***
В карете, как и в купе, они ехали всей большой компанией. Только Комбефер отделился, как староста факультета, решив помочь привратнику Хагриду переправить первокурсников через озеро. Баорель громогласно рассказывал какую-то шутку. Фейи мастерил что-то из бумаги, складывая лист аккуратными линиями. Жоли кутался в огромный шарф, ворча на погоду, но периодически подкидывал комментарии Баорелю, распаляя его. Курфейрак был влит в общее веселье, но то и дело бросал обеспокоенные взгляды на Анжольраса, что сидел у края кареты. — Не всё, что нам снится, является правдой, — послышался тонкий голос Прувера, что сидел напротив. — Извини? — Анжольрас вырвался из своих мыслей. — Сны иногда приходят к нам не потому, что это — воспоминания, а потому что наше подсознание хочет поговорить с нами о чем-то. — Откуда ты знаешь? Прувер пожал плечами. — Мне часто что-то снится, иногда даже вещее. И я люблю трактовать свои видения, но не всегда их стоит принимать за чистую монету. Ты беспокойно спал. Там, в поезде. — А как научиться различать разговоры подсознания и воспоминания? — Не знаю. Иногда люди настолько слепы, что даже не понимают, что им снятся воспоминания из прошлой жизни. Ты должен почувствовать, наверное. Зацепиться за что-то, или кого-то. Анжольрас промолчал, вглядываясь в темноту Запретного Леса, через который пролегал путь их карет. Кого-то. Эльфийка. Она не была похожа ни на кого из их эльфов. Он знал их всех в лицо, потому что часто заходил на кухню, чтобы провести очередную лекцию по поводу их прав и свобод. Подобной у них не было. — Спасибо, Жеан. Ты помог. — Обращайся. Если хочешь, могу даже на картах разложить. — Эм… — Анжольрас замешкался. — Да, хорошо.***
Первый ужин в Хогвартсе всегда начинался позже обычного. Около получаса, а иногда и час, занимало распределение первокурсников. В Большом Зале за четырьмя столами традиционно сидело четыре факультета. Стол Гриффиндора стоял у восточной стены, вслед за ним располагался стол Хаффлпаффа, затем — Рэйвенкло, и у западной стены — Слизерин. Некоторое время после Второй Магической войны, по рассказам старшекурсников, столы Гриффиндора и Слизерина поставили рядом, в надежде уменьшить напряжение между детьми. Однако, эксперимент не удался, и через год столы вернули на прежнее место. Самым непонятным в магическом мире для Анжольраса была сама система факультетов, которая изначально делила детей. Ведь именно из-за этого зачастую происходили проблемы. Если Слизерин обладал репутацией выпуска самых темных волшебников, а всех гриффиндорцев поголовно записывали в герои; если Хаффлпафф считали факультетом для добрых и трудолюбивых, а Рэйвенкло — для умных и начитанных, становится понятной природа их конфликта. Многие часто не могли оправдать ожидания, которые на них накладывали, и переживали каждый раз, когда не подходили под стандарты. Выплескивая свои внутренние проблемы на других, они просто искали способ справиться с этим. Такой мыслью однажды поделился с ним Комбефер, и теперь каждый год Анжольрас думал об этом на распределении. Профессор МакГонагалл, директор школы, вынесла трехногую табуретку и возложила на неё шляпу. В былые времена, Анжольрас знал, она пела каждый год. И часто в её стихах были скрыты смыслы, предсказания на будущий год, предупреждения… Но с того момента, как он учился в Хогвартсе, она ни разу не представляла новую песню. Говорили, что последнюю она спела первого сентября 1998 года, в год, когда многие выпускники вернулись на второй год, чтобы закончить школу без диктатуры Пожирателей Смерти. Вот и сейчас череда первокурсников выстроилась для того, чтобы узнать, какой стереотип им будет необходимо оправдывать в ближайшие семь лет. МакГонагалл уже раскрыла список, готовясь зачитать первую фамилию, как шляпа негромко хмыкнула, открыла рот и запела…Древна я шляпа и стара, И нет меня умней. Послушай, что скажу тебе, И разгадать сумей. Ждет год нас непростой, увы, Но падать духом рано, Сплотись вокруг друзей своих, Надежней нет охраны. Тот факультет, что всех умней, Пусть слушает науку. Тот факультет, что всех смелей, Подаст врагам он руку, Тот факультет, что всех хитрей, Пусть помнит он о прошлом, А факультет, что всех теплей, Пусть делает, что может. Друзья мои, здесь времена Настали непростые, Но справиться сумеем мы. Нам это не впервые. Закончилась тут песнь моя, Но помните о главном. Ведь кто бы ни был Вам врагом, Делиться нам всем рано.
И замолкла. В зале повисла гробовая тишина. Студенты даже не переглядывались, в изумлении смотря на шляпу. — Что тут разгадывать, когда она сказала так прямо… — прошептал рядом Комбефер. Анжольрас не заметил его появления. Должно быть, он зашел вместе с первокурсниками. И вздрогнул. — Очень стереотипно. С каких пор она поет? — нахмурился Жоли. По спине Анжольраса пробежался холодок. Мурашками покрылись даже руки. Сначала мать, затем этот сон, теперь шляпа… Ему становилось все больше и больше не по себе. — Делиться нам всем рано. Сказала шляпа перед распределением. Может это такой её протест? — задался вопросом Комбефер, смотря на то, как МакГонагалл отмерла и начала подзывать учеников к стулу. — Помнишь, как в Истории Хогвартса? Шляпа никогда не ошибалась, когда пела. И даже если кто-то считал её песни бредом в начале года, к июню оказывалось, что она была права. — Да, помню, как мы делали анализ на эту тему. Однако, здесь даже анализировать нечего, она всё прямо объяснила. Непростой год… Слизерин должен помнить о прошлом… нам это не впервые… — Неужели, новая война? Светлые волоски на руках Анжольраса вздыбились, и он передернулся. Тут же почувствовав на плече теплую руку Комбефера. — Будем надеяться, что она преувеличивает. — Или преуменьшает… — шепотом продолжил Анжольрас, смотря на то, как Тедди Люпин побежал к столу Хаффлпаффа и сел рядом с Фейи, который тут же одобрительно похлопал мальчика по плечу. Распределение закончилось быстро, курс 1998 года рождения был не богат на количество человек. На памяти Анжольраса это был самый малочисленный поток за последние годы, всего тридцать детей. Среди них и Козетта, которая теперь сидела подле него. Беловолосая девочка с огромными голубыми глазами была очень скромной, и даже не хотела ничего брать с тарелки, когда на столе появилась еда, и Анжольрас помог ей положить немного от каждого блюда. Быстро поев, он уже собирался идти наверх в спальню, но Комбефер попросил его подождать. В его обязанности входило отвести первокурсников к башне, чтобы они не заблудились, и Анжольрас остался. Маленькими глотками попивая апельсиновый сок, он окинул взглядом зал. Студенты были тише, чем обычно. Мало кто переговаривался, а если и говорили, то очень тихо. Несколько беззаботных второкурсников, конечно, веселились у стола Гриффиндора, но не более. И тут за спиной он услышал «псст». Не обратив на звук внимания, он продолжил оглядывать зал, но «псст» повторилось, и Анжольрас обернулся. — Привет. Прямо за ним стоял Грантэр, смотря на него сверху вниз. — Привет, — приподнял бровь Анжольрас. Это было не в манере Грантэра подкрадываться и приветстовать без сарказма. Тем более, что в последний раз они виделись в Косом Переулке, где слизеринец облил его язвительностью. — Я слышал от Жоли, что ты основал организацию в прошлом году? Эм, по защите прав магических существ, кажется? — Организация по защите прав и свобод волшебных рас и существ, да. — Ну да, — махнул рукой Грантэр. — В общем, я хочу прийти. — Куда прийти? — На собрание. Организации. — Зачем? — Аполлон, ты же вроде в Рэйвенкло… Вот. Это уже было больше похоже на привычного Анжольрасу Грантэра. — Зачем тебе приходить в организацию по защите прав и свобод волшебных… — Потому что хочу, — бесцеремонно прервал его Грантэр. Анжольрас нахмурился, внимательно изучая парня взглядом. Он не верил в искренность его намерений. Даже зная о том, что некоторые из его друзей спокойно с ним общаются, он не верил, что язвительный и циничный Грантэр, который в прошлом году вечно срывал уроки Истории Магии своими комментариями, может в действительности заинтересоваться общественной деятельностью. — Или у Вас дискриминация по факультетам? Как у Шляпы? Можно всем, кроме слизеринцев? Анжольрас сжал зубы. Никто не смеет обвинять его в отсутствии толерантности. Он всегда верил в то, что не бывает плохих факультетов, бывают плохие люди. — Конечно, приходи, — ответил за него Комбефер, поправляя очки. — Я передам через Жоли место встречи, хорошо? — Вот и отлично, — хлопнул ладонями Грантэр, и зачем-то наклонился к Анжольрасу, дотрагиваясь до его плеча рукой, от чего тот вздрогнул. — Ты же не против, Аполлон, да? Анжольрас застыл на мгновение, всматриваясь в зеленые глаза. Он сейчас не справлялся со своими эмоциями. Совершенно не справлялся. И Грантэр до него дотронулся. Он уже видел, как темные зрачки расширились, и в ухмылке промелькнула та самая эмоция, которую он терпеть не мог на лицах людей. — Да, — резко ответил он и сбросил его руку с плеча. — Будь вовремя. — Вот и славно, — Грантэр отпрянул и ехидно улыбнулся. — До встречи.***
— Что ему от меня нужно? — тихо спросил Анжольрас, когда они шли с Комбефером впереди колонны первокурсников к башне. — Почему ты не допускаешь такой мысли, что он просто хочет посетить собрание? Возможно, у него родственник относится к какой-нибудь из рас, или что-то другое… — пожал плечами Комбефер, мгновенно понимая, о ком идет речь. — Потому что он никогда раньше не проявлял интереса к этому. Ты помнишь его комментарии на Истории Магии? Он же явно не занимает ничью сторону, оправдывая то одних, то других. — Анжольрас, — вздохнул друг, поправляя очки. — Ты сам говорил, что людям нужно давать шанс. Вот и дай ему его. — Ты видел, как он на меня смотрел? Что если … — Видел, но сейчас ты всё время на эмоциях. И это — естественная реакция, потому что он тебя коснулся. Анжольрас закатил глаза, прикрывая рот рукой и выдыхая. Возможно, он действительно был необъективен. После всего, что Грантэр для него устраивал в ближайшие пять лет, он просто не мог поверить, что у него на уме защита прав и свобод. Тем более, после того, что случилось прошлой весной. — Я просто не хочу повторения прошлого раза. — Он не повторится, Анж. Мы тебя защищаем. Он уже извинился. — Нет, Ферр, ты защищаешь его. И обвиняешь меня. — Анж… — Комбефер выдохнул от возмущения. — Я никогда, никогда не буду обвинять в этом тебя, ты меня понял? Я — твой лучший друг, и я всегда на твоей стороне. Что бы ни случилось. Но посмотри на ситуацию объективно. Пожалуйста. Анжольрас кивнул. Он, действительно, не должен был срываться на Ферра. Тот всегда был на его стороне. Не было ни единого момента в истории их дружбы, когда бы он предал, или даже ненароком обидел. — Прости. Ты прав. Я на эмоциях. — Тебе нужен сон, хороший завтрак и первый урок. Чтобы отвлечься. — Да. Они преодолели последнюю лестницу, которая подвезла их прямо к коридору, в конце которого находилась их гостиная, и пройдя вглубь, остановились рядом со статуей ворона. Традицией их факультета было разгадывать загадки, которые рассказывал ворон, чтобы попасть в башню. Дашь правильный ответ — пройдешь внутрь, неправильный — разгадывай до умопомрачения или жди более умного товарища. Вот и сейчас, как только они подошли и дотронулись до кольца в когтях птицы, она заговорила:Стоит дуб, В нем двенадцать гнезд, В каждом гнезде По четыре яйца, В каждом яйце По семь цыплят.
Комбеферу необходимо было объяснить первокурсникам принцип, но Анжольрас уже был не в силах ждать. Он тихо произнес ворону ответ «год» и прошел в гостиную, уже предвкушая, как душ смоет с него всё накопившееся за день, а сон унесет с собой все тревоги. Однако, поднявшись в спальню и увидев свою кровать под балдахином, он почувствовал, как силы покидают его. И даже не раздеваясь, упал на кровать, зарываясь лицом в подушку и тут же засыпая. С камней стекала вода, капли забирались под воротник, неприятно холодя кожу. Анжольрас уже не плакал, слезы высохли неприятными дорожками у него на щеках, и он только и делал, что слизывал соль со своих губ. В подвале было темно, и он прижимал колени к груди в надежде на то, что такая поза защитит его от любого монстра, что может выпрыгнуть на него из черного полотна ночи. Не было слышно и звука. Как будто у него пропал слух, и он больше не способен различать ничего, кроме собственного дыхания. Сколько прошло времени? Час, два, четыре? Он не знал, всё больше и дальше погружаясь в своеобразную летаргию. Не думая ни о чем. Ни о закрывающей его собой матери. Ни о кричащем «Беги» отце. Ни об испуганных, огромных как блюдца глаза эльфийки. Ни о чем. Ни звука. Ни света. Только дыхание.