Шрамы

Просторный коридор. Полумрак. Шаги — гулкие, оседающими отзвуками на стены. Разные, друг на друга непохожие. Впереди всех — потерянные, по инерции несущие своего обладателя, за ними — уверенные, лёгкие, и совсем рядом ещё одни, устало и злобно шлепающие по каменной плитке. Третьим, естественно, был Бельмонт. Скучающе-раздраженно он оглядывает обстановку. Каменные стены с гобеленами, за которыми никто давно не ухаживал, ковер, побуревший от грязи, хитросплетения коридоров, где-то необоснованно узких, где-то непонятно широких. Конечно, замок Дракулы никогда не блистал радушностью, но сейчас… Сейчас в воздухе почти ощутимо, физически пахло одиночеством и безнадёгой. Хотя… за что только не примешь от усталости сырость и застоявшийся винный дух? Ешё несколько неоднородных отзвуков по каменному полу — и всё затихает. Останавливается возле гостиной. — Тухло, как в склепе, — резюмирует Бельмонт и морщится, закидывает руки за плечи, оглядывает каменную залу. — Хотя о чем я? Это он и есть. Ты давно убирался? Алукард чуть оборачивается, отвечает ему вялой улыбкой. Даже подкалывать нет ни сил, ни желания. — Не ждал гостей, — скрывается, пытается отшутиться короткой фразой. Он стоит у входа в комнату с нечитаемым выражением лица. Как специально в полутьме, с ниспадающими на плечи кудрями, объятый тускловатыми огнями полудохлых свечей. Такой трагичный и невозможно одинокий, ах… Аж зубы сводит, блять. Бельмонт сжимает кулаки, пытается сжать в них подкатывающее раздражение. Некоторые полувампирские ублюдки не меняются. Как там говорила Сифа, не пробраться через его одиночество? Да тут скорее спеси больше, чем реальных проблем. Он вот вообще с тринадцати лет один и ничего, живёт же как-то без нужды строить из себя покинутого жестоким миром гения. Более того, у Алукарда был замок и родители. Было детство. Гораздо дольше, чем у него. Но… что случилось, то прошло. Нет смысла об этом думать и лишний раз сопли на кулак наматывать. Надо жить дальше. Бельнадес, однако, думает иначе. У неё всегда находилось больше сочувствия к этому придурку. На реплику Адриана девушка извиняюще-широко улыбается, пытается осветить жизнерадостностью унылое пространство. — Извини, что без предупреждения. Я хотела отправить сигнал через зеркало, но ты не выходил на связь. Потому мы и собрались в спешке, думали, что уже что-то случилось. И, видимо… -Видимо, ты просто бухал все эти дни. — продолжает мысль по-своему Тревор, подпихивает носком сапога пустые бутылки. Те аккомпанируют ему обречённым звоном. — Или ты настолько по мне скучал, что решил призвать запахом перегара? Выдох. Ближайшая к дампиру свеча нервически дёргается. Маска вселенского страдальца на мгновение даёт трещину: Цепеш явно сдерживается, чтобы не закатить глаза. — Для демона ты слишком маловат, чтобы тебя призывать. Ты скорее как мелкая нечисть: придешь в любом случае, даже когда тебя не звали. После его фразы в воздухе повисает глухая тишина. Послевкусие неудачной, обидной шутки. Кулаки охотника сжимаются ещё сильнее. Отросшие ногти ощутимо вдавливаются в кожу: способ сдержать себя от желания смачно кое-кому врезать. Черт бы его побрал… Смог же ублюдок каким-то образом превратить простой подкол в очевидный посыл «валите нахрен, вас тут не ждали?». Тихий скрежет канделябра по поверхности стола кажется чересчур звонким в гнетущей тишине. Алукард берет светильник в руку, и, повёрнутый в их сторону, на секунду застывает. Видимо, и сам понял, что сказал лишнего: взгляд из отстраненного становится потерянно-виноватым. Впрочем… разве он произнесёт это вслух? Мягкое движение свободной рукой — призыв следовать за хозяином замка. — Располагайтесь в гостевых наверху. Я бы предложил вам ужин, но у меня закончились запасы, — говорит Цепеш, пока они проходят очередную цепь коридоров, ведущую в сторону обеденной. — Судя по запаху, все просто сгнило, — бурчит охотник, но заклинательница подпихивает его локтём. Учитывая её субтильное телосложение, не очень-то и приятно, тем более, она намеренно целилась под рёбра. Цепешу же Сифа добродушно улыбается. — Ничего. Мы по дороге подстрелили птицу. Ещё одно меткое движение локтём — чтобы Бельмонт даже не думал ворчать о том, как именно они эту птицу подстрелили и сколько на это понадобилось времени. На тихое кряхтение Тревора Алукард чуть приподнимает уголки губ. Так началась эта пародия на встречу старых друзей.

***

Ужин тянулся в давящем, напряжённом молчании: несмотря на попытку раскаяния, дампир не больно-то и старался быть гостеприимным. Изредка тишина нарушалась лишь стуком столовых приборов. А вот Сифа, наоборот, делала всё, чтобы разрядить атмосферу: бросала сочувственные взгляды, перекидывалась короткими репликами, даже пыталась завести разговор ни о чем, но Алукард обрезал все расспросы на корню. Отвечал коротко, с натянутой улыбкой. Разговор не клеился. Бельмонт терпел. Терпел. Терп… Честно, ради Бельнадес только держался. Выдержки хватило минут на десять. В очередной момент, когда я-королева-драмы-Цепеш обрезал очередную попытку заклинательницы начать беседу коротким «ага» и уткнулся в тарелку, всё оставшееся спокойствие разлетелось вдребезги. Тревор стиснул зубы так, что заходили желваки, принял решение. Пора уже кончать этот фарс «мы, милые-добрые путники, рады всему, что ты предложишь, и даже твоей постной роже». Охотник громко отпивает от бокала с вином, с шумом ставит на стол, нарочно привлекает к себе внимание. — Знаешь что, Цепеш? Ты заебал. Вилка Алукарда застывает на полпути к тарелке. Он поворачивается к заклинательнице. — Ты что-то сказала, Сифа? Тяжёлый кулак Тревора опускается на стол. Дрожат бокалы. Сифа тихо, медленно выдыхает, пытается собрать силы. Старается не закатывать глаза. Начинается. Опять. Когда эти двое оказываются вместе, всегда что-то происходит. Напоминает звериные законы защиты территории: один идиот не признаёт главенства другого. Немыслимо… Несмотря на все пережитое, они так и не повзрослели. Вот, снова собачатся ни про что. Однако же… Треффи в чем-то прав: Алукард ведёт себя слишком уж отстранённо. Может, немного встряски пойдёт ему на пользу? А уж она проконтролирует, чтобы эти балбесы не поубивали друг друга в процессе. — Поверь, не только я это заметил, — продолжает Тревор. — Но Сифа вряд ли скажет тебе об этом без вымудренных фраз и намёков, а вот я — да. Ты заебал уже со своими трагедиями. Вилка и нож в руках дампира продолжают своё движение. Возможно, слегка подрагивают, но это даже незаметно. — Как оригинально, какие свежие, нехарактерные для тебя идеи. Как изящно изложена мысль… — Алукард даже не смотрит в его сторону. Всё внимание — в тарелку. Это ведь так важно — не отрываться от ужина… Старается говорить так, чтобы голос не дрожал. Уже два кулака опускаются на стол. Охотник встаёт. Что-то громко звякает об пол. Наверное, задел столовые приборы, когда вставал. Удивительно, как его вообще ещё не убили с такой-то грацией? Будь Адриан сейчас не настолько подавлен, ответил бы что-то на этот счет… Но сейчас он абсолютно не в состоянии играть в дружеские препирательства. Потому что подколы Бельмонта пусть и грубые, плоские, но после них сразу на контрасте вспоминаются тонкие ироничные шпильки Хьюга. А от этого в груди отдаётся десятками игл. Невозможно соображать. Становится тоскливо и настолько паршиво, что выходят только оскорбительные выпады, как в тот раз. Впрочем, даже если бы он и сменил тему — Тревора уже не остановить. Он напирает не только вербально: наклоняется, практически встаёт из-за стола. — А ты не думал, что я повторяю одно и то же не потому, что я тупой? И не смей ухмыляться, я знаю, что ты думаешь! Не только поэтому. Я тупой, да, но в отличие от тебя могу признать свои недостатки. Теперь и вилка в руке Цепеша начинает мелко подрагивать. Нужно разрезать это долбаное мясо. Разрезать. Раз… — Твоя проблема, заносчивый ты ублюдок, в том, что ты сконцентрировался только на своей дорогой полувампирской заднице и других не то, что не видишь, — отказываешься видеть. Не у меня сверхчеловеческое зрение, но слепой из нас ты. Вилка резко втыкается в стейк. Алукард останавливается, уже не в силах нормально продолжать ужин. — Ты ведь молчишь потому, что у тебя случилась какая-то очередная драма. Ты не способен справиться с ней самостоятельно, не признаёшься в этом и строишь из себя великого мученика. Но ты о нас подумал? Цепеш медленно откладывает нож на стол. Вилка так и остаётся торчать в куске мяса. — Повтори. Сифа хмурится, поворачивается то к одному, то к другому, готовится применять магию в случае, если дело дойдёт до драки. Только бы Тревор не подначивал… Только бы. Бельмонт склабится, входит в раж. Приближается медленно, чеканя фразу каждым шагом. — С удовольствием. Ты эгоистичная мразь, которая постоянно жаждет внимания к себе и своим проблемам, при этом на мысли и чувства других, на то, что другие что-то тоже ощущают, тебе насрать. Пресвятые предки… Заклинательнице хочется закрыть рукой лицо: Бельмонт как нарочно себе могилу копает. Алукард поднимается. Несмотря на то, что он делает это бесшумно, свечи в канделябре напротив наполовину затухают. Черт. — Тревор… — пытается вразумить Сифа. Вернее, предостерегает: знает, как не нравится ему испытывать её огненную магию на своей шкуре. Вмешаться лучше, чем потом разгребать последствия. Бельмонт уже не способен остановиться. Напротив, он тоже встаёт из-за стола, двигается в сторону дампира. — Мы не виделись херову тучу времени. И вот несмотря ни на что мы здесь, а ты хоть спросил, зачем мы приехали? Поинтересовался? Не просто же так мы тащились через всю Валахию, рисковали жизнью и сном, чтобы просто увидеть твою тухлую рожу! Ещё один яростный, решительный шаг. Что-то с хрустом давится об его ботинок, но Бельмонт даже не замечает. — Я не жрал нормально, не спал и не мылся несколько дней. И теперь Сифа прикладывает все усилия, чтобы вывести тебя на диалог, а ты ведешь себя, как свинья. Он подходит впритык. Ещё движение — и упрётся носом. — Трагедия там у тебя или что — так себя не ведут с друзьями. На этой фразе Бельмонт хмуро отворачивается, скрывает смущение за угрюмостью. Несмотря на напряжённость момента, заклинательница не может не умилиться. Наверняка Тревор сам не ожидал от себя такой откровенности. Фраза повисает в воздухе. Емкая, осязаемая. Цепеш молчит. Смотрит на Бельмонта, но будто сквозь, через него, через стену, через все пространство вообще. Сосредоточенный взгляд вникуда. «Себя так с друзьями не ведут». А они друзья? Сифа с Тревором отдалились тогда, он их потерял, не смог удержать. Очертания охотника размываются, замыливаются в расфокусе. Ресницы едва вздрагивают, смаргивают смятую иллюзию. Не так. Даже не пытался удержать, считая, что ему среди них места нет. Что с ним будет сложнее. Что он снова лишний, посторонний, часть пророчества, но не более. В чем вообще смысл их приезда? А в чём смысл его собственных действий? Вернее, в данном случае скорее бездействий. По виску Бельмонта скатывается капля пота. Алукард цепляется за нее взглядом, стараясь удержаться в реальном. Мысли мешаются в одном котле: он теряется, где настоящее, а где вымысел. Слишком много всего. Много впечатлений. Действительность воспринимается будто через плёнку. Есть он, а есть другие. И единственный, кто мог его понять, кто был вхож в этот вакуумный мир, потерян. Но эти двое пытаются прорваться. Тревор сейчас почему-то пробует достучаться. Максимально топорно и агрессивно, как это умеет только он. “Поинтересовался ли ты, зачем мы приехали? “ Поинтересовался ли он? Губы вздрагивают в подобии усмешки. Нет смысла. Всё безразлично. Ему по большей степени всё равно, зачем они здесь. Всё равно на распинающегося Тревора, на Сифу, которая искренне пытается сочувствовать. Напротив, из-за повышенной эмпатичности видеть её хочется ещё меньше, чем охотника. Ему не важно, зачем они здесь. По большей части, ему вообще ничего не важно. Тем более, собственная жизнь. Алукард снова смаргивает и будто отмирает. Разворачивается, молча направляется в сторону выхода из столовой. Бельмонт окликает его через пару шагов. Стремительно нагоняет, размашисто-бесцеремонно опускает на плечо тяжелую ладонь. -Ты куда? — В погреб. Пауза. Тревор держит, видимо, пытается понять сказанное. Спустя недолгое молчание, Цепеш поясняет, будто это непонятно. — Принесу ещё вина. И двигается вперед, продолжает движение: ничья человеческая сила не способна его ограничить. Но тут ладонь на плече усиливает хватку: кажется, охотник наконец-то уловил посыл фразы. Тревор звереет. Резко разворачивает его к себе, встряхивает уже двумя руками. — Ты совсем охренел? Сифа не выдерживает, тоже встаёт. Звонкий голос сливается с хлестким стуком ладоней об стол. — Хватит вы оба! Её опасения напрасны: действия охотника не встречают сопротивления. Алукард не двигается, не реагирует, хотя раньше уже раз десять попробовал бы откусить ему башку. Тревор замирает в замешательстве. Отпускает его и Цепеш рефлекторно делает шаг назад. Странный. Потерянный, абсолютно оторванный от реальности. Его состояние передаётся Бельмонту. Охотник недоумевает. Кажется, он ожидал чего угодно, но к такой реакции готов не был. — Да что, блять, с тобой такое? Ты как истукан. Грёбаная марионетка. Дампир вздрагивает. Чужие слова — вспышкой в мозг, — будят, активируют заржавевшие от апатии шестерёнки. «Если ты так хочешь, чтобы кто-то безропотно потакал твоим желаниям и никуда не двигался — сшей себе тряпичную куклу». Как иронично: в попытке привязать к себе человека, он сам потерял достоинство, опустился до уровня убогого существования. Забыл, что способен брать контроль за свою жизнь. Можно ведь было пойти за Неджи, окликнуть, сделать все, что в его силах, но… Усмешка ширится, становится ядовитой. Жалеть себя было проще. Алукард поднимает голову. В выражении его лица кроется что-то настолько непривычное и уязвимое, что становится не по себе. Язвительные прежде губы складываются в печальную улыбку. — Ты прав, Бельмонт. Я грёбаный эгоист.