Шрамы

Конфликты начались постепенно. Как обычно, неторопливо просачивались в жизнь, чтобы потом в один прекрасный момент сделать её невыразимо дерьмовой. Видимо, все мы изначально обречены на одиночество и не способны быть друг с другом дольше момента, когда готовы открыться. Словно восполняется какая-то базовая потребность в тепле чужого тела, чтобы потом можно было жить дальше. В последнее время такие мысли стали приходить в голову Алукарду всё чаще. Сначала Хьюга стал чаще задавать вопросы об устройстве Валахии, о населяющих её существах. Алукард охотно отвечал, но списывал всё это на любознательность. Но когда тема перешла на сословное деление и обычные занятия населения, он насторожился. Тогда Неджи прямо ответил: — Хочу выбрать, чем заняться. Улыбка дампира вышла более чем скептической. — Хочешь копаться в земле в ожидании смерти от очередной чумы? Хьюга закатывает глаза. Какое-то время они не говорят ни слова, просто занимаются каждый своим делом (один вчитывается в свиток с переводами, а второй изучает способы сочетания защитных рун: всегда полезная штука). Затем Неджи, будто обдумав что-то, свёртывает работу. Подходит к нему, мягко, почти бесшумно устраивается за спиной. Когда пальцы зарываются в светлые пряди, мягко проводят вниз, Алукард позволяет себе отвлечься от гримуара и не удерживает довольный выдох. Он действует так, будто это сакральный ритуал: осторожно, чуть ощутимо касаясь пальцами кожи головы. Так, что вдоль черепа разбегаются приятные мурашки. И коварно продолжает гнуть свою линию. — Меньше всего я хочу с тобой ссориться, поэтому выслушай, пожалуйста. Я понимаю твои опасения: ты гораздо лучше меня знаешь, как здесь всё устроено. Но… Ты сам как-то спрашивал: «Что ты собираешься делать?» Теперь отвечаю на этот вопрос сам себе. Уморенный лаской, дампир почти уплывает с темы, но всё-таки заставляет себя выудить из потока расплывшихся мыслей нужную. — Но ведь здесь ты делаешь все, что хочется? Хьюга заправляет ему за ухо прядь, проезжается пальцами вниз до впадинки под челюстью. Медленное, тягучее касание заставляет Цепеша довольно прикрыть глаза и выкинуть из головы дальнейшие рассуждения. Он не видит, что улыбка у Неджи получается грустной. *** К этому разговору они больше не возвращались. Текли дни, а вместе с ними и лето. К середине августа Хьюга усилил тренировки. Теперь каждое утро он уходил в лес практически до зари. Упорства и трудолюбия у него было не занимать: в пять утра постель уже пустела. С недавних пор они ночевали вместе. Дело даже не в сексуальном желании (хотя и без него не обошлось): было здорово просто придвинуться грудью к сильной спине, уткнуться носом во взьём тёплой шеи и засыпать под мерное биение пульса. Тогда любые кошмары миновали стороной. А потом проснуться в объятиях, понежиться еще пару минут… Эти «несколько» минут перед пробуждением уже стали для Алукарда счастливой традицией. Но в последние дни из-за ранних подъёмов Неджи традиция нарушилась. Сейчас по утрам Адриан просыпался и угрюмо смотрел на хранившие фантомное тепло простыни. Ему всё меньше и меньше нравилась подобная активность. Да, он шиноби, воин. Да, хочет держать себя в боевой форме. Но, спрашивается, для чего? Планирует отправиться в приключения по истреблению ночных тварей? Или охотиться на вампиров? Чёрта с два. Он его не отпустит. В своём решении удержать Алукард не учёл два момента: упёртость и гордость своего любовника. А ещё то, что он категорически не любил ограничение своей свободы. *** Это произошло уже ближе к осени. Одним вечером, когда они после ужина сидели в гостиной, Хьюга сказал: — Я хочу завтра спуститься в город. Изучить окрестности, посмотреть, чем можно… Том сопоставительной рунной магии с шумом захлопывается. В просторном помещении хлопок кажется оглушительным. Алукард мрачнеет. — Нет, — голос непривычно сухой, тон твёрдый. Хьюга смотрит с непониманием, не ожидает такого резкого ответа. Да что там, он вообще не ожидает, что его желание поделиться планами воспримется как просьба. — Отличная шутка в духе феодальных идеалов. Он встаёт из-за своего кресла, чуть сводит брови. Всё ещё озадачен. Ему кажется, это нелепость, глупый фарс. Зря. Алукарду вот смеяться совсем не хочется. — Зачем ты хочешь…уйти? — вопрос получается слишком хрипло, с нотами беспомощности. Цепешу тошно от самого себя. Внутренности сдавливает тяжестью, как будто лёгкие обливают свинцом. Блеск иронии в светлых глазах сменяется недоумением. Неджи хмурится ещё больше. — Ты слишком превратно истолковал мои слова. Я собираюсь всего лишь пройтись по окрестностям. Знает он это «превратно». Уйдёт и не вернётся. Воображаемый свинец сдавливает так, что становится сложно дышать. — Что тебе это даст? — не говорит — выплёскивает вопрос на выдохе. Чтобы успеть. Чтобы не потерять. Вот оно что. Его охватило…отчаяние? Неджи изучает его долгим взглядом, затем вздыхает. Воздух невесомо вздрагивает, когда он садится перед креслом. Тёплая ладонь накрывает бледную руку Цепеша. Хьюга подаётся ближе, касается лбом лба. Сжимает пальцы. — Адриан, я не собираюсь никуда от тебя уходить. И обещаю: не покину, пока мы оба этого хотим. Но пойми — меня тяготит оставаться в замке. Я воспитан сражаться, научен убивать и разведывать информацию. Я ненавижу быть бесполезным. Мне просто хочется исследовать твой мир, понять, в чём я могу пригодиться… Алукард ядовито усмехается. Подаётся назад, разрывает близкий контакт. Вместо того, чтобы понять, стреляет сарказмом. — И быть съеденным первыми попавшимися ночными тварями? Неджи меняется в лице, но руки ещё не убирает. Оох, зря он завёл эту тему. Отчаяние постепенно сменяется злостью. Она почти ощутимо пульсирует в теле, течет по венам, напитывает взрывающей мозги энергией. — Ты хочешь быть полезным? Пожалуйста: в замке огромная библиотека. Хочешь овладеть магией: светлой, тёмной, познать мудрости прошлых веков — в твоём распоряжении библиотека отца. Если вдруг захочешь даже стать сраным охотником на вампиров — пожалуйста, в хранилище Бельмонтов. Я сам тебе всё расскажу и покажу, сам буду тренировать. Всё, что угодно, ты можешь найти здесь. Тебе не нужно куда-то идти. Хьюга хмурится, убирает ладонь, скрещивает руки на груди. — Тебя так претит идея меня запереть? Почему ты настолько против? Алукард снова ядовито усмехается. Нарочито показательно, даже болезненно. Обнажает свою уязвимость одним движением губ. — Ты правда не понимаешь? Неджи молчит. Цепеш отвечает сам себе, не дожидаясь ответа. — Сколько бы ни было в этом мире опасностей, самые зловещие и мерзкие существа, не вампиры, не воскрешённые монстрами трупы, а люди. Люди. Слабые, просящие помощи комки грязи, которые в ответ на эту помощь уничтожают всех, кто от них отличается. Тишина. Наконец, Неджи начинает. Старается быть спокойным. — Ты судишь только по единичным случаям. Наверняка… Алукард резко вскидывает голову, вонзается горящим взглядом. Тон выходит более жёстким, он пытается бороться с комом в горле. — Мою мать сожгли на костре. Меня чуть не убили психованные японцы. И многие, кто приходил после, пытались. От людей нет добра, не от этих. Неджи сжимает челюсти так, что появляются желваки. — Ты забываешь, что я сам человек. Цепеш смотрит глаза в глаза. Ему предельно ясно одно. — Ты пришелец из другого мира. Ты им не испорчен. Не пропитан ядом подлости и лжи. Неджи поднимается, смотрит на него сверху вниз. Черты его лица меняются. Исчезает мягкость, деликатное желание объяснить. Во взгляде появляется та же саркастичная острота, а мимика замерзает, словно под маской. Он задет. — И поэтому ты решил законсервировать меня здесь от всяких опасностей, как в пресловутой золотой клетке? — усмехается чуть заметно, будто губы поддели тонким крюком, — очень умно, Адриан Цепеш. Его холодный саркастичный тон распаляет злость внутри Алукарда до полыхающего гнева. Он тоже поднимается с кресла, делает шаг вперёд, почти упирается грудью. Хочет подавить, доказать своё. — Так ты предпочитаешь сдохнуть? Хьюга усмехается. Мрачно, зло. Не двигается с места, не ведётся на провокацию. — Поразительно: ты даже не пытаешься оправдаться, что это не так. Щурятся глаза, отливают сиреневым. Черты бледнеют, затягиваются холодом контролируемого гнева. Неджи бесится. — Если ты так боишься выйти из своего дорогого замка, не стоит переносить это на меня. Я в состоянии за себя постоять. Гнев трансформируется в ярость и уже не контролируется извне. — О, правда? — издевательски усмехается Алукард. Все мысли сейчас скукожились, свелись к низменному желанию: хлестнуть до боли, унизить и поставить на место. Какой-то миг — и он уже держит Хьюга за шею. Пульс приятно бьётся под пальцами и он не выдерживает — выпускает когти. На бледной шее расцветает крошечная красная капля. Алукард склоняется близко, на уровне щеки, не шепчет — шипит. — Скажи это своим незажившим ранам. Секунда — и я могу убить тебя, почти не пошевелив пальцем. Каким бы сильным ты ни был в своём мире, здесь ты не выживешь. По крайней мере, без меня. Пальцы сжимаются сильнее. Капля крови под давлением разбухает, стекает тонкой лентой под указательный. Он не выдерживает, слизывает её языком. Взгляд темнеет. Перед глазами уже мелькают алые манящие сгустки. В голове гудит от ярости и животного желания… Исступление обрывается, когда чужая рука хватает его за запястье. Алукард поднимает голову и сталкивается с яростным белёсым взглядом. В следующее мгновение его мощно откидывает назад. Он отлетает на пару метров, успев сбить спиной тяжёлое кресло, приземляется на колени. Руку саднит от боли. Неожиданная защита отрезвляет. Он медленно встаёт и вдруг слышит негромкий вязкий кашель. В полутьме вырисовывается сгорбленный силуэт. Рука уязвимо держится за шею. Фантом боли. Хьюга вскидывает на него взгляд исподлобья. Замороженный, пугающий. И двигается вперёд. Шаг, другой, третий. Встаёт прямо напротив, нарочито дёргает воротник рубашки. На коже уже проступают багровые пятна. От одного их вида всё замерзает внутри. Стыд. Раскаяние. — Давай. Ты же этого хотел? Заметив его замешательство, Хьюга подходит чуть ближе. Во взгляде — леденящее спокойствие. Такое, что жуть берёт. — Давай же, — повторяет он. — Хочешь сделать со мной то, что сделали с тобой? Валяй. Произносит спокойно, не переходя на крик, но в каждой фразе — концентрированная злоба. «То, что сделали с тобой»… от этого в голове Алукарда надсадно проносится: «Давай же, разрушь все одним поступком». Его как водой окатывает. Тело дёргается назад, неуклюже, рваным движением, будто его снова откидывает чакрой. Цепеш делает шаг назад. Неджи выпрямляется, использует всю свою клановую выдержку. Глядя на него, и не подумаешь, что минуты назад хрипло дышал. Добивает его тихим голосом. — Пусть я не обладаю возможностями сына Дракулы, но пресмыкаться перед кем-то никогда не буду. Я человек, у меня всегда будут «гребаные» цели и желание найти себе место в мире. Оправляет воротник и продолжает, не повышая громкости. Каждая фраза отдаётся прямо в черепной коробке, застывает внутри неприятным послевкусием. — Если ты так хочешь, чтобы кто-то безропотно потакал твоим желаниям и никуда не двигался — сшей себе тряпичную куклу. У тебя это отлично получается. От последней фразы внутри взметается злоба. Хочется совершенно примитивно ответить кулаками, растоптать, унизить и высосать до капли… Но потом он смотрит на непривычно бледное лицо, видит заметные отметины пальцев на шее и чуть полосы шрамов на щеке. Гнев испаряется так же быстро, как вспыхнул. На смену приходит смирение и какая-то апатия. Алукард сверлит глазами пол и лишь отслеживает, как носки сапогов Неджи удаляются вон. Он сидит, какое-то время просто пялится в никуда и пытается осмыслить, что случилось. Фразы и поступки вспышками проносятся в голове. Яростный взгляд, замороженные маской гнева черты лица, капля манящего алого на шее… Эмоции накатывают резко, как волна на голый берег. Он закрывает лицо руками, сползает по стене вниз. «Блять»… Кажется, только что всё разлетелось к чёртовой матери.