***
Приёмы в гестапо устраивались всё реже и реже, а присутствовать на них было скучнее с каждым разом. Через пелену табачного дыма уже маячило гнетущее будущее, хотя люди искусно пытались заглушать его: мужчины надевали фраки, а женщины свои лучшие украшения. Всё это обильно заливалось виски. Шелленберг знал это правило и старался пьянеть позже всех. Чтобы не допустить этого раньше, он прохаживался по залу и изображал из себя порядочного и участливого гостя. Пару приветствий, две полноценные беседы, и пройдёт час, а алкоголь в бокале не убавится. Искусно маневрируя между парами и официантами, Шелленберг оказался зажат в углу зала. Вальтер слился со шторами, и такая позиция его абсолютно устраивала: ему очень удобно было наблюдать за гостями. Там, за бахромой, сквозь вихрь танцующих пар Шелленберг внезапно уцепился за знакомые плечи, наполовину прикрытые чёрным платьем. Он уцепился за них, как тяжело больной человек хватается за порцию морфия, и почувствовал что-то наподобие надежды, что вечер ещё может быть спасён. Когда очередная пара танцующих отошла, Вальтер наконец увидел голубые глаза, затянутые какой-то пеленой. Дрина молча слушала, качала головой и изредка улыбалась знакомым. Она взяла бокал вина и прикрыла им своё лицо. Они с Мюллером смотрели на танцующие пары. Или только делали вид… — Этот чёрт с тебя глаз не сводит, — сказал Мюллер. — Я вижу. — Представь, он изменяет матери пятерых детей. — Я уже думала об этом, и мне кажется, что он упорно старается подражать Гиммлеру, — Дрина сказала это абсолютно спокойно, но, посмотрев на Мюллера, рассмеялась. — С другой стороны, — сказал он, — ты тоже та ещё чертовка. Девушка слегка покраснела, пряча улыбку в бокале. — Скоро Вальтер и тебя во что-то впутает. — Тише, он идёт сюда, — прошептала Дрина. — Молчу-молчу… — Добрый вечер, господин Мюллер, фройляйн, — сказал Шелленберг, слегка поклонившись. На самом деле Вальтер сейчас был готов пробежать марафон. Давно уже он так не нервничал из-за женщины. — Здравствуйте, дружище. Догадываюсь, что вы хотите увести у меня Дрину из-под самого носа. — Так и есть, группенфюрер. Но только с её согласия, — Вальтер посмотрел на девушку. — Вы верно подметили: чтобы увести меня отсюда, требуется моё согласие, — Дрина поставила бокал на поднос официанта. — А моё мнение уже ничего не значит, — вздохнул Мюллер. — Я обещаю вам следующий танец, дядя Генри, — тихо сказала Дрина и упорхнула за руку с Шелленбергом. Вот же, пройдохи… Группенфюрер опустился на стул и стал невесело выслеживать их пару. Дрина и Шелленберг уже вальсировали по тонкой траектории между другими танцующими. Вальтер вёл аккуратно, придерживая девушку за талию. Ей не надо было думать, не надо было напрягаться, можно было просто идти в такт музыке, которая убаюкивала. — Я чувствую, как плечо, на котором лежит ваша рука прожигает глазами Мюллер, — прошептал девушке Шелленберг. — Берегитесь, у него взгляд дьявола, — из-под густых бровей на Вальтера хитро посмотрели стальные глаза. Шелленберг невольно сглотнул. И не от того, что Дрина сказала, а от её пронзительного взгляда. Он был натянут как стрела, готовая в любой момент выстрелить в Шелленберга и выпрямить ему позвоночник. Вот один поворот, затем следующий, на третьем Шелленберг и Дрина столкнулись с какой-то парой. Извинения переросли в беседу, и все четверо вышли из круга танцующих. В следующем танце Дрину вёл Мюллер. — И, естественно, он говорил тебе о том, как ты прекрасно выглядишь, — бурчал Мюллер. — Говорил, — спокойно отвечала Дрина. — И о том, что меня не боится. — Всё-таки в нём ещё есть остатки разума, и этого он не сказал. — Ты кажется что-то задумала насчёт него… Два стеклянных шара тут же метнулись от Мюллер вглубь зала. Дрина заговорила: — Дядя Генри, я слышала такую фразу, что стоит собрать всех любовниц работников гестапо в одном месте, и великая Германия падёт. — Хах, не соизволишь ли мне сказать, кто сочинил такое? — Нет, но ты бы удивился. Так вот, кажется пора бы уже прервать это жуткое недоразумение. Всё равно мне не сильно есть чем заняться. — Скажите пожалуйста… — Вы же знаете: я недавно снова переехала и поселилась напротив квартиры одного шпиона. И представьте, как он передавал сообщения? По цвету белья, которое вывешивал сушиться! — Дрина рассмеялась, но резко улыбка спала с её лица, — его ошибкой стало то, что он не жил в этой квартире: свет никогда не горит, а одежда на верёвке регулярно меняется. Что ж, не знание немецкой подозрительности его погубило. Так на днях я лишилась Иллюзиона. — Высокопарный псевдоним. — Это не меняет дела, дальше с ним разбираются другие люди. Моя задача была обнаружить и собрать доказательную базу. — Тебе не надоело сидеть в картотеке? Кажется пора менять обстановку, раз ты перешла на таких малявок, как Шелленберг. — Что ты, рыться в бумагах меня абсолютно устраивает, работа не грязная, — Дрина спряталась от нового поворота разговора в полуквадрат вальса. Мюллер обожал, как девушка уходила от темы. Она ненавязчиво уводила собеседника в такие дебри, что он и сам не понимал, почему они говорят об этом, только помнил, что разговор был вполне логичен. Ладно уж, Мюллер сделал вид, что поверил отговоркам Дрины насчёт Вальтера. В конце концов она многое делала ради забавы и собственного интереса. Но Мюллер также решил: раз Дрине нечем заняться, то он ей подкинет работу. И возможно устранит Шелленберга. Мюллер поспособствовал переводу Дрины из его отдела в 6 отдел РСХА. Дрина получила повышение до унтерштурмфюрера. Судьба сыграла с ней шутку: теперь она была почти секретаршей Шелленберга. Однако Дрина не очень расстроилась. — Зелёные полоски мне идут, а Аде к лицу новые оранжевые. В руках Дрина наконец появилось личное дело Шелленберга. Прочитав, она хмыкнула: — Связей, порочащих его не имеет, — театрально произнесла она, — какая ложь… И провокация. «Хотя мы все двуличны. В характеристике про нас пишут, что мы хорошие спортсмены, организаторы и семьянины. А на деле мы курим, изменяем своим жёнам и мужьям, а единственное, что делается из-под нашей организационной деятельности это бомбы, лагеря и убийства. Но фюреру это нравится». Однако сейчас Дрина ни о чем таком не думала и ничего не знала.***
Приличное общество теряет всякий рассудок, когда напьётся. Обычно человек превращался в животное после двух часов ночи, и те, кто не разъехался по домам, стадом оккупировали всё здание. Мюллер этого терпеть не мог, быть может потому, что сам не позволял себе такого. Он с отвращением смотрел на парочки молодых людей и не очень, что натыкались на каждый стул. Ада недавно уехала со своим швейцарцем, а Мюллер все ещё ждал Дрину в коридоре. В дверях наконец появилась она. Слегка пошатываясь, Дрина шла навстречу мужчине со стальным блеском в глазах, как будто вот вот из них польётся ртуть. — Я поняла, что ты прав дядя Генри, — Дрина, улыбаясь, посмотрела на него, — что моё место не в картотеке. Ой… — Дрина почти оступилась, но вовремя ухватилась за перила лестницы, — так о чем я?.. А, точно. Я считаю, что мне пора на более высокие в-вершины. — В постель к Шелленбергу, — зло процедил Мюллер. Дрина резко повернула на него свои тяжёлые свинцовые глаза. — У Ады же прекрасно получилось таким способом заработать себе пагоны. Теперь ты следуешь примеру сестры и собираешься сделать также, я полагаю? Хотя мне всегда казалось, что ты тебе нравится Эрнст… Мюллер ощутил на своей щеке оглушающую пощёчину. Мужчина медленно повернул лицо, придерживая рукой обожженную ударом щеку. Мюллер поднял лицо и столкнулся с глазами оскорбленной женщины. Внутри неё вновь разожжённая женская обида. Мюллер напомнил ей унижение от того, что Кальтенбруннеру совершенно плевать на её чувства, ведь есть прекрасная и несравненная Ада, которая снова затмила сестру, которая вновь так легко взяла первенство даже в мужчинах. Униженная Дрина круто развернулась на своих каблуках, выхватил из рук швейцара пальто и выскочила за дверь на улицу. Щека Мюллера все ещё горела. Он знал что не отделается от этого чувства ещё день или два, пока Дрина совсем не перестанет обижаться. А он подонок. И Мюллер прекрасно знал это. Ведь ему давно были известны эти сложные маршруты взаимоотношений между людьми. Мюллер прощал Дрине всё выпитое за сегодня, он вообще всё ей прощал. И именно он подарит ей эти погоны, а не Шелленберг. Но Мюллер специально рассыпал соль на старую рану Дрины. Потому что, играя на собственных чувствах, а не на разуме, она может стать новой роковой бабочкой, но уже не для Кальтенбруннера, а для Шелленберга. Хотя, если честно, он считал, что оба этих человека слишком мелкая добыча для неё.***
Дрина бежала в темноту и темнота не заканчивалась. Берлин. Вокруг неё был Берлин. Куда не посмотришь, везде эти дома, эти улицы. Девушка неслась по кварталам города, зная их как свои пять пальцев. Она пробивала собой холодные порывы ветра. Под пальто стоял ледник, и от холода начинали течь слёзы. С синими губами и растрёпанной причёской она проносилась мимо магазинов, разрушенных зданий и бомбоубежищ. Дрина ненавидела это всё: железную дорогу, ненавидела еврейские кварталы, ненавидела пустые магазины, ненавидела Кальтенбруннера, Аду, Мюллера. Всех ненавидела! Вот бы прямо сейчас её к чертям разорвало какой-нибудь бомбой. Её и весь Берлин. Она забежала за один из домов и с криком ударила рукой стену. За собой она оставляла только вой сирены, бомбёжки и детский плач. Знала ли, что она пытается убежать от чего-то? Знала. И знала, что оно того не стоит. Она знала, что скоро успокоится и вернётся туда, где должна быть. Девушка нервно полезла в карман пальто и достала оттуда сигарету. Она закурила. Этой привычки не было до войны, и если честно Дрина совсем не хотела, чтобы она появилась. Но в жизни многое нельзя просчитать. Она сделала затяжку и выдохнула дым — душу окатила волна блаженства. Сигареты давали ей пусть мимолётное, ежесекундное спокойствие, ощущение меланхолии, будто её ничего не касается. Именно эти секунды Дрина прочувствовала, когда смотрела на нескончаемое тёмное небо. А потом они прошли, спокойствие стало менее ощутимым, но всё ещё заметным. Девушка опустила глаза на одинокую старую карусель, которую гонял ветер и заставлял скрипеть. На ней не было детей… Она посмотрела на уже маленькую сигару. Стряхнула пепел, словно бы смысла себя с родословной своей семьи, смыла неоправдавшиеся надежды, само её тело, деньги и фамилию — всё это пепел. На следующий же день Ада как обычно будет идти по коридорам гестапо. В её руках будет чёрная папка с документами, отчёты, переводы. На всем этом будет стоять печать орла, будто только он мог следить за всем, только он знал, что творит на самом деле. Как всевидящее око. Но её окликнули в коридоре. Это было не как обычно… Дрина обернулась, и её лицо сделалось мрачнее тучи. Она столкнулась с карими глазами, а он вновь увидел металлический блеск в зрачках, и на лице Вальтера проступила улыбка. Шелленберг быстро преодолел расстояние между ними. Он с присущей ему упёртостью продолжал вглядываться в её глаза. — Что произошло? — осторожно спросил он. — Нет, это вы что-то хотели? — её голубые зрачки резко проникли внутрь него. — Я хотел проводить вас до отдела. Но вы кажется… — Я просто задумалась, — не дала ему договорить Дрина и отвернулась от мужчины. Оказавшись за ним, она тут же улыбнулась, отчего Вальтера посетил ступор, и быстрыми шагами, почти бежа, покинула место сражения. Шелленберг вдохнул удаляющийся аромат духов, шелест длинной чёрной юбки и белый рукав в последний раз показался из-за угла Что это было? Очередной бой? И тогда кто его выиграл?***
Мюллер в это время спокойно прохаживался в своём кабинете. Он ждал, когда его дверь отворится и на пороге появился Дрина, которая будет его отчитывать. Возможно, что его опять разложат по косточкам. И он уже соскучился по этому: всю зиму у них с Дриной ничего не происходило. И с большего такая ситуация на работе и в жизни его вполне устраивала. До недавнего времени он просто обожал гестапо. Работа была не грязная, не сильно пыльная, может только если смотреть с моральной точки зрения. Но ему уже давно не хватало диоптрий для такой дальновидности. Да и к чему? Мюллер привык жить здесь и сейчас, а ведь он даже не ненавидел своих конкурентов по работе. Ну во-первых, он за таковых их не держал, а во-вторых, они только доставляли неприятности. А в их решении Мюллер был специалистом. — К вам фройляйн Охенвальз, — наконец объявил адъютант. Мюллер махнул рукой. Из-за спины мужчины показалась Дрина. — Садись. Опаздываешь… — Задержалась. — У кого? — Довольно! — дала оплеуху тишине Дрина. Мюллеру пришлось оторваться от документов. Он с интересом уставился на девушку. — Это Ваши люди вчера вечером сели мне на хвост? — Нет, не мои. — Тогда чьи же? Вопрос лезвием ножа замер поперёк горла Мюллера, оставив звон в ушах и прореху в воздухе между ним и Дриной. А она ждала: предыдущий ответ дяди Генри её не устраивал. Мюллер вздохнул. — Я не знаю. Я лишь сказал Шелленбергу, что ты отправилась гулять одна по ночному Берлину. А причину этому я не называл. Дрина хмыкнула. — Сказал Шелленбергу, — она выглядела задумчивой, — так это были его люди? — Полагаю, что он сам. — Как вы ему только позволили? — Дрина опустилась на стул, потянув за собой своё удивление. — А что мне оставалось делать? Я же знал, с какими претензиями ты придёшь ко мне с утра. И вот, пожалуйста. Ты довольна? — спросил Мюллер, вновь уткнувшись в бумаги. После долгой паузы Дрина язвительно спросила: — А вас что-то во мне смущает? — Ты зла. — Я не зла. — Ты зла. — Я не зла, группенфюрер, — быстро процедила девушка. — Вот! — всплеснул руками Мюллер, — ты всегда называешь меня так, когда злишься. — Да, я зла! — вскочила Дрина, — потому что вы решили, что вам все можно! Вы вновь решили посильнее надавить на все и сразу! Кальтенбруннер, Шелленберг! Как ещё Мартина не прихватили? — Я сейчас тебя выставлю вон, — поднялся со своего места мужчина. — Выставляйте! И что? Я снова пойду гулять по Берлину, ловя на голову бомбы. — И за тобой снова помчится этот осёл! — Хватит! — отчаянно прокричала Дрина и опустила голову на руки, — хватит… Мюллер остолбенел… Последний раз Дрина плакала лет в четырнадцать, когда её первая любовь отказалась танцевать с ней на новогоднем школьном балу. Он быстро решил это дело там, на верхах. Но сейчас… Что он мог сделать сейчас? Мюллер открыл графин с водой. Налил стакан. Подошёл к Дрине. — Послушай… — Я только вас и слушаю! — сквозь слёзы сказала она, — с папой мы не виделись с Рождества. Ада вечно на заданиях, с ней ещё этот дурак Тебес. Слепой Кальтенбруннер. Великий умник Шелленберг. А теперь ещё и вы… — Послушай, пожалуйста, — протягивал ей стакан Мюллер, — я не хочу соревноваться с Эрнестом, а теперь с Вальтером ещё и за тебя. Мне хватает Ады. Раздался ещё один всхлип. Второй. Третий… Дрина подняла красные от слез глаза на мужчину и дрожащими руками приняла стакан. Мюллер смотрел, как она опустошила его до дна. — Поезжай-ка ты на отдых в горы. На неделю, а может и больше. Найдутся ещё знатоки французского в гестапо. Девушка поставила стакан и уронила голову на руки. — Что же я натворила… — со вздохом произнесла Дрина. — А мы никому не скажем, даже фюрер не узнает, — хмыкнул Мюллер. — Расстрелять бы тебя за такое, — сказала Дрина. И дядя Генри рассмеялся.***
Вальтер ни черта не понимал. Шелленберг курил, как и Дрина, когда случалось что-то неприятное. И тогда он много думал, почти без перерыва. Кислород буквально смешивался с табачным дымом над столом Шелленберга, и вся эта масса продолжала захватывать комнату. Но сейчас ему, кажется, было недостаточно, как в случае со Штирлицем, просто поднять трубку телефона и спросить у Мюллера. Он прекрасно помнил, как тот вечером сам подошёл к нему, сел рядом, одолжил сигарету и сказал. — Я всегда думал, что только ваша шайка что-то замышляет, а теперь вы и эту чертовку Охенвальз решили впутать. — Простите? — до фамилии Охенвальз Вальтер благополучно прослушал, что говорил Мюллер. — Она только что удрала от меня. Наверное, выпила лишнего и выскочила за дверь гулять по ночному городу. Шелленберг выпрямился. Мюллер видел, как у него перед глазами проскакивают картины ночных бомбёжек города. — Прошу прощения, — Вальтер резко подскочил. — И вы тоже срываетесь… Вы как всегда услышали, что хотели, надумали чего-то и пошли выполнять очередную ерунду. Не распространяйте своё влияние на Дрину. На этот раз Вальтер выслушал все. И развернулся к Мюллеру. — А знаете, как она вас называет? — и, не дождавшись реакции группенфюрера, продолжил, — дьявол. Шелленберг развернулся и вышел вон. Мюллер остался сидеть один, окружённый дюжиной стульев, будто это были его друзья. Но на самом деле Мюллер был один и наблюдал, как в зале гасят свет. Мужчина хмыкнул: — Вот чертовка… Шелленберг, сидя за рулём собственной машины, разрабатывал план поисков Дрины. Очень далеко она уйти не могла, даже если бы бежала. Вальтер повернул ключ. Он решил сначала проверить реку Шпрее, но мужчина не признавался даже сам себе, зачем он это делает. Найти её там было самым наихудшим концом одной из версий событий. Машина завелась. Объезжая одну сторону реки по Фридрихштрасс, Вальтер думал: вряд ли бы Дрина побежала совсем невесть куда, скорее всего, по направлению к своему дому или к дому сестры. Но они были совершенно в разных частях города. Шелленберг разрывался… Тревожить своих людей, которые может именно сейчас выполняют важное поручение, он не хотел. Самому объехать Берлин за ночь и найти её тоже невозможно. Куда же она могла пойти?.. Шелленберг подъезжал к вокзалу. Мужчина думал выйти и договорится с начальником станции, чтобы ему сообщили, если Дрина здесь появится. Но этого сделать он не успел. По противоположной улице шла она. Шла медленно и неаккуратно, будто была готова в любой момент сорваться в сторону реки и утонуть. Вальтер побоялся её спугнуть. Он просто подождал, пока Дрина скроется за ближайшим поворотом, завёл машину и поехал следом. С его плеч будто свалилась сама ночь, на душе стало светать. Полностью Шелленберг успокоился только, когда остановился под аркой при въезде в её двор. Он вышел из машины и с боку, надежно прикрываясь угловой стеной, наблюдал, как Дрина заходит в подъезд. Мужчина подождал ещё немного и достал сигарету. Докурив, он медленно побрёл к машине. В ней он опустил голову на руль и чуть было не уснул. Всё же Дрина побежала совершенно в нелогичном направлении. Её дом был в точно противоположном месте… И сейчас Шелленберг сидел у себя в кабинете и курил. Он посмотрел на часы, будто спрашивал не себя, а их. «Почему люди, которым некуда идти, всегда идут на вокзал?..» Но ему совсем не пришло в голову, почему он побежал искать Дрину, а не Мюллер?.. Она же сидела у себя в кабинете, прибирая последствия недавней истерики. Все-таки надо было идти в актёрский. Её план удался. Иногда полезно изображать из себя дурочку, чтобы тут же понять какой отважный рыцарь побежит тебя спасать. Ну что ж, быть может догадается один только Мюллер. Но тогда уже будет поздно. Спасибо ему за то, что подыграл, даже не разбираясь в её планах. Дрина сильно не надеялась обхитрить ещё и дядю Генри, ей просто понравилось дурачить Шелленберга. А ещё он был ей теперь нужен. Не для того, чтобы самолично разрушать великую Германию или хотя бы гестапо. Дрина совершенно не собиралась заходить дальше, чем следует. Но теперь в её жизни появилась новая надежда на самую последнюю аферу, которую ей удастся провернуть. Ведь не зря же ей дали этот кабинет. Секретарше он не полагается, но вот переводчику, а теперь ещё и унтерштурмфюреру он обязателен. Но намного было ценнее то, что Дрина научилась переводить не только с французского, но и с простого, пусть незаметного человеческого языка намёков, который становился языком будущего. И в этот раз ей нельзя было ошибаться. По крайней мере это может стать её последней ошибкой.