***
Чимин просыпается поздно, с отвратительным настроением и нежеланием что-либо делать, хотя планов было не мало. Он зовёт слуг, чтобы те помогли ему одеться, у него спрашивают насчёт завтрака, но Чимин отказывается. Его жутко тошнит в последнее время, что даже если он хочет есть, то его воротит, стоит запаху еды проникнуть в него. Омега устало трёт глаза и требует позвать к себе Бека. Разложив на столе некоторые бумаги и попивая чай, от которого пока что не тошнит, он ждёт Бека, чтобы кое-что ему передать. Тот приходит спустя пару минут и сразу спрашивает, что с ним случилось. — Ничего, — Чимин ставит армуду с чаем на стол и всё своё внимание отдаёт Беку. — Бек, я хотел, чтобы ты хорошенько приглядывал за моим братцем, чтобы с ним ничего не случилось, иначе всё плохо кончится для тебя. — Не понимаю, вы же с ним не ладите, более того… — Бек, у меня ужасное настроение, не делай его ещё хуже, — зло кидает ему Чимин и отпивает чая. — Делай, что я тебе велю, а потом со временем я тебе расскажу, всё, а теперь можешь уходить, — Чимин машет рукой на дверь, возвращая себя бумагам. — Чимин, ты плохо стал есть, — омега закатывает глаза и даже не смотрит на старшего. — Если так будет дальше продолжаться, то я вынужден буду сообщить нашему господину о твоём положении. — Да какое положение, Бек? — Чимин отшвыривает от себя бумаги, так и ничего не поняв в прочитанном. — Я не виноват, что в меня ничего не лезет, меня тошнит от присутствия еды, я всё тут заблюю, если увижу что-то съедобное. Я только знаю, что пью отвары или чай, на большее меня не хватает, а ещё я очень зол, — срывается на крики омега и собирается снова высказаться что-то Беку, но в покои вбегает рыжая макушка. — Чимин-а, пойдём погуляем, — Хан аккуратно обнимает Чимина, чтобы не навредить братику в животе. — Я устал сидеть с учителями, я уже всё выучил, а они всё равно требуют от меня одно и то же, — дует губки Хан и видит тарелку со сладостями, радостно потянувшись к ним. Гнев Чимина сходит на нет, когда малыш сидит рядом с ним и грызет леденцы. Чимин гладит его по голове. — Хорошо, погуляем, но не долго, а то у тебя столько энергии, а я быстро устаю, — Чимин целует его в висок и, взяв лёгкую накидку под одобрительные кивки Бека, выходит вместе с Ханом. — Ты завтракал? — Чимин-а, я уже пообедал, я хотел прийти к тебе раньше, но ты спал. — Да, я безумно вчера устал, — дальше говорит только Хан, а Чимин таким образом отдыхает. Они гуляют по саду, где находят Тэхёна, перемазанного в песке. Он объясняет, что убирает заброшенный сад. Чимин вспоминает, когда последний раз там был и они решаются с Ханом составить компанию Тэхёна. Омега здесь один всё убирает, листья в сторону сложил, принёс свежие саженцы, камешки красивые. Он говорит Чимину, что было бы неплохо поставить здесь фонтан или искусственный водопад. Омега говорит, что организует это, и дальше они убираются втроём. Чимин старается сильно не напрягаться, живот хоть и небольшой, но всё равно приносит дискомфорт и он быстро устаёт. Омега способен на то, чтобы убрать колючки или поднять палки. Больше всех носится Хан, который пытается помочь всем и вся. Чимин улыбается его энергии и завидует одновременно, в нём столько сил и, кажется, что запас их бесконечен. — Тэхён, а почему ты решил здесь прибраться? — спрашивает Чимин, когда Тэхён вытирает руки о штаны. — Ну, я с детства люблю в чём-то возиться, делать прекрасное, вот и натолкнувшись на этот сад, подумал, почему бы его не преобразить, твои силы тут не помешают, мне же не разрешат что-то тут строить. — Пф, ещё чего, я дам распоряжение, чтобы если тебе что-то потребуется, можешь делать это без моего ведома, моё согласие всегда с тобой, — заявляется Чимин и кладёт руку на плечо Тэхёна. — Не думай отказываться, ведь ты делаешь хорошее дело, а постоянно спрашивать у меня разрешение — себе дороже, поэтому делай, что считаешь нужным, Тэхён-а, — наконец-то Чимин может почувствовать себя лучше, правда, аппетит всё равно не появляется, зато настроение улучшается. Рядом бегает Хан, который решил, что нужно догнать бабочку и тем самым разбить свои коленки, но он ни на секунду не останавливается и продолжает бегать. Тэхён, воодушевлённый тем, что наконец-то кто-то заинтересовался его идей, не умолкает и продолжает рассказывать. Чимин предлагает свои идеи, показывает пальцем, что куда можно поставить, он также говорит Тэхёну, что тот завтра съездит с ним в фонд, а ещё они оба кричат на Хана, который где-то спрятался. Чимин, который до боли знаком с этим местом, находит смеющегося омежку и вытаскивает его из туннеля. — Ого, это откуда здесь? — Тэхён заглядывает внутрь. — Без понятия, видимо, от прошлого осталось, — улыбается Чимин, отряхивает одежду Хана и целует в носик. — Ты не устал? А то я, смотря на тебя, безумно устал, — говорит он ребёнку, который, кажется, никогда не лишится энергии. — Мы с Тэхёном обычно бегали, а сейчас он не хочет, — обиженно дует губки омежка и скрещивает руки на груди. Чимин замирает на секунду, но лишь для того, чтобы отметить безумное сходство с Юнги. Его мимика, часть его внешности, повадки, характер явно не отцовский, думает про себя Чимин. — Прости, малыш, — Тэхён складывает ладони вместе и слега кланяется Хану, который тут же начинает смеяться. — Ты прощён, Тэхён-а, мой папочка об этом инц...инцад… — Инциденте, — шепчет ему Чимин, и Хан кое-как договаривает предложение. — Тэхён, не хочешь проводить нас до дворца? — спрашивает Чимин, и Тэхён понимает, что он делает это только ради приличия, потому что это предложение звучит так, будто отказов Чимин не примет. Тэхён кивает и, сказав Хану, что он добежит до дворца первым, заставляет малыша пулей сорваться с места и убежать. — Вы поладили, что удивительно. — Брось, я думаю, Хан ко всем имеет симпатию, — пожимает плечами Чимин и трёт рукав, который оказался запачканный. — Да, это так, он со всеми может быть мил, улыбаться, но поверь, я с ним с самого рождения, и я знаю, какой он настоящий. Ты стал частью его жизни, — ударяет его легонько в плечо Тэхён. — Если это так, то я рад, что смог повстречать его. Я даже представить не могу, что он пережил в свои пять? — Чимин поворачивает голову к Тэхёну, а тот кивает. — Ладно, ладно, а что насчёт тебя? — Чимин берёт его под руку и прожигает дыру во лбу в ожидании ответа. — А что я? — Тэхён не понимает, что от него хотят. — Что насчёт твоей жизни, жизни с Хосоком, — Чимин дёргает бровями и смеётся, пока Тэхён выдёргивает руку и отходит в сторону на несколько шагов, возмущаясь. — Да чего ты, — догоняет уходящего друга Чимин. — И вообще, имей совесть, я вообще-то ношу ребёнка Чон Чонгука, а он уже весь в своего отца, — Тэхён останавливается и вопросительно выгибает бровь. — Ладно, — обречённо выдыхает омега и мнётся. — Просто я пытаюсь не бывать во дворце, а особенно в своих покоях, в которых, кажется, ещё слышу его запах, если раньше я нормально переживал отсутствие обоих господинов, то сейчас… — Сейчас ты влюблён, — договаривает Чимин и просит остановиться возле беседки, чтобы перевести дыхание. — Возможно, я это не отрицаю, вот как ты можешь справиться с его отсутствием? — Никак, я не могу, я специально заваливаю себя работой, но каждый вечер возвращаюсь в его покои и начинаю думать. Я точно знаю, что он вернётся, точно знаю, что он начнёт меня ругать, потому что я переживал, точно знаю, что он также скучает по мне, как я по нему, — Чимин тепло улыбается, вспоминая того, кого готов был убить собственными руками и похоронить, а сейчас только и делает, что каждую ночь просит его не забирать и не решать — жить Чонгуку или умереть, потому что Чимин им владеет. — Если ты так скучаешь, то попробуй написать письмо, — глаза Тэхёна стремительно расширяются, будто Чимин сказал что-то из ряда вон выходящее. — Чего это ты… — А сам ты почему не пишешь? — Ну, я его таким образом наказываю, — хихикает Чимин. — Пусть знает, что обязан вернуться и что я обижен на то, что он так быстро ушёл. — Невероятно, только тебе дозволено так над ним издеваться. — Именно, но если ты хочешь поиздеваться над Хосоком, то выбрал верную стратегию, — подмигивает правым глазом Чимин и встаёт. Дальше они оба расходятся. Чимин говорит, что наконец-то разыграл аппетит и может что-то съесть, заткнув вечно недовольного Бека, Тэхён прощается с ним и обещает, что зайдёт вечером, когда закончит работать. Но сам омега ещё долго не притрагивается к инструментам, долго сидит и думает. А есть ли у него такая стратегия, что он хочет наказать Хосока? На этот вопрос он час пытался найти ответ, потом ещё час пытался переформулировать вопрос, а ещё через час зашёл в свои покои и взял листок бумаги. Ответ: у него не было такого плана.***
Чонгук устал. Он безумно устал от того, что уже несколько месяцев не видит своего кроху и который слишком далеко от него. Он одерживает победы, добывая их кровью своих воинов, день ото дня скорбит с ними, ибо хоронит своих детей, наказывает неверных, что посмели обнажить свои когти и наброситься на него, но, как быстро они набросились, так быстро и пали от меча Чонгука. Он успевает вдевать его в ножны, как новое сражение окутывает его с головой. Он несказанно рад, что смог окунуться в эту пучину битв. Силы сами по себе восстанавливались, стоило ему взмахнуть мечом и проткнуть врага. Давно он не ощущал на себе столько крови, давно не получал столько наслаждения от хруста переламывающихся костей, от криков предсмертных и надежды в глазах каждого, кого он, не задумываясь, убивал. Иногда он понять не мог, почему кровь остановиться не может, а потом оказывалось, что она принадлежит ему. Сидя в шатре, с перетянутый торсом, над которым пару минут назад коптели врачи, а сейчас перебрались к лицу, чтобы только остановить кровь, он встречает вошедшего Хосока, который не просто купается в крови, а тонет в ней, как в море. Смерть вышла погулять, спасения нет и не найти. Альфа присаживается рядом и тяжело выдыхает. Сегодня очередная победа, доставшаяся кровью. Пусть альфы и будут говорить, что любят в ней купаться, но ни когда эта кровь их воинов. — Можете идти, — отталкивает их от себя Чонгук и поворачивается к Хосоку, который весел. — Ну чего ты? — Представляю лицо твоего омеги, когда он увидит шрам на твоём глазу, — Чонгук вздыхает и качает головой. На его левом глазу красуется свежий шрам, который создаёт дискомфорт. — Я представлю лицо Тэхёна, когда привезу для него твой труп, — Хосок тут же становится серьёзным, и уже очередь Чонгука смеяться. — У меня отвратное чувство юмора. — Ты им хоть что-то видишь? — Нет, я слеп на один глаз, — злится Чонгук и отшвыривает от себя какие-то бумаги. — Теперь мне остаётся его вырвать и жить с дыркой в глазу, а ты можешь смело шутить. — Да успокойся, чего ты взъелся, — не понимает Хосок и встаёт с места, чтобы налить им вина. — Где-то ещё пару месяцев мы пробудем в походе, остался только Саин и тогда всех крыс мы уберём и захлопнем мышеловку, — альфа передаёт кубок с вином. Чонгук залпом его осушает и довольный откидывает голову назад. — Я не получаю от него ни слова, мне докладывают о его состоянии, эта бестия изводит меня своим молчанием, — Хосок хмыкает и снова садится на место. — Ты сам выбрал такого взбалмошного омегу. Он твоя копия, только чуть меньше, — Хосок указательный и большим пальцем будто сплющивает Чонгука. — Почему ты так весел? — Потому что мой омега не изводит меня, — говорит Хосок и встаёт с места, прощаясь. Ему час назад принесли письма из дворца, которые тот передал Чонгуку, только для себя от отменил одно, только оно предназначалось ему. Хосок никогда не получал писем, его никогда никто не ждал, им никто не интересовался, а сейчас он держит в руке то, что его снова к жизни возвращает, силы придаёт и говорит, что есть один омега, который так далёк от него, но ждёт. Хосок держит это письмо, а ему кажется, что всю жизнь. Бумага пахнет им, пахнет его мальчиком. Альфа как сумасшедший водит носом по бумаге, вздыхает, хочет, чтобы запах подольше задержался. Он спасение нашёл в нём, покоя, что снился, обрёл. Он судорожно распечатывает письмо и кажется, что с Тэхёном он будет ещё тысячу раз умирать. Оно почти пустое. Нет ничего, кроме одного слова, выведенного красивым почерком. Вернись И больше ничего. И больше Хосоку не нужно. Он пальцем водит по буквам и улыбается, представляя Тэхёна, как тот долго корпел над письмом, наверняка ни одих лист исписал, чтобы остановиться над тем, что Хосоку кажется лучшим, что вселяет в него уверенность и ещё сильнее заставляет к омеге вернуться. Он обязательно вернётся, он не оставит здесь свою голову, потому что он хочет её уложить на колени омеги, пока тот неспеша будет его прядки перебирать и рассказывать, как жил без него, что делал и что хочет сделать, как скучал и как любит. Дикое слово — любить. Хосок не был знаком с ним, всегда отрицал и говорил себе, что любви нет, может, есть симпатия, влечение, но любви нет. Он убедился на примере Чонгука в этом. Но сейчас ему кажется, что слово любовь равно Тэхён. Он такой же нежный, лёгкий, иногда кислый, но для него только сладким и останется, с ним он может не думать ни о чём, с ним он чувствует, что нужен, что может прийти к нему и получить заботу, получить тепло, которое альфа не ощущал из-за постоянно ветра в своей душе. Там дыра большая, через неё проходят не только ветры, но и другие стихии, но стоит омеге прикоснуться к нему, пальчиком поводить, как ни ветры, ни бури — всё это исчезает, растворяется под его нежностью. Одно слово — Хосок не жилец. Он даже себя щипает, чтобы понять, что это реально происходит с ним. Не может так человек действовать на него, ведь сколько людей его молили пощадить, сколько людей просили помощи, но он всегда был холоден, никогда не обращал внимание на этот «пустой звук», но почему-то с Тэхёном это не работает и вряд ли заработает. И альфа не против. У него впервые дикая зависимость, ему впервые хочется к кому-то вернуться. Возможно, он впервые встретил того, кто его от смерти уберегает.***
Чимин уже две недели никуда не выходит, он сам не знает причину, но у него некая хандра, всё валится из рук и ничего не хочется делать. Единственное, наверное, на что способен омега, скрыться ото всех в здании библиотеки и сидеть читать книги возле камина, который приказал там поставить, теперь и еду туда приносят, а омега чуть ли там не засыпает. Его живот становится больше, его характер становится хуже, он всем напоминает Чонгука в гневе, потому что на дню Чимин может приказать казнить чуть ли не весь дворец, а потом попросить покушать и закрыться. Ему никого не хочется видеть. Он только и делает, что читает, ест и спит, недавно даже Тэхёну нагрубил, за что долго просил прощенье. С каждым днём становится всё тяжелее справиться с одиночеством, которым его наградил Чон Чонгук. Чимин вовсе не забросил свои дела, он временно переложил их на доверенных людей, которые каждый вечер делают ему отсчёт о произведённой работе. Сегодня один из повторяющихся дней, когда Чимин сидит и наслаждается чтением, рядом трещат дрова, создавая приятный слуху звук, Чимин, несмотря на тёплую погоду, постоянно кутает себя во что-то тёплое, вот и сейчас, сидя здесь, он накинул плед на плечи и подобрал под себе ноги, что еле-еле получилось. Он наслаждается этим покоем, наслаждается этими минутами и не может дождаться, когда увеличит это наслаждение. Он только и узнает от других, что происходит с Чонгуком, что тот постоянно в самом пекле, даже не думает, наверное, как омега сидит тут и переживает. Ему принесли еду, поэтому Чимин наслаждается чтением и поеданиям свежеиспечённых булочек, которые безумно вкусно пахнут и мягкие на ощупь. Он откладывает книгу и принимается за еду. Его никто не отвлекает, приходят, если он попросят, сейчас даже Бек боится к нему подходить, потому что Чимина ничто не может усмирить. Он бы так и продолжил есть, если бы не стук в дверь. В проёме появляется знакомый бета, который несёт в руке какой-то свёрток. — Вам письмо, мой господин, — он учтиво кланяется и передаёт ему письмо. — Мне? — не может поверить омега, но благодарит бету, и тот, вновь поклонившись, уходит. — Неужели вы, мой господин, вспомнили, что я есть, — Чимин, широко улыбаясь, разрывает печать и распечатывает письмо. Он в предвкушении, он каждый день ходил как в воду опущенный, а сейчас будто и не было грусти, не было злости на окружающих. Он держит его письмо у себя в руках и поверить не может. «Я очень надеюсь, что мой кроха хорошо себя чувствует и не волнуется обо мне. Хотя, зная его характер, я думаю, что про это бессмысленно спрашивать. Я никогда никому не дарил свои победы, я просто побеждал, чтобы нейтрализовать врага, но сейчас знай, что каждая одержанная мною победа предназначена тебе, что только благодаря тебе я достоин побеждать, что благодаря тебе я ещё стою и держу меч, а не кормлю червей. Если ты думаешь, что я про тебя забыл, то нет, ты во мне, весь во мне, я не перестаю думать о твоих коготках, смешной моське, когда ты съедаешь кислые леденцы, а главное, — о большом сердце, которое не перестаёт меня прощать и постоянно принимает. Да, возможно, у нас с тобой нет любви, но я уверен, что это чувство намного сильнее. Как мой Хан? Не переставай быть с ним, он слишком глубоко впустил тебя, теперь, если ты сделаешь ему больно, отставив, он не выдержит. Я должен это сказать, потому что знаю твой характер, но я почти уверен, что ты тот, кто не оставляет его без присмотра. Как мой наследник? Я надеюсь, что он не сильно тебя беспокоит, несмотря на то, что это альфа. Поверь, я точно знаю, что это альфа и прошу тебя не злиться, если ты хочешь омегу. Пожалуйста, береги своё здоровье и долго не сиди за чтением, пусть это и хорошо, но в твоём положении ко всему нужно относиться серьёзнее, даже к банальному чтению. Передай моим сыновьям, что я по ним безумно скучаю и надеюсь, что скоро вернусь. И ты, кроха, защищай своих чертей, береги их для меня. Я не могу сказать, сколько ещё продлится мой карательный поход, но скажу точно, что нежиться летом ты будешь в лучах солнца, осенью тебе придётся хорошенько укутаться в тёплую одежду, потому что она у нас холодная, не знаю, вернусь ли к первому снегу, но очень хочу, потому что хочу наконец-то коснуться твоих губ. Я разрешаю тебе казнить хоть всех, если тебе так захочется, я разрешаю тебе делать всё, что ты хочешь, кроме одного, — выходить из дворца без сопровождения. Нарушишь этот приказ — про остальное забудь. Надеюсь, ты меня понял. Жду нашей встречи больше, чем ты моей смерти, кроха.» Чимин не помнит, сколько раз успел улыбнуться, пустить слезу или позлиться. Чонгук не даёт о себе забыть, он не забыл про него. В этом письме он весь настоящий, такой, каким он привык видеть его постоянно. Он либо забоится о нём, либо приказывает и злится. Он не умеет выражать свои чувства, но он пытается это сделать. Омега прикладывает письмо в груди, будто это самое драгоценное, что у него есть. Здесь его частичка, здесь его слова, самые что ни на есть настоящие. Чимин поглаживает свой выпирающий живот и по новой перечитывает слова. — Ты знаешь, какой твой отец идиот? Он либо обижает меня, либо нежится. Что мне делать, если я его ненавижу, что люблю… Эй, не пинайся, я понял, — хихикает Чимин и решается на ещё одну вещь на сегодняшний день. Он просит привести сюда своего брата и закончить эту бессмысленную молчанку. Он долго думал, очень долго думал над его словами. Если Гём хочет уйти, если он так этого хочет, то Чимин не станет преградой к его свободе, он наоборот поспособствует тому, что бы он обрёл её. Он никогда не замечал, не интересовался, что хочет его брать, ну или мельком узнавал и допытывался. Он его обманул, и это Чимин не простит, это похоже на то, как больше года назад Чонгук бросил его умирать, он с ним спустя эти испытания, но он в душе хранит эту память. Омеге пришлось долго думать, что именно сделать с братом, ведь он хотел оставить того подле себя, но сейчас уверен, что этот дворец будет давить на него, а Чимин не может себе позволить того, чтобы брат мучался. Может, у него нет гордости, может, он слишком мягкий, что прощает всем всё, но Гём — родной брат, единственный, кто с ним был все эти годы, а после горькой правды, Чимин не может бросить его просто так. Вошедший Гём отвлекает его от раздумий. — Ты хотел меня видеть? — Чимин кивает и просит присесть на кресло напротив. — Я долго думал, что с тобой делать, то есть, — Чимин устало трёт виски и откладывает письмо. Гём прослеживает за его движениями. — Я отпускаю тебя, Гём, ты можешь быть свободен, делать то, что хочешь, но только я тебе помогу со всем, то есть дам золота, обеспечу домом и… — То есть ты против, чтобы я преподавал в школе? — Что? — Чимин поднимает отчего-то уставший взгляд на брата. — Ты же говорил, что я могу им быть, когда закончится строительство, напомню, что оно почти завершено, тогда я смогу там преподавать. — Ты согласен? — Чимин снова улыбается и, поддерживая живот, встаёт с кресла. — Я не собирался куда-то далеко уходить, я вообще не думал, что мне нужно, я просто хотел быть свободным, делать то, что хочу, а когда ты предложил эту идею, то я поддержал её, потому что таким образом я буду делать то, что могу, и находится рядом с тобой, — он берёт руки брата в свои и улыбается той улыбкой, которую Чимин запомнил с самого детства. — Чёрт возьми, Гём-а, — Чимин тянет его на себя и обнимает. Как ему не хватало его объятий, его любимого братского тепла, его слов. — Прости, Чимин, я настоящий трус, который думал только о себе, я настоящий трус, потому что решился только сейчас признаться, я такой дурак, — чуть ли не плачет омега, а Чимин щипает его за плечо. — Да, ты ещё тот дурак, но по стечению обстоятельств меня такие только и окружают, поэтому ты, Гём, прекрасно вписываешься в данный круг. — Прости… — Ещё раз скажешь это слово, оно будет последнее в твоей жизни, — серьёзно говорит Чимин, и они оба садятся в кресла. До самой ночи Чимин не отпустит брата, до самой ночи будет узнавать новое и новое, произошедшее с Гёмом уже тут. Всё-таки Гём глуп, если подумал, что не может обратиться к Чимину за помощью, он бы расшибся, но помог ему ещё до того, как стал мужем Чонгука. Даже ночью Чимин не отпускает брата и приказывает остаться с ним, потому что он плохо спит. Гём с удовольствием соглашается и, обняв Чимина, начинает вспоминать их детство, рассказывать, какой Чимин был непоседливый, потом он плавно переходит на рассказ про Чонгука, которому он нагло говорил всё про Чимина, начиная от его любимой еды и заканчивая тем, что его бесит. Впервые в отсутствии Чонгука Чимин чувствует себя не одиноко.***
Юнги не выходит из покоев Намджуна. Юнги перестал есть. Юнги перестал казаться живым. Ему разрешено выходить, когда и куда тот захочет, любые его прихоти могут исполнить, любое даже невыполнимое поручение будет исполнено, но Юнги этого не делает. Он в одном халате, с новыми укусами и синяками лежит на кровати и смотрит через балдахин. Он знает, что сейчас лето, что сейчас тепло, что можно было погулять или поесть на природе, можно спуститься к пруду и помочить ноги, можно подурачиться и корчить рожицы с Раулем, но не для Юнги. Он сам не понимает, почему не может выйти из покоев, он торчит здесь целыми сутками, а ночью, когда все заснут, может позволить себе помыться, либо же рано утром. Намджун приходит, кормит его с рук, а Юнги даже отказать не может, рука уже зажила, но Юнги всё равно боится, что Намджун может навредить, поэтому он послушен во всём. Альфа спит с ним, сжирает его и без того худое тело. Наверное, альфе говорят, что Юнги утром тошнит от съеденного завтрака. Омега первое время думал, что смог забеременеть, но это не так, что подтвердили и лекари, сняв небывалый груз с плеч омеги. Он проводит время, сидя за столом Намджуна, он надеется, что сможет отправить Чимину письмо, а ещё больше, что среди этих писем найдёт что-то про Сокджина. Про альфу не слышно ничего, и это пугает Юнги, из-за этого ему становится дурно. Намджун уже несколько вечеров подряд возвращается злой, поэтому Юнги хорошенько старается, чтобы утолить его голод. Он не пытается что-то выведать у Намджуна про его брата, потому что только упоминание о Джине взбесит его, поэтому Юнги и молчит, надеется, что сами новости к нему попадут. Юнги катается по кровати и отмечает, что его снова тошнит, поэтому он встаёт, чтобы выпить противные лекарства. Он каждую ночь повторяет себе, что не может быть беременным, даже несмотря на то, что он провёл с ним течку, но Юнги слишком долго травил себя, чтобы иметь от него детей, поэтому, выпив две ложки лекарства и скривив красивое лицо, он снова ложится. Нет сил ничего делать, а он и не старается. Он только и может, что лежать на убранной кровати и смотреть перед собой. Если раньше их отношения с Намжуном были сумасшедшими, Юнги хоть что-то от них получал, местами даже радовался, но сейчас всё, на что он может рассчитывать, — боль. Боль. Боль. Боль. Кажется, ему пора привыкнуть, но каждый раз, словно первый. Чтобы хоть как-то скоротать время, Юнги думает, что неплохо выпить снотворного, но как назло его отвлекают. — Что случилось? — ему подают одежду и просят выйти в сад, где его ждёт господин. Юнги молча кивает и с недоверием рассматривает одежду. Всё то, что любит альфа. Глубокие разрезы по бокам, тонкий шёлк, через который можно наблюдать красивое тело, любимые цепи, которые Юнги закрепляет на шее. Ему не интересно, что хочет от него Намджун, он просто идёт, чтобы не заработать новые синяки. Юнги мысленно себе улыбается, что приходится творить такое, чтобы избежать наказания. Его будто никто не замечает. Он будто ни для кого не существует, что радует, сейчас нарываться на драки не хочется. Юнги минует коридоры и выходит из дворца. Солнце бьёт прямо в лицо, заставляя его зажмуриться. Давненько он не был на улице, не дышал воздухом, разве что на балконе мог себе позволить проветриться. Ему не составляет труда найти Намджуна. Тот сидит на коврах в саду и пьёт вино. Юнги поджимает губы и делает новый шаг, но останавливается. Он видит его. Он жив, он здоров, даже улыбается. Как он изменился за это время, кажется Юнги. Его волосы сострижены, взгляд ещё более хмур, складок много образовалось. Казалось, что его что-то медленно убивало. И это «убивало» сейчас находит в себе силы сделать пару шагов, чтобы оказаться рядом с ним. Джин, стоило Юнги оказаться в поле зрения, взгляда от него не убирал, заставляя омегу умирать с каждым новым шагом. Юнги знает, что если посмотрит, то уже не сможет отказать себе продолжить, поэтому он улыбается Намджуну и задерживает дыхание, когда подходит к альфам. Джин смотрит на каждый изгиб красивого тела, видит цепи, которые никогда не любил и не понимал, что может в них привлекать его брата. Он бы содрал их, надел на Юнги другую одежду, которая скрывала бы от других то, что принадлежит ему, но Намджун же наоборот хочет, чтобы это все видели, поэтому демонстрирует самого красивого омегу, которого только видел свет. Эта огненная лиса у него тут, в районе сердца свернулась, своим носиком тычется и хвостом рыжим за подбородок щекочет. Он слишком долго его не видел, чтобы отказаться себе насмотреться. Он отсылал всего пару писем, но, не получив ответа, отказался от этой идеи, потому что понял, что это либо Юнги не желает ему отвечать, либо же брат руку приложил, и теперь альфа понимает, кто именно. Юнги выглядит потерянным, с натянутой маской, которая настолько ненатуральна, что только дурак не заметит её. Омега по мере того, как подходит к ним, заставляет сердце Джина биться в бешеном темпе, будто к нему Смерть идёт. И, если у Смерти не будет образа Юнги, то Джин назло выживет. — Вы желали меня видеть, — Джин прикрывает глаза на долю секунды, чтобы привыкнуть, чтобы понять, что всё это серьёзно происходит и перед ним стоит ангел с окровавленным шлейфом из крыльев. — Неужели ты не рад видеть моего брата, — Юнги знает, что Намджун издевается, но подыгрывает. Он улыбается и кланяется Джину. — Очень рад, мой господин, да так, что не могу описать словами свою радость. Дерзит, думает Намджун. Умирает, думает Сокджин. Спасаюсь, отвечает Юнги. Намджун просит присесть его рядом, а Юнги готов выполнить любой его приказ, кроме этого, но тем не менее выполняет. — Я привёз тебе подарок, — заговаривает Джин, обращаясь к Юнги. Омега сперва смотрит на Намджуна, а потом на Джина. Он достаёт какую-то шкатулку и протягивает Юнги. Тот шепчет «спасибо» и решает открыть подарок позже, но Намджун просит открыть. Юнги соглашается и, только крышка оказывается приподнята, Юнги замирает. — Джин, — еле слышно шепчет он, но каждый из альф ясно это услышал. — Это же очень редкая книга, она такая одна, а сейчас… — Юнги достаёт своё сокровище и не может поверить глазам. Книга вся расшита золотом, внутри сохранившиеся заметки автора, а обложка ослепляет его своим богатым сиянием. — «Право — это искусство», — читает Намджун название. — И эту книгу ты подарил Юнги, а не мне, как более стоящему ценителю, — хмыкает альфа, но не отвлекает Юнги от рассмотра книги. — Ты обижаешь этим Юнги, он, между прочим, больше тебя в этом смыслит. — Да, и что же омега может знать о законе, праве? — А то, что ты, Ким Намджун, даже понять не в силах. Если ты думаешь, что эта книга не для омег, то я тебя разочарую, потому что Юнги именно тот, кто достоин хранить у себя единственный экземпляр этой книги и более того пользоваться её плодами. — Закон — есть власть, у кого власти нет, значит, и законом тому не стать, брат, — хмыкает Намджун, на что Джин только улыбается. — Право — возможность, дай ему эту возможность, — завершает Сокджин, когда слышит вздох Юнги. — Спасибо, я очень благодарен, — не перестаёт улыбаться омега. — Но я не могу принять этот подарок, — этим Юнги удивляет не только Сокджина. — Уж пусть лучше она будет у вас, мой господин, вы её сохраните, а мне мой супруг подарит книги из своей коллекции, — он отдаёт Джину книгу вместе с шкатулкой и, положив голову на плечо Намджуна, просит положить ему поесть. Дальше Юнги не слушает, он молча жуёт то, что ему наложили. Альфы ещё что-то обсуждают, какую-то войну, а у Юнги своя сейчас война, сердце стучит в бешеном ритме, а к горлу новый ком подступает. Он хочет вернуться в покои Намджуна, нацепить на себя одеяло и проваляться до вечера, пока альфа к нему не придёт, но он сидит здесь и делает вид, что ему всё нравится, что с ним любимый человек, а его брат совершенно в нём не заинтересован. Юнги благодарит Бога, что альфа жив, что он ничего не знает и что уйти от опалы Намджуна он смог. Юнги, наверное, снова жизнь чувствовать стал, потому что в ней снова появился этот альфа, который любит делать ему подарки и который вовсе не заинтересован в том, чтобы сделать ему больно. Спустя час Юнги просится к себе, ссылаясь на плохое самочувствие. Джин спрашивает, что случилось, а Юнги коротко отвечает — мигрень. Он не может быть рядом с ним, он не может ощущать его запах, его глаза на себе, он не может находиться и дышать воздухом, которым он дышит. Юнги добегает до покоев и, содрав с себя одежду, которая, как казалось, его душила, валится на кровать. Как же он устал. Юнги прикладывает руки к глазам и так и лежит. Как же он устал. Юнги вытирает выступившие слёзы. Как же он устал. Юнги убирает руки от лица и, перевернувшись на живот, тянет к себе подушку, желая вздремнуть, но предварительно, чтобы сон точно наступил, он выпивает снотворное, не заботясь о количестве. Он просто прикладывается губами и делает пару глотков. Наверное, он так бы и пил, если бы оно не закончилось, поэтому, отшвырнув от себя пустую склянку, омега ложится на кровать и прикрывает глаза. Пожалуйста, пусть сон заберёт его, пусть он проспит хоть трое суток, пусть ему легче станет, пусть никого не будет рядом, пусть хоть что-то хорошее в его жизни произойдёт. Юнги не любит Джина, тут другое, это не подвластно слову, но это под силу омеге, потому что только действиями он может показать, что не любит. Но Намджуну тяжело это объяснить. Очень тяжело.***
После того, как Юнги ушёл, атмосфера у альф становится гнетущая. Джин допивает своё вино и не перестаёт сверлить взглядом брата. — Ты сейчас дыру во мне сделаешь, — говорит Намджун и смотрит на Джина, который хмурнее обычного. — Что ты с ним делаешь? — Ломаю, люблю, убиваю, выбирай всё, что нравится, — пожимает плечами альфа, а следом получает кулаком в челюсть. Пары секунд достаточно, чтобы Намджун пришёл в себя. — Сильно, — он тянется за салфеткой и вытирает кровь. — Я не стану тебя трогать, потому что ты младше и безумно глупый. — Глуп настолько, что из моей империи забирают лучших образованных людей, — хмыкает альфа и встаёт на ноги. — Ты не можешь так с ним обращаться, он живой, он не вещь, чтобы его сломать, он не заслуживает смерти и твоих побоев. — И кто мне помешает? — выгнув бровь и отшвырнув от себя салфетку, спрашивает Намджун. — Поверь, если ты думаешь, что я слаб, то ты самый настоящий глупец. — Это ты глупец, трубящий о своей силе, — хмыкает Намджун и встаёт. Он подходит к брату и кладёт руку на его плечо, сжимая. — Я тебе не враг, не мститель, пойми это, ради омеги пойти против меня — безрассудство. — Отдай мне его, что тебе стоит, если он так у тебя страдает, — выпаливает альфа и отталкивает брата от себя. — Поверь, даже если я захочу его отпустить, то он не уйдёт, он повязан со мной, на всю жизнь мой. — Ты чудовище, Намджун, — шепчет Джин, а Намджун хмыкает, скрестив руки на груди. — Кто из нас не чудовище? Вон Чонгука Монстром зовут, его правую руку — Смертью, я слыву Драконом из-за уробороса. В этом мире святых нет, Сокджин-а, — тянет альфа и наклоняется к лицу брата. — Пойми уже это. Да, ты вырос, но этот ребёнок в тебе остался. Если хочешь забрать Юнги, то пожалуйста, — он выпрямляется, — можешь прямо сейчас пойти за ним, — альфа указывает на дворец. — Только он сейчас спит в моей кровати, в моих покоях, в моём дворце и ждёт меня, потому что он мой. — Я надеюсь, что мы ещё увидим твою смерть. — Каждый кричит о моей смерти, но я ещё здесь, стою на своих ногах и говорю с тобой. Ты слаб, ты очень слаб, начинать войну против меня из-за омеги не стоит, потому что когда ты, придя с войском к моим воротам, попросишь его выйти, то он скажет «не могу», — Намджун пару раз хлопает брата по плечу и просит прийти на одно из заседаний. Альфа кивает, соглашаясь. Он знает. Знает, что правда в словах Намджуна. Как бы он не был привязан к Юнги, но омега никогда не пойдёт с ним, никогда не найдёт в нём спасителя, никогда не протянет руку, потому что он знает, что не его.***
Юнги просыпается от того, как под ним прогибается кровать. Ему не нужно гадать, кто к нему пришёл. Намджун целует его в макушку и притягивает к себе. Юнги не сопротивляется и позволяет альфе творить над собой всё, что тот захочет. — Мне даже снотворное не помогает, я просыпаюсь, стоит тебе зайти, — шепчет Юнги, повернувшись лицом. — Что ты хочешь? — отвечает таким же шёпотом альфа. — Ты правда хочешь узнать? — Намджун кивает. — Я хочу, чтобы я больше не чувствовал боли, я устал от неё, каждый раз, когда я думаю, что вот оно, пик настал, но не проходит. Я устал её чувствовать, терпеть, мне слишком тяжело, мне кажется, что умру от неё, — что поражает Намджуна, так это то, что Юнги даже не плачет, он говорит ровным голосом, будто делится с ним своим днём. — А ты никогда не думал, что сам её источник, что сам повинен в ней? — альфа слышит, как Юнги хмыкает. — Я вечно в ней виноват, знаю, но просто издеваться над собой не могу позволить. Пожалуйста, Намджун, сделай так, чтобы я её не чувствовал, вот тут, — Юнги берёт его руку и прикладывает к своему сердцу, — тут почти не бьётся. — И какой выход, как я должен тебе помочь? — Перестань разжигать во мне эту боль, — Юнги утыкается носом в его плечо, закинув левую ногу на его бедро и рукой обняв торс. — У многих есть любовь, кто-то ненавидит, но у меня к тебе ни-че-го, — шёпотом говорит Юнги и продолжает ластиться к альфе, который до сих пор ему ничего не сделал и не сказал. Омега улыбается и, как ни странно, засыпает. Намджун не уходит, ничего ему не говорит, молча поглаживает его по голой спине и прибывает в себе. Он постоянно держит его возле себя, он может хоть тысячу раз сказать, как он обожает и возвышает омегу. Он всегда знал, что Юнги никогда ничего к нему не чувствовал. Нет, у омеги этого нет. У него нет к нему никаких чувств. Равнодушие. Наверное, так можно описать то, что постоянно Юнги даёт ему. Есть тепло, ласка, самое красивое и желанное тело, плавные движения, томный голос, но под этим слоем ничего, он пуст, в нём ничего не осталось, потому что Намджун всё из него выпотрошил, ничего не оставил, даже сердце уже еле бьётся неизвестно для кого, точно не для него. Омега сначала был бойким, показывал клыки, но Намджун с радостью их вырвал, вырвал так, что теперь Юнги только языком и может провести и понять, где раньше были его клыки. Коготки и вовсе ему сразу обрезали, а омеге пришлось смириться, пришлось играть по новым правилам, которые ему не нравились, из-за которых он постоянно страдал, пока не нашёл свои маски, что с радостью использует и не вызывает ни у кого вопросов. Он стал тем идеальным омегой, о котором грезят многие правители, но достался такой именно Намджуну. Кто-нибудь спросил Юнги, нравится ли ему это? Нет, потому что омега снова и снова скрывался под новой маской. Ему плохо с ним, но Намджун не может его от себя убрать, не может выпустить из своего смертельного захвата. Только мысль, что Юнги может не стать в его жизни, приводит в ужас. Он болен им, уже столько лет болен, этот яд не излечим, из крови не выводится, нет ни одного противоядия, которое смогло бы его вылечить. А Намджун день ото дня выпивает его ещё больше в надежде, что ни один отвар не поможет, потому что спасения есть только в Юнги. Любовь есть только в Юнги. Счастье есть только в Юнги. Покой есть только в Юнги. Вот только Юнги нет для него. Настоящего, живого. С первого дня, с первой встречи его не было для него. Но из-за своей больной страсти, желания, любви он не мог остановиться, не мог оторвать его от себя.***
Сегодня Чимин ненавидит этот день, всех людей, своё существование. Стоило ему раскрыть глаза, как столько неоконченных дел свалилось. Но он злится не потому, что их много, а потому, что постоянно кто-то над ухом будет жужжать и говорить, что ему пора отдохнуть. Чимину, как он говорит, эта усталость только в радость, потому что только так он может не думать о нём. О том, кто постоянно во снах является и свою смерть показывает. Чимин теперь боится засыпать, а если просыпается, то постоянно в слезах, видя перед глазами чужой труп. Он никому не говорит, что его гложет, но все могут видеть, как омега постоянно сидит в покоях Чонгука за его столом, вовсе не работая, а пытаясь ещё раз вспомнить, как это было. С братом отношения не то что бы стали лучше, но и не ухудшились. Чимин боялся, что ему может грозить опасность от омег, но те, как ни странно, не стали его трогать, что заставляло Чимина насторожиться. Гарем — единственное место, куда ему нельзя совать свой очаровательный носик. Но для себя Чимин считает, что это вопрос времени, потому что Чонгук точно и здесь даст своё согласие, и уже тогда каждому не поздоровится, пока он только может улучшать жизнь дворца, своих фондов, смотреть за строительством, давать указы слугам. Чонгука уже нет шесть месяцев, за которые не только Чимин соскучился, но и их малыш. Лекари говорят, что отец сейчас для ребёнка необходим, ему нужно чувствовать его тепло, но Чимин не может же поехать на войну, чтобы отец пообщался со своим сыном. Обычно вечером, что стало уже традицией, ритуалом, приходит Хан, уставший после занятий, которых стало больше, потому что омежка постоянно хочет начать учить новое, но учителя не могут отговорить его, Чимин же разрешает этой рыжей бестии делать всё, что тот хочет, пробовать себя во всём, за что Хан и любит Чимина, что тот не ставит ему ограничения, приходит к нему и вместо отца начинает рассказывать братику про свой день, про то, что чуть не сломал руку, пока лез на дерево, про то, что у них самый сильный отец во всём мире, что Хан обязательно возьмёт его под свою опеку, когда тот появится, ни на секунду не оставит, как сейчас. Чимин понял слишком поздно, как избавиться от кошмаров, в этом ему помог всё тот же Хан, который как-то раз, снова придя уставшим, завалился на кровать и заснул, а Чимин не мог позволить себе нарушить сон ребёнка, поэтому и заснул рядышком. С тех пор сны плохие прекратились. Плотно позавтракав, Чимин собирается на прогулку. У него появилось отменное настроение, которое он хочет целый день продержать, чтобы никакой Бек не посмел его изменить. Так как у омеги большой животик, ему сшили специальную одежду, которая не создавала дискомфорта. Чимин с радостью наряжался, и эти мелочи радовали его местами. Чимин без посторонней помощи спускается, потому что ненавидит, когда к нему подбегают и начинают хлопотать, будто он не может даже ногу поднять. Но иногда помощь требовалась, поэтому Чимин просил её. Омега прокручивает в голове, как понежится на солнце и сорвёт пару роз и поставит в вазу. Тэхёна, на которого он недавно накричал, потому что он не принёс ему оливок, не видно, оно и понятно, потому что никто не хочет гнева Чимина. Каждый во дворце уже догадывается о характере будущего наследника. Поняв свою ошибку, что лучше стоило воспользоваться помощью, Чимин садится в беседку и наконец-то может выдохнуть. Стоило ему удобнее расположиться на подушках, как к нему тут же подходят и спрашивают, что тот желает. В такую жару хочется одного — воды, поэтому Чимин просит принести только её, пока сам будет сидеть и дышать свежим воздухом. Чимин утоляет жажду и говорит, что хочет прогуляться, ему в этом не отказывают. Он доходит до тайного сада, который уже вовсе не тайный благодаря Тэхёну, который разместил красивый фонтан, места, где можно было отдохнуть, много самых разных запахов. Чимин привлёк и людей из дворца, сказав, что прийти мог каждый желающий, ну или каждому он выдаст по мешочку золотых монет. Кто-то искренне желал помочь, кто-то решил озолотиться, но сад был возрождён. Даже на каменных стенах, в которые однажды Чимин забрался, омега приказал сделать рисунок в виде Монстра, его Монстра. Все оценили старания омеги, но почести отдали Тэхёну, который был неимоверно счастлив, потому что никто даже не задумывался, что у омеги такой отменный вкус и талант к росписи, скульптуре. Тэхён даже сам слепил маленькие фигурки, чтобы, как он сказал, «это место было ещё милее». Чимин оставил слуг, прося уединения, но, как оказалось, что напрасно. Он знал, что сад пользовался популярностью, но не думал, что омеги будут тут ошиваться в такую жару, сейчас всё проводят время у пруда и большого фонтана. Но здесь было прохладнее, наверное, это и послужило причиной того, что здесь бывают омеги. Все, только завидев Чимина, встают и улыбаются ему, спрашивают о его здоровье. Короче говоря, лицемерят и выливают это всё на Чимина, который, конечно же, их благодарит. Недоволен, как и всегда, остаётся Рейн, что попивает свой шербет и зло смотрит в его сторону. — Знаешь, мы все гадаем, что случилось, что ты вдруг простил своего братца? — омега ставит на столик стакан и, поправив свои волосы, уставился на Чимина, который говорит себе, что главное сейчас не сорваться. — Тебе какое дело? Или я просто забрал у тебя очередную прислугу? — Ну, если ты считаешь своего брата прислугой, — пожимает плечами Рейн. В саду остаются только они вдвоём. — Присаживайтесь, мой господин, вы, наверное, сильно устали, — нарочно ёрничает Рейн, но на его удивление, Чимин, улыбнувшись, размещается рядышком. — Мне от твоих слов грустно не станет, я научился пропускать ненужный мусор через себя, — говорит Чимин и тянется за кувшином с водой. Рейн не сводит с него глаз. — Ну да, я не могу тебе навредить, но и уважения к тебе у меня нет. У меня до сих пор неплохой статус главного наложника, к тому же, когда господин вернётся, он привезёт не мало красивых омег, которые точно будут краше тебя, — Рейн встаёт, смерив Чимина презрительным взглядом. — А если ты родишь омегу, то это будет полный провал, мне даже тебя будет жаль, — омега ехидно улыбается и собирается уходить, но останавливается, чтобы ещё что-нибудь сказать Чимину, но видит, как омега только улыбается и довольно забавно поднимается, из-за чего хочется рассмеяться. Чимина с таким животом тяжело воспринимать. — А сейчас ты послушай то, что я тебе скажу, — говорит Чимин спокойным голос, сам всё ближе и ближе подходит. — Как только вернётся наш господин, начинай молиться, потому что не думай, что я оставлю это просто так. Я не просто его супруг, я его омега, — по слогам произносит Чимин, сужая глаза и наконец давая волю эмоциям. — И можешь поверить, мне удастся получить его согласие на то, чтобы вышвырнуть тебя из дворца, будь уверен, — Чимин хлопает его по плечу, будто сожалея, и уходит. Но вдруг оборачивается, желая добавить: — Не беспокойся, я попрошу, чтобы тебе хоть денег выделили. — Да ты, — мгновенно вскипает Рейн, но тут же меняется, потому что понимает, что границы нельзя переходить, не с этим омегой. — Мы ещё это посмотрим, выживешь ли ты после родов, тебя никто не спасёт, тут даже нашего господина нет, чтобы тебе помочь, а без него ты никто. Никчёмный, жалкий, гадк… Эй, ты чего, — гримаса злости на лице Чимина сменилась на удивление. Он выпучил глаза и скрутился. — Эй, Чимин, ты… — Чёрт, — шепчет Чимин, держась за живот и продолжая оседать. Он, как бы того не хотел, хватает за руку Рейна, который её не убирает. — Тебе плохо, а может это солнечный удар или… — Или ребёнок Чон Чонгука решил появиться на свет, — теперь очередь Рейна удивляться, он не понимает, что делать от слова совсем. — Ну, ты можешь идти? — мямлит он и закидывает руку Чимина себе на плечо, не понимая, что только что сделал. — Конечно, не рожать же мне в кустах, — сквозь стиснутые зубы мычит Чимин. — А жаль, может тогда все поняли, какой ты чокнутый. — Рейн, — пищит Чимин и не убирает руки от своего живота. Рейн, к удивлению Чимина, аккуратно держит его за торс и ведёт. Им сразу же попадаются слуги, которых оставил Чимин, поэтому они тут же все вместе помогают Чимину, чтобы пропустить в Ад. Омега будто плавится, что-то мямлит, ему кажется, что он умирает, дышать всё тяжелее, а Рейн всё ещё руки не отнимает, волосы со лба убирает и тряпочкой лоб протирает. Хочется пить, очень хочется. Тут же возле губ Чимина оказывается чаша с водой, которая сразу же оказывается на полу, потому что омега вопит. Сразу же прибежавшие лекари начали помогать ему, но омега просит одного, — привести Чонгука. Он плачет, просит всё у него забрать, но только, чтобы Чонгук пришёл сейчас, чтобы оказался рядом. Чимина постоянно прошибает новая волна боли, и новый поток нелестных слов в адрес Чонгука, который даже не подозревает, что за агония творится с его омегой, хотя это только кажется Чимину, потому что каждый из присутствующих уверен, что Монстр чувствует своего малыша. Чимину плохо до побеления костяшек, он постоянно мечется, ему больше хочется сейчас ударить Чонгука. Он не думал, что это будет настолько больно, настолько сильной будет его агония. Он сжимает простыни, которые уже трещат от того, как сильно омега иж сжимает. Где же долгожданное облегчение, где слова Чонгука что «кроха, потерпи немного, скоро все закончится, все будет в порядке, я рядом». Но его нет рядом, он одерживает очередную победу и, наверное, и празднует в новой крепости её с красивыми омегами да снующим рядом Хосоком. Всю эту боль он складывает и жмурится, он ещё никогда не был так зол на своего альфу. Тот обещал быть с ним, за руку держать, а сейчас получается, что он рождение сына не застанет даже. Перед глазами всё плывёт, Чимин не различает, кто и где стоит, вдруг в покоях резко делается темно, но благодаря искусственному освещению, еле уловимый свет остаётся. Чимин думает, что это темнеет у него в глазах. Находящийся в покоях Бек, который переживал больше Чимина за его здоровье, вдруг приковал себя в открытым дверям балкона. Он медленно поплёлся на него и обмер, увидев что-то невообразимое, то, что никак не могло подастся объяснению. До этого палящее солнце пропало, на его месте оказалось чёрное пятно, как казалось. Бек поджал губы и повернулся к замершему с тазом в руках Тэхёну, который был ошеломлён не меньше. Вся столица погрузилась в страшную тьму, кто-то кричал, говорил, что это наказание божье, кто-то унимал детей, а кто-то прятался, боясь, что сейчас этот чёрный диск упадёт на них с неба. Никогда никто не видел такого, страх парализует каждого, никто не в силах даже слово вымолвить, немое удивление ложится на лица. Этот день покажется для людей страшным наказанием Всевышнего, который решил их наказать за грехи, за свои и за чужие. Впервые столица видит такое, что не поддаётся объяснению и наводит страх. Как долго солнце будет скрыто, как долго продлится наказание Бога за содеянное и несделанное. Никто не знает ответа, потому что страх вселился в них. Даже природа сходит с ума. Оживляет омег новый крик Чимина, Бек, совладая эмоциями, пусть сердце ещё бешено бьётся и норовит выпрыгнуть, но он отдирает себя от пола и, закрыв двери, ведущие на балкон, подходит к Чимину, возле которого сидит Рейн, появление которого Бек не понимает, он хотел сначала выгнать омегу, но тот носился возле Чимина больше остальных и переживал не хуже. Чимин, наверное, сломал один палец омеге, потому что тот что-то пискнул, но этого он не услышал, потому что уши оглушило от собственного крика. Он орёт на лекарей, орёт в принципе на всех. Поток бранных слов у всех в комнате увеличивает в разы благодаря Чимину, который весь горит. Он один. Он совершенно здесь один. А тот, кто должен сейчас его защищать, далеко, даже слишком, а Чимину так его не хватает, не хватает его слов, касаний, из-за чего омега срывается на плач, и ошарашенные лекари не понимают внезапного изменения. Омега стонет и просит Чонгука прийти, помочь ему прикоснуться, но он его не слышит даже не отвечает. Всем кажется, что он сойдёт с ума, потому что он потрескавшимися губами шепчет одно имя, будто молитву. Ему даже в какой-то момент кажется, что он ощущает родной запах, но это не более чем игра его фантазии. — Говорите со мной… — вдруг шепчет Чимин. Бек тут же подрывается к нему, всё ещё не отошедший от увиденного, он редко кидает взоры на двери балкона, которые завесил бордовыми шторами, из-за этого спешно пришлось свечи поджигать. — Тебя не просто так волчонком прозвали, — начинает Бек и гладит его по мокрым волосам, вытирая тряпкой шею и грудь. — Ты самый сильный омега, кого я видел. Сейчас что-то страшное случилось с миром, мы видели, как солнце закрыло что-то, чёрный диск закрыл его, и тьма вдруг повсюду накрыла столицу. Пара секунд, а какой кошмар, — Чимин не понимает, что за бред ему говорит Бек, что ещё за чёрная туча, или как он там сказал. — Кошмар? — пищит Чимин и руку сильнее сжимает. — Ты называешь какую-то тучу кошмаром? Бек, маленький Монстр рожаться не хочет, вот это… — Чимин не может закончить, потому что новая боль парализует. Чимин не знает, сколько он кричит, ругается, в один момент он набирает побольше воздуха и откидывает голову не в силах больше ничего сделать. Он прикрывает глаза и ничего не слышит. Отмечает, что так быстро сделалось тихо. Неужели все его бросили, оставили одного. Он столько часов мучался, кричал, звал. Может, Чонгук пришёл, поэтому все замолчали, поэтому в ушах стоит писк, а голову даже не в силах поднять от подушки. Чимин еле разлепляет глаза, подрагивающие реснички глядят на каждого в комнате, но каждый занят одним белым свёртком. Чимин пару раз моргает, а следом слышит детский плач, что стремительно заполняет покои, а следом и слова «слава богу», потому что в случае чего, Чонгук бы в живых никого не оставил. Рейн, который всё еще не ушёл, остался до последнего, убирает примочки со лба и вытирает его, пока Чимин куда-то тянет руки, толком не понимая. Первый Бек понимает, что хочет Чимин и, попросив Рейна посадить Чимина, но очень аккуратно, берёт на руки кричащий свёрточек и передает его папе. — Сколько же ты меня страдать заставил, весь в отца, — шепчет Чимин сорвавшимся голосом малышу и целует его в носик. — Нужно обязательно объявить народу, что родился будущий наследник. Имя ему — Чон Мингу.***
Чонгук вместе с Хосоком сидит на террасе и празднует очередную победу, которая уже не так сладка. Они слишком много потеряли, но и много приобрели. «Карающий поход», как его назвали, завершился. Теперь народ может успокоиться или прибывать в страхе, которого Чонгук оставил не мало. Он постоянно с мыслями во дворце, думает об одном омеге, который ни одного письма ему не написал, состояние которого он узнает из чужих писем. С ним всё прекрасно, он активно сближается с народом, что выводит альфу из себя, потому что омега чересчур беспечен. Он клянётся, что всем не сладко придётся, стоит ему вернуться, каждый под его опалу попадёт. Он не может не думать о Чимине, стоит ему увидеть драгоценные камни, то он говорит себе, что они достойны его крохи, стоит завоевать новую крепость, то победу Чимину дарит. И он не может и не хочет избавляться от этого. И это вовсе не болезнь, как сначала думал Чонгук, это что-то страшнее, что-то сильнее, то, что у них общее. Он допивает уже третий кубок и продолжает хмуриться. Это замечает Хосок и, заставив музыкантом замолчать, просит тех удалиться. — Что с тобой? — Чонгук поднимает на него свой тяжёлый взгляд, а из-за шрама на него ещё тяжелее смотреть. Чонгук приподнимается уголки губ в смешке и, откинувшись, начинает собирать волосы в хвост. — Уже который день я себе покоя найти не могу, постоянно о нём думаю. — Не переживай, вести из дворца ты часто получаешь, к тому же Хузур ты защитил лучше, чем наши войска, — подаёт смешок Хосок. — Даже самое сильное укрепление можно сломать. — Послушай, я тоже волнуюсь, что с моим омегой может что-то случиться, но я знаю, что в случае чего мой мальчик поступит умно. — Сбежит? — выгнув бровь, спрашивает Чонгук. — Ты его обижаешь, — хмыкает Хосок, а следом они оба оборачиваются. Принесли письмо из столицы. Оба альфы заметно напряглись, Чонгук тут же потребовал письмо и, откинув футляр в сторону, достаёт его и начинает читать. Хосоку кажется, что прошла вечность, пока Чонгук читал письмо, а черты его лица менялись. Глаза быстро бегали по каждой строке, не останавливаясь, пока альфа вдруг не замер. Хосоку это не нравится, но всё его напряжение ушло, когда он видел, как глаза Чонгука впервые стали полны радости, а усталость тут же растворилась. — У меня родился сын-альфа.