«Every single fear I'm hiding Every little childhood memory I bury» Leprous — Below
***
Случайности — удивительная вещь. Что только не происходит без специального умысла: с полки выпадают странные гримуары, в его лесу просыпается пришелец из другого мира, а теперь ещё и магии двух миров, оказывается, связаны. Как-то уж слишком. Голова кругом от таких совпадений. Смущение выметает серьёзностью происходящего. Алукард долго смотрит на «пришельца». Соотносит разные варианты. — Ты уверен, что это…? Неджи отвечает чуть заметным кивком головы. Высвечивает спокойно серебром радужки, хотя брови — едва заметно — сблизились к переносице. Скрывает внутреннее напряжение. — Здесь… не может быть ошибки. Что-то в этой паузе отдает скрытым, болезненным. Будто Неджи хотел бы ошибиться. Будто хотел забыть, что показал им этот случайный разворот книги. В отличие от него самого, Хьюга редко показывает оголённое внутреннее. Хотя как редко — на памяти Алукарда в первый раз. Поэтому эта случайная пауза отзывается и в нём тоже, материализуется в горле плотным комком. И не сглотнуть, не протолкнуть дальше: маленький сгусток боли сплошь усеян мелкими шипами. Небольшие, они не втыкаются в плоть, а противно оцарапывают, цепляются за поверхность слизистой. Ощущения настолько сильные, что Алукард по-настоящему кривится от раздражающего жжения. «Что в этих чертовых линиях такого, что даже Неджи не выдерживает?» Хьюга цепляется рукой за край обложки, сжимает, будто пытается удержаться в реальности, и Адриан понимает, что сказал это вслух. Уже собирается извиниться, но… — Мне было четыре, когда… — шиноби касается лба, хмурится от фантомной неприязни, — когда пришлось… понять две вещи. Почему клан делится на разные ветви, — он грустно усмехнулся. — И почему одним уготована основная, а другим… побочная. Еще одна ядовитая усмешка. Нервная, больная. Усмешка, которой не должно быть на привычно сдержанном лице. Хьюга стоит, глядя на разворот книги, но Адриан понимает, что его взгляд проходит сквозь страницы, сквозь стол, сквозь ткань настоящего времени. Проникает в воспоминания. — Глава клана, Хиаши Хьюга и мой отец, Хизаши, — братья-близнецы. Из-за того, что Хиаши родился раньше, управление кланом перешло к нему. Мой отец возглавил побочную ветвь. Очередная усмешка прорезает лишённое эмоций лицо. При застывшем взгляде, нулевой мимике она кажется жуткой, пугающей. И это не страх смерти при встрече с опасностью. Это глубже и по ощущениям куда хреновее, чем атака ночных тварей. Нечто, хорошо Адриану знакомое. Желание захлебнуться в тайниках собственной боли. Голос Неджи отстранённый, будто читает книгу. Но самое жуткое, что он даже не соотносит строки и слова, смотрит сквозь. Не видит реальность, полностью погружён в воспоминания. — Суть побочной ветви — защищать старшую, сохранять секретную технику клана. Ты просто инструмент, желания и мысли которого не учитываются. А если кто-то осмелится перейти это правило… — ещё одна рваная, больная усмешка и долгая пауза, — печать научит. Он не моргает всё время своего монолога. Не отрывает взгляда от одной точки. Не разглаживает линию тонких губ. Сейчас Неджи весь — застывшая маска. Скорлупа, за которой сплошное, годами растущее месиво льда. У Алукарда ком в горле разрастается, пускает шипы. Иглы уже крупнее, впиваются внутрь так, что дыхание перехватывает. Из-за разницы в продолжительности жизни сердце дампира чувствует больше, чем людское. И это нихрена не преимущество. Особенно сейчас. — Все твои эмоции, весь твой гнев контролируются. Одно неверное движение — голову разрывает на части оттого, что для клана твоё…поведение неприемлемо. Пронзает каждый нерв, сжигает изнутри. Адриан сглатывает. Ком проталкивается внутрь, шипы съезжают по стенкам. Голос ледяной, бесстрастный. — Мне было восемь, когда я впервые это понял. Как холодной водой окатывает скрытым смыслом его фразы. Ком разлетается вдребезги, ранит ошмётками нутро. Адриан не сдерживается. Бросается на противоположную сторону книжной подставки, напротив Хьюга, прохладными ладонями накрывает его руки. Кисти шиноби мелко трясутся. Возможно, он даже не отдает себе в этом отчёта. Не контролирует тело. — Неджи, — тихо зовёт Адриан. Глаза остекленели. Не реагируют. Он всё ещё там, далеко… Адриан проводит пальцами по обратной стороне ладони, оглаживает лихорадочно дрожащие костяшки, фаланги, обратно вверх к запястью. Неджи. Не. Реагирует. В панике дампир обхватывает руками его лицо, вглядывается в застывшие черты, судорожно ищет крупицы жизни. Ничего, кроме жуткой усмешки. — Неджи, — зовёт он снова, пытается сфокусировать на себе замерший взгляд. Хьюга смаргивает. Секунда — глаза отсвечивают живым блеском, моргают, — и прорывают замороженные эмоции запоздалой влагой. Две холодные слезы скатываются по щекам, замирают на пальцах дампира, встретившись с неожиданной преградой. Хьюга всё ещё никак не реагирует. Ни единой мышцей лица. — Неджи, — зовёт он в третий раз, — Приди в себя….пожалуйста, ну же. Ещё раз моргает. Останавливает на нём движение зрачков. Отстранён, дезориентирован. Будто, после глубокого сна открывает веки, но не просыпается. Или — что вероятнее — после путешествия в другой мир. Вздрагивает линия губ, разглаживает кривую усмешку. — Адриан… То ли от сухого, потустороннего звучания его голоса, то ли от остатков болезненного кома, расползающихся внутри отчаянием, то ли от, чёрт возьми, дребезжащей на всё нутро тоски по желанному теплу, Алукард срывается. Подаётся вперёд, накрывает порывистым поцелуем. Каждое движение губ — спонтанное, бессознательное желание забрать себе чужую боль, выпить её без остатка. Пальцами ведёт по щекам, стирает влажные следы слёз. Чтобы совсем. Чтобы полностью освободить, растопить забитый внутрь лёд. Отчаянные, судорожные прикосновения прожигают насквозь. Проходят жаром по щекам, волной по позвоночнику. Голова едет. От контраста удовольствия и отчаяния. От непонимания, что реально, а что только запретная мечта. В забытьи, теряя нить между «хочу» и «на самом деле», Адриан пропускает момент, когда его запястья накрывают чужие ладони. А когда осознаёт, широко распахивает глаза. Пробует отстраниться, сбежать, исчезнуть… Но не может. Хьюга удерживает его на месте, сжимает крепче пальцы. Настолько, чтобы без слов дать понять: не отпустит, не позволит убежать, не даст утонуть в самобичевании. Приоткрывает веки, делится новым во взгляде: тяжёлым, заставляющим все внутри сжаться и ухнуть вниз. А потом Неджи… целует его в ответ. Мягко, осторожно, будто ему доверили что-то сокровенное, долго ожидаемое. Немного неуклюже, в первый раз. Едва касается, обхватывает обеими губами его нижнюю. Обдаёт дыханием чувствительный контур верхней. Оставляет лёгкое касание в уголке рта. И Адриан окончательно теряется от этой нежности. От контраста тёплых ладоней на его прохладных руках. От взаимности, чёрт возьми. Его накрывает с головой. Граница между желанным и реальным окончательно стирается. Всё то тайное, чего так хотелось, теперь не сдерживается внутренними ограничителями, вырывается наружу. Неджи чуть ослабляет хватку, и дампир тут же этим пользуется: скользит правой рукой за затылок, пальцами зарывается в гладкие тёмные пряди, притягивает, ещё больше сокращая расстояние. Ближе друг к другу. Слиться настолько, чтобы никакая боль, никакие призраки прошлого больше не смогли пробиться. Мир за закрытыми веками плывёт, плавится от сводящего с ума ощущения близости. Вздрагивает в остром наслаждении, когда Хьюга проводит языком по нижней губе, едва не задевая кромку зубов. Случайное, быстрое движение отпечатывается звенящей пустотой в голове, жаром в груди, вибрацией глухого стона в горле. Алукард смелеет: жадно скользит левой ладонью со щеки на плечо, сжимает крепко, шумно выдыхает; ответно, нарочито медленно, чертит влажную дорожку по губе Неджи, прикусывает. И к чёрту теряет все последние крохи самоконтроля, когда Хьюга стирает оставшиеся границы, напористо сталкивается языком с его, в смелом движении чувствительно мажет по клыкам. Алукард не сдерживается, громко стонет прямо ему в рот, упирается всем телом, чтобы не упасть. Мелкий, похожий на аналой столик для книг скрипит под его напором. Звук дерева, слишком контрастный на фоне шумных выдохов и стонов, отрезвляет. Они отрываются друг от друга, соприкасаются лбами, дышат тяжело. Чуть не столкнувшись с бледными пальцами, Алукард внутренне усмехается: не сговариваясь, они опираются руками по краям столика. Удивительная синхронность сейчас воспринимается как само собой разумеющееся. Неджи рядом опаляет кожу дыханием. Несмотря на то безумие, которое их охватило, запах от него одуряюще свежий, как трава на солнце. И ещё что-то чистое, стерильное одновременно. Не под стать пыльной атмосфере библиотеки. Выделяющее его среди ароматов книжных полок, тёмной затхлости замка, да и вообще — среди всех людей, которых дампир когда-либо встречал. В голове стучит. Не только от собственного пульса: сердце человека напротив так туго, порывисто-гулко ударяется о грудную клетку, что отражается в нём самом, расплывается в черепной коробке, треплет барабанную перепонку, отдаётся в груди щемящим, сладким. Алукард закрывает глаза и позволяет самому себе перевести дух, покрепче опереться лбом ко лбу, ощутить влагу чужой кожи, рваное, синкопами, дыхание. Потом будет паника, неловкие разговоры, всё потом. Сейчас — просто погрузиться в этот миг, наполниться им до конца.***
Первым прерывает молчание Неджи. Отстраняется, смотрит глаза в глаза. Теряет свою привычную сдержанность. Не скрывает растерянности во взгляде. Адриан открывает рот, но его опережает поднятая рука. — Прежде чем ты что-то скажешь, давай начну я. Хьюга чуть хмурит брови, долго молчит, пытается подобрать слова. — Это был…очень …необычный способ отвлечься от прошлого, — признаёт он наконец со смешком. Добавляет уже тише, с будоражаще-низкими нотами. — Но настолько действенный, что у меня все мысли из головы вымело. Сердце Алукарда пропускает удар. Хьюга опускает ладонь на деревянную поверхность напротив левой руки дампира, почти соприкасается пальцами. Начинает медленно, каждое слово продумывая. Начистоту. — Я не знаю, что я чувствую, я не умею выразить словами эмоции, никогда не получалось. Но когда ты рядом… Вся моя выдержка пропадает, исчезает взращенный годами самоконтроль. — Он отводит взгляд и добавляет уже тише. — прямо как сейчас. Он снова смотрит на свои пальцы, проводит по шершавой поверхности «аналоя». И вдруг вскидывает голову — глаза в глаза. Добивает севшим голосом, так, что Алукарда пробирает мурашками по позвоночнику. — И…я не знаю, что с этим делать. Так непривычно слышать подобное от Неджи — напрямую, без колкостей, без желания сохранить собственную гордость. Адриана пробивает этой простой искренностью. — Я прекрасно тебя понимаю, — усмехается грустно, ловит на себе внимательно-удивлённый взгляд. Мысли спутываются. Руки начинают трястись. Но — и сейчас он вдруг понимает это отчётливо, — идеальный момент для идеальной речи может не наступить. Его попросту не существует, этого идеального. Поэтому он решается, вдыхает и — падает в хаотичный поток фраз. — Я… тут очень много причин… и одну из них ты уже понял. — нервная усмешка всё же вырывается, но под спокойным взглядом он находит в себе силы продолжить. — Вторая… Адриан сглатывает. Откровенности всегда даются сложно, но — это нужно сделать. Признать самому себе. — Ты… никогда не казался таким поломанным, сломленным. Мне хотелось вытянуть всю эту чёртову боль из тебя, чтобы… — он судорожно мажет взглядом по зале, будто пытается в воздухе найти нужные фразы. Неджи не говорит ни слова. Лишь двигает кисть вперёд, так, чтобы кончиками пальцев соприкасаться с его руками. Смотрит внимательно. Показывает, что слушает и слышит. И эти простые жесты удивительно успокаивают. Напряжение, стягивающее внутренности в тугой комок, расплетается. Он делает вдох и вдруг понимает, что хотел сказать. Не будет больше утаивать и от самого себя. Возвращает Хьюга прямой, спокойный взгляд и без увиливаний и лишних эмоций говорит о чувствах, — как очень редко это делает вообще в жизни. — Я хочу, чтобы ты был счастлив. Чтобы был свободен ото всех призраков прошлого. И смог наконец-то быть самим собой, настоящим, без оглядки на клан и что-либо ещё. Сейчас — конкретно в этот самый момент — он очень чётко понимает свои чувства. Понимает, насколько вляпался. И — как-то плевать на собственные страдания, на то, что будет после, когда Неджи так на него смотрит. С искренним удивлением и…что это? Смущение? Как иначе объяснить этот красный отсвет на щеках? — Ты… — шиноби смотрит на него внимательно и несколько настороженно, будто не верит в сказанное. Кажется, Адриан даже слышит звук мыслительного процесса в его голове. Наконец Неджи понимает. И то, что следует после, повергает в шок самого Алукарда. Он убирает руки, сдвигает брови, отворачивается, пытаясь закрыть ладонью лицо. А кончики его ушей…чёрт. Этот цвет уже не спишешь на плохое освещение. Ярко-красные. Хьюга… пытается за хмурым видом скрыть смущение. И то, что он рядом с ним настолько растерял всю свою сдержанность, говорит красноречивее любых слов. — Знаешь, похоже, это взаимно. Уголки губ Алукарда дёргаются в улыбке. — Кажется, сегодня мы больше читать не будем, — фолиант захлопывается, и Адриан, медленно сокращая расстояние, обходит столик, встаёт совсем рядом, смотрит на макушку нахохлившегося Неджи. Тот опустил голову, всё ещё надеясь, что удастся скрыть эмоции. Всё нутро затапливает до краёв дурацкой радостью, так, что хочется выдохнуть и заполнить ей всё пыльное, тянущее мягкостью свечного воска пространство. И смеяться — открыто, по-идиотски, не боясь, что назовут больным или осудят. Он протягивает руку, касается кончиками пальцев мягкого контура подбородка. Неджи приходит в замешательство, вскидывает на него серебро взгляда, в котором — лишь на мгновение, — но плещется растерянность. Алукард этим мгновением пользуется: цепко хватает, притягивает к себе в новом поцелуе. И в нём сквозит уже не болезненно-отчаянная страсть, а что-то светлое, солнцем согревающее рёберную клетку. Что-то, пробуждающее желание обнять крепко-крепко, уткнуться носом в тёмную, пахнущую свежестью макушку. И широко, по-дурацки, улыбаться. Счастье.