***
«Унтерштурмфюреру СС Охенвальз Дрине. Совершенно секретно. Срочно явиться сегодня к Мюллеру в 2:00. Сообщение уничтожить» Ровно в назначенное время Дрина ждала Мюллера в его собственном кресле. Из-за часов она оказалась здесь, из-за часов дверь отворилась, и в комнату вошёл Мюллер. Он подошёл ближе и положил чёрную папку на стол. — Здесь записана хронология нескольких последних дней. — Вы думаете, что я не знаю какой жизнью живу? — Дрина ухмыльнулась. Перед ней не в первый раз появляются такие папки. Дома была уже целая коллекция. — Здесь записана одна очень интересная история со Штирлицем. — Со Штирлицем?.. — Да, мои бездари следили за ним, а он кажется положит такую же папку на стол Шелленберга. — Вот почему вы вызвали меня в два часа ночи, — понимающе протянула Дрина. — Принесёшь мне бумаги Штирлица — получишь мои. Девушка с облегчением выдохнула: вот в чём дело. Она поудобнее устроилась в кресле и подняла глаза на Мюллера, который навис над свои законным рабочим местом. — Неужели там что-то настолько интересное? — Не знаю, но наверно лучше, чтобы этот отчёт не попал в руки твоего отца, — отчеканил Мюллер. — Как Вы думаете, сейчас подходящее время для визита к Шелленбергу? 3:15. Дрина шла спокойно, до кабинета Шелленберга было всего четыре двери. Лучшего времени для похода к начальству и не придумаешь. Сейчас не так и понятно: уже поздно или ещё рано. Но Дрине меньше всего сейчас хотелось видеть Вальтера и разгребать проблемы четвёртого отдела. — Здравствуйте, Олаф. Не спите, полагаю, как и ваш шеф? — Всё верно. Совещание закончилось только в два часа ночи, — отрапортавал адъютант. «Прекрасно. Значит бумаги уже у Шелленберга». — Шеф занят? — Нет. Мне доложить о Вас? — Благодарю, я сама. Олаф спорить не стал. Он, кажется, был готов подписаться под любым словом Шелленберга и его людей. Так что Дрина беспрепятственно прошла внутрь. — Здравствуйте, дружище. Шелленберг резко поднял голову. При виде Дрины на его напряжённом лице тут же разгладились морщины. — А это вы… Я уже подумал, что сам Мюллер ко мне нагрянул. Дрина ухмыльнулась и проследовала вглубь кабинета. Она заострила внимание на пиджаке Шелленберга. У девушки была прекрасная визуальная память: увидев что-то хоть раз, она уже никогда не забывала этого. А в мужчине что-то поменялось. — Прикупили новые зажимы для галстука, Вальтер, импортные. — Ох, избавьте меня от породии на Гиммлера. — Вам повезло, что сейчас здесь я, а не он. У вас, кстати, не найдётся сигареты? — Только американские, — протянул ей пачку Camel мужчина. — Благодарю. — Полагаю Мюллер вас прислал не для того, чтобы вы курили сигареты? — потушили спичку Шелленберг. Дрина многозначительно повела бровью. Шелленберг давно заметил эту семейную привычку Охенвальз. — Мне рассказали преинтереснейшую историю о нашем общем знакомом, и я пришла убедиться в правдивости у Вас… Судьба, кажется, в последнее время не очень жалует Штирлица. На лице у Шелленберга появилась довольная улыбка. Он улыбался собственным мыслям. — Я если честно сам ещё не до конца в курсе. Возьмите, если хотите, — протянул папку мужчина. Потом он со вздохом снова уткнулся в бумаги, а Дрина отвернула первый форзац. Она встала, поправила пиджак на плечах и отошла к горящему камину, чтобы подсветить буквы на листе. Дрина стояла так минуту, балансируя с доносом Штирлица в одной руке и сигаретой Шелленберга в другой, балансируя на грани юмора и полного абсурда. Девушка улыбнулась. Шелленберг поднял непонимающий взгляд: на мгновение ему показалось, что Дрина рассмеялась. Она продолжила читать вслух. — Я не могу утверждать точно, но факты говорят сами за себя. Я предоставил их вам, а Вы, надеюсь, сделаете свои выводы. Я считаю, что люди Мюллера активно вызывали меня, работника вашего отдела, на провокацию. Они предлагали бежать человеку, который несколько лет своей жизни потратил на служение стране и фюреру. Более того, его люди устроили засаду в моем собственном доме. Они разжигают вражду между сотрудничающими отделами РСХА в такие нелёгкие для страны времена. Я не берусь судить точно, что или кто за этим стоит: некомпетентность работников 4 отдела или сам Мюллер?.. — наступила тишина, — м-да, Холтофф полнейший идиот… — Не сомневаюсь, — улыбался в стол Шелленберг. Он больше не смотрел на посетительницу, только слышал, как стучат её каблуки. Дрина медленно сделала круг по комнате и села перед Шелленбергом. Она положила папку ему на стол. Её задание закончилось: бумаг Шелленберг уже не получит. — Что ж, благодарю Вас за редкую возможность посмеяться. Дрина не знала, что ей ещё тут делать и встала. Шелленберг поднялся вместе с ней. Он, наверное, хотел попрощаться или просто проводить, но почему-то не сказал ни слова. Дрина, непрерывно смотря на него, слегка склонила голову. Поведение Вальтера вызывало в ней уйму вопросов, а порой волну негодования. Что он чувствует? Что чувствует она? Раньше ей казалось, что это такой лёгкий вопрос, но теперь девушка с трудом могла ответить. Дрина всё ещё надеялась, что Шелленберг такой же идиот, как и все в этом здании. Она знала это. Правда думать об этом почти не могла. Что-то Шелленберга заставило вздрогнуть: в его руке странным образом оказалась тонкая белая ладонь, от которой пахло французским кремом и кожаными перчатками. Удивлённый мужчина опустил свой взгляд. Он пытался растянуть возможность запомнить все бугорки и вены на ней, как на карте. А Дрина почему-то позволяла ему это делать. Ей не хотелось думать почему. Оба стояли не шелохнувшись. Всё это было неправильно, что-то тут не складывалось. Хотя ночью всё ощущается как-то странно. Но что это такое бывает между почти незнакомыми друг другу людьми? Что их связывает: война, работа? Дрина точно знала подходящее слово, но она никак не могла его вспомнить. — Как о многом мы забыли, Вальтер, — наконец медленно сказала она. — Вы правы…- оторвался от своих мыслей Шелленберг, — Штирлиц говорит, что мы в первую очередь забыли себя. — Нет… Мы забыли, каково это быть людьми. Мы забыли, каково это жить без войны. — Для кого-то война — это вся жизнь, так что… — Тише… — шёпотом перебила его девушка. — Не бойтесь, в этом кабинет Мюллер не властен. — Тогда это единственное место, где он слеп, — вздохнув, заключила Дрина. В эту секунду их глаза встретились, и Дрина тут же резко вырвала свою руку. Девушка буквально выскочила из кабинета, оставив Шелленберга в облаке полного одиночества и недоумения. Вместо неё на ковре лежала папка с двуглавым орлом. Вальтеру почему-то казалось, что это сражение он проиграл. «Отчёт номер 4433 об объекте номер 3. Объект номер 3 разговаривал с объектом номер 27 утром в 7:27 о знакомстве с объектом 39. Объект номер 3 хотела использовать его радистку для поиски русских, причастных к убийству объекта номер 19. Отчёт номер 4434 об объекте номер 3. Объект номер 3 вернулся из «Мехико» в два часа ночи. В 2:20 объект зашла в кабинет к объекту 9. Они пробыли там двадцать пять минут, из которых 10 минут свет в кабинете был выключен. Отчёт номер 4438 об объекте номер 3. В два часа дня в ведомство объекта номер 1 пришли объект 27 и 39. Объект 27 по просьбе номера три отправился искать лакея, а 39 остался с объектом на полчаса: говорили о смерти объекта номер 19. Потом вернулся 27, все выпили кофе. 39 ушёл через 15 минут. Объекты 37 и 3 остались в музыкальной зале ещё на полтора часа. Отчёт номер 4444 об объекте номер 3. В 7:53 объект номер 27 позвонил по адресу Палаштрасс. Потом в 7:56 позвонил на Гебенштрасс. Во время разговора с объектом номер 3 был использован код «Северная Европа». Объект номер 3 прибыл на Беркаерштрасс в 9:07 и пробыл там до 10:40. Вначале у них с объектом 3 произошёл конфликт на тему прикрытия объекта 27 объектом 2 и объектом ноль. Потом тройка пробыла в доме ещё два часа». В руки к Шелленбергу предусмотрительно попал только последний отчёт. Мужчина понял, что всевидящее око здесь даже не Кальтенбруннер или Гиммлер, а Мюллер… Вчера утром Вальтер действительно звонил Дрине сначала на её квартиру, а потом на квартиру сестры. Трубку подняла Ада. — Это тебя. Шелленберг — Матерь Божья… — девушка потушила сигарету. — Она бы тут не помешала… — Доброе утро, — сквозь помехи Дрина услышала мягкий голос Вальтера, — я по делу. — Доброе, и по какому же? — Где же вас веселый пятничный тон? — Побойтесь дьявола, Вальтер. На доли секунды её собеседник замолчал. Шелленберг всё понял. — Тогда бы мог я вас попросить приехать как переводчика? Кто-то решил отправить мне данные из Северной Европы на французском. Дрина усмехнулась. Среди переводчиков были свои шифры и свои пароли: «Северная Европа»* означала, что встреча пройдёт на квартире у кого-то, ибо все легальные заведения прослушвливались. Вот Мюллер обрадуется. Девушка, задумавшись, опустила трубку. Звонкое эхо разнеслось по квартире. — Раньше он никогда не звонил, — прокричала с кухни Ада. — Не распускай амбиций, дорогая. Только вот зачем Дрина понадобилась Вальтеру? Этого она не до конца понимала. Шелленберг знал, что телефон прослушивается, поэтому мог решить таким способом что-то доказать Мюллеру. Но что?.. То, что отношения с Дриной у него далеко не деловые или что всё как раз наоборот. Чего хочет Шелленберг? Как ей себя повести? Догадки теплились в её разуме, поэтому Дрина сделала всё, исходя из них. Она не скрыла, что приехала к Шелленбергу. Дрина наоборот сделала этот визит максимально заметным для нужных людей. В доме её встретил сам хозяин. — Рад видеть вас, — подошёл к ней Вальтер, улыбаясь. — Конечно, Вы же недавно вылезли из халата. А вот меня заставили ехать к черту на рога в мой выходной. И ради чего?.. Каждый ведёт свою войну, и не стоит прикрываться моей фамилией. — Прошу прощения, но я… — Но вы, бригадефюррер, забываетесь! Использовать меня как прикрытие — это очень неосторожный шаг, — громко высказалась Дрины. — Помнится, вы мне сами сказали, что мне стоит бояться не вас. А уж с дьяволом я, поверьте, справлюсь. Дрина повернулась в сторону Вальтера, пристально посмотрела на него и рассмеялась. — Вы меня раскусили. — Вы меня тоже, — широко улыбнулся Шелленберг. Они проследовали вглубь дома, где уже никакой Мюллер не мог их достать. Там Дрина заметила огромную библиотеку Шелленберга, из которой Геббельс мог бы сделал чудесный костёр. А такие события и хорошие книги редко доводят до весёлых тем. — Неужели вы не читали новинку Ремарка? Очень интересные заметки. Представьте, сколько этот человек напишет о всех нас после войны. Дрина вздохнула: — А писать то нечего. — Спорно, взять хотя бы историю Мартина. Кстати, как идёт дело? — Плохо, — неприятный звон стакана слился с дребезжанием подноса. Девушке больше не хотелось вина тридцать восьмого года, ей хотелось вжаться в кресло. — Я говорила с русской Штирлица, но она либо слишком упертая, либо действительно ничего про это не знает. На днях будет проведён очередной допрос. После него я снова к ней заеду, быть может она будет более сговорчивой… Дрина откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза: она вспоминала их первую встречу с Кэт. Это было два дня назад у Барбары Крайн. Та, как обычно была дружелюбна по долгу службы, хотя Дрине казалось, что женщина готова выцарапать ей глаза. — Я принесу вам кофе, — улыбнулась ей в лицо Барбара. Дрина «благодарно» кивнула, Крайн пошла отдавать приказы, забыв закрыть за собой дверь. Дрина аккуратно подошла к двери, чтобы не разбудить малыша на руках Кэт, и прикрыла её. — Ну что же вы сидите? Я не для того попросила отдать вам ребёнка на время нашей беседы, чтобы он просто висел у вас на руках. Покормите его, я уверена, что ему не хватает вашего молока. Кэт было все равно, что говорит эта женщина в форме, пусть даже она приказала выдать ей младенца. Радистка не доверяла этим людям, тем более не понимала, как ей могут разрешать кормить собственного ребёнка. Дрина будто бы услышала её мысли. — Я понимаю ваши чувства. Но, к сожалению, у меня нет таких полномочий, чтобы официально вести ваше дело. Кэт наконец впервые заставила себя поднять взгляд выше погонов. Она неожиданно увидела перед собой ещё совсем молодую, красивую девушку, которая должна была сейчас бегать в цветастых платьях по киносеансам, а после выскочить замуж. Но она сидела здесь, в форме, и её совершенно не трогала весна за окном. Дрина выглядела уставшей, а это ей совершенно не шло. — Благодарю, — сквозь зубы сказала Кэт. Когда она отвлеклась на ребёнка, Дрина опустилась на стул перед ней. Атмосфера допроса никуда не девалась, да и куда ей было деться в доме Барбары. Кэт переносила эту пытку двадцать четыре часа каждый день. Дверь с шумом отворилась — младенец испугался, а за ним и бедная мать, которая не знала за что теперь хвататься: за плачущего малыша или за разгневанную Барбару. — Тише, — резко сказала Дрина и встала. Она взяла кружку из рук Крайн и вытолкала её в коридор, выйдя следом. — Мне придётся доложить об этом начальству, — протороторила Барбара. — А я самолично могу отвести ваш отчёт в гестапо сегодня же. Вы же туда попадаете только по приглашению. Дверь оскорбительно захлопнулась перед лицом Барбары. Она бы никогда не позволила такого унтерштурмфюреру, не будь погонами Дрины не значки, а её собственная фамилия. Охенвальз вернулась в комнату. Кэт благодаря ей получила ещё минуту наедине с мальчиком. Она ещё не знала, что за это не получит никакого наказания от Барбары, поэтому Кэт не решилась говорить ещё одно спасибо. — У вас чудесный ребёнок, фрау. Мальчик? — Да, мальчик. — Будь я матерью, я бы тоже хотела мальчика. Кэт резко подняла глаза. Она? Матерью? Зачем эта женщина вообще сюда приехала? Кэт всё никак не могла понять, что прячется за этими пустыми стеклянными глазами. Казалось, что ничего. И это пугало. — Но моего жениха убили… Ваш муж же тоже погиб? — Да. — Полагаю, что он погиб от бомбёжки, которую скорее всего устроили русские. Мой жених погиб не на фронте, а у себя в городе и его тоже убили русские. Кэт не было жаль её жениха. А ещё женщина смертельно устала. Давно. Ещё до прихода Дрины. Ей была неприятна её любезность, противны дурацкие сравнения, она чётко хотела знать… — Что вы от меня хотите? — Вам знакома фамилия Гарденберг? — Нет. — Мария Гарденберг… Мария Колтунова. Это имя вам не о чем не говорит? — Нет. — Эту русскую женщину привёз мой жених в сорок первом году. А сейчас она беременна от него вторым ребёнком, — Дрина не выдержала и встала. Девушка не понимала, зачем это сделала, просто в комнате почему-то было холодно и очень колко. Дрина почувствовала себя страшно непривычно, будто её сейчас вывернет наружу. Может потому, что у Барбары отвратительный кофе. Кэт посмотрела на фигуру у окна. Она не верила Дрине. Не верила ни слову про русскую, вышедшую замуж за немца во время войны, ни тому, что увести жениха у Дрины было возможным. И отчего эта хладнокровная немка вскочила? Что-то здесь было не так, но мозг Кэт отказывался работать. — Вы явно обратились не по адресу. Я работала на русских, а их пока нет в западной Германии. — Тогда мне нужны данные о тех русских, что вы знали в восточной части страны. Кэт вздохнула. — Я лишь передавала задания в центр, а мой муж узнавал детали до этого. От него я и узнала про существование иных агентов, но только их псевдонимы, ничего более. — Какие? Кэт назвала все те имена, что Дрина уже знала из отчётов её допроса в гестапо. Чёрт. Чёрт. Девушка ничего не узнала, а уже прошло минут двадцать, не меньше. Дрина посмотрела на малыша: ребёнок уснул. Он наелся маминого молока и уснул. И Дрина и Кэт хотели бы сейчас оказаться на его месте: просто лежать и ничего не знать, просто спать. — Я вижу, вы устали, но я дам ещё время на размышления, ведь когда я буду приезжать, Вам будут выдавать вашего ребёнка… Охенвальз последний раз задержала взгляд на Кэт. Кто бы мог подумать, что в таком уставшем теле ещё находились силы для жизни маленького ребёнка… Неприятная тишина в гостиной Шелленберга, колкая и одновременно липкая, затянулась. — Прошу Вас не говорить о предстоящем допросе Штирлицу. Мне бы не хотелось, чтобы он сомневался в своей компетентности. Как и вы, — рассеяно проговорила Дрина, она ещё не отошла от воспрмининай. Шелленберг мог бы разозлиться на недоверие к шестому отделу, но при Дрине он сделать этого не мог и не хотел. Отношения с Мюллером у них давно не заладились. Эти две ветви одного дерева не только не могли поделить материал между собой, они все никак не могли поделить Дрину. — Мне пора, — встала девушка. Она протянула руку Шелленбергу, но он не пожал её, а оставил быстрый поцелуй на нежной ладони. Дрина в удивлении отодвинула от него свою руку. Оказавшись на улице, девушка выдохнула. Дрина лишний раз качнула головой чтобы отделаться от странных ощущений, что буквально прилипли к её коже. Она перешла дорогу к своей машине и остановилась. Её рука замерла у лица, ладонь грела щёку. Дрине понадобилось несколько секунд, чтобы она всё вспомнила. Затем девушка резко открыла дверь машины и скрылась за ней. Этой же ночью её вызвал Мюллер, а днём Дрина отправилась к русской пианистке. Девушка позвонила в звонок, однако ей никто не ответил. Она постучала, но за дверью послышалось только эхо от стука. Дрина насторожилась. Ведь если всех увезли в гестапо, то они бы не оставили дверь открытой… Раздался скрип — девушка шагнула в тихий коридор. В квартире до сих пор не было ни звука. Стучали только каблуки Дрины. Она побывала в одной комнате, потом прошлась по коридору. Раздался ещё один скрип двери — ребёнка в кровати не было… Дрина круто развернулась на каблуках. Она почти врезалась в очередную дверь и толкнула её рукой. Мгновенно её глаза сделались стеклянными, девушка приоткрыла рот. Уже через секунду Дрина сорвалась с места. Окончательно убедившись, что в квартире больше никого живого, она слетела с лестницы и выбежала на улицу. — В гестапо. Скорее! Там её встретил адъютант, который молча пожал плечами: девушке повезло прийти в те редкие пятнадцать минут, когда Мюллер спускался на несколько этажей ниже. Дрина ещё минуту постояла у двери кабинета и потом, не спрашивая разрешения, вошла. Кабинет дяди Генри она любила, комфортный, безопаснее только у Кальтенбруннера. Она сняла перчатки, положила шляпу на стол, и опустилась на кресло. Где же Мюллер, когда он так нужен? Дрина прождала ещё минут десять, не меньше. В какой-то момент ей захотелось встать и пройтись по комнате, но она заставила себе сидеть до тех пор, пока не придёт Мюллер. Когда дверь отворилась, Дрина тут же вскочила. — Мне сказали, что ты настойчиво просила меня прийти, — вытирал пот со лба Мюллер. — Я не знала кому сообщить первому: русская и охранник сбежали, Крайн и Рольф мертвы, — Дрина сказала это чётко, спокойно, будто ничего страшного и не произошло. — Что? — переспросил замерший Мюллер, — ты понимаешь, что говоришь?! Стены затряслись, но Дрина продолжала стоять. — Я только что оттуда, дядя. Мужчина готов был взорваться и унести за собой всё это здание. Он зашипел, как кипящий чайник, и развернулся в сторону всё ещё открытой двери. — Чёрт бы их всех побрал, — выругался Мюллер, — сперва Штирлиц, а затем ещё и это! — А что Штирлиц? — аккуратно спросила девушка. — А то, что он сидит в подвале! По спине Дрины второй раз за сегодня прокатил холодок ужаса. — Где?.. — Не задавай глупых вопросов! — закричал Мюллер, — я сейчас поеду на место, а с ним разберёмся потом! Шольц! Дрина за эти три секунды криков успела оценить ситуацию: сейчас закатывать скандал Мюллеру было сущим убийством. Пусть он, и правда, едет на эту квартиру, спокойнее в гестапо будет. А, пока дядя Генри будет устранён на время, Штирлица надо достать. Только девушка не знала, как много у неё этого времени. Выйдя от Мюллера, Дрина тут же направилась к Шелленбергу. Она думала: остальную работу ей придётся переложить на Вальтера, так как идти к Кальтенбруннеру было верхом безумия, а на Гиммлера Дрина не имела столько влияния, сколько имел Шелленберг. В конце концов, шеф же должен защищать своих подчинённых. Получив подтверждение этому у Шелленберга, Дрина предупредила: — Учтите, Вальтер, что я на вас рассчитываю, — девушка сказала это таким тоном, будто это она была шефом Шелленберга, а не наоборот. Идя от него, Дрина пыталась понять, как симпатия Мюллера к Штирлицу могла пропасть. Девушку застопорила догадка: Кальтенбруннер. Дрина чертыхнулась. Вот болван. Теперь ей придется перерыть кабинет Мюллера, чтобы найти хоть что-то на Штирлица, что могло испортить его репутацию. Найти бы ещё этого идиота Холтоффа и влепить ему хорошую пощёчину. Уже в кабинете дяди Генри Дрина поняла, что сегодня четвёртый и шестой отдел поубивают друг друга и что войскам союзников искать в Берлине будет уже некого. Но сейчас ей было на это плевать, ей нужен был живой Штирлиц. Любой ценой.***
Насколько Штирлиц ненавидел фильм «Девушка моей мечты», настолько Дрина ненавидела «Серенаду солнечной долины». Картину крутили во время ночных бомбёжек, и Дрина уже не считала, сколько раз посмотрела её. Пусть бы Гиммлер показывал это своим детям, а офицерам бы больше понравился фильм с Ритой Хейворт. И ей тоже. Сейчас город опять бомбили. Дрину буквально вытащили из груды бумаг Мюллера, так что теперь она просматривала их здесь. «Бедняга Штирлиц, — думала она. — Что же он придумал и поверил ли ему Мюллер?». Впрочем, Дрина давно знала дядю, но предугадать, что из этого всего выйдет, она до сих пор не могла. Ей только оставалось ждать. Девушка вздохнула. Она отложила последнюю папку и грустно уставилась на экран. Долго ей здесь не выдержать. Дрина начала искать глазами знакомые лица: Кальтенбруннер, Шольц, Шелленберг. Последний имел кажется глаза везде: не только в Европе, но и на затылке. Он смотрел на Дрину так, что никто этого не мог заметить, даже она сама. Вальтер видел, как Дрина зевнула и откинула голову на стул. В таких условиях научишься спать даже под канонадой, не говоря уже про какой-то американский фильм. Утром Дрина зашла к Мюллеру. Доложить об этом было некому: Шольц спал на столе. Девушка посмотрела на него и не решилась будить: дядя в любом случае успеет это сделать. Дверь тихо отворилась. — Доброе утро, дядя Генри. — Здравствуй, — мрачно ответил тот. — Что же у вас вчера случилось, что ты выглядишь смертельно уставшим, а Шольц спит на столе? — Шольц спит? Ну пусть поспит. Ему ещё недолго так дрыхнуть. Дрина усмехнулась. Потом улыбка резко исчезла с её лица. — Что ты имеешь в виду? — Присядь-ка, — указал на стул перед собой Мюллер, — ты тоже выглядишь неважно. — Ночь я провела в бомбоубежище, куда уместилось всё гестапо. Как тут быть весёлой и здоровой, когда они дымят как паровозы, а в ухо сотый раз орёт американская актриса. — М-да уж, у всех сейчас ночи хуже дней. — Так что же Шольц? — опять решилась спросить Дрина. Уж лучше начинать про него, чем про Штирлица. А то если ударить Мюллеру в лоб, то может и отрекошетить. — А ты не догадываешься? Дрина вздохнула. Она уже слишком давно работала с Мюллером, чтобы в очередной раз доказывать ему свой профессионализм. — Крысы бегут с корабля, верно? Но ты же сам нанял его. — И сглупил: в лихие времена нужны иные люди. — Да, времена сейчас лихие… — Дрина выглядела задумчивой. Такой вид ей придавали не только глаза, цвета мокрого асфальта, но и помятый воротник рубашки, растрёпанные кудри. Девушка будто сошла с картины эпохи романтизма. — И всё-таки наши шефы дураки, если даже Шольц догадался… Неудивительно, что Штирлиц понял. А этот поумнее: пошёл к Борману. Дрина резко повернула голову. — Кто? — Штирлиц. — Он говрил с Борманом? — пальцы Дрины впились в обшивку кресла. — Да. Дрина прикрыла глаза. Она поняла, что это провал, провал для неё и для Шелленберга, провал для всей Германии, черт бы её побрал. Девушка знала о переговорах, она сама переводила доносы людей Шелленберга. От него она знала всё про козни Гиммлера. А теперь… — Откуда ты узнал?.. — прошептала Дрина. — Бог мой, ты так побледнела. Дрина, что с тобой? — Мюллер не ожидал от неё такой реакции, — неужели недосып так на тебя влияет?.. Ну только не надо, пожалуйста, сейчас бежать к своему Шелленбергу. — Он не мой, а вы со Штирлицем, кажется, не понимаете, что делаете, — отчеканила Дрина. Когда она злилась, то становилась похожей на своего отца. Это замечали все. — В том то и дело, что Штирлиц может и не понимает. А вот я — прекрасно. — Что-то не видно, — из-под лба на мужчину смотрели два недобрых глаза, — не сам ли Борман и ты в 'Мезон руж'** недавно разрабатывали план, который сейчас осуществляет Шелленберг, с которым вы так собачитесь… — Дорогая, тебе стоит сейчас волноваться не о себе и своём шефе, а о Штирлице и желательно обо мне, — пытался успокоить девушку Мюллер. — Почему я должна вообще о ком-то волноваться? — ровно ответила она. — Вот-вот, узнаю свою Дрину, — откинулся на спинку кресла Мюллер, — волноваться можно только потому, что, когда операция Гиммлера провалится, а она провалится, по шапке получит не твоё управление, а я и, возможно, Штирлиц. Я ему даже лично могу это устроить. — Моё управление действительно не получит по шапке, — уверенно сказала Дрина, — помнишь, в сорок третьем, после провала переговоров с Москвой, гестапо вело радиоигру, желая поссорить союзников? Дядя, столько лет зная Шелленберга, ты не понял, что в случае провала его операция будет рассматриваться тоже как попытка внести раздор в коалицию союзников? А поведение Бормана мне может быть понятно только потому, что тот не любит Гиммлера, как он не любит Геббельса и всех остальных кроме фюрера. Ваши склоки приведут к нашему окончательному падению… Неужели ты не понимаешь, что о верхах позаботятся, но о нас мы должны позаботиться сами?.. Гиммлер только знал о переговорах, но продумывал и «вёл» их Шелленберг, который использовал бы потом созданный коридор как наш путь отступления. Но теперь… Мюллер тут поспорить не мог. Этим утром бой обязательно выиграет Дрина, потому что мужчине думалось плохо. Он решил просто перевести тему, а то племянница ещё пообещает донести обо всём фюреру. — Мне вот тоже кое-что не понятно, — нагнулася вперёд Мюллер, — какого чёрта я не узнал об этом от тебя? Тебе так хочется видеть Гиммлера во главе страны? Тебе напомнить цитату фюрера: «После сорок третьего года с нами никто не захочет вести переговоры»? Дрине очень хотелось сказать, что это всё произошло из-за бездарей типа самого Мюллера или Гиммлера, что держат её за дуру. Но она сказала без тени оправдания: — Смотря от кого вести переговоры, дядя. Я понимаю, что Вы тоже не ладите с Гиммлером, но я, как и все в гестапо, желаю, чтобы Германия после войны процветала. Я также уважаю Вольфа, поэтому от меня вы не узнали больше положенного. Всем известно, что головорезы Мюллера умеют наломать дров. «Она заговорила, как её красавец Шелленберг, — подумал Мюллер, — я когда-нибудь откручу голову этому пройдохе». — Я совершенно не поддерживаю тебя и Штирлица в осведомлении об этой операции Бормана, потому что вы прекрасно знаете его мотивы и дальнейшие действия. Я не поддерживаю самого Бормана в своих решениях, которые почему-то меняются. Конечно, легче самому раздавать команды из бункера, чем проводить крупную операцию на Беркаерштрасс*** — встала Дрина, ей было душно, а от нехватки кислорода говорилось намного хуже. А ещё ей было больно, больно от того, что у кучи лучших людей в этом здании столько же мозгов, сколько их у золотых рыбок в аквариуме Мюллера. — Хорошо, — смирился мужчина, — я могу тебе объяснить свои мотивы: Борман — сволочь, потому что переводит за границу только вложения экономических лидеров, а вот крупные активы Гиммлера под колпаком на Западе, активы фюрера, Бормана и твоего отца, которые прячет тот же «серый кардинал», остаются в стране. И только Бормана знает, где они. «Шантаж, — пронеслось в голове у Дрины, — типичная практика дяди». — Вам нужны наши активы… — понимающе произнесла Дрина. Она прикусила губу и села на место. Мюллер видел, что девушка опять начала думать, а, значит, ей нужно выкурить. Но, кажется, та пришла без сигарет. — Что же делать… — повторяла Дрина. Имя Бормана не вылетало у неё из головы. Наконец она поняла план Мюллера. Бедный дядя Генри… Однако он подал ей пищу для размышлений. — А я знаю, что делать, — девушка подняла глаза на Мюллера. Тот протянул ей сигарету и спички. Дрина закурила. Теперь с ней можно было вести диалог, не боясь, что придётся прыгать в окно. — Борман сказал: выполняйте все указания Шелленберга — это залог успеха. И знаешь, я впервые с ним соглашусь. — Неужели… — Дрина удивлённо посмотрела на Мюллера, — наверное сейчас Кальтенбруннер и Гиммлер пойдут защищать евреев, наши самолёты резко появятся над Москвой, а Борман продолжит говорить правду кому попало. — Можешь шутить сколько угодно, но сейчас у Шелленберга меньше всего колпак. Я на твоём месте всегда бы был где-то рядом с ним. «И с его операцией по переводу денег на Беркаерштрасс», — одновременно подумали оба. — Ты что, благословляешь меня? — усмехнулась Дрина, — что с тобой произошло сегодня? — И что ещё случится… Дрина резко встала: — Доложи мне о всех дальнейших действиях Бормана, а я буду узнавать про Штирлица. Там уже посмотрим, как лучше поступить. А что ей делать сейчас, она уже знала. Через пятнадцать минут Дрина мчалась в особняк Шелленберга. Она влетела туда по лестнице, разминувшись со Штирлицем всего на полчаса. Теперь Вальтер не сомневался в словах штандартенфюрера с утра. Мюллер все знает, иначе бы Дрина здесь не стояла. У неё была только одна просьба: — Спасите Вольфа.