***
ВОРобушек: Наташ, идешь? Наталья Алексеевна: Иду, где встречаемся? noname: Сегодня у моста, остановка та же. Ты кста без опозданий? xD Наталья Алексеевна: Не обещаю, постараюсь вовремя. Тимочка: Чето ты мать помрачнела в последнее время… ВОРобушек: Не ворчи. ВОРобушек: Короче, ждем тебя, Наташ***
Пустой взгляд черных матовых очей оторвался от экрана и устремился вниз настолько, насколько это позволяла шея и периферическое зрение. Если опираться на поговорку «глаза ― зеркало души», то это оправдывает их кромешно-черный цвет радужки и отсутствие в них живого, свойственного всем не умершим существам блеска. Роста Наташа была невысокого, а если учесть опущенную голову, ее можно будет затерять в толпе среднестатистических людей. Уныло и тоскливо оглядывая поочередно не более веселый асфальт и запылившиеся кеды, Кириллова, будто штурвал самолета на автопилоте, вечный двигатель или бесконечный цифровой код , бездумно шагала по тротуару и по уши утопала в своих мыслях, в последние месяцы они все больше и больше затемнялись, с каждым днем количество чего-то навязчивого, неприятного и пугающего, увеличивалось с неимоверной скоростью, единственное, чего бы ей хотелось, ― сбежать отсюда, из этой туманной головы и разума, чтобы ее мозг прошел интоксикацию и избавился от всякой отравы, пускай ценой потери всех воспоминаний о друзьях и близких; плевать, если им всем будет больно от того, что она сознательно решила вычеркнуть из своей жизни все, что было до этого и навсегда попрощаться со всеми, даже если такой поступок каждый здравый человек посчитает эгоистичным и неправильным, она не воспримет ни одно высказывание, ведь даже не вспомнит причину их возникновения, не вспомнит людей, что станут ее осуждать или попытаются как-то с ней связаться, с холодом и непониманием посмотрит на тех, что со слезами на глазах, утопая в боли, попытаются переварить происходящее и вразумить, «исправить» ничего не подозревающую Наташу. Масштаб ее проблем был настолько велик, то она бы с радостью заключила сделку с дьяволом, к тому же, для ее мышления цена договора была буквально мизерной ― забывший все прошлое человек никогда не узнает о том, что утерял и чем заплатил. Такая схема тоже является ответвлением ее мрачных мыслей, стала своеобразной мечтой, пусть она звучит несколько грешно и не совсем милосердно, она ― темно-серая полоса на черном полотне, что на фоне всего остального кажется белоснежной и чистой, сравнимой с бумагой для принтера или простынями в отелях. Она продолжала свой ход, каждый шаг ничем не отличался от прошлого, прямо как у марширующего солдата в армии или каком-нибудь училище. Со стороны ее походка напоминала монотонные шаги робота, у которого такая команда просто прописана в его искусственной памяти и повторялась из раза в раз, будто конец конвейера подсоединили к не следующему этапу, а к его же началу, таким образом вечно прокручивая одно и то же бесконечное множество раз. Руки, голова и глаза, ничего из этого не двигалось так, как двигается у нормального человека со здоровой осанкой и менее испоганенным разумом; даже ее волосы не колыхались на ветру, ни на природном, ни на том, что создают торопливые прохожие, когда проходят быстро и близко, чуть не касаясь других пешеходов. Руки, к слову, она всегда держала в карманах, что априори означало их обездвиженность; волосы, постриженные по подбородок, тщательно прятались под капюшоном, закалывались шпильками, собирались в мелкий хвостик на макушке ― встречается, кстати, реже всего ― или просто заправлялись за уши, что нещадно сминало передние прядки и злило обладательницу таких послушных и мягких волос. В общем, она всегда стремилась выглядеть движущейся, скользящей статуей, а также Наташа была почти полной противоположностью Ани, что делало ее врагом номер один в глазах Людмилы Сергеевной, однако присутствовала одна деталь, которая учителя-антагониста совсем немного успокаивала, дескать, «ты, Кириллова, совсем на Алексея Нилыча не похожа. И слава богу. Не будь таким же кощунником, не оскверняй светлое имя Господа!». Что удивительно и одновременно иронично ― Наташа была атеистом, хоть и большая часть ее родственников яро выступали за православное христианство и отчаянно пытались внушить ей свою религию, тоже научить ее молиться, креститься в воде раз в год и ставить иконы в комнате, однако все это было без толку, они просто впустую тратили свои драгоценные минутки и били о стенку горох. «Если Бог есть, и он меня так сильно любит, почему бы ему не позаботиться обо мне? Такой могущей штуке сложно исправит жалкую девчонку? Сдохну ― тогда и посмотрю в глаза этому Богу на его же суде, увидимся в аду», ― наклоненная голова непроизвольно дернулась, такой себе тик, это явление также стало обыденностью, почем достаточно раздражающей, словно возникшая в неудобный момент икота. Наташа перестала придавать таким вещам любое значение, лишь молча вздыхала и продолжала заниматься былым делом. ― Наташ! Крик послышался откуда-то сверху, как раз тогда, когда она проходила напротив пешеходного моста. Вычислить ее совсем несложно ― нужно просто искать идущую, но не двигающуюся фигуру низкого роста в неброской темной одежде, как правило, закрытой настолько, насколько возможно; намного тяжелее, опять же, было разглядеть ее в толпе людей повыше. Обернутая в капюшон головушка поднялась вверх на зов знакомого голоса, стоящие на том мосте подростки кратко переглянулись и будто чему-то обрадовались. Один из них махнул рукой, на что пыльные кроссовки Наташи торопливо устремились к ним, почти бесшумно топая по металлическим ступенькам и размахивая испачканными городской пылью шнурками. Приблизившись к компании из трех человек, она скинула капюшон с макушки и одним словом поздоровалась с друзьями, один из мальчуганов был чуть более требовательным и протянул ладонь для звонкого ответного хлопка по ней. ― Сегодня опоздала всего на двенадцать минут, неплохой результат. ― Самый высокий из всей компашки, стоящий справа от любителя «давать пять», смотрел на экран спортивного браслета. ― Как дела хоть, Кириллова? ― Дела как дела, а вот фамилию мою повторять не стоит. ― Прошу простить мою оплошность, ― он попытался исполнить что-то похожее на реверанс, что довольно иронично наблюдать у человека в спортивном костюме, вдобавок с псевдонимом «ВОРобушек», ― как я могу искупить свою вину? ― Для начала встаньте, синьор. ― Ну-у, синьор, ― он встал и обиженно надулся, намеренно делая это слишком артистично, ― я вообще-то тебя на месяц младше, вот Тима у нас самый настоящий синьор, старичок. ― Я?! ― Тима прислонил правую ладонь к затылку и пристально посмотрел на друга. ― Да мне только шестнадцать! ― Да ладно вам обоим, ― откуда-то сзади показалась высокая девушка таких же шестнадцати лет, ― пойдемте уже куда-то, без дела стоять холодно! Тройня единогласно поддакнули и поспешно спустились с моста. Конечно, людей на нем было не очень много, однако это совсем не мешало шуму проезжающих машин, да и единичным прохожим тоже не хотелось мешать. Все они спускались по очереди, получилось так из-за не самой широкой лестницы. Спереди, впрочем, шла сама Наташа, поскольку она явилась позже всех и еще не успела встать куда-то в центр, лестница располагалась к ней ближе всех; сзади нее шел Юра, который и попытался исполнить реверанс, а также назвал Тиму синьором. За счет миниатюрности Наташи он казался настоящим великаном, превышал ее рост на полголовы и всегда над этим подшучивал, пока в реальности он был не выше среднестатистического сверстника-подростка. В классе он был клеймен коротышом, как-то ему напрямую сказали, что он «очень красивый и интересный, но низкенький», что достаточно глубоко засело в памяти и печалит по сей день, однако генетика, как правило, не самая добрая вещь в мире. Впрочем, комплимент внешности также был не невпопад ― Юра всегда любил опрятность в людях, регулярно сбривал нелепые подростковые усики, ходил в чистой и глаженой одежде, стригся раз в месяц ― особенно любил экспериментировать: полубокс, цезарь, квифф ― и даже ногти на ногах стриг вовремя! Именно эти аспекты приукрашивают «обычные», тривиальные лица, добавляют что-то неописуемое, что-то, что первым делом бросается в глаза и меняет ассоциации. Кстати о глазах, у Юры они были сероватыми, оттенком ближе к голубому, и это тоже цепляло одноклассниц и даже его сестер, дескать, «помимо такого цвета глаз, ты ухватил у матушки природы густые ресницы и аккуратные брови, как тебе после такого не завидовать?!». Под этими самыми глазами были выраженные скулы, длинноватый, но пропорциональный остальному лицу нос и гармонично тонкие губы, розоватые и увлажненные собственной гигиенической помадой. Тело у него было подтянутое ― пристрастие к турникам и почти добровольные походы в зал, сопровождаемые младшим братом и старшей сестрой, помогли ему стать более привлекательным в глазах сверстниц. Следующей в этой змейке была та самая девушка высокого роста, здесь ее называли Лиссой и лисой, по-разному. Ее макушка выглядывала из-за макушки Юры на щедрый десяток сантиметров, виднелась несколько горбатая переносица и темно-ореховые волосы, когда-то раньше они смотрелись скорее рыжими, чем коричневатыми. Длина волос тоже неоднозначна ― для мужской прически она длинновата, для женской же она покажется немного короткой, а именно ― отросшие на пару дюймов волосы затылка и висков, а также опущенные до скул передние пряди с неровным пробором по левой стороне головы. Лицо ее выглядело, как маска, бледное и гладкое, будто его сделали из папье-маше и модельного воска. Глаза были такими же светлыми, как и ее кожа, однако из-за роста Наташе не удавалось разглядеть их как следует; она не помнит особенностей ее радужки, лишь базово знает цвет и еще пару мелочей. Люди же повыше, к примеру Тима, просто приравняют их к пустому взгляду пластмассовой куклы или какой-то плюшевой игрушки со стеклянными глазками-пуговками, какие так бездушно переливались и отдавали мертвые блики на свету, и если глаза Наташи вовсе были лишены любого блеска, они своим видом вызывали лишь печаль и сострадание; Лисса же отличалась неопределенной холодностью и отсутствием эмоций, настоящий взгляд психопата. В целом, если смотреть издалека, она выглядела не изысканно, но изящно и заманчиво, кого-то такой непостижимый шарм может испугать и отбить желание приближаться к манекену, почем такой предрассудок не будет лживым ― она обладала хладнокровной сдержанностью и циничностью, могла с безразличием на уме и лице смотреть на лужи крови и гниющие тела покончивших жизнь самоубийством детей. Тем не менее, при близком контакте на постоянной основе она могла раскрыться и проявить нежность, однако для этого нужно как минимум жить с ней в одном доме, постоянно проявлять интерес и завоевывать его, а также следить за умеренностью и не фамильярничать понапрасну ― она крайне избалована и привередлива. Позади олицетворения хаоса спускался Тима, последний человек в этой компании. Из всех он был самым невзрачным и обычным подростком, немного рассеянным и беззаботным, хоть и впереди его ждут экзамены, поступление и поиск подработки во время обучения в университете. Умом он не блистал, чего не скажешь об идущей спереди лисе, однако был честным и добрым, это в точности отображалось в его поведении, манерах, стиле речи и даже ходе мыслей, каких и без того было не очень много. Также можно подметить его доброту и в образе: собственноручно взъерошенные русые волосы до середины переносицы, чистейшие голубые глаза и веснушки, типичное для физического трудоголика телосложение, нос «картошкой» и миловидные щеки, которые были круглыми вопреки острой линии лица. Он был крепким ― регулярные походы на вольную борьбу и, в прошлом, на бокс, не прошли даром, однако такого же интереса, как Юра, Тима у девушек совсем не вызывал. Возможно, у него были свои фанатки и поклонницы, но и действовали они совсем не активно, можно даже сказать, что не действовали вовсе, однако и среди них находились смельчаки, которые осмелились сделать ему комплимент или даже напрямую выдать всю подноготную и признаться во всем не особо заинтересованному Тиме, а он, в свою очередь, тактично отклонял такие предложения, ссылаясь на желание проводить время в одиночку и подолгу гулять с друзьями, не заставляя при том свою потенциальную пару волноваться и нервно грызть ногти с вопросом «где ты пропадаешь?». Порой Юра завидовал такому «спросу» ― количеству он предпочитал качество, да и лучше отказываться самому, чем получать медвежьи услуги в виде комментариев по поводу роста, от которых он до невозможности устал и запечатлел сотни вариаций таких высказываний, включая также глупые метафоры, как: «каким злым ни был бы чихуахуа, ему не победить и средней дворняги» или «хочу, чтобы как в «1984», за мной следил большой брат». Впрочем, это его не особо задевало или загоняло, он даже не брезговал делиться особо впечатляющими фразами с Тимой и своеобразно сплетничать с ним наедине, когда рядом нет ни дам, ни просто посторонних. Тима же подшучивал над ним в ответ и собрал целый сборник личных шуток, непонятных остальным, но понятных и улавливаемых с одного слова этому неразлучному дуэту. На первый взгляд Тима и Юра могут показаться идентичными подростками, однако на деле они кардинально отличались в ходе мышления и взглядах на жизнь. Впрочем, из одинакового у них только шутки, совместные воспоминания и, пожалуй, стремление найти побольше приключений для пополнения коллекции тех самых совместных воспоминаний. Отличий же было не счесть: манера речи, планы на будущее, музыкальный вкус, кругозор, даже походки были несовместимыми, и если они шагали бок о бок, каждую минуту кто-нибудь из них обязательно спотыкался или подворачивал ногу, а случалось это из-за привычки Тимы, когда он шагал широко и торопливо, будто хотел убежать в широкой юбке в пол. По лестницам он тоже спускался необычно и как-то спеша, громко топал ― особенно на металлических ступенях ― и переставлял ноги в определенно выстроенном ритме. Точно так же он шагал и сейчас, периодически задевая пятки человека спереди, что постоянно вынуждало его извиняться за неудобства. ― Никогда больше не встану сзади Лиссы! ― Я бы в принципе не стала рядом с ней ошиваться, ― Наташа переместила взгляд с ног на Тиму, ― а вдруг она грохнуть тебя захочет? Посмотри на ее лицо ― это же зло во плоти. В ответ обсуждаемая Лисса только скрестила руки на груди и неоднозначно глубоко вздохнула, показывая таким действием нечто между презрением и ироничным «дети», которое часто произносят старики или учителя начальных классов, наблюдая мелкие конфликты между несколькими ребятками, которые забывались через две минуты и они как ни в чем ни бывало продолжали играть и бегать по лужайке. ― У нас есть план на сегодня? ― Кириллова посмотрела на душу компании, Юру. ― Надеюсь, мы не будем бегать от полицаев на этот раз. ― Нет, мы сегодня просто пройдохи. ― Тима, наконец покинув лестницу моста, неловко и тоскливо поправил олимпийку. ― Даже Юра сегодня захотел просто походить, хотя если вы предложите какую-то движуху, мы определенно согласимся. ― Сразу скажу: у меня денег немного, Тима, как всегда, тоже на мели. Студент во всей красе. ― Лиса сегодня тоже не хитрит, ― она подняла руки вверх, ― вся надежда на тебя, Наташ. ― Какие вы неинтересные. Кириллова сняла рюкзак и начала копошиться в каком-то пакете внутри него. ― Это сюрприз какой-то? ― Юра спрятал руки за спиной в попытках сдержать любопытство. ― Очень мило. ― Лучше. Наташа вытащила из пакета два небольших баллона с краской: черный и белый. Тима и Юра такому реквизиту обрадовались, Лисса же сдержанно наблюдала со стороны ― она предпочитала менее хулиганские похождения и не хотела оставлять за собой столь яркие и явные следы. Тем не менее, шкодить она любила не меньше, зачастую проделывала свои шалости с людьми, однако в исполнении это было вдвое или даже втрое сложнее мелкого хулиганства, которое карается законом, главное ― вовремя убежать и всегда быть начеку, особых тонкостей, как в психологии, нет. ― Ты хочешь вернуться к граффити? Тима заинтересованно потряс один из баллончиков и рассмотрел логотип производителей. ― Не совсем. ― Наташа схватила оставшийся баллон. ― Просто трачу остатки, к граффити моя душа не лежит. ― А мне вот было весело, ― руки Юры спрятались в карманах трикотажных брюк, ― буду рад вернуться к твоему обучению. Ссылаясь на ограниченное время, Тима начал подгонять всю команду и предложил оставить следы пребывания горе-художников на стене в одном из переулков. Юра с Наташей, после напоминания о повторной встрече вечером, сразу же спросили, почему он не показал им это место раньше, однако сразу выдать ответ Тима отказался, отчего «творческому» дуэту пришлось выманивать его силой и устроить допрос почти как в фильмах, с психологическим давлением в виде акцентирующей нецензурной лексикой и возгласами «ну Ти-има!», когда уже пожалевший о сказанном Тима вновь отказывался отвечать. Лисса опять-таки наблюдала за всем этим со скрещенными на груди руками и коварной усмешкой; наблюдала за смехотворными манипуляциями и детским поведением, которое хоть и было намеренным и шутливым, но все еще смотрелось нелепо и уморительно со стороны, особенно с перспективы консервативной и сдержанной Лиссы. В комичных целях ей хотелось бы подлить бензина в такое пламя, однако сегодня ее поджимало время и нежелание остроты, из-за которой она и не предлагала ничего нового вопреки всем вариациям пакостей в ее голове. ― Прекращайте, у меня сегодня временное ограничение, меня вечером не будет. ― Разве ты не сказала им, что не придешь сегодня? Юра был вынужден отпустить Тиму из-за привлечения его внимания к объявлению, Наташа отступила по той же причине. ― Сказала, но мне сегодня нужно за грамотой сходить и заодно учебники недостающие забрать. Так уж вышло, что олимпиада проводилась еще во время каникул, а напечатают ее только сегодня после обеда, видите ли, принтер починят примерно к тому времени. ― У вас там клоуны, что ли, работают? Тима пытался поправить олимпийку, которую на допросе подергали с десятка раз. ― Почти. Ты еще нашу учительницу по русскому не видал, она буквально помешана на литературе и филологии. ― Тяжко вам там. ― И не говори. Так, давайте хоть на метро прокатимся. ― Метро? ― Наташа побледнела. ― Давайте что-то другое. ― Тогда в парк по старинке. ― Юра театрально развел руками. Там сейчас, кроме бегунов, собачников и двинутых блогеров, никого не будет. Оставшаяся тройня синхронно кивнула и последовала за коротышом. Лисса, Тима и Юра активно что-то обсуждали, время от времени сплетничали и смеялись, пока Наташа была как отреченная и снова витала в облаках, которые в ее исполнении были скорее грозовыми тучами. Друзья уже давно привыкли к такому поведению и быстро смекнули, что в такие моменты ей нужно дать совсем немного времени и вовремя вернуть на прежнюю орбиту. Впрочем, они познали всю ее непредсказуемость и действовали предельно точно, с каждым финтом подбирая контратаку, подобно использованию разных формул для нахождения неизвестной в уравнениях. Перед приведением Наташи в порядок они прошли около полутора сотен метров. Первым за это взялся Тима в силу своего развитого эмоционального интеллекта и интереса помогать людям вернуться в прежнюю колею. ― Нат, все в порядке? ― Я? ― Ей всегда требовалось немного времени, чтобы выйти из ступора. ― Ах, да, точно. Все в норме, давайте не будем отставать. Ее выдвинули вперед, чтобы не терять из виду и своим положением напоминать о надобности оставаться на Земле и время от времени поддерживать разговор какими-то шутками или новыми темами для обсуждения. В общении она, правда, играла более пассивную роль и скорее принимала, нежели предлагала информацию, да и речь со всеми ее дефектами совсем не подходила длинным монологам или сложным рассказам: сбивчивая интонация, запинки и паузы, причудливое строение предложений, забывчивость и рассеянность ― мешали ей говорить о чем-либо долго без предварительной подготовки, более того, она не сможет идеально прочитать и заготовленную речь, поскольку испытывает к ним отвращение и не горит особым желанием плясать под чужую дудку, заучивая чужие слова ради чужого развлечения, за кулисами представляющее собой сплошное страдание артистов и муки, созданные режиссерами, постановщиками и сценаристами. Оттого она и восхищалась артистами и актерами, работающими добровольно и даже кричащие о любви к такой деятельности, однако внутренний скептицизм все еще подозревал, что частично они лгуны, просто не желающие сознаться. ― Даже не смотри так на фонтан, сейчас осень. Наташа обратила внимание на явно что-то да задумавшего Юру. В ответ он лишь по-детски надулся и в таком же тоне спрятал руки в карманы. ― Ну и что? Не поздняя ведь! ― Уже ноябрь. ― Тима толкнул его в локоть. ― Ты что, забыл о каникулах и начале второй четверти? Парк, как и прогнозировалось ясновидящим Юрой, был почти пуст, и лишь единичные прохожие встречались по одному разу в несколько минут. В таком же сопровождении они прошли полпарка, но, увидев неподалеку ларек, остановились и начали считать каждую копейку в своих карманах. Кто-то пришел совсем без денег, кто-то сумел найти несколько пятачков в брюках. На собранную сумму они могли бы взять по мороженому на человека, или же купить большую порцию лимонада, однако в парках цены всегда значительно завышены, что заставило их обойтись литром газированной воды и упаковкой жвачки. Возможно, они могли бы погулять и без трат, но покупать какие-то сладости или напитки стало своеобразной традицией. ― Ну вот, а говорил, что на мели. Наташа толкнула Тиму где-то под лопаткой, только до нее и получилось дотянуться. ― Да ладно вам, я эту десятку в последний миг нашел. ― Ты этой десяткой нас спас! ― Лисса открыла жвачку. ― Будете? Каждый взял по одной подушечке, осталось чуть больше половины пачки. Той самой последней, взявшейся из пустоты монеткой он округлил сумму и позволил друзьям не морочиться с горсткой мелочи, а потратить ее на еще что-нибудь в придачу, без сдачи. Вся группа продолжила свой маршрут, периодически они сворачивали в неопределенные стороны, все так же не имея веской причины сделать это. Когда же Наташа посчитала такое дело скучным и бессмысленным, она демонстративно остановилась и уставилась куда-то вдаль, подальше от друзей, чтобы привлечь их внимание. Она предложила все-таки использовать оставшуюся краску и поискать место с разрисованными, но не полностью, стенами, чтобы точно знать, если место охраняется неохотно и можно предотвратить очередные бега. Юра тут же поддержал такое предложение, Тима и Лисса согласились за компанию, ведь у них не было альтернатив и желания бездумно щеголять по аккуратным дорожкам, хотелось приключений или способа выпустить пар, избавиться от нажитых переживаний и вылить их в творчество или хотя бы попытки изваять это самое творчество. В таком досуге не было ни правил, ни принципов, ни теорий; это обычное баловство и ребячество, подопытный кролик и груша для битья, которой пользуются некоторые люди, имеющие проблемы со стрессом. Никто никогда не станет критиковать своего друга за несоблюдение определенных правил ― разве что, безопасность и гигиена ―, не укажет на ошибки, не будет соревноваться и никогда не станет раздавать советы или помогать без просьбы, чтобы не оказывать медвежьих услуг. Разумеется, если бы кто-то попросил о помощи или спросил, как делать тот или иной прием, все будут рады помочь, но случалось такое редко ― все рассчитывали на собственную самостоятельность и не были безнадежными неумехами. Придя же в один из дворов, в котором на высоком фундаменте десятиэтажного дома наследили такие же художники, но оставили ровно столько же свободного места, Юра, главный авантюрист, указал на него пальцем и повел туда остальных. Наташа продумала все наперед и взяла с собой краски серых оттенков, чтобы каждый мог нанести на стену набросок, сделать контур и добавить немного бликов. Всего у нее имелось четыре баллона: черный, белый, платина и мокрый асфальт. Юра взял платину, Наташа предпочла мокрый асфальт, Тиме досталась белая, а Лиссе ― черная. Перед началом творчества они окинули взглядом работу соседей ― ярко-розовые заглавные буквы выводили слово «demons», вокруг них был жирный черный контур, пара белых бликов и, что необычно, темно-зеленые тени. Краска выглядела свежей, что значит, что охранять это место пристальнее никто, скорее всего не стал, почем подтверждает это более старый рисунок пятиконечной звезды со скругленными углами, которая уже начала понемногу облезать. ― Свежий. ― Юра провел по кислотно-розовой букве пальцами. ― Тут можно зависнуть с расслабленными булками, зуб даю. ― Ловлю тебя на слове. ― Наташа скинула рюкзак с плеча и, сняв капюшон, звонко хрустнула спиной, чтобы подготовиться к своему «художеству». ― Я буду с краю. Через несколько секунд началось настоящее буйство красок, в радиусе двух метров отчетливо слышался едкий запах аэрозоли. Все четверо защищались обычными медицинскими масками и задерживали дыхание при каждом штрихе, что было лучше, чем не соблюдать технику безопасности вовсе. Четыре вставших в ряд подростка создавали немало шума: трясли баллоны, распыляли краску, шутили и смеялись, вбрасывали все больше новых поводов поговорить или поспорить о чем-то, даже сплетничали ― однако весь этот комплект ни разу не раздражал прохожих или ближайших жильцов, ведь это не пищащие ультразвуком на весь двор дети, не пьяные мужчины среднего возраста и не разъяренные мамочки, решившие, что площадка скейтбордистов отлично подойдет для прогулки с ее чадом на пластмассовом самокате. Наташа не считала рисование своей отдушиной, дескать, «рисовала только для себя, не излагала никаких мыслей». Сегодня генератор случайных идей предложил ей нарисовать Микки Мауса с темно-серым контуром. Меняться красками никто не запрещал, да и рисовать одним и тем же цветом всю картину им явно наскучит. Наташа начала представлять силуэт своего будущего произведения, намечать контур глазами и подбирать соответствующий имеющемуся свободному месту размер, чтобы не напортачить и порадовать собственный глаз лаконичностью и пропорциональностью. Приступить она решилась лишь через полминуты, когда у Тимы уже был набросок чего-то наподобие крыльев Икара, пускай получалось не очень аккуратно и симметрично. Случайно глянув на его работу, Наташа лишь пусто, буквально приподняв только уголки губ, и ни одной другой мышцей лица, продолжила заниматься своими делами. ― Юр, дашь серого? Контур головы и туловища с конечностями уже был нанесен, на стене красовалось нечто похожее на детскую раскраску, в которой нужно закрашивать все пустые поля любым цветом на свой вкус и воображение. ― Давай тогда свой асфальт. ― Он рассматривал диск колеса спортивного автомобиля, который пытался изобразить. ― Тени им нарисую. После успешного обмена Наташа приступила к порткам. Каждое движение было плавным и уверенным ― недолгий, но опыт дал о себе знать. За все время воссоздания известного мышонка она ни разу не вышла за контур и знала, как вести себя с аэрозольной краской, в такие моменты Юра мысленно ликовал и чувствовал выполнение своего педагогического долга. Портки получились немного коротковатыми, однако она не придала этому значения и, махнув рукой, назвала это творческим подходом, ведь она не обязана рисовать в точности как у Уолта Диснея. Осталось лишь дорисовать башмачки, и тогда светло-серая краска уж точно не будет нужной. Тяжело вздохнув, она прицелилась и начала вырисовывать две огромные фасоли, именно так и выглядела обувь Микки на ее взгляд. Штриховка была торопливой, но размеренной; Наташа приспособилась действовать настолько аккуратно, что могла ускориться, при этом не оставляя никаких пробелов и подтеков, если закрашивать нужно было что-то большое и несложное, как, к примеру, две фасоли в лице ботинок персонажа мультфильма. Когда же она закончила, выглядело мертво и скудно от отсутствия бликов и теней, будто она разукрашивала такой рисунок в «Paint» с использованием заливки. Просьба Тимы заставило Наташу обернуться в его сторону ― он попросил ее краску, чтобы тоже добавить теней и акцентов. Она с радостью согласилась и приступила к белому лицу, перчаткам, пуговицам на портках и долгожданным бликам. Основы отражения света и его распределения не входили в ее интересы, потому блики и тени иногда могли находиться на одном краю. Иногда за грубейшую ошибку ее журил Юра, если они рисовали вместе и Наташа наставляла темные тона сразу под бликом. Сегодня ее ничего не держало, потому она приступит к теням только после нанесения белил и оставит их там, где посчитает нужным. Оставив Маусу белое, подобно миму, лицо без глаз и рта, которые задумывались черными, она оставила два штриха на носках и дорисовала две пуговицы, предназначенные неизвестно для чего. Остался только черный, основная составляющая ее мышонка. Лисса уже успела обменяться красками с Юрой, потому просить пришлось снова у него. ― Сейчас, контур только закончу. Юра прорисовал самые затемненные участки, тени и еще пару мелочей. Контур он нанес лишь наполовину, хотя и самого этого контура требовалось совсем немного. ― Наташ, поделись белым. Лисса выводила огромную древнюю букву «ять», постаралась спародировать ненавистный шрифт «Times New Roman», без каких-либо выкрутасов и ненужных бликов. Может также показаться, что белый цвет ей совершенно не нужен, если не глянуть чуть левее ― там красовалась такая же по размеру пентаграмма с перевернутой пятиконечной звездой. Над ней она постаралась получше, потому и выглядела она, как подвеска или кулон с черным покрытием. Микки Маус, в свою очередь, был полностью закончен. Наташа завершала уже последней, все из-за масштабности работы, хоть и потраченные усилия однозначно окупали свою трату. Когда она отходила от своей части стенки, остальные художники уже сидели на бордюре и пили купленную воду по очереди, не забыв также оставить воды и запоздалой Наташе. Она, к слову, стянув правую резинку маски, а впоследствии сорвав оставшуюся обычным возвращением руки в карман, приземлилась на тот же бордюр, теперь уже оценивая работу каждого с расстояния: Микки Маус с подстреленными портками, кривые крылья с ощипанными перьями, бесхозное колесо и бред дьяволопоклонника. Каждый из четверки явно будет вспоминать это через десяток лет, смеяться и стыдиться дурачества своей молодости, хоть и относиться к таким моментам будут весельем и иронией, а может, кто-то из них будет печалиться и скучать по старой дружбе, сидя в темном уголке однокомнатной квартиры и, вспомнив о непогашенном кредите или задолженности, сотрет слезы высохшей от отсутствия должного ухода рукой и пойдет на очередную подработку, а будет она ночью, чтобы получить больший оклад. Своего будущего Наташа совсем не видела и даже не представляла; во всяком случае, ее вряд ли устроят оба сценария ― семейная жизнь с регулярными рассказами о своей юности детям, будь то своим или родственников, отнюдь ей не подходила, поскольку она ясно видела, что ей точно не светит быть примерным семьянином из-за нелюбви к людям младше двенадцати лет. Сидеть в одиночестве ― тоже достаточно гнусная перспектива, ведь никому не хочется чувствовать вечную подавленность и ностальгию в негативном ключе. Ничего другого ей придумать не удавалось, в крайнем случае, за очень короткий отрезок времени, ибо она не могла продумать и планов на завтрашний день. ― А давайте сходим в компьютерный клуб? ― Тима выглядел так, будто снова пытался вернуть Наташу на Землю. ― У меня ваучер есть. На Тиму обернулись три пары глаз разных цветов, настрой был явно неодобрительным Он задумался и понял всю абсурдность его предложения. ― Да, согласен, так себе задумка. ― Он неловко потер затылок. ― Кстати, сколько времени? Наташа достала телефон из кармана и посмотрела на экран. ― Час. Юра подавился водой. ― Мы гуляем четыре часа? ― Нет. ― Наташа посмотрела на время заново. ― Час и двадцать семь. Четыре часа и двадцать семь минут, я ― четыре с четвертью часа. Из ее кармана раздалась противная мелодия звонка. Звонила ее мать, что странно и несвойственно ― обычно она не интересовалась жизнью дочери и не обращала внимания на частые прогулы, разве что… ― Кириллова, собирайся. Где бы ты сейчас ни была, в пять часов нужно быть у директора в кабинете, ты должна помнить. Создалась дилемма: с одной стороны Наташа не хотела возвращаться в замкнутое пространство своей комнаты и расставаться со своими друзьями, с другой ― с возвращением домой появится возможность отдохнуть, обнажиться, валяться на кровати лицом в подушку и заново утонуть в своих мыслях, из которых ее так часто вытаскивают в момент, когда наступает самое интересное. Практически каждый приступ мечтаний проходит по одной схеме: зацепка, вопрос об этой зацепке, нахождение важности в каждой мелочи и более масштабное рассуждение, такой механизм можно сравнить с пожаром, возникшим в результате упавшего рядом с сухой соломой угля из костра или бычка сигареты. Сначала рассуждение кажется неинтересным и даже еретическим, однако уже на втором уточняющем вопросе ей так вовсе не кажется. Примерно во время этой фазы и начинается забвение, отключение от внешнего мира и снижение концентрации, а также начинается стадия заинтересованности, дескать, «раньше я никогда не придавала значения таким мелочам, почему бы не присматриваться к таким деталям чаще?». Дальше начинается лишь одержимость, более глубокий анализ собственных мыслей и полный фокус на собственном мире, потемках своего воображения и удивлении от его возможностей. Она сама так и не узнала свое предельное время нахождения в таком состоянии, не знала, существует ли в таких случаях потолок, и если да, то какой уровень мрачности дум может привести ее к этому потолку и повелеть остановиться? Обычно, ее всегда «спасали» и она всегда продолжала делать начатое как ни в чем ни бывало, откладывая все свои рассуждения и оставляя на ночь, засиживаясь так допоздна и впоследствии жалуясь на недосып и состояние сонной мухи большую часть времени. ― Ладно, народ, я пойду, мать к директору вызвали. Наташа все же выбрала провести немного времени в одиночестве. ― Ты так спокойно об этом говоришь? ― Юра поднял голову на уже стоящую Наташу. ― Тебе не светит домашний арест? ― Не-а. Она придет только для вида, может, ― она выдержала паузу, запнулась и продолжила строить мысль, ― покричит для вызывания доверия, но, в целом, ей все равно. Дня через три все забудется, а может, и завтра. ― Тяжело. ― Тима тоже встал. ― Тебя проводить? ― Нет, спасибо, справлюсь сама. Наташа помахала всем на прощание и, постепенно отдаляясь, превратилась в точку и исчезла окончательно. Атмосфера была нарушена, вдобавок на них давила вина за то, что втянули подругу в затянувшиеся прогулы и теперь переживают осадок своих неосознанных поступков. Они приняли решение разойтись по домам, а поскольку жили они в разных сторонах, теперь группа распалась окончательно. К приходу они извинятся перед Наташей, спланируют схемы и расписания своих прогулов тщательнее и на какое-то время станут собираться немного реже, в крайнем случае, до приближения конца очередной четверти, когда большая часть контрольных будет позади, а учителя, исходя из элементарной эмпатии, простят прогул и частично позавидуют беззаботным и незанятым ученикам, когда вспомнят о собственных ошибках и о том, насколько было весело их совершать. Кириллова остановилась на автобусной остановке и включила музыку в наушниках громче ― настало время в очередной раз утонуть в собственных мыслях и помрачнеть вплоть до нежелания подходить к ней ближе пяти метров. Периодически она действительно пугала маленьких детей и заставляла многих людей чувствовать неописуемое беспокойство вперемешку с паранойей. В моменты с детьми она вводила в панику не только их, но и родителей: чем младше ребенок, тем более он бестактный и наивный, а это значит, что он никогда не постесняется высказать свое мнение по поводу личного выбора того или иного человека, будь то внешность или одежда, что мгновенно снижало репутацию молодых мамаш ― «детки всегда берут пример с родителей, неужели она и дома так ворчит на каждого прохожего?». Даже если все это вышло случайно и из свойственного любопытства, это всегда ставило предка в неловкое положение. Наташе было забавно наблюдать за раскрасневшими физиономиями мамочек и их попытками извиниться перед ни в чем не виновным подростком. Она давно привыкла выслушивать разные язвы в свою сторону, отчего простое детское «мне страшно с этой девочкой!» лишь смешило и с умилением заставляло говорить «ничего страшного, я все понимаю» в ответ. Впрочем, частично Кириллова даже разделяла их страх и сама испытывала неприязнь от собственного отражения в зеркале или любом другом глянцевом предмете: бледное лицо грязноватого оттенка, уставшие глаза «как у мертвого» или «стеклянные», сухощавое и чрезмерно худое телосложение, непонятное сочетание одежды, а вишенка на торте ― отрывистая и неграмматическая речь, будто она попала под бурю эмоций и была не в состоянии строить мысли и предложения привычно и более сбалансированно. Витание в облаках продолжилось и в автобусе. Сегодня Наташа не спугнула ни одного незнакомца своей сущностью ― на остановке она была совершенно одна, да и внутри автобуса не нашлось настолько бестактных людей. Оплатив проезд, она устроилась в центре автобуса, на сиденье прямиков напротив двери. До дома нужно было ехать четыре остановки, пробок по установившемуся интуитивно и систематично не планировалось, хотя какая-нибудь авария или внезапные дорожные работы могут перевернуть все расчеты с ног на голову, причем происходит это настолько часто, что такая перестройка пунктуальности уже не удивляла местных жителей здешнего района и самого опоздавшего, если он привык к таким частым недоразумениям. Впрочем, времени у нее не в обрез, да и более продолжительное время вне дома вряд ли плохо повиляет на ее состояние ― больше прослушанных песен, больше пищи для размышления, больше проведенных минут в одиночестве. Единственное, что может помешать ее спокойствию ― навязчивые и упертые пассажиры. Степени их умалишенности была разной, зависела от некоторых критериев, однако все это было с погрешностями и неточно, поэтому Наташа не могла судить точно и создавать предрассудки на ровном месте; и все же, престарелые бабушки за седьмой десяток жизни устраивали спектакли намного чаще других типов пассажиров. Как-то раз одна из них попросила Наташу нашуметь, создать шум в автобусе и привлечь внимание только на себя, чтобы «бедная пенсионерка могла не платить за проезд», дескать, она и без того выйдет на следующей остановке, им по пути. На вежливый отказ она лишь разозлилась и принялась кричать на неповинную Кириллову при остальных людях, запела классическую балладу об испорченном поколении и неблагодарной молодежи, ради которой воевали деды, сделав таким образом неверную и неудачную инвестицию в будущее. И все же, она получила свое, сокрыв таким образом свою неуплату и прошлые намерения. Второй случай был также о женщине за семьдесят. Ее поведение чем-то походило на монашку, которая устроила массовую истерию, просто начав мяукать в самый неподходящий и неожиданный момент: такая же непредсказуемость, такое же безумие, такое же хладнокровие и полная уверенность в каждом своем действии. В момент вспышки ярости она зажгла яркую зажигалку на бензине, с выполненным гравером драконом, вот только выполнена она из титана, а не белого золота или хотя бы серебра. Ее тотчас попросили убрать потенциально опасный предмет обратно и не пугать стоящего напротив нее ребенка, однако никакие замечания ее не коснулись и, кажется, лишь возбудили в ней ее сумасшествие и зажгли фитиль гнева. Она возненавидела приведенного в комментариях о ее поведении ребенка, провела снизу вверх напротив ее лица и, не успели добродушные пассажиры ее остановить, сжала левое плево Наташи и со всей бабушкиной силы ударила ее три раза кожаным бумажником. В ответ Кириллова успела схватить ее за левую руку, оттянула, что есть мочи, и выбила зажигалку из пальцев, она успела потухнуть в падении и не поджечь чью-нибудь штанину. Когда же пенсионерка принялась бить ее, она, все также придерживая ее левое запястье, укусила за мизинец и сильно сжала челюсти. Старушка завизжала на весь салон ― и ее оттащили от пострадавшей несколько мужчин. В следующий миг она вышла на остановке и побежала что есть мочи, потому что автобусу пришло время остановиться, а в след ей слышались страшные крики: ― Сейчас, сейчас, сейчас, сейчас… И так повторилось раз десять, вот только слышала она не живые голоса людей, а лишь отбивающееся о стенки собственного черепа эхо. К счастью, более она обеих персон не встречала и не встречала никого более обезумевшего и обозленного, обходясь лишь глупыми вопросами о ее настроении и состоянии или бестактными комментариями от все тех же пожилых людей ― большей части сверстников и среднестатистических взрослых ― офисных планктонов не было дела до несчастной низкой девочки, если дело, конечно, не касалось драки или излишне серьезных конфликтов. В глаза бросилась прижившаяся автобусная остановка прямиком напротив окна Наташиной комнаты. У нее выработался рефлекс ― выходить из транса сразу после попадания в поле зрения знакомой улицы, во многих других же случаях ей приходилось всегда оставаться начеку и стараться не погружаться в небытие. Наташа подошла к выходу, схватилась за ближайший поручень и продолжила ждать момента, когда она сможет вернуться домой как можно быстрее. Затормозив, автобус издал характерное шипение, за которым последовало открытие дверей на фоне скрипа, Кириллова тотчас рванула из автобуса и зашагала в сторону своего двора. По дороге она чуть не выронила ключи, но успела поймать выпадающую из кармана джинсов связку, когда намеревалась достать ее для экономии времени. Она ускорила шаг и постаралась не попадаться каждому прохожему на глаза, по крайней мере, ей так казалось. Уже в комнате она первым делом распласталась на кровати лицом в подушку, раскидав ноги и руки в разные стороны прямиком в уличной одежде; стоит сказать спасибо за то, что она изволила разуться, а не беспардонно щеголять по коридорам и оставлять серо-коричневые следы на ламинате. Почувствовав нехватку воздуха, Наташа повернула голову вправо и смогла оценить свою позу: свисающие с низа кровати ступни и лодыжки, руки, занявшие такое же положение сбоку, закрытый из-за капюшона обзор на потолок и верхнюю половину комнаты. В таком положении она пробыла еще какое-то время, а когда услышала уведомление из игры, часы показывали третий час. До возвращения мамы осталось около часа, а с учетом дороги до школы, можно было просидеть дома еще два с половиной часа, осталось лишь грамотно распределить их и выбрать подходящее занятие. «О чем я только думаю», ― Наташа перевернулась на бок и, открыв одну из любимых платформ, включила первое попавшееся в рекомендациях видео, представляющее из себя подборку видео с нелепыми котятами и щенками. Две минуты удовольствия и незначительная доза дешевого дофамина, фиктивный отдых и избегание собственного «я» для откладывания проблем, пускай хотя бы иллюзией, чтобы просто не забивать голову разного рода мусором ― вот такой расклад был привычным и подходящим ментальному состоянию Наташи. Возможно, специалисты вписали бы в ее диагноз множество страшных терминов в виде психологических расстройств, однако это ее совсем не заботило и, кажется, даже не запугивало. Окружение с ее отношением к своему здоровью ничего сделать не могли, да и всю свою подноготную Наташа прятала так, что никто и не заподозрит наличие чего-либо неладного, будто опытный наркобарон в очередной раз страхуется перед очередным обыском, будь то личным или обыском территории. Послышался глуховатый и уставший смешок ― это Кириллова подметила один из фрагментов видео и нашла в нем что-то умилительное и забавное. Перед экраном ее мысли всегда глохли и оставались где-то на периферии, как ненавязчивая мелодия в модных бутиках или кофейнях. Именно эти два состояния она всегда и помнила: погруженность в мысли и полный фокус на экран ― может быть, она просто не помнит себя другой. ― Кириллова! Мама уже пришла, ее внезапное появление смутило Наташу. Как оказалось, она успела заснуть и пробыть в таком положении почти час, а когда проснулась, снова как ни в чем ни бывало уткнулась в свой гаджет и не заметила, как быстро она скоротала время. ― Мам? ― Ага. ― Она прошла в комнату и полюбовалась валяющейся Наташей. ― Собирайся, скоро нужно будет выходить. Ты обедала? ― Нет. ― Есть будешь? Там есть курица и салаты, иди пообедай. Наташа была вынуждена отправиться на кухню и начать силой заталкивать в себя еду, чтобы не огорчать и без того уставшую мать и не выглядеть еще более нездоровой. Прием пищи не представлял для нее никакого интереса и воспринимался самой скучной частью серой рутины, потому есть она старалась быстро. С обедом она управилась меньше чем за дюжину минут и не дала никакого комментария этому моменту ― все казалось безвкусным и одинаковым, отличалось лишь количество витамин во всем ассортименте продуктов. К директору она могла бы прийти так, как она стояла сейчас, в спортивном костюме с капюшоном, однако мама вынудила ее надеть рубашку и брюки, которые казались Наташе неудобными и скучными, да и в такой одежде она чувствовала себя не в своей тарелке. Дорога до школы была как в тумане, Кириллова смогла опомниться только благодаря предупреждению мамы о прибытии. Ощущение было такое, будто она переместилась во времени и потеряла эти тридцать минут езды без возможности возврата, а получила она такой ценой нежеланный вид в лице школьного крыльца, от одного лишь вида которого срабатывал рвотный рефлекс, а дышать становилось труднее, будто на его территории перекрыли кислород. На этом месте не хотела оказаться ни сама Наташа, ни ее мама, однако неосторожность первой в очередной раз доставляет много неудобств им обеим. Мама попросила подыграть ей и сидеть в кабинете с грустным и провинившимся лицом, чтобы ее нотации звучали более убедительно и к семье Кирилловых более не возникало никаких вопросов хотя бы на какое-то время. Дверь главного входа открылась с пробирающим до костей скрипом, который, как показалось Наташе, услышала вся вторая смена, включая также учеников на третьем этаже, причем каждый услышавший тоже вздрогнул и взбодрился от звука скрипа вил Сатаны по котлу с грешниками. В глаза бросилась старая плитка, соприкосновение с которой могло также вызвать неприятный скрип, если у кого-то была обувь на резиновой платформе, а если она была черной, то на ней могла также остаться жирная полоска, на наличие которых часто ворчали уборщицы и любые другие работники школы. Идти по такой поверхности оставалось еще с целый коридор, это заставило Наташу утомленно вздохнуть, а красоту такой масляной картине придавала нелепая школьная форма, совершенно не подходящая лицу Кирилловой. Походка Наташи выглядела, как походка типичного начудившего подростка, пока мама выглядела в разы увереннее и более расслабленно. По полу стучали каблучки школьных туфель и более серьезная шпилька лодочек, вырисовывая тропинку к двери с пафосной позолоченной табличкой с именем директора, которую рано или поздно поменяют на такую же пластиковый прямоугольник, покрытый такой же крашеной фольгой. По дороге Наташа разглядывала все попадавшееся на глаза: вахту, умывальники, медпункт, дверь спортзала и приоткрытую библиотеку ― если прислушаться, можно услышать, как любители книг обсуждают свою деятельность и издательства. Тем не менее, услышать такое можно было лишь раз в несколько сред, как правило, каждую вторую, ― это обсуждение на собрании литературного клуба