— И лжет она так, что можно с ума сойти — влюбиться.
©Хождение по мукам
— Помните, Штирлиц, я говорил вам, что маленькая ложь рождает большое недоверие? — Тогда получается, что Дрина Охенвальз — это сплошная маленькая ложь.***
Шелленберг курил. Курил жадно, зло, так, что на лице проступали жевалки. Глаза лихорадочно бегали, отражая недобрый блеск улицы. Как все неожиданно сложилось… Вальтер уважал Штирлица, даже любил так, как можно любить подчинённых. Он доверял ему. А эта крыса… Впрочем, это была очень умная крыса, которая обманула всю Германию. И Шелленберга очень задевало, что он часто шёл на поводу у этого прохвоста. Вальтер бы врезал этому новоявленному Исаеву на месте, но думал он намного быстрее, чем делал. Хоть в одном Вальтер обходил Штирлица: в скорости и точности построения планов. Шелленберг — стратег, мозг всей операции. Раскрытие Штирлица было неприятным инцидентом для Германии, но о ней Вальтер сейчас впервые не думал. Нет, он не пойдёт сдавать своего подчинённого. Шелленберг выжмет из него все, что только можно. — О чем ты думаешь, Вальтер? — разадалось где-то из другого угла комнаты. Мужчина оживился: — Я не заметил, как ты проснулась. — Голова раскалывается… Кровать тихо заскрипела — Дрина поднялась на руки. Девушка посмотрела в сторону окна и поправила помятый воротник рубашки. Шелленберг наблюдал за тем, как она встаёт и изящно закалывает волосы, он невольно затаил дыхание, глядя на этот простой жест, полный тихого спокойствия. Вальтер пришёл к заключению: в чём-то они с Дриной были похожи, потому что оба ни при каких обстоятельствах старались не терять лицо, своей маски. Шелленберг ни разу не видел девушку абсолютно расслабленной, когда бы её глаза не поблескивали металлом или же не переливались ртутью. Она всегда была аккуратна, настолько сдержанна, что это граничило с элегантностью: тонкие пальцы и брови, острые скулы и хитрая, но приглушённая улыбка. Вальтер восхищался Дриной, даже когда видел её иной ночами, когда просто не позволял думать о другом, когда все, что она могла делать это задыхаться, произнося его имя. А потом Александрина снова превращалась в Дрину, в дочь обергруппенфюрера, в бывшую работницу 4 отдела РСХА, нынешнюю работницу его отдела. Будто бы с рассветом что-то в ней менялось… Она приземлилась у окна, освещаемая слабым сероватым светом туч. Блеклость улиц всегда шла ей к лицу, придавая ему романтическое настроение, как-то смягчая острые черты. Вальтер видел отражение её лица в окне, спокойного, слегка ещё заспанного. Мужчина затушил окурок, бросил пиджак на спинку стула. Дрина почувствовала, как Вальтер остановился прямо у неё за спиной. Его всегда тёплые пальцы коснулись её плеч и аккуратно зашагали вдоль ключиц к шее. Руки Шелленберга покрыли шею Дрины, как алмазное ожерелье; они поднимались к затылку и опускались к спине. Девушка откинула голову и мягко врезалась в Вальтера. — Ваш план хорош, но... — У тебя появились варианты? — Боюсь, что они тебе не понравятся. Бровь Шелленберга изогнулась. Дрина почувствовала, как цепкие пальцы Вальтера сжали ткань её рубашки. Она знала, что Шелленберг редко позволял себе злиться, скорее, он предпочитал быть раздосадованным. Но девушка его не боялась. — Я понимаю, ты недоволен… Шелленберг резко потянул Дрину за руку. Она даже не успела охнуть, заметить, как непростительно близко оказалась напротив карих глаз. Дрина почувствовала на талии широкие руки Вальтера, и спинка стула между ними исчезла. — А может хватит все понимать?.. — заговорщецки протянул Вальтер. Последние слова пропали в волосах Дрины, и превратились в поцелуй на шее. Девушка тихо выдохнула, откинув голову. Шелленберг воспользовался этим моментом и тут же проложил дорожку из поцелуев до самых губ Дрины, заставляя её прерывисто дышать. Он наслаждался единственным мгновением, когда мог властвовать над ней. Только сейчас Вальтер наконец чувствовал себя тем, кто ведёт. В остальное время Дрина была для него недоступна, она была слишком далеко, одна, сама по себе. От этого ценность таких мгновений неимоверно возрастала. В мягких объятиях Шелленберга Дрина чувствовала что-то другое, терпкое, но в то же время умеренно отрезвляющее. В них она могла забыться, позволить себе делать все, что хочет, позволить себе не думать. И тогда уже Вальтер делал с ней то, что хотел. Она желала этого, надеялась, но боялась, сдерживала себя… От того её поцелуи не были также жадны, как у Вальтера, не они оставляли после себя тонкую струйку крови и укусы. Раздался треск ткани и Дрина почувствовала на своей груди горячие пальцы, пересчитывающие ей ребра. Она потянулась рукой к затылку Шелленберга, чтобы аккуратно перебрать все шейные позвонки, пока Вальтер оставляет поцелуи на её груди. Пуговицы на его рубашке целы, но она все равно бесшумно падает на пол, освобождая пространство для рук Дрины. Они блуждали по его телу, пока Вальтер не прижал девушку настолько крепко, что её запястья замкнулись в ловушке вокруг его шеи. Всё ещё рано темнело. От любопытной черноты окон напротив влюбленные спрятались, упав ниже подоконника. Кровать ответила коротким скрипом на забвение двух людей. Почувствовав пальцы Шелленберга, Дрина выгнулась. Вальтер хотел заставить её чувствовать его, молить, кричать его имя, видя, как она прикрывает глаза и испарина покрывает её лицо. Затем она кусает губы, краснеет, волосы вьются у самого лба, а кожа блестит, из-под ресниц вытекает маленькая слезинка, которая охлаждает тонкой дорожкой шею. Стон Дрины тихий, но воздух из губ выходит холодный. Он попадает прямо в ложбинку между ключиц Вальтера и ему сводит лопатки. Что же эта женщина творит с ним? Да, пожалуй, теперь она была женщиной, молодой, в самом расцвете сил, красным яблоком на фоне белого снега, которое нарисовали кровью. Дрина царапает его руки, томные стоны срываются с уст, её ноги дрожат, а горячий пот Вальтера капает на её вздымающуюся маленькую грудь. Такую манящую… Дрина не хочется собладть его план, но сейчас она все равно подчиняется ему. И больше никому. Её губы были вкуса ликёра, а тело пахло шоколадом… Она почти не открывает глаз и не видит, какой сейчас Вальтер, разъяренный, не сдерживающий себя, как при всех. Теперь его харизма другая: не обаятельная, а порочная, такая, какая она у него на самом деле. Когда Дрина наконец открывает глаза, в тот самый момент, когда они больше всего не похожи друг на друга, она чувствует, видит, как они оба проваливаются в бездну удовольствия. Дрина смотрит на совершенно другого Вальтера, таким его больше никто не видит. И её это вполне устраивает. Она закрывает глаза и проваливается в тихую колыбель сна. Ведь часть её плана все равно уже выполнена.***
Чёрный мерседес одиноко въезжает во двор. К его приезду готовились, иначе бы он просто не смог сюда попасть, но никто не вышел встречать посетителя — дверь машины отварилась сама. Девушка поправила свое пальто и посмотрела на особняк, обдуваемая ветром. И почему отец выбрал жить в таком месте? Этот вопрос всегда её занимал, но она никогда не могла найти ответ. Дрина направилась к дому, более скромному, чем замок Каринхалл. Но ни одна лишняя партийная крыса не могла попасть сюда без приглашения, от того особняк казался более значимым. Однако сейчас в коридорах было пусто: Дрине даже не попался слуга, чтобы провести к хозяину. Девушка просто шла по уже знакомой дороге из красного ковра и сменяющих друг друга стен. И вот она замерла у приоткрытой двери шоколадного цвета. — Входи. Дрина хмыкнула в пол. — Добрый день, рейхсляйтер. Борман на мгновение оторвался от бумаг, проскочил по Дрине взглядом и снова уставился в бумаги. -Надеюсь, ты пришла по делу. — Я ненадолго, — поспешила заверить его Дрина. Она стояла у стола Бормана, как стоит мальчик из гауптвахты, видя перед собой Геббельса. Борман махнул рукой и Дрина присела. — Дело в том, что я выхожу замуж. Борман слегка удивлённо и недоверчиво посмотрел на Дрину. Его маленькие глаза с трудом видели что-то из-под грузного лба, но это не закрывало обзор его разуму. Любой карьерист мог захотеть жениться на Дрине, но она бы ни за что не согласилась. Борман в принципе не мог представить человека, которого бы она могла полюбить. Мужчина смел себе признаться, что эта новость действительно заинтересовала его. — За кого же? — За Макса Отто фон Штирлица. Штандартенфюрера из 6 отдела РСХА. Борман, скрывая задумчивое выражение лица, вновь уставился в бумаги. Странно… Хотя, может это и не так уж и неожиданно. Про Дрину и начальника 6 отдела ходило много слухов, которые боялись говорить при ней, но такой ход вполне мог отвлечь публику от болтовни. — Этот тот несчастный, о котором ты просила в письме? — недовольно спросил Борман, и у него были причины для такого тона: Германия проигрывает, Охенвальз старшая была убита, а младшая собралась замуж за чуть ли не стукача на своих же из отдела Шелленберга. Вовремя, ничего не скажешь. — Не будь он моим женихом, я бы даже не просила, — спокойно ответила Дрина. Она знала про предвзятое отношение Бормана к своей персоне, но тот любил вести все дела Охенвальзов и держать её отца у себя на поводке. — И что же ты от меня хочешь? — Получить деньги на свое приданное. — Я похож на твоего отца? — Я же все знаю, рейхсляйтер, я же не дура, — протянула Дрина, — наши деньги не у него, так что я решила сразу направиться к Вам. Борман медленно поднял глаза на Дрину. Он сам был прямолинеен, но такую черепопроламывающую честность других он не любил, даже если сказанное кем-то и было правдой… Все-таки ему кажется, что Дрина была дурой. Или так хорошо играла её, идя на риск. Все же эта чертовка умела подкупать, так изящно балансируя на грани. От того она и раздражала Бормана: Дрина была совсем не дурой, как хотелось бы ему. — Я не настроен что-либо делать без благословения твоего отца. — Если вы хотите получить его благословение, то позовите. Я же не могу это сделать. Дрина сощурила глаза и прикусила язык. Ещё несколько лишних фраз и Борман вышвырнет её через это окно. Но она не знала, а только подозревала, что такое её поведение только раззадоривало мужчину. Он же все прекрасно понимает, все знает… Дрине и ему было абсолютно плевать на то, что скажет её отец. Борман тут же молча стал выписывать внушительный чек, только бы эта прошмандовка поскорее убралась из его дома. Дети Охенвальза всегда действовали Борману на нервы, особенно, когда они такие коварные, что являются любимицами всего государственного аппарата Германии. Прочь эту Дрину со своим Штирлицем. Прочь! Всё это время девушка аккуратно следила за всем, что делает мужчина. Предположение, что Бормана отчего-то держит финансовые бумаги во втором ящике было верным, как и то, что в такой ситуации он не посчитает нужным его закрыть. Дрина запомнила в бумагах на столе все до последней детали: их расположение, все цифры, номера страниц. Прекрасная визуальная память, что тут поделаешь. Итак, теперь Борман тоже в личном списке идиотов, которые очень недооценивают Дрину. Впрочем, он был в списке очень умных идиотов наравне с Мюллером… Дрина покинула его особняк с бумажкой, которая могла решить лишь одну насущную проблему. Но все же девушке бросился в глаза навязчивый ряд цифр, которые стоило бы проверить. И, быть может, тогда её план сработает. Пусть он и не был настолько продуманным, как у Вальтера, но Дрина чувствовала, что судьба на её стороне. Всё это занимало её мысли каждый час каждого дня. Она уже не замечала, как сменялись дни и к Берлину стремительно подбирался май. Город теснили войска союзников, замыкая вокруг него кольцо, заставляя Берлин задыхаться перед тем, как его разорвут на части. Медленная, ошеломляющая смерть. Дрина почувствовала веяние мая только когда медленно шла по городу и почти никого не видела. Ещё в феврале все было иначе: людей было мало, но они не были так напуганы. Но Дрина шла не одна, под руку её держал новоявленный жених. Такая новость слегка выбила из колеи рабочий аппарат Германии своей неожиданностью, но на них тут же навалились другие проблемы, так что Дрину и Штирлица быстро оставили в покое. Но никто не знал, каких усилий и молчаливых диалогов глазами это стоило Дрине, Шелленбергу и самому Штирлицу. Охенвальз разрывалась, а те двое, кажется, стали ненавидеть друг друга так, как Мюллер не мог терпеть Вальтера, не желая делить с ним Дрину. И если не было надежды, что руководители конкурирующих отделов станут друзьями, то Штирлиц и Шелленберг, кажется, были ими. Но теперь каждый считал, что Дрина — это «своё», его собственное, то, что он должен оберегать. И сама она со скрипом в зубах переносила такое свое положение, всю их вражду. Дрина не могла выносить досады Вальтера, почти ярости, хотя он все прекрасно понимал. Но чем заражал Штирлица, который не мог доверять Дрине, а она ему. А ведь это было так им всем необходимо. Друзья резко стали врагами далеко не по политическим причинам. Уж лучше бы они ненавидели друг друга поэтому. — Теперь надо свернуть налево и выйти к тридцать четвёртому дому, — монотонно сказала девушка. Штирлиц не понимал, почему теперь всем командует Дрина, а он спокойно следует за ней. Какую власть над ним она имеет, о которой он даже не догадывался? Чем Дрина так примагнитила его, подавила волю? Мужчина успокаивал себя, что ему просто нужно не дать ей улизнуть, даже если приходится идти на поводу у её прихотей. А ведь у неё даже не было того положение, чтобы перечить ему. Но пока русские не вошли в Берлин и не могли оказать прямой помощи в перенаправлении Дрины, то у неё был шанс улизнуть, заявить о себе. И тогда это бы означало провал операции. Штирлиц понимал это, он не мог этого допустить. Но также хорошо это понимала и Дрина, поэтому все же выставила некоторые условия Максу. Когда он думал об этом, костяшки его пальцев на мгновение белели. Мужчина не понимал, кого он ненавидит больше: Дрину или не всесильного себя. — Не злись. Или мне теперь обращаться к тебе Хай Штирлиц? — лукаво блеснули металлические глаза Дрины. Макс остолбенел. Он только мог спросить откуда?.. Как Дрина его читает ещё с самой первой встречи? Или она просто блефует? Кто она черт возьми? Враг или друг? Ещё несколько месяцев назад он отчаянно готов был приписать всех Охенвльзов в список первых. Но Дрина как всегда стала исключением. Почти с самого начала… Держа её под руку, он почему-то резко вспомнил то странное ощущение во время первого знакомства, будто он её знает… Неужели чувствовал, кто она? Штирлиц смотрел на тёмный локон, с которым играл ветер, на единичные веснушки на носу Дрины. Да нет, это все бред, мужчина убеждал себя, что Охенвальз не похожа на русскую. Она выросла и воспитана в другой стране, а сейчас Штирлиц просто сходит с ума, от того что ему не хватало общества русских или хотя бы тех, перед кем не надо притворяться. Как только Кэт уехала, Дрина осталась единственной, кто знал о нем. И Шелленберг… О нем Штирлиц старался не думать. Тот вызвал в нем мозговые штурмы не меньше, потому что пока разведчик был без понятия, что делать с ним. Штирлиц бы должен его ненавидеть, но, думая об этом, отчего-то чувствовал себя паршиво. Раньше он никому не доверял кроме себя, но теперь не может даже этого. У него были сомнения против всех вокруг, хотя сам Максим жил не один год в Германии и порой был уверен, что понимает немцев. Иногда мужчина сам не замечал, как, думая о них, произносил в голове слово «мы». И потом одергивал себя. Но обманывать себя бесполезно: Штирлиц проникся к этому народу, он тоже верил в будущее этой страны, оставаясь верным своей родине. Сейчас он и Дрина были в странном положении людей, место которых была так далеко, и они так долго жили в другой стране, что вызывало диссонанс взглядов в них самих. Трудно уже было определить, кто ты есть на самом деле… Особенно Дрине. Ей пришлось решать этот вопрос за себя и за Штирлица. Кто она? Охенвальз? А должна быть Штальман? Верно. А кем она должна стать? Какой-нибудь гражданкой Ивановой? Предположим. Но кто такой мужчина рядом с ней? Кто он ей? Штирлиц? Исаев? Совесть Дрины сошлась на том, что для неё он просто Макс. Пока был им и остаётся. За этими мыслями они чуть не пропустили нужный дом, большой, но немного обветшалый. Когда-то в нем наверное жила довольно богатая семья, но теперь он девять месяцев стоял на продаже и уже не было никакой надежды, что его купят. — Ты уверена? — спросил в воздух Максим. — Абсолютно, — посмотрела на него Дрина. Штирлиц тут же принялся поправлять галстук, а Дрина быстро пробежалась по его пиджаку и, заметив соринку, стряхнула её. Затем девушка последний раз коснулась своей причёски и выдохнула. Макс нажал на звонок. Пока им шли открывать, Дрина спохватилась и снова взяла мужчина под руку. Штирлиц накрыл её ладонь своей, и как раз в этот момент дверь отворилась. На пороге появилась уже немолодая женщина с припудренными сединой волосами. Когда-то в молодости она была очень красива, но теперь от её прежнего блеска остались только лазурные глаза. Она в удивлении их распахнула и уставилась на посетителей. — Простите, — первым начал Штирлиц, — это же Фольташтрассе 34? Женщина неуверенно кивнула. — Этот дом продаётся, верно? — аккуратно и довольно мило спросила Дрина. — Да… Да, конечно. Проходите. Дрина ступила на слегка влажный и уже трухлявый пол. Девушка быстро пробежалась глазами по стенам, от которых пахло сыростью, витиеватой лестницей в конце коридора и по дверным проёмам, которые пустовали. — Мы пришли посмотреть дом, фрау. Я Отто фон Бользен, а это моя жена Джерд, — абсолютно добродушно продолжал Максим. Дрина искоса смотрела на мужчину и удивлялась, каким мягким и обходительным он может быть. Даже и не поверишь, что этот же человек мог ледяным голосом допрашивать пленного в камере. Что ж, Макс — великий актёр, ей есть чему у него поучиться. — У нас недавно родилась дочь, так что мы решили расширить свою жилплощодь. Дома, знаете ли, сейчас стоят очень дёшево. — Понимаю… — все ещё не осознавая ситуации, произнесла хозяйка, — я Роземари Энгельн. Роза смотрела на мило улыбающуюся женщину и на её мужа, глядевшего на неё с истинным умилением, и не могла поверить, что они существуют. Может ей всё снится или эти двое просто сумасшедшие? Неужели они не видят того, что сейчас творится вокруг? Кто вообще покупает нынче дома? Но Роуз вовремя прикусила язык. Эти двое могли стать спасением для неё и её детей, если купят этот дом. Она должна считать их не умалишенными, а чуть ли не ангелами-хранителями. — Здание наверное старое? — Когда мне его покупал второй муж дому уже было больше тридцати лет. — Дом выглядит богатым, — прошла вглубь коридора Дрина, осматриваясь по сторонам. — Когда-то так и было… — Отто, посмотри, сколько комнат на втором этаже! Здесь смело можно делать три детских. Дрина тут же исчезла в темноте второго этажа. — Ваша жена очень любит детей? — повернулась к мужчине Роза. Он не вызывал в ней столько странных чувств, сколько его спутница, а наоборот поражал своим спокойствием, буквально парализовал страх и волнение. — Да, у нас уже есть сын и дочь. Мы хотим ещё мальчика. — Дай бог, — эхом отозвалась Роза, но тут же вновь заговорила, — а сколько вашей девочке? — Буквально месяц, мы ещё даже имя не выбрали. А уже смотрим дом, право, Джерд трудно заставить сидеть дома, — усмехнулся Макс. — Я её понимаю, от второго брака у меня тоже мальчик и девочка. После последней я также не могла долго усидеть на месте, — улыбнулась своим воспоминаниям женщина. — Наверное ваши дети уже взрослые? — Только сын от первого брака. Он перевёл свой бизнес в Швейцарию и ждёт, когда мы приедем. — Поэтому вы продаёте дом? — Да. — Отто! — появилась на лестнице Дрина — мне нравится этот дом. Я хочу его купить! Ошеломленная Роза уставилась на мужчину, но он ничего не произнёс. — Фрау, мой муж может посидеть с вашими детьми. А мы с вами отправимся в банк и заключим все договора. Я знаю одно место, которое может нам помочь. Надеюсь, вам будет удобно на этой неделе? Итак, у женщины не было времени на раздумья, даже возможности. Она уже давно потеряла надежду, что продаст дом и уедет к сыну, который согласился принять её вместе с братом и сестрой. Даже если бы Роза очень хотела отказать, она бы не могла. Но пара Бользенов показалась ей довольно милой. Да и разве ей не все равно, что будет дальше с этим домом?.. Бежать! Скорее бежать из Берлина! В четверг Роземари Энгельн нетерпеливо сидела на нескольких чемоданах. Её дети: девятилетний Ганс и четырёхлетняя Мет, мельтешили перед глазами, играя в свои игры. Женщина нервничала, если не придут Бользены, то все пропало… Сегодня был её последний шанс уехать. Роза заметила в окне молодую пару, как только они появились на углу улицы. Они никуда не спешили и катили дорогую коляску впереди себя. Радость ожидания тут же захлестнула Розу: женщина кинулась открывать дверь, чтобы помочь занести коляску в дом. Ей конечно показалось странным, что финансовые дела пойдёт решать Джерд, но Роза не хотела сейчас с ними спорить. Пусть хоть черт покупает этот дом, ей было все равно. — Не волнуйтесь, фрау, Отто очень обходителен с детьми. На самом деле, я доверяю ему Стаси намного больше, чем себе, — успокаивала женщину Дрина. Роза заставила себя пересилить свою материнскую тревогу и выйти из дома. В конце концов, она делала это ради своих детей. — Нам придётся пройтись, сами понимаете… Но зато банк моего отца до сих пор работает, там осталось не так много сотрудников, но, я думаю, что они смогут нам помочь. — Так вы дочь банкира… — Верно, в деньгах я смыслю немного больше Отто. Поэтому я и пошла с вами. «Богатая наследница», — это многое объясняло Розе — А кем же работает ваш муж? — Он преподаёт физику в школе. Женщина удивлённо уставилась на Дрину. Право, пара Бользенов все больше поражала её. Где вообще могли столкнуться дочка банкира и школьной учитель? Но все же это произошло. Впрочем, для неё это резко стало неважно. Женщины наконец подошли к нужному зданию. Роза знала этот банк, который встречался по всему городу. Он ничем не отличался от других, каких в Берлине были десятки. Однако Роуз не знала, что их хозяин давно сдал свои позиции властям, только чтобы его основной бизнес был перенесён в Швейцарию. Фрау надиктовывала свои данные молодому банкиру с большими подглазинами, не замечая, как тот одними зрачками кивает Дрине. В ответ её губы растянулись в хитрой улыбке. Этим же вечером Розы Энгельн не было в доме. Он больше и не принадлежал ей. Тусклый свет горел только в коридоре, где сидели Дрина и Макс. — И что ты будешь делать с домом? — Подарю Борману. Отчаянно. Грубо. Даже оскорбительно. Прямо как его отношение к ней. Между сидящими снова возникла давящая тишина. Ожидание напрягало своим присутствием каждую секунду. Во многом от того, какой результат сейчас получит Дрина, зависел весь ход её операции. — Что ты вообще знаешь о Розе Энгельн? — не выдержала Дрина. — Борман очень любит Дрезденский театр. Девушка хмыкнула. — Первый муж Розы действительно ушёл, оставив её одну с сыном. Потом как-то на одном из приёмов Борману представили эту актрису. Она стала его любовницей, и скоро родился сын. Дрина помнила количество детей рейхсляйтера и сравнивала его политику с политикой Вальтера. Кажется, оба делали своим жёнам детей, только чтобы они подольше жили далеко от них, занимаясь своей беременностью и семьёй. — Но с Розой все было иначе. Она довольно долгое время была единственной любовницей Бормана. После начала войны он стал пропадать. Потом родилась дочь, которую Борман почему-то не очень жаловал. Ещё через год пара рассталась. А всех своих детей Роза объясняла каким-то таинственным мужем, который вечно разъезжает по командировкам и в сорок первом был убит… Как ты вообще на неё вышла? — Я просто запомнила случайный набор цифр среди бумаг Бормана, решив, что он будет полезным. И мне повезло. — Действительно повезло… Наконец раздался стук в дверь. Девушка тут же сорвалась с места. Она, чуть не сбив посыльного дверью, получила в руки довольно увесистый конверт. Женщина невольно выдохнула. Если бы она ошиблась, ей бы прислали всего один лист… — Вот, — Дрина бросила бумаги перед Штирлицем, — вот доказательства… Девушка судорожно стала перебирать листы, быстро бормоча себе под нос. — Вольцоген… Ульрих фон Вольцоген, даже дату рождения не поменял, сукин сын. В лицо Штирлица полетела бумага, но он выловили только цифры: 17 июня 1900 года. — Ты посмотри, сколько переводов было от его имени, сколько кантор записано. Да он вывел тут треть бюджета Германии! Сволочь… И именно от этого имени в тридцать четвертом году был открыт счёт Роземари Энгельн. Дрину накрыла волна радости. Мюллер бы гордился ей. Она нашла канал, откуда утекают деньги, не проходя ведомство Шелленберга. Зная эту информацию, Дрина вполне могла выйти на другие каналы Бормана, откуда утекал партийный бюджет. В конце концов, всегда оставался шантаж… Теперь у неё есть шанс получить то, что ей принадлежит. Мюллер бы ей гордился ещё и потому, что Дрина наконец занялась чем-то действительно крупным: она уничтожит серого кардинала, разрушит его империю. Она — будущее Германии, но о ней никто никогда не узнает. Она новый кардинал…