. — Извини, что лью это всё тебе в уши. Ты-то тут ни при чём. Ты замечательный, ты всё сделал как нужно, заработал свою путёвку — она и так по праву была твоя, а теперь вообще никто с этим не поспорит. Зачем тебе мои проблемы.       Миша кладёт ладонь ему на плечо, и рваные, остервенелые движения останавливаются. Женя замирает под рукой, напряжённый, как натянутая струна.       — Не закапывай себя раньше времени, — говорит Миша. У него плохо получается подбадривать или утешать, но он всё равно пробует, не готовый взять и опустить руки, когда ему кажется, что он только-только нашёл способ устроить так, чтобы наконец всё имело шанс пойти нормально. — У тебя ещё есть все шансы. Я же видел, как ты можешь катать. Как ты выиграл четвёртый этап. Тебе всё по силам.       Женя поднимает на него потерянный взгляд. У него как будто что-то умирает в золотисто-зелёных глазах.       — Зачем ты говоришь мне это? — спрашивает он. Миша не ошибся в своих предположениях: Женя действительно чуткий, как камертон, и остро реагирует на всё, что кажется ему подозрительным. — Я же твой соперник! Я ведь бешу тебя, разве нет? Ты меня подпускать к себе не хотел, обнять разрешил всего раз, а потом снова морозиться стал. Неужели что-то изменилось?       — Изменилось, — соглашается Миша. Его ладонь по-прежнему у Жени на плече, Женя не сбрасывает её. Это обнадёживает, но Миша чувствует, что сейчас лучше не юлить и не врать. — Я кое-что переосмыслил после нацчемпа. И теперь понимаю, что в моей медали твоя немалая заслуга. Ты же практически по кускам меня собирал, рассыпаться мне не давал. И собрал ведь! Поэтому я бы хотел, чтобы ты был рядом со мной в Стокгольме. Ты мне нужен, — добавляет Миша, прекрасно осознавая, что последняя фраза в том виде, в каком она сформулирована — запрещённый приём. Женя либо заглотит этот крючок по самые рёбра, либо учует грубую манипуляцию и начнёт стремительно терять доверие. Пока как будто больше похоже на второй вариант: Женя бледнеет и медленно пятится. Ладонь Миши соскальзывает с его плеча.       — Я должен подумать об этом, — выпаливает Женя. Подхватывает кое-как набитую формой сумку и пулей выскакивает из раздевалки. Миша провожает его взглядом, прячет в рукава ладони, резко начавшие мёрзнуть, и устало горбится. Побег Жени вонзается в него, как нож в спину, и ранит неожиданно больно.       Кажется, он только что снова остался один.

***

      Женя добирается до дома на одном только автопилоте. Вокруг него мир качается; у него перед глазами почти непрерывно стоит серьёзное лицо Миши, а в ушах продолжает эхом звучать настойчивый тихий голос.       ты мне нужен       Женя роняет сумку с тренировочной формой у порога беспорядочным комком ткани, а сам забирается в ванную и долго стоит под холодным душем, рискуя простудиться. Душ не помогает совершенно. Женя горит изнутри, как в лихорадке. И долго, медленно, мучительно пытается поверить в то, что этот день ему не приснился, не пригрезился, а случился с ним на самом деле.       Миша сам заговорил с ним. Сам подошёл к нему, не пугаясь прикосновений. Миша сказал, что хочет видеть Женю рядом с собой. От одних только воспоминаний голова кружится почти невыносимо — а тогда, наедине в раздевалке, Женя и вовсе едва не спятил. У него мысли не двигались, мысли вязли, как в густой смоле. Сперва попытка Миши сблизиться показалась ему странной, неестественной. Как будто был в этом безжалостный холодный расчёт, движение не сердца, а одного только разума. А потом Миша объяснился — и от того, какие слова он подобрал для объяснения, у Жени в голове всё обрушилось, как карточный домик, и до сих пор теперь лежит в руинах.       ты мне нужен       Три коротких, совсем простых слова — но каких же сокрушительных! Женя задыхается, вспоминая снова и снова, как эти слова сорвались с губ Миши, как вонзились в грудь и там остались, подобные раскалённой игле. Если отбросить всю лирику — Миша хочет, чтобы Женя разогнал других конкурентов, вырвал золото из их рук и прорвался в Стокгольм. Вероятно, это очень-очень прагматичный расчёт. Вероятно, Миша прикинул, что участие Жени в чемпионате обойдётся ему как-то проще, или выгоднее, или что-то ещё… Но слова! Слова, в которые облечена эта просьба! Они трезво мыслить мешают, они дурманят и завораживают. Женя плохо спит всю ночь, мечется в жару, ворочается на сбитой влажной простыне и толком не может сомкнуть глаз: ему сразу начинает чудиться прямой серо-стальной взгляд, пронзающий вернее клинка. И голос, зовущий голос никак не затихает в ушах.       ты мне нужен       На тренировку на следующий день Женя является разбитым и вымотанным, но, по меньшей мере, пришедшим к твёрдому решению. На катке он первым делом находит Мишу, забыв про всё остальное, и требовательно спрашивает: — Ты правду говорил вчера? Про то, что хотел бы видеть меня в Стокгольме?       В первые мгновения Миша смотрит так, словно вообще не понимает вопроса. У него ужасные глаза: воспалённые и ледяные одновременно, словно они воспалены от обжигающего холода. Женя терпеливо ждёт, затаив дыхание, — и наконец на дне этих ледяных глаз что-то вздрагивает.       — Да, — роняет Миша. Коротко и сухо, но это согласие сейчас при любых интонациях важнее всего. Отрывистое «да» словно наждачкой продирает Женю вдоль позвоночника. Женя вцепляется в бортик так, что пальцам больно, и бестолково обещает:       — Я постараюсь. Я сделаю всё, что смогу.       — Спасибо, — так же сухо говорит Миша. Мимоходом касается плеча Жени и уходит.       Женя заставляет себя собраться. Он дерзко объявляет Профессору, что намеревается выиграть финал кубка — неоправданно громкое заявление, но радует, что Профессор не смеётся, а откликается. Это помогает наконец направить и тренировки, и самого себя в нужное русло. Женя собирается словно бы по кирпичикам, вытягивает себя со дна глубокого колодца, в который он провалился на нацчемпе. Тянуться ему ещё высоко, до самых вершин — но надо. Изо дня в день Женя бьётся над прыжками и над непрыжковыми, а однажды вечером Миша неожиданно дожидается его после тренировки.       — Я всё равно никуда не спешу, — скованно говорит он. И как-то болезненно кривит угол рта: — Хотел тебя поддержать, но не знаю, как.       Женя задыхается от этого внезапного внимания. Его снова бросает в жар, как в лихорадку, и он неловко бормочет: — Да мало ли. Можно хоть просто кофе выпить.       Миша удивлённо приподнимает брови.       — Кофе, — говорит он полувопросительно-полуутвердительно. — Ладно.       Они действительно идут в небольшую кофейню неподалёку от катка. Женя то и дело щиплет себя за руку, так, что завтра наверняка останутся синяки — он всё пытается убедиться, что не спит. И всё напоминает самому себе: это не свидание, как бы ни хотелось, но нет. Надо довольствоваться тем, что есть, и не наглеть. Ещё не так давно Миша вообще к себе не подпускал, от протянутой руки шарахался — а теперь соглашается на кофе, пусть даже совсем не в том смысле, в каком Жене хотелось бы. Это маленькое чудо, его нужно беречь. Женя смотрит, как пальцы Миши скользят по кофейной чашке, бережно сохраняет это изящное движение в памяти и немножко готов умереть от счастья.       Он спохватывается лишь тогда, когда Миша окликает его.       — Ты уже минуты три размешиваешь сахар, — говорит Миша. Женя виновато вздёргивает плечи и откладывает кофейную ложечку.       — Извини. Я просто, не знаю, слишком доволен жизнью в моменте? — предполагает он. И снова видит удивлённое движение бровей напротив.       — Сейчас? — с нажимом уточняет Миша. И смотрит непонимающе: — Что это за момент такой?       — Хороший, — неловко объясняет Женя. Понижает голос, добавляя: — Здесь есть ты. Ты не убегаешь и меня не гонишь, — и в смущении он снова хватается за кофейную ложечку. Как же это сложно — признаваться и одновременно с этим каждую минуту ждать осуждения, похожего на холодный душ. Но Миша не осуждает.       — Ну, раз это всё, что тебе нужно для счастья… — пожимает он плечами. И остаётся. Терпеливо сидит рядом, продолжает односложно общаться и ничем не выдаёт недовольства или раздражения. Конечно, Жене для счастья нужно куда больше — но он готов начать с малого. Быть жадным вредно для здоровья.       К решающим прокатам Жене удаётся привести себя в форму, подходящую для того, чтобы пытаться грызться за более-менее высокие места. Он осторожно оценивает свою готовность именно так, стараясь не переоценить — а потом умудряется с наскока выиграть короткую. Вокруг удивляются: мальчик же закончил нацчемп только одиннадцатым! как он умудрился стать первым сейчас? это, наверное, какая-то ошибка, случайность? Женя старательно отсекает себя от этих недоверчивых мнений. Нет-нет, никакой ошибки нет, он же к тому и готовился, на то и надеялся. Всё правильно.       Но он не уверен, что смог бы не поддаться всеобщему скептицизму и сохранять нацеленность на победу, не ломанись Миша за ним в Москву. Но Миша здесь. Приезжает за свой счёт, заселяется в тот же отель, днём пристально следит за прокатами с трибун — а вечером оказывается у Жени в номере.       — Ты умница, — убеждает он напряжённо-звенящим шёпотом. И прикасается к Жене как никогда раньше: сперва цепко держит за плечи, потом, стремительно смелея, начинает гладить по лицу. — У тебя отличная короткая. Теперь дело за произвольной. Она тоже отличная, осталось только всем это показать.       — Это… страшно, — с неловким смешком признаётся Женя, понемногу дурея от того, как его лица касаются грубоватые в ласке ладони. — Я же только-только из юниоров вылез — и вот, уже ломлюсь куда-то на взрослом уровне. Как будто старших не уважаю, авторитеты ногами попираю и всё такое. Разве мне такое позволят?       — Им придётся тебе позволить, если ты выиграешь, — почти шипит Миша. У него глаза страшные, яростные и ледяные. С этими же глазами он вдруг целует Женю: касается губ сухими холодными губами, цепко удерживает возле себя. Женя видит совсем близко его напряжённое лицо, плотно зажмуренные глаза, дрожащие ресницы — и чувствует, какое это всё вынужденное и ненастоящее, и заставляет себя отстраниться вопреки желанию целовать Мишу взахлёб.       — Потом поцелуешь. Когда я и произвольную выиграю. Если захочешь, конечно, — неловко говорит он. Миша кивает ему коротко и серьёзно.       Но произвольную Женя не выигрывает. Он так и знал, что когда в дело включаются настоящие мастера, то ему ловить рядом пока ещё нечего. И вот, в подтверждение этого знания — Дима Алиев на опыте и мастерстве легко выбивает его из седла в произвольной. Женю только запас после короткой и спасает, позволяет уцепиться за первое место, но на тоненького совсем, разминувшись с Димой всего на балл. На награждении Женя стоит на верхней ступеньке подиума как во сне, и всё немножко не верит, что это с ним на самом деле и наяву. Эта золотая медаль, и это крепкое рукопожатие Профессора — и удушающие объятия Миши за бортиком.       — Они не посмеют теперь не пустить тебя на мир, — глухо бормочет Миша и цепляется за Женю так, словно тонет. Женя гладит его по спине, стараясь успокоить.       — Подождём, что решат по второй квоте. Пути федры неисповедимы, — мягко говорит он. И думает: он, со своей стороны, сделал всё, что мог. Всё, что обещал Мише.       Дальше — уповать на лучшее.