― Да. ― Пальцы Ленской вмиг поледенели, катастрофически не хватало теплого стакана в руке. Теперь она пожалела о том, что заказала холодный кофе. ― А ты пойдешь?
― Не-а, книжками не интересуюсь.
Разговор полностью потерял какую-либо ценность для Саши. У нее не было ни интереса, ни каких-либо тем, чтобы поддерживать его дальше, однако и находиться в мертвой и тоскливой тишине было бы чрезвычайно скучным времяпровождением.
― Расскажи лучше о себе. Ты же с какого города?
― Я из Питера.
― С Питера? Это ж столица культуры, ха-ха!
― Да-да, культура на уровне говорить «парадная» вместо «подъезд»
― Еще «шаверма» вместо «шаурма».
Ленская кивнула с еле слышным смешком. «Она очень хорошая, даже милая в какой-то степени, однако общаться в дальнейшем мы вряд ли будем, я думаю. Мы слишком разные, так еще и грамматические ошибки меня до сердечного приступа доведут», ― Саша продолжала сохранять былое радушие, хотя подсознательно она побаивалась специфической непредсказуемости и спонтанности своей собеседницы
― И вновь у них какие-то неполадки. Никогда я не понимала всех клубов: странные собрания, ненужная ответственность, маразматики всякие… Из-за этого у меня нет возможности видеться с Ромом чаще, ― она по-детски надула губы, ― что такого ты нашла в них?
Опасения, как и задумывалось, оказались правдивыми. Сохраняла бдительность, Ленская сызнова поправила очки и заправила кудрявую прядь за ухо.
― А что, если для меня это единственный способ приспособиться?
― Ну-ну, по мне так лучше напрямую действовать. Продвигаться агрессивно, там, отхватывать все самое лучшее, внимание привлекать…
Лиза вздернула бровь и смотрела на Сашу с полным непониманием, будто каждый житель земли всегда действовал так же, как и она. Ей никогда не был близок и понятен разум стандартного интроверта-гика, да и опыта в общении с ними у нее меньше, чем у ленивцев сил на подвиги а ля Македонский.
― Мне такое не по душе, не могу быть слишком эксцентричной. ― От чувства отреченности Саша поежилась, закинула ногу на ногу так, чтобы отгородиться от Лизы и покрепче ухватилась за стакан. ― Кстати, «Ром» ― это Романа?
― Ага. Ей такое погоняло впилось в душу, она даже в мессенджерах и соц. сетях себя так называет, хотя в реале она ром на дух не переносит. От него у нее болит голова.
Ленская рассказала собеседнице и о своем прозвище. Ее предисловие началось с некой подружки, какую она видела в свое языковой школе, и только после этого она рассказала о порохе и дуэлянте. Закончилось повествование тем, что подругу она более не видела, а к прозвищу привязалась до того крепко, что не смогла отвыкнуть, по сей день используя такие никнеймы в играх или тех же социальных сетях. Стараясь пользоваться Плацебо, она уперто уверяла, будто совсем забыла про Алису и ее прозвища связаны не только с ней, но и с другими учащимися, какие клеймили ее двумя кличками. Лиза, к слову, внимательно слушала рассказ Саши и даже проявляла эмоциональные отклики в виде театрального прикрытия рта ладонью и наивной удивлением, словно немая комедия показывает особо недалекую женщину, которой показали разноцветного попугая впервые в ее жалкой нищей жизни. Каждое сказанное Сашей предложение Лиза жадно поглощала и вникала, как в сюжет какой-нибудь книги, также наслаждаясь спокойным и размеренным тембром, безразличным выражением лица самой Ленской, за которым ясно виднелось море разочарования и потерянности, будто та девочка из рассказа, чье имя рассказчица не произнесла ни разу за монолог, была первым и последним ее другом, по совместительству ― опорой, чтобы окончательно не сойти с ума и не отвыкнуть от социума навсегда. Может быть, такая жадность в восприятии возникла из-за того, что это была самая длинная реплика Ленской за этот день. По натуре своей Лиза была настоящим эмпатом, отчего не могла просидеть ни минуты без разделения переживаниями собеседником, особенно если он ее друг. Это и заставило ее начать волноваться о состоянии Саши на данный момент, потому она мысленно, неосознанно и спонтанно пообещала себе стать и ее новым другом, чтобы жить с ней душа в душу и вытянуть из нынешнего положения.
― А почему, кстати, «дуэлянт» и «порох»? Дралась с кем-то? Про порох вообще промолчу.
― «Онегин».
― С парнем дралась?
― Каким парнем?
Теперь Саша окончательно сместилась с пути диалога. Понять собеседницу сейчас было ее единственным желанием, однако ей казалось, что покорить Эверест за два часа будет более возможной и реальной затеей.
Из-за угла стола послышался бархатистый и звонкий смех, это была Романа. Глядя на нее, Каренина сама чуть было не заразилась приступом хохота, однако ей удалось обойтись прикрытыми ладошкой устами.
― Ты чего, Лиз?
― Ничего смешного!
― «Онегин» ― роман Пушкина, ха-ха-ха!
― И какая здесь логика?
― В романе, ― Монеткина напрочь забыла о Карениной, ― Ленский вызвал Онегина стреляться, а потом умер, балда ты.
Романа похлопала Лизу по плечу с очевидной иронической издевкой, шутя таким жестом условно обидно, но Лиза никогда и ни за что не воспримет такие колкости всерьез и пропустит мимо ушей при следующей же теме разговора, но сегодня она решила демонстративно надуть губу, как оставшийся без игрушки ребенок.
― А если я тебя браслетиком или, например, гранатом назову, ты тоже ничего не поймешь?
― А это здесь при чем?
― Лиз, ну ты чего? Это же «гранатовый браслет»
― Ничего не знаю. Говорю же, книги не интересуют. Мне уж старый добрый «желточек» попривычнее будет.
― Желткова?
Вопрос Ленской скорее походил на риторический.
― Да-да. Ее Людмила Сергеевна тоже в «воспитательных целях» сравнивает с Г.С.Ж, вот только ей, напротив, говорит не быть, как он.
Каренина и Монеткина, закончив небольшое лирическое отступление, вспомнили о незавершенных делах и тотчас вернулись к коррекции начатого. Ленская и Желткова были вновь оставлены на произвол судьбы, хотя последняя всячески проявляла искреннюю заинтересованность и пыталась вывести разговор с Ленской в нужное русло, чтобы тема подходила обеим участницам и помогла Лизе выдавливать как можно больше подробностей о Саше как о человеке, личности. Желткова легка на подъем, поболтать с ней можно буквально обо всем житейском; ее клеймили типичной подружкой, какая есть у каждой старшеклассницы, если она не как Ленская. Школа ― разумеется, в ее пределах ― была для нее полным табу, пока в сплетнях она была явно первой. Она даже выявила закономерность: чем моложе учитель, тем больше о нем «шепчет птичка». Возможно, такой вывод покажется абсурдным или очевидным, однако в кругу сплетниц этой школы цитата ощущалась глотком свежего воздуха, хотя, к слову, эти самые болтуньи были поражены, когда Желткова на вопрос «кто такая Анна Иоанновна?» отвеила не «не знаю, сейчас загуглю», а пересказала в краткой форме ее влияние на Россию. В общем, она не вызубрила историю Романовых, а просто решила посмотреть документальные фильмы о царевне для анализа «грязного белья» ― ее жизни в целом, когда она издевалась над невинными ради собственной потехи, одним словом ― сущность сплетницы проявляется во всей красе. Кто знает, вдруг сейчас она просто старается вычислить всю подноготную святой на первый Саши?
― Ну, как прошел допрос? ― Романа села поудобнее и взяла в руку все еще теплый картонный стакан. ― Не устала, Саш?
― Ну-ну, прошло всего-то семнадцать минут.
Аня, в свою очередь, убирала в рюкзак блокнотик и напоследок проверила время.
― Держу пари, я пережила самые общительные минуты, ― Саша, подняв очки на лоб, устало терла глаза, ― было приятно общаться с тобой, Лиз.
― Я пойду домой скоро, вы будете здесь?
― Думаю, нам с тоже незачем задерживаться. ― Романа следом посмотрела на Лизу. ― Так, ты сегодня ко мне, не забудь пижаму, а то будет как в прошлый раз.
― А вот прилюдно не нужно это говорить!
Саша и Аня, прикрываясь ручками, тихо хохотали, а Лиза порозовела не столько от стыда, сколько от повисшей без причины вины перед Сашей. Конечно, она не придаст этому мгновению никакого значения, да и предыстория ей неизвестна, однако эта паранойя «выдавливала кровь из всего тела, чтобы та перетекла в башку и не давала нормально думать», ― так она могла описать свое нынешнее состояние.
Такой состав из четырех девочек все продолжал общаться, знакомиться с Сашей и рассказывали ей все о новом для нее городе. За это время каждая из них наглядно продемонстрировала свою сущность в разговоре: Ленская занимала более пассивную позицию, в основном она принимала информацию, а не предоставляла. Желткова подавала некоторые признаки жизни ― вбрасывала новые тезисы для обсуждения и заставляла одноклассниц отвлекаться на себя, почем добровольно и не без положительных впечатлений. Монеткина вела себя горячо и энергично, отчасти играла роль голоса разума, когда брала все в свои руки и становилась властной, в какой-то степени. Каренина, как и, впрочем, всегда, сохраняла спокойствие и действовала будто по линейке, к ее поведению не было претензий, ведь всего в ней было в меру, начиная от сдержанности и заканчивая чувством юмора.
Время подходило к концу, «квартет» разошелся по домам. Аня и Саша направились в разные стороны следующего перекрестка, а Романа и Лиза проживали в одном жилом комплексе, потому они и проводили друг друга до подъездов.
Примерно к семи вечера, когда Романа закончила выполнять домашнее задание, Лиза пришла к ней по первому же зову, с рюкзаком запасной одежды и сладостей. Романа к сладкому относилась спокойно, даже неплохо и с интересом, однако если отобрать у всего мира сахарный песок, горевать она совсем не станет, Лиза же сладкое любила и жаловала, хотя зависимости от сахара, кажись, тоже не имела. Она всегда делилась с Романой именно сладостями ― Лиза совсем не разделяла с ней вкусовых предпочтений в других закусках, пока с «белой смертью» Романа не вредничала, да и выбор у них более или менее совпадал. К примеру, Монеткина всегда любила сыр, однако пересоленные блюда и закуски она не переносила на дух, могла начать ворчать на повара или производителя, какой переборщил с приправой, а также из принципов отказывалась от таких блюд; кажется, в будущем она обязательно вырастет стандартным клиентом-скандалистом, который не потерпит ни одной оплошности при подаче заказа в кафе или ресторане, даже больше ― Романа может с уверенностью поругаться с сотрудниками забегаловки или фаст-фуда, не допускать ни скидок, ни поблажек, при всем этом оставаясь с чистой совестью и задранным вверх носом. Лиза же была менее привередливой и прощала некоторые погрешности, спокойно терпела пересоленную или переперченную еду, а периодически и сама грешила нарушением соотношений продуктов и приправ. Также она не особо любила сыр и предпочитала ему творог, если речь идет о молочных продуктах. Выпечка же почти во всех случаях нравилась обеим, на остальное им было как-то все равно.
― Суфле? Давно ты его не покупала.
― Без понятия, просто ностальгия в глаз попала.
― Выглядит, как если бы ты не хотела париться над выбором и взяла первое попавшееся.
― А вот и нет!
― Не хмурься, морщины появятся. Проходи лучше, на кухне скучно.
Романа проводила Лизу понурым взглядом и включила электрочайник к купленному суфле и имевшемуся дома печенью, она специально попросила подругу не покупать слишком много. Самой Романе не было до конца понятно, зачем же она постоянно зовет Лизе с ночевкой или приходит к ней, пока у самой была гора невыполненных дел, недочитанные книги и невыполненное домашнее задание. Может быть, она находила во всем этом, в бессонных ночах и сплетнях, прокрастинации, инфантилизме, успокоение и баланс для дальнейшей работы. Если это так, то именно практика отрываться каждые две-три недели спасла ее от какого-нибудь нервного срыва, хандры или типичного выгорания, что так часто случаются с классическими подростками, какие не видят цели и смысла всего того, что было сделано. Лиза давала ей оторваться на полной катушке, учила быть беззаботной и всячески наблюдала за ее эмоциональным состоянием. Множество раз у Романы спрашивали, дескать, зачем вообще общаться с человеком, который совершенно тебе не подходит? Все подобные комментарии она попросту игнорировала, не придавала совсем никакого значения и, держась за руки с Лизой, лишь продолжала смеяться над такими людьми с ней же. Очевидно, она не могла обсудить с ней многие моменты истории или книги, однако при умственной разгрузке ей этого совсем не требовалось.
Щелчок электрочайника вернул Роману на прежнюю орбиту, а пока она заваривала чай, на кожу руки попала капелька кипятка, что вызвало не самые приятные ощущения. «Если бы то тепло, что дарит мне Лиза, было физическим, я бы сварилась или вовсе превратилась в пепел. Она греет меня значительно сильнее этого ожога или горячего чая», ― Романа заварила две порции облепихового чая, один из фаворитов ее подруги. Лиза, в свою очередь, уже успела включить телевизор и загрузить на нем фильм, который они собирались посмотреть, назывался он «платформа». Явно не то, что нужно смотреть со сладостями и чаем, потому о них они быстро позабыли и отложили на стол, Романа в шутливой манере сделала акцент на неудачном выборе и отложила все лишнее на кофейный столик.
Лиза возомнила себя проницательной кокеткой, что проявилось в опущенной на плечо Романы голове. Последней ничего не оставалось, кроме как устроиться поудобнее и, выгнув спину во вредное для нее положение, подстроиться под положение головы на плече. Романа значительно превышала рост Лизы, была выше на полголовы, с учетом толстой платформы у второй. Такому жесту она, собственно, безмерно обрадовалась, хоть и для этого дуэта подобные выходки давно стали обыденностью, чего не особо понимали их сверстники, большая их часть ― парни, которые ни дня не могли продержаться без шуток об «а можно мне третьим?» и всего наподобие. Романа была более вспыльчивой, потому всегда журила «шутников» и не могла оставаться спокойной, пока Лиза относилась ко всему более снисходительно и закрывала на подобные комментарии глаза. Зеленые. Прямо как березовая роща или пихтовый лес. Ссылаясь на фамилию, Романа всегда называла их «зеленым гранатом». Конечно, сама Лиза такого намека не понимала, но это ничуть не препятствовало ее обольщению, дескать, «мои глаза сравнимы с драгоценными камнями редкого сорта», такое отношение к вещам, по-детски наивное и поверхностное, заставляло Роману умиляться более обычного, хотелось продолжать удивлять ее такими словами, поступками и жестами.
В фильме отвели внимание галлюцинациям главного героя, когда ему мерещились ласки перед половым актом с «азиатской Монро». Желткова приняла решение поиздеваться над сидящей на иглах Романой, потому она, подняв голову с плеча и, вовсе отстраняясь от подруги, присела на коленки и аккуратно поцеловала ее в ушко, в ответ Монеткина содрогнулась, покраснела и яростно, но с испугом назвала Лизу нимфоманкой. У нее даже рефлекторно поднялась рука, было похоже на попытку перекрестить девочку-подростка, чье место было на втором кругу ада.
― Ты выглядела напряженной, я попыталась тебя отвлечь
― И ведь не поспоришь, ― Романа подогнула колени к подбородку, ― отвлечь у тебя получилось удачно, вот только стоило ли поступать, как в типичных сериалах о подростках?
― Мое дело ― предложить, очевидно.
Такие жесты также не были чем-то необычным и новым, единственная разница была лишь в том, что Романа любила делить абсолютно все на две категории: уместно и неуместно. Порой она и сама не брезговала вытворить что-то первой, подразнить Лизу или показать так свое ироническое превосходство, однако сейчас ей казалось, что Лиза разогналась совсем не вовремя. Сама она также прекрасно знала о строгих рамках своей педантичной подопечной, но сейчас она просто пользовалась моментом. Моментом и неожиданностью. Как правило, такие манеры по большей части присутствовали у Романы, но сегодня можно сместить все на утренний инцидент и вызванное им состояние, не самое лучшее. Очевидно, сбитый с утра настрой не остался незамеченным, отчего Романа также прошла допрос ― какой и близко не стоял с Ленской ― но отказала общаться слишком много, дескать, «мысли все также хаотично метаются где-то в пределах черепушки, не успеваю переварить все вопросы». Лиза была обеспокоена такой хандрой еще с начала дня, предложила даже не приходить сегодня и дать Романе отдохнуть, но та доселе не смогла осознать, что
она и есть ее единственный способ отогнать все страхи и перестать волноваться из-за всякой чепухи, даже если масштаб этой «чепухи» скорее походил на катастрофу. Характер Романы в принципе был не из легких, потому ее принципиальности всегда завидовали неорганизованные и неответственные подростки, порой они даже были старше ее на пару-тройку лет. Планам Романы никогда и ничто не препятствовало, глубокое и торопливое дыхание ее внутреннего холерика сносило все преграды без исключений, подобно произошедшему в Соединенных Штатах Америки Вербному Воскресенью шестьдесят пятого года, известное также как «эпидемия торнадо», оставляя тем самым лишь осколки сомнения, а ля: «а было ли что-то, что пыталось как-то остановить меня?». Иногда, конечно, данная причуда приносила одни неудобства, проблемы, а то и вовсе ― опасность. Такая черта характера передалась ей от мамы и ее строгого воспитания, ибо ее чадо определенно должно будет сворачивать Синайские горы и управлять хотя бы городом, если у нее ненароком не получится свергнуть правительство всех стран и подогнуть мир под себя. Может быть, все это утрированно, но и амбиции ее мамы действительно мало отличались от такого примера. Точно так же, собственно, Романа вела себя и в социуме, стараясь играть хоть какую-то роль в любом кругу общения или какой-то организации. Фраза «лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме» явно не подходила бы ей под описание, правильнее будет сказать «бери от жизни то, что дают»
― Ром, все точно в порядке?
Лиза взволнованно подняла брови и, ухватившись левой рукой за запястье Романы, создала этакую опору, чтобы потрогать ее за лоб и проверить температуру.
― Сложно сказать. ― В ответ она тоже взяла подругу-психотерапевта за руку. ― Возможно, так на меня влияет поведение Горенга. Раздражает.
Отчего-то Лиза, отодвинувшись от Романы на полметра, начала улыбаться. Сначала улыбка была легкой и теплой, взгляд устремлялся на плечи сидевшей в недоумении Романы, в нем проглядывалась какая-то детская искренность и частично даже наивность, складывалось впечатление, будто она, будучи пятилетней девочкой, встретила на улице любимого персонажа какого-нибудь художественного произведения, который оказал честь обратить на нее внимание. Через несколько же мгновений началось зарождение хаоса, инфантильность постепенно улетучивалась из уже более проницательного взгляда, его направление с плеч поднялось прямиком в пару карих глаз Романы, ее замешательство нарастало по мере превращения Лизы в олицетворение похоти и серьезности. Зрачки на зеленой радужке расширились, будто в лесу начался пожар, какой, имея шарообразную форму, равномерно разрастался по всему своему периметру и прожигал еще живые зеленые ветви, что и оставляло за собой стремительно расширяющийся черный круг в центре. Уголки губ, видимо, достигли своего апогея, потому, позволяя подняться им еще выше, Лиза обнажила верхний ряд зубов. Теперь, взглядом, она высверливала во лбу своей подруги кратер. Суммарно это длилось не более пяти секунд, однако воспринимался этот отрезок в десяток раз медленнее.
Вместе с милостью испарялась и скромность, сдержанность и серьезность. Лиза откровенно дурачилась, причем проявлялось это очень своеобразно. Тогда же, когда ее зрачки расширились, она развернула Роману к себе спиной, поставила мешающий неуместными звуковыми эффектами фильм на паузу и наклонилась над правым ухом подруги.
― Будешь ощупывать мой позвоночник?
― А ты проницательная.
Лиза отстранилась от головы Монеткиной, подняла ее футболку и ощупала выпирающий из-под кожи позвоночник, Романа сразу же выпрямилась и тем самым сумела сделать так, чтобы он не выделялся, как выделяется со сгорбленной спиной. Она снова оскалила свои кафельно белые зубы, поднималась по позвоночнику к лопаткам, спускалась к пояснице и ощупывала гладкую кожу, по которой вот-вот пойдет целый рой мурашек. Лиза, отпустив футболку так, как она смотрелась на Романе до этого, снова склонилась ― теперь уже не столь низко, ибо Романа все еще сидела ровно ― и начала шептать ей на ушко, покрасневшее и разогретое.
― Может, мне стоит делать так же и на уроках, чтобы ты не сутулилась?
― Все-таки я не откажусь от своих слов, ты ― нимфоманка.
― А вот и нет!
Лиза возмущенно положила руки на коленки, Романа повернулась обратно к экрану телевизора. Подобным образом проходила каждая вторая ночевка; баловство, тем не менее, никогда не заходило дальше самого баловства, обе девочки оставались в рассудке и пообещали себе дождаться хотя бы возраста согласия, если дело до того дойдет, в чем они периодически сомневались. Впрочем, на импровизированных весах чаша сомнений не всегда перевешивала чашу уверенности, да и наоборот тоже бывало не всегда. Порой они даже перегибали палку, и опять-таки, голосом разума во всех подобных моментах всегда выступала принципиальность Романы и ее умение сказать «нет», какое будет таким же твердым, как у профессиональных ораторов или попросту сильных духом людей. Впрочем, Романа, будучи не из робкого десятка, без всякого сомнения относила себя к последней группе. Оратором она тоже не прочь поучиться, однако это она решила оставить на более сознательный возраст, к примеру, по достижении совершеннолетия.
― Вернемся к просмотру?
― Давай, вот только на Горенга потом не ворчи, сама нам такой фильм предложила.
Две пары глаз вновь пусто рассматривали мерцающий экран, но ни один из четырех не воспринимал исходящую из него информацию, они даже не двигались, просто отказались работать. Фильм так и остался играть в пустоту, особо яркие кадры хоть отражались в глазах зрительниц, совсем не оставляли за собой каких-либо следов в их памяти, им это было совсем ни к чему. Каждая из них думала о чем-то своем, почем мысли их были направлены в одну сторону, менялась лишь перспектива и восприятие этих мыслей.
***
― Лиза! ― Романа пыталась докричаться до открытого в спальне окна. ― У меня получилось из дома свалить!
Усердно вызываемая Лиза услышала обрывки криков знакомого голоса, рывком метнулась к окну и свесила голову на улицу, в глаза тут же бросилось привычное лицо с улыбкой радости на нем. Ее смартфон израсходовал всю зарядку; она хоть и подключила его к источнику питания, не включила его при появлении возможности сделать это, чем ограничила доступ получать сообщения или отвечать на звонки, это и побудило Роману начать кричать в окно.
― Привет, Алин!
Лиза намеренно сделала ошибку, назвала подругу другим именем для шифрования и конспирации. Семья Желтковых отрицательно относилась к Монеткиным, почем было это целиком и полностью взаимно. Родители Лизы запрещали ей общаться с Романой, родители же Романы ― с Лизой. Обе семьи работали на две конкурирующие, нет, враждующие между собой компании и занимали в них достаточно важные чины. Именно поэтому она и приглашала ее к себе лишь тогда, когда ее родители выходили работать на ночную смену, возможность предоставлялась дважды в неделю. К самой же Лизе она приходила редко, когда каждый член ее семьи покидал дом на долгий промежуток времени, почем даже тогда она осторожничала и отправляла Роману домой за час до возвращения родителей.
― С днем рождения, Лиз! Тебе теперь четырнадцать лет, ты теперь получишь паспорт, а еще получишь по лицу, если не пойдешь гулять!
― Извини, Алин, сегодня не получится, празднование перенесли не на выходные, а на сегодня, все произошло очень спонтанно… Сама же знаешь, наши родичи живут недалеко, прийти могут почти в любой момент.
― Тогда придется сказать отсюда. ― Романа выпрямилась и положила руку на сердце. ― Лиз, ты мне безмерно дорога, я не могу представить свое будущее в дальнейшем будущем без тебя. Обещаю никогда, ни при каких обстоятельствах, не забывать тебя, а мое слово ― закон.
На глазах Лизы навернулись слезы, очевидно, радостные. Заплакать она не успела ― подавила приступ вовремя, однако в горле появился гигантский плотный ком, какой заблокировал доступ к воздуху и речи на какой-то промежуток времени. Из головы вылетели все мысли о созданной конспирации, хотелось просто высказать все свои мысли Романе и доказать масштабность своих чувств.
― Я тоже тебя безмерно ценю, Ром!
Она непроизвольно произнесла последнюю фразу слишком громко, настолько, что она была слышна на кухне, среди гула разговоров и звенящих столовых приборов. На имя «Ром» сразу же сбежались все родственники, увидели позу, в которой Лиза глядела в окно и уже было хотели полюбоваться на ее тайного поклонника «Рому» ― так они подумали, когда услышали сокращенную форму имени ― однако не успели запечатлеть его внешность ― Лиза успела махнуть рукой, что воспринималось как атас или крик «шухер», Романа успела убежать и скрыться из виду. У Лизы в принципе возникла дилемма: дать родственникам повод посплетничать и допрашивать ее о некоем Роме, которого она «безмерно ценит» или показать им свою подругу, которую она намеренно назвала другим именем, рассекретить всю построенную конспирацию и обеспечить себе домашний арест. Впрочем, сплетни можно и перетерпеть, пусть они и могут зайти слишком далеко; в крайнем случае, ничего в ответ ей не сделают, просто будут «подшучивать» над таким случаем на протяжении какого-то времени ― это, может быть, выйдет слишком тяжело, но переживется явно проще переживаний от расставания со своей подругой.
― Какой еще Рома?!
Мама Лизы, персона корпулентная, протиснулась между остальными членами семьи и тоже попыталась поймать этого мальчугана взглядом, ухватиться покрепче, оглядеть каждый миллиметр его внешности, чтобы дать свою субъективную и никому ненужную оценку по созданной ей же несуществующей шкале, удостовериться в его опрятности и прилежности, увидеть его насквозь, создать неоправданные предрассудки, какие будут звучать убедительно только для своей создательницы, чтобы разбрасываться ими направо и налево, ссылаясь на мнимый жизненный опыт, «я, дескать, жизнь эту повидала, плохих людей насквозь вижу», однако на деле, все высказывания будут лживыми, нет у нее никакого опыта и коммуникабельности, лишь ее подлый и ядовитый характер заставляет видеть в людях лишь гной, лишь жалость; именно из-за такого настроя она и не может построить здоровые людские отношения, у нее почти нет друзей, муж нашелся по счастливой случайности, родственники не отвернулись лишь ради приличия, жалкое зрелище.
― Ну, расскажи же!
В ответ Лиза только, не проронив не слова, развернулась и покинула комнату, предварительно схватив смартфон и наушники, чтобы прогуляться по оживленным и шумным, но молчаливым улицам. Она спокойно вышла в коридор, подключила наушники к еще выключенному гаджету и лишь тогда начала его запуск. Обув же на ноги классические черные кеды, она накинула на плечи розовую джинсовую куртку, в кармане которой почти всегда валялись ключи, вышла за пределы квартиры и включила свой плейлист в режиме «вперемешку», все это аккомпанировали беззвучные взгляды гостей и родителей, сделать что-то, кроме как дать возможность уйти, они более не могли ― Лиза частенько покидает квартиру в такие моменты, гуляет в интервале от часа до трех, и возвращается домой, как ни в чем ни бывало.
Первым делом она позвонила Романе, почти сразу после выхода из подъезда.
― Ром, не знаю, повезло тебе или нет… Короче, теперь я тоже смогу погулять, я свалила с дома.
***
Подруги уснули за десяток минут до титров. Будильники они установили еще до прихода, вот только на утро они увидят почти разряженный аккумулятор и будут вынуждены пользоваться портативной зарядкой в школе. Родители должны будут приехать лишь к восьми утра, когда девочки уже должны быть на уроке, потому и времени у подруг было более чем достаточно. Кажется, даже во сне Романа будет надеяться на очередной прогул ее соседки по парте, Наташи Кирилловой, чтобы снова сесть с Таней.
