***
Часы. Они висели прямо перед её глазами и уже пятнадцать минут отмеряли секунды до её смерти. Дрина всегда делала вид, что просто этого не замечает, хотя стук действовал ей на нервы. Девушка сидела, вжавшись в спинку кресла, и буравила взглядом стену. Внезапный щебет птиц за окном заставил её повернуть свои холодные глаза. В них отразились облака, солнце… Лицо девушки пронзило удивление: весна что-ли наступила? Дверь с характерным грохотом отварилась — привычная тишина была разгромлена. Дрина поднялась для объятий. — Я опять опоздала, — оказалась рядом с сестрой женщина и поцеловала её в макушку, — извини, что не встретила на вокзале. — Ничего страшного, — улыбнулась ей Дрина, — без переводчика гестапо может обойтись, а вот без разведчика… — Брось, — оборвала сестру Ада, — одна за другой проваливаются наши операции… Ада со вздохом упала на стул, обречённо осмотрев своё рабочее место, и подняла глаза на сестру. Дрина впервые за много недель смогла вновь рассмотреть Аду: та постарела. По её глазами можно было дать ей все тридцать лет. — Ты помнишь Мартина? Взгляд Дрины резко застекленел. Она не любила разговоры о прошлом: в нём было слишком много покойников. — Что с ним? — беззаботно спросила девушка. — Его убили. Дрина застыла. Часы с артиллерийским грохотом пробили полдень. — Маша? — тихо вырвалось из Дрины. — Скорее всего. Дрина встала со своего места. Убили. Убили. Но как же так? Она сделала шаг, и в тот же миг её фигура покачнулась. — Дрина!***
Гестапо ни на минуту не замирало, и светозащита отделяла работников от смены дня и ночи. Машина затормозила у главного входа — тонкая фигура выскочила из света ночных фар и исчезла за дверью гестапо. Дрина вернулась из Мехико. Ровно в два двадцать адъютант назовёт её имя. Раздастся шелест платья. Стук каблуков. Глухой удар. И тишина. Эрнест и Дрина смотрели друг на друга. Одни во всем кабинете. — Я слышал, что ваша сестра выходит замуж, — шуршаник брюк. — Всё верно, свадьба назначена на конец марта, — стук каблуков. — Передайте ей мои поздравления, — пауза, вымученная улыбка, — а кто жених? — В Оберхаузене она подцепила одного швейцарца — Тебеса Сенна. Он лейтенант. — А вам он нравится? — Тебес?.. Нет, мне он не нравится. Он единственная ошибка Ады. Долгая пауза. Ни звука в кабинете. Даже не слышно стука часов. Эрнест смотрел на Дрину. Дрина смотрела на него. О чем они думали? — Я от Мюллера, — ровный и спокойный тон. — Шпионите у Шелленберга. Улыбка. — Помнится, дядя жаловался на ваши сомнения по поводу некого Штирлица. — Верно. Я уже говорил ему, что тот упорно твердит, что все у нас хорошо, — шелест бумаги. Изгиб брови. — Может он просто идиот? — Я тоже так подумал, но он не глуп. По крайней мере точно не идиот. Пауза. — Хорошо, мне нужна его радистка. Ада сейчас на задании, и я не знаю где. Вернётся она не раньше чем через две недели, а я не хочу сейчас терять драгоценное время. Вы уже должно быть слышали… — Про вашего жениха? Примите мои соболезнования. Кивок. Медленный. Уставший. — Я думаю, есть ли вера этому Штирлицу… — Вы настолько жаждите справедливости? — Я дитя гестапо, не забывайте это, — прозвучал резкий тон, — и я с рождения завербована Мюллером. Недобрый блеск зрачков. Он узнал его. — На что это вы намекаете? — Нет, это вы намекали. Всему гестапо. Стул отодвинули. Скрип дверцы шкафа. Поворот ключа. Документ, преданный Мюллером, зашелестел. Из рук в руки. — Айсмана я уважаю. — Как и все Штирлица. — Неужели он вас зацепил только своей болтовней? Быть может Штирлиц все-таки просто идиот? Дверца сейфа громко звякнула. Два глухих шага. Тень Дрины слилась с новой тенью. — Нет, фройляйн, когда у нас случается что-то плохое, то Штирлиц обязательно окзавается где-то рядом. Двадцать сантиметров. Одно усилие — и семейная война выйграна. Одно движение — лампа на столе погаснет. Будет только тишина и темнота, слившаяся с двумя тенями.***
" Штирлиц. Штирлиц. Кэт. " Шелленберг выстукивал это ручкой на собственной столе. Передавать это сообщение азбукой морзе было некому. Он сам получил сегодня это задание от Дрины. Точнее, это была просьба. Утром она стояла на улице, прячась от холодного ветра в собственном пиджаке. Третья спичка подряд не хотела загораться, когда рядом раздался характерный звук, и на мраморной плите Дрина заметила отражение слабого огонька. Это был Шелленберг. Дрина опустилась к его руке и закурила. Тут же спичка погасла в руках мужчины. — Холодно на улице, — сказал он. — А там жарко. Вальтер усмехнулся, и тоже вставил между зубов сигарету. Спичка в его руках загорелась, и простая папироса превратилась в самое настоящее орудие убийства. Правда, никто не знал как скоро подействует яд. Дрина выдохнула углекислый газ вперемешку с табаком. Сквозь облако дыма стали показываться знакомые черты. — Не стоит мне сочувствовать, — Дрина приняла его задумчивый взгляд на себе как акт жалости, — я даже рада, что все так вышло. Жаль, что сын остался без отца, но в наше время это не редкость… Девушка вернулась с похорон. В мае жена Мартина ожидает ещё ребёнка, и Охенвальз всеми силами решила ей помочь. На удивление Шелленберга она смогла её простить. Но от него не скрылось, как Дрина аккуратно поднесла руку к своим глазам, и на мгновение её лицо скрылось для Шелленберга. — Прошу прощения… — она отняла руки от лица, — Машу пока не признали виновной, да и я хочу забрать её детей после войны. Я попытаюсь выйти на других русских, быть может, они причастны к убийству Мартина. У нас в отделе кто-то недавно взял русскую… — Штирлиц. Но учтите, его сейчас все просто разрывают на части. Дрина уже знала. Но этого Шелленбергу было показывать необязательно. — Спасибо, но надеюсь, что Вы поможете мне. Шелленберг ответил молчаливым согласием. И вот спустя семнадцать часов он сидел в собственном кабинете и думал, как сказать об этом Штирлицу. А тот конечно этой просьбе не обрадовался. Штирлиц знал отца Дрины как приятеля Бормана, хорошо знал Аду как агента, охотившегося на русских. Он с ней играл в догонялки, и часто Штирлиц был прикрытием для убегающих. Теперь ещё и перед Дриной придётся как-то выгораживать Катю. Охенвальзы окружали его, и Штирлиц ничего не мог сделать с этой семейкой, плотно засевшей в нацистской системе. Мужчине казалось, что он снова ходит по острию ножа немецких верхов. Сейчас Штирлиц уже не так верил в то, что врагов стоит держать ближе, чем друзей. Об этом всём мужчина думал, когда стоял прямо перед ней. В лице Дрины мужчине показалось что-то знакомое. Но Штирлиц тут же отмахнулся от этой мысли, когда она подала ему руку так, будто он джентльмен. Штирлиц осторожничал в присутствии Вальтера, поэтому он решил просто пожать её. — Я польщён. Тем более знакомству с вами лично. — И мне тоже очень приятно, — Дрина заметила жест Штирлица, и огонёк внутри её глаз погас, однако улыбка не сошла с лица: — пожалуйста, присаживайтесь. Девушка зацепилась рукой за руку Шелленберга, как делают это давно женатые пары вечером на набережной. — Вальтер, позовите, пожалуйста, лакея, чтобы принесли нам выпить. Что вы предпочитаете? — Кофе. Для спиртного пожалуй рановато, — ответил Штирлиц. — Тогда попросите кофе, — улыбнулась Вальтеру девушка. Шелленберг прекрасно понимал, для чего его пытаются выпроводить, и покорно отправился искать прислугу. Итак, в комнате остались только Охенвальз и Штирлиц. Оба были неспокойны внутри, но безэмоциональны снаружи. — Я прекрасно понимаю, что вы безумно заняты, и до моей просьбы вам нет дела. Но я прошу вас помочь мне, — начала Дрина. — Давайте сразу перейдём к делу: вы наверное хотите упомнять радистку Кэт? — сказал Штирлиц. — Не будьте так суровы, хотя так вы ещё больше похожи на истинного арийца. Не понимаю: отчего это Кальтенбруннеру пришло в голову в вас сомневаться?.. Мужчина прострелил глазами Дрину, он выкалывал её металлические зрачки своим взглядом. Сомневаться в нем было никому не позволено, даже штабу в Москве. — Вот, прочтите, — угадывая его мысли, Дрина протянула ему рапорт Айсмана, что должен было лежать в кабинете у Кальтенбруннера. Штирлиц буквально вырвал лист из рук девушки. Через три секунды он поднял глаза на Дрину. Она поняла: Штирлиц ещё сомневается, считает, что она блефует. «— Шантаж? — спрашивал её глазами Штирлиц. — Нет, ультиматум, — отвечали зрачки напротив.» Дрина улыбнулась своей самой безвинной улыбкой. Наконец она переиграла Аду. Всё-таки в Штирлице было что-то от идиота, заодно и в Кальтенбруннере теперь тоже. Шелленберг же в это время спокойно прохаживался по коридору второго этажа. Он не спешил искать лакея: такие вопросы как в той гостиной быстро не решаются. Тем более, что здесь было на что посмотреть, потому что ничего хуже Вальтер ещё не видел. Дом представлял из себя ужасный музей, история в нём перемешалась и предстала в самом безобразном виде: греческие вазы стояли рядом с портретами немецких генералов, а персидские пояса использовались как скатерть на столах. Шелленберга совсем не удивляло, что сёстры разбежались из этого дома, ведь у их отца был просто отвратительный вкус. Шелленберг зашёл в последнюю комнату на сегодня, потому что уже не мог смотреть на роскошное барокко рядом с семейными сервизами. За белой дверью с позолоченной ручкой оказался маленький кабинет, почти без света, но с дорогой мебелью из хорошего красного дерева, которую отлично дополняли бардовые шторы и такого же цвета диван. Шелленберг посмотрел в прямоугольное зеркало, украденное наверное из дворца Людовика тринадцатого. Мужчина хотел провести пальцем по стеклу, чтобы убедиться: пыль тоже доставлена из семнадцатого века. Но в отражении Вальтер увидел стену, сплошь увешанную фотографиями. Он обернулся, и с любопытством принялся рассматривать снимки. Эти десять фотографий рассказывали историю семьи Охенвальз от самого рождения Ады до средней школы Дрины. Кажется, в эту комнату последний раз заходили только для того, чтобы повесить вывезенное из Франции зеркало, ведь Дрине уже было двадцать три. Это все показалось Шелленбергу странным, ведь это была единственная хорошо обставленная комната, может быть поэтому сюда никто не заходил. В коридоре Вальтер наконец наткнулся на лакея, отдал ему приказ, и медленно пошёл в обратном направлении. Из музыкальной комнаты, где Дрина принимала Штирлица, доносились тихие голоса, и Шелленберг вполне мог их слышать, потому что дверь он закрыл не до конца. Мужчина и сам уже забыл: специально он это сделал или нет, но все же замер у входа. — Мартина отправили на Восточный фронт в июне сорок первого, но отозвали уже осенью. Мой отец хотел отдать ему под управление Оберхаузен, город, где я была в эвакуации. Но мой жених привёз с собой русскую, и в ноябре они поженились… В разговоре наступила пауза. Шелленберг поднял голову: через щель в двери заметил большое зеркало, как раз отражающее то, что происходило в комнате. Дрина поднесла руки к лицу, её брови сдвинулись, будто у неё болела голова. Она вздохнула. — Прошу прощения… Мартина нашли в заброшенном здании на окраине города, с простреленной головой. Вы же понимаете, что не так то и просто выйти на гауптштурмфюрера. Его предали, и Маша была причастна к этому. Ваша радистка могла иметь какие-то связи с другими русскими в Германии. Может она что-то знает. — Позвольте всего один вопрос, — наклонился Штирлиц, — быть может он покажется вам нетактичным, но если вами движет месть, то почему вы делаете все таким сложным? — Маша беременна от Мартина, — отчеканила Дрина, в этой манере говорить мужчина узнавал её отца: — в мае ожидаются роды. У них также ещё есть сын. Я хочу забрать детей после войны, а их матери не дать её пережить. Штирлиц откинулся назад, его лицо выражало крайнюю задумчивость снаружи. Дрина была слишком сурова в своих намерениях, её глаза наполнялись мышьяком, что вот-вот брызнет. — У вас наверно нет детей, раз это всё кажется вам бесполезным и сложным. Хотя вам бы они пошли, моя мама была старше вас всего на два года, а у неё… В комнату открылась дверь, и заряженный токами нервозности воздух хлынул в коридор. Шелленберг предусмотрительно пропустил вперёд лакея с подносом, а сам зашёл следом. — Благодарю Вас, — поднялась Дрина, — вам кофе с сахаром? — Нет, — глухо отозвался Штирлиц. Дрина все больше пугала: от прошлой суровой девушки не осталось и следа. Она вручила кофе Шелленбергу, что стоял рядом, и подошла к Штирлицу. Он поднял на неё свои тёмные глаза и, поблагодарив, взял чашку из рук. — Так я могу рассчитывать на вашу помощь? — снова присела напротив разведчика Дрина, — я лишь хочу просматривать записать допросов с радисткой. И если вам не сложно будет как-то навести её на мысль об этом случае, то я буду премного благодарна Вам. Его глаза снова зажглись как порох, готовый выстрелить. Её просьба Штирлица совсем не устраивала: допросы и так читает половина гестапо. А у этой девицы была удивительная способность случайно находить всё. — Хорошо, — вынужден был выдавить из себя Штирлиц, — а сейчас я вынужден откланяться. Он встал. Ещё один фокус от Дрины, и мужчина точно сорвётся с этого острия. — Можем ли мы отпустить Штирлица? — заискивая, спросил Шелленберг. Разведчик хотел бы ухмыльнулся в пол: Шелленберг вёл себя как обычно. Но Штирлицу сейчас было не до этого. Его раскрыла не Ада, а Дрина Охенвальз. И раскрыла ли? Он ни черта не понимал. — Разумеется, приятно было познакомиться с вами, — встала Дрина, на этот раз протягивая ему руку как простой дружеский жест. Штирлиц, не улыбаясь, пожал её. — Желаю удачи. — Взаимно. Всего хорошего. Мужчина проследовал к выходу, держа ещё одно задание на плечах, которое весило как несколько жизней. У него были все возможности сорваться с этого лезвия, но он не мог. Никогда не мог. Но сейчас Штирлиц чувствовал как ему в спину дышит разоблачение, провал и смерть: Охенвальзы окончательно его окружили. И разведчик все не мог понять как… — Каков Штирлиц? — присел на ручку кресла Шелленберг. — Мне кажется, что он намного больше эссесвоец, чем человек, — девушка встала с дивана, прихватив со стола папку с нотами. Дрину и Штирлица сейчас объединяли смешанные чувства. Она тоже ещё толком не понимала: на того ли она поставила? Или ей тоже в затылок будет дышать провал и смерть? Дрина выстукивала своё недовольство собственной походкой, а после и вовсе принялась за клавиши. У неё что-то явно шло не по плану.