Dead or alive

Иззи рискнул ступить в логово капитана на третий день тишины. За приоткрытой дверью затаившийся мрак пустил щупальца в каждый угол, в каждую щель меж половиц, скрипнувших под вороватыми шагами. Из-за ошметков парусов, сопровождавших «Месть» во многих походах, проглядывал слабый унылый свет серого дня, безразлично заглядывавшего в рассыпанные по стенам окна. Состояние сконцентрировавшейся в каюте апатии достигло апогея, ввергая в период полураспада, постепенного разложения под тенью смертельной скуки, ставшей верной спутницей путешествий. Кракен маялся от безделья и злобы. Затрепетавший огонек свечи вжался в фитиль, наклоняя рыжеволосую голову перед тем как ужалить. Нагретая бумага потемнела, с нее пропало ненавистное сердцу имя, застрявшее между строк. Кракен огладили рассыпающиеся под прикосновением края выжженной в листе дыры и перевернул страницу, продолжая раскуривать трубку. Копошащиеся в пепле сполохи вспыхнули, легкие наполнились дымом, исторгая прочь ровное колечко. Оно лениво взмыло в воздух, истончаясь, становясь тонкой сизой нитью, рвущейся в нескольких местах одновременно. Голос Эдварда внутри наконец-то замолчал. Казалось, навсегда. Казалось, он больше никогда не будет навзрыд умолять не оставлять его, шептать в бреду четыре буквы имени, прерывая свистящее шипение глухим ударом языка о небо. И имени более никакого не было — его вымарали, скрупулезно выжгли отовсюду, оставляя на месте зияющую пустоту. Такую же, какую Боннет оставил в груди слепо полюбившего его мужчины. Привыкшие к слабому освещению глаза Хэндса задержались взглядом на покрытой мутным заревом оплавившейся свечи, полулежащей фигуре Кракена, с шелестом переворачивавшего страницу за страницей. Взгляд капитана вспоминал буквы медленно, возвращался к некоторым словам дважды, иной раз пробуя их в беззвучном движении губ, в шепоте, вложенном в горло. Читать было приятно, чего он не мог сказать о письме, искренне ненавидя каждую созданную человечеством букву и еще больше ненавидя тех, кто умел эти буквы красиво писать. Все, чему он научился — ставить подпись — Южный крест, сотканный из пересекающих звезды линий, со временем утративших первоначальный шарм. — Зачем ты пришел? — Ты, блять, издеваешься? Ты лежишь тут третьи сутки. — Мог бы пролежать и четвертые, если бы ты не нарушил мое уединение, — встречно заметил Кракен, лениво переводя взгляд полуприкрытых глаз на старпома. — В прошлый раз я сказал тебе съебаться и не заходить сюда, пока не позову. Какого хуя ты здесь делаешь? — Команда хочет знать куда мы идем, — рыкнул Хэндс, ощутив в одночасье воздвигнутую между ними стену. — И видеть своего капитана. — Команда, а не ты? Иззи пристыжено, словно пойманный с поличным, прикусил язык. — Ты же пришел не для того, чтобы сказать мне все это, — Кракен перестал пыхтеть плотно забитой трубкой, спуская ноги с подлокотника софы. Он долго всматривался в лицо Хэндса бездонными черными дырами глаз через дурман рассеивающегося дыма. Его сердце билось медленно, гоняло кровь с оттяжкой, ухнув, когда он поднялся, вырастая над помощником густой тенью, сошедшей с карикатур. Иззи сглотнул. Взгляд забегал по каюте, пока крепкая хватка пальцев не вздернула голову за подбородок, обращая во внимание. — Я прав, — безапелляционно прошептал он, коснувшись большим пальцем метки под глазом. — Пес истосковался по хозяину. Иззи приоткрыл губы к которым по щеке опустился палец, надавив и оттянув нижнюю. Его глаза влажно заблестели, исполненные плохо скрываемой преданной нежностью, благоговейным трепетом, религиозным экстазом перед святыней, словно Девой Марией распахнувшей объятия страждущим. Два пальца открыли чужой рот, проникая меж податливо разомкнувшихся тонких губ, коснулись языка, толкнулись в глотку. Кракен с удовлетворением отметил подавленный на корню кашель, добавляя еще два пальца. — Место собаки у ног хозяина. Почему ты еще не там? Не сводя вожделеющего взгляда с капитана, Хэндс припал на здоровое колено, затем поставил на пол второе, стараясь лишний раз не опираться на травмирующее воспоминание. В полумраке каюты было видно, как его тяжело дышащее тело перетряхивает от мелкой дрожи, как прогибается под одеждой крепкая спина. Мокрый язык пересчитал прижатые к нему пальцы, любовно очертил полукружья фаланг, нехотя отпуская подавшуюся прочь кисть. Губы с обидой соскользнули с растянувших их пальцев, Кракен неспешно наклонился, жарко выдыхая в угол рта старпома. От него исходил тяжелый густой запах моря, пота и табака. Это был запах осады, которой хотелось сдаться. — Ты только мой. Над лежащей на столе трубкой лениво курился дым, раскрашиваемый робкими проблесками света из-за парусов на окнах. Серые лучи прямыми линиями тянулись к двум фигурам, обнажая контуры, лишенные деталей. Кракен сглотнул, завороженный сбившимся, приносящим сладостное удовольствие дыханием Хэндса, почти всхлипывающим на вдохе и с придыханием рвущимся обратно. — Да, капитан. В одном слове для Иззи таился целый мир, вспыхивающий на губах капитана, чтобы умереть, так и не познав любви. Единственная ее форма корчилась в агонии спутанных за спиной рук, когда он немилостиво заломал за спину обе кисти старпома, в кровь перетягивая запястья свисающей с софы веревкой. В ней скрывалась аристократическая насмешка — золотые нити плетеного держателя штор. — Рассчитываешь, что я тебя награжу за преданность? — в голосе послышалась обманчивая ласка, захрустевшая у Хэндса на зубах. Иззи хитро прищурился: — Приласкаешь меня на шелковых простынях? Но за плохо скрываемый сарказм, вместо ласки, он получил крепкий отрезвляющий рассудок удар, дернувший голову влево. Растрепавшиеся волосы разметались по лицу, подернутый пеленой плохо скрываемого вожделения взгляд воззрился на лицо капитана, искаженное маской раздражения. — Закрой свой поганый рот или на шелковых простынях я перережу твою глотку, — процедил Кракен сквозь зубы, мертвой хваткой пальцев вцепившись в подбородок. Такие как Хэндс не заслужили шелка простыней, не имели права марать их даже словом. Такие как Хэндс и такие как Тич. Их место — рядом, смотреть на красивые вещи, но не трогать, сходя с ума от несправедливости. Вязкая слюна скопилась во рту. Кракен втянул ее из-под языка, толкнул за зубы, сплевывая влажную каплю на лицо старпома. Она прицельно упала на щеку, награжденную еще одним шлепком ладони, звонко припечатавшимся к коже. Влага проделала дорожку к подбородку. — Ты понял? Он встряхнул голову Хэндса, отталкивая от себя лицо. Иззи оскалился поглаженным против шерсти зверем — на горизонте вновь замаячила боль, оставленная в наследство Боннетом и проблеск этой боли тенью лег на лицо Кракена. — Да, мой капитан, — прошептал старпом, покорностью стирая вскрытые воспоминания. Кракен с тихим шелестом стянул обод кольца, болтавшегося на шее Хэндса и кинул его на пол, слушая как то, укатываясь, пересчитало доски, задребезжав, споткнувшись о стык. Это могло быть обручальное кольцо счастливой жизни, не ставшее даже прощальным подарком. Пальцы потянули край платка, вместо того, чтобы развязать, туже затягивая черную удавку вокруг горла старпома, глухо застонавшего в едва уловимом экстазе. Плотно сжатые зубы хранили натужное сопение, свистящее неполноценное дыхание, скатившееся в тотальную, головокружительную нехватку, добавившую багряных бликов лицу. И тут же выбивающий почву приток воздуха на мгновение заставил закатить глаза, узрев бесконечную тьму. Кракен сорвал платок, прихлопнув щеку тыльной стороной руки. Иззи дернулся, распахнул губы, собрав на языке ошметки взбудораженных возбуждением слов, но слова оказались заткнуты — лента в несколько мятых витков забила рот. Сухая ткань, моментально впитавшая слюну, вызывала до горечи неприятный рвотный позыв, защекотавший горло чередой слабых спазмов. Иззи поморщился. Плотнее стиснув зубы на мягкой материи, легшей между ними угольно-черной полосой. Край дрогнул под аккомпанемент треска одежды. Жилет разошелся по швам, пуговицы градом полетели с рубашки, окропив пол перестуком мелких бусин, разлетевшихся по сторонам. Одна из них захрустела под тяжелым сапогом Кракена, втоптавшим ее в пыль. Бледная кожа в распахнутой одежде, висящей тряпками на плечах, казалась мертвенно-белой, неестественной, исполосованной десятками шрамов, гнездившихся там, куда била судьба. Некоторые покрывали вбитые чернила, другие носились с достоинством воинских наград, словно медали знаменательных событий. Пальцы Кракена очертили контур простенького серебряного креста на шее старпома. Тот не дрогнул, но поморщился так, словно его прижгли каленым железом. — Все еще носишь его. «Всегда», — с болью подумал Хэндс, сжимая затянутый в перчатку кулак. Капитан стащил цепочку через голову, отбрасывая крест под ноги с плохо скрываемым раздражением. Он смотрелся сиротливо, брошено и крамольно в гниющей святости момента. Иззи на коленях исповедовался в самых страшных грехах, стоило только ладоням потянуть одежду с бедер вниз. Теперь серебряное распятье прямо перед глазами — островок света в непроглядной мгле, чистоты в грязи, окружающей со всех сторон, будоражащей, натягивающей внутри самые сокровенные струны. Иззи попытался отделаться от ощущения, будто скованные льдом синие глаза внимательно наблюдали за тем как он дернулся, получив обжегший правую ягодицу шлепок. Глухой стон задрожал на губах, потонув в заткнувшей рот тряпке. Он зажмурился, не желая видеть серебряную ленту, лежащую перед ним, каждым новым витком срывающую нитки с глубоко загноившегося шрама, истекающего прошлым. Кракен дважды сплюнул на сфинктер, вминая палец в дрогнувшую мышцу старпома. Большой палец погрузился в жар изнывающего тела подушечкой, потянул кольцо податливо расслабленного прохода, приоткрывая его. Дырка попыталась инстинктивно сжаться, мышцы дернулись, когда теплые пальцы поощрительно погладили мошонку. С этого ракурса, с голой, по-сучьи вздернутой задницей Иззи был особенно хорош. Ровно настолько, что Кракен хозяйски притерся к нему вытащенным из штанов членом, головкой елозя по бледной ягодице. В его руках Хэндс скулил, извивался, без слов научившись просить еще. Любви в этом акте обмена болью никогда не было, лишь голые эмоции, забивающие дыры в груди. Иззи был нужен Кракену, Эду был нужен Стид, стоящий перед ним на коленях на изнеженной чистым бельем постели, прилизанный, белоснежный, будто ангел и невинный как херувим и, если закрыть глаза, он сможет представить это творение света перед собой, но Иззи никогда не станет близок похожим на свет. Строптивому Иззи нужен Кракен, нужна крепкая рука на глотке, чтобы выполнить обещание. Иззи нужны холодные голубые глаза, чтобы перестать быть мудаком, но люди не фениксы, они не способны возродиться из золы сгоревших дней. Капитан ввернул два пальца и Хэндс захлебнулся стоном. На щеке уродливым шрамом отпечатался стык досок, мелкий сор царапал кожу скулы, связанные, похолодевшие руки ныли, натертые морскими узлами шелковистой веревки. Он выдохнул, на выдохе пытаясь отпустить напряжение дернувшихся мышц, впуская толчок руки, скользко проехавшийся по стенкам. Неприятное, почти насильственное напряжение принесло аморальное удовольствие, дернувшееся в паху сокращением истомы. Иззи сильнее припал к полу, прогибаясь в спине дугой. Одежда сползла к лопаткам, обнажая узкую спину, меченую рубцами ран и звездами родинок кожу, неаккуратным рисунком разбросанных на боках. В мятом свете Кракен жадно прошелся взглядом по полоске голой спины, вынимая пальцы. Он сплюнул дважды в ладонь, растерев капли вязкой, горчащей от табака слюны по головке члена, со смачным мокрым шлепком опустив ствол между ягодиц, вжимая концом в сфинктер. Это всегда больно — когда тело не готово, когда смазки слишком мало, но Иззи знал правило — если все идет через задницу, нужно просто расслабиться. И он расслаблялся, через силу впуская в себя капитана, открываясь ему навстречу, пока тот сжимал пальцами узкие бедра Хэндса, медленно притягивая его к себе. Раздробленный на несколько частей выдох осел мычанием внутри намокшего от слюны кляпа. Кракен дернулся, вгоняя в жадную горячую узость прохода член, оставляя после себя мелкие трещины на нежной коже, обтянувшей его плоть. Удовольствие, пограничное с болью, всегда было эмоциональным, зудело стонами в глотке, шлепками соприкасающихся тел, хаотичными прикосновениями рук. Капитан до синяков впился в чужую кожу, оставляя неоднозначные метки на доступных ему местах, красноречиво кричащих, что все в этом мире принадлежит ему. Кракен не дал привыкнуть к себе — он сразу взял причитающееся, отстукивая неровный ритм по голой заднице, хлестко впечатываясь в нее пахом, сотрясая поджарые плоские ягодицы, хватая по-мужски узкие теплые бедра. Внутри Хэндс удивительно горячий, доступный, расслабленный, когда принимает безжалостно таранящий сфинктер член. Он поскуливал со сладкими отголосками душащего удовольствия, запрокидывал голову каждый раз, когда твердая рука, то хватала за глотку, то прижимала губы ладонью, заставляя молчать, оторвав от пола. Молчать не получалось, получалось только содрогаться в руках, помогающих насладиться на всю длину. Кракен жмурился. Дрожащие ресницы опустились, веки сомкнулись, поймав цветной калейдоскоп эйфории. Волосы прилипли ко лбу, к шее по которой под ворот одежды скатилась капля пота. Казалось, нечем дышать. Казалось, они не умеют дышать, в унисон издавая нечленораздельное рычание, перемежающееся со стонами. Хэндс всхлипывает, запрокинув голову на плечо Кракена. Его рука, удостоившая внимания эрегированный член, отнимает последние остатки самообладания старпома, тесно связывающие с миром, и наваливающаяся тьма бьет по голове пыльным мешком — Иззи переживает падение в самые глубокие недра земли, дабы следом, с распахнутыми губами вознестись в райские сады, широко раскрыв глаза. Он узрел сотни разноцветных вспышек, рассыпающихся перед глазами вместе с разрядкой — тяжесть внизу живота выстрелила, оставляя благословенную пустоту, заполненную ватным удовольствием. Хэндс разом обмяк, не сразу понимая, что они кончили вместе. Только по пояснице потекли вязкие капли. Кракен поднялся первым, заправляя член обратно в штаны. Сквозь разрядку прорасла тупая ноющая боль в левой ноге, исходящая из-под коленной чашечки и опускающаяся по кости в лодыжку. Распутанная веревка зазмеилась по полу, Хэндс с хриплым стоном подобрал похолодевшие руки под себя, ощущая приток жизненной силы до судороги наполнившей затекшие конечности. Непослушными пальцами он надел крест обратно на шею и только после этого подтянул штаны, с колен поднимаясь на ноги. Угнездившаяся режущая боль под поясницей еще долго будет вспыхивать, напоминая безликое рандеву. Такое же, как сотни до и еще сотни после, после которых Кракен по прежнему не будет ничего чувствовать, а Иззи ощущать себя полноценным, но преданным. Француз попытался слиться с палубой, когда проигнорировавший его существование Хэндс прошел мимо, всем видом крича, что явно не полы драил в капитанской каюте. Внутрь закралось неприятное чувство неправильности происходящего, родившиеся то ли от взгляда на перекошенное лицо Хэндса, то ли от его не менее перекошенной походки. Французу, как пирату, было похуй, но как человеку стало горько видеть слепое обожание придуманного образа, никогда не являвшегося настоящим человеком. Здесь все, нахрен, рассыпалось как на острове несбывшихся надежд.