Буря мглою небо кроет, Вихи снежные крутя; То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя. А. С. Пушкин
Зима в Нильфгаарде была не такой суровой, как в Темерии. Он ощущал это явно. В северных королевствах зима начиналась едва ли не в октябре — первый иней появлялся, традиционно, на вторую или третью неделю после сбора урожая яблок. К началу декабря лёд уже стоял на озёрах и реках, снег ложился неровным слоем, а вьюга завывала диким зверем, поднимая в воздух острые осколки льда, что обжигали, кололи и разрывали кожу, стоило только выйти на улицу. Первое воспоминание Роше приходилось на зиму. Он был совсем ребёнок, года два от роду, или три, когда они с матерью возвращались с рынка, и проходя мимо указательного столба, Вернон спросил, почему незнакомый дядя спит на мешках посреди улицы, и почему снег под ним такой ярко-красный, словно ягоды рябины. Мама не ответила, лишь больно сжала запястье, торопясь дойти домой. Через пару лет он узнает, что к тому столбу был привязан эльф, убитый после очередного погрома. Выпотрошенный, точно баран со скотобойни, с распоротым животом и уродливой кашей из выпущенных кишок. А снег, такой ярко-красный, напитался кровью, подтаяв так, что почти открывал промёрзшую землю. Он не вспомнит эту картину во всех красках, просто сохранит это осознание в памяти. Спустя ещё некоторое время, лет в двенадцать, или, может, четырнадцать, он в канун йуле пойдёт по тонкой, прерывистой дорожке из красного снега, выслеживая сбежавшего у кого-то кролика, подранного собаками. Найдёт зверька на последнем издыхании, разжалобится, захочет спасти, но увидев рваную рану на груди резким движением свернёт ему шею. Потащит добычу домой, уверенный, что мама будет рада и приготовит этого кролика на праздничный стол. Мама рада не будет. Мама занята с клиентом, слышно по её плачу и грубому мужскому голосу. Вернон слишком мал, чтобы свернуть ему шею. И тем не менее, зима в этом году особенно лютая даже под границами Нильфгаарда. Мороз рвал лицо и руки до кровавых пятен, ветер скрипел по сухим чёрным деревьям, и хлопья снега устилали всё за считанные часы. Бывало, конечно, и хуже, но, если такое творится на Юге, — страшно думать, сколько имперских солдат замёрзло насмерть где-нибудь на берегах Яруги. Он сам, как воин из суровых северных земель, был будто создан как воплощение зимы: холодный, жестокий и беспощадный. Точно как в сказке про снежную королеву: осколок льда застрял глубоко в сердце и никогда не растает. И всё-таки, несмотря на всё, в нём горел единственный огонь. Когда-то. Огонь любви к своей родине, долг, обязывающий защищать её любой ценой. Это пламя раньше всегда обжигало изнутри, заставляя сердце работать без перерыва, не давая отдохнуть, сокращаясь раз за разом, стремясь пробить грудную клетку. Рвать и метать, оставлять врагов под снежным настом, и всё лишь для того, чтобы весной белые лилии могли цвести. И сейчас, когда Темерия осталась без своего правителя, без армии и без защиты, он был нужен особенно сильно. По началу долго скорбел по Фольтесту, по своим «Синим полоскам», не зная, что и как будет дальше, и казалось, весть мир просто рухнул у него на глазах. Он потерял всё, вообще всё, на чём завязывалась его жизнь, без чего он бы и не был собой. Говорят, что после потерь сознание раскалывается на две части, одна из которых хранит скорбь, а вторая делает вид, будто бы ничего и не было, постепенно отделяя от себя первую. Вернону казалось, что он растрескался в дребезги, на сотни таких частей, и каждая из них тянула разум на себя. Их никак не получится склеить воедино, также, как и отбросить, сняв тяжёлую ношу. Если избавиться от этих осколков — от него самого ничего не останется. Время проходит словно в ледяной воде — тянется болезненно медленно, сковывает кости, не давая всплыть. Можно было бы долго размазывать сопли где-то в тавернах за рюмкой водки, продолжать расковыривать ещё не зажившую рану. Кто угодно мог бы. Но не он. Не Вернон Роше, верный защитник Темерии, на чьих плечах лежит ответственность за это государство. По крайней мере, так считалось. Он помнил, что должен, что обязан беречь любой ценой. Мышцы помнили, как управляться с мечом, как рубить и рвать, а кожа помнила холод и боль. С каждым днём всё труднее было понять, болит ли сердце от тоски по Родине, или оно просто больше не выдерживает очередную затяжку табаком. Существование его страны было последним смыслом, последним, что можно было вернуть. Мысль о том, что это можно сохранить, вернуть всё на прежние места, захватила собой всё сознание, вытесняя и траур по прошлому, и все другие желания. Лишь она была причиной, по которой Роше, спустя много месяцев, сидел здесь, под границами Империи, далеко за линией фронта. Зима, метели и морозы — ужасные условия для солдат, и идеальные для партизан, сидящих в тылу врага.***
Утро началось весьма скверно, хотя бы потому, что встать пришлось в самую рань, когда блёклое зимнее солнце находилось где-то глубоко под горизонтом. Вылезать из сна, а уж тем более из-под тёплых шкур жутко не хотелось, особенно когда подниматься приходилось прямиком в мороз и метель. И тем не менее, приложив усилия, Вернон разомкнул глаза и сел у своей подстилки. В темноте на ощупь натянул сапоги, застегнул накидку на плечах и встал — он спал прямо в одежде, чтобы не сгинуть от холода, так что ничего кроме обуви и плаща, обитого мехом на воротнике, одевать не приходилось. Протёр заиндевевшие брови и тихим шагом, не будя остальных, вышел из палатки, если натянутую на пару кольев ткань можно было таковой назвать. Жестом поприветствовал стоящих на карауле бойцов, после чего подошёл к коновязи. Среди всех коней выбрал серого в яблоко жеребца со светлой, покрывшейся за ночь инеем гривой. Велес, так его звали. Его верный друг, которого он выбрал себе ещё при Фольтесте. Подойдя к Велесу, Роше похлопал его по широкой шее, и отряхнув с его спины снег и пыль, поднял с вбитой в землю дощечки седло. — Извините, пан, но, если не секрет, куда в такую рань снаряжаетесь? — отозвался один из караульных, выскребая из короткой бородки льдинки. — Да ещё и в жуткий ветер? — На охоту. Заприметил пару дней назад стадо косуль, не сильно уж и большое, но выбирать как-то не приходится. В такую погоду они будут идти по протоптанным дорожкам, на которых я их и возьму. Если всё пойдёт по плану, то на ужин у нас будет свежая оленина. — И когда ж вас ждать обратно? — До рассвета точно не вернусь. Остальное не от меня зависит, — в руках Вернона звякнула застёжка лошадиной подпруги. Велес недовольно фыркнул. Вопрос выживания стоял ребром: в лесу, тем более зимой, с пропитанием приходилось туго. Сложив в седельные сумки все необходимое, Роше водрузил за спину арбалет, сунул за пояс нож и забрался в седло. Взял поводья в обветренные руки, толкнул жеребца, и скрылся в глубине леса. Лесом, конечно, нильфгаардские рощицы назвать было сложно: они были редкие, не сильно изрезанные оврагами и холмами, да и к тому же, часто прерывались полянами. Ни в какое сравнение все это ни шло с густыми Северными хвойниками, и уж точно рядом не стояло с Флотзамским лесом. И тем не менее, дичь здесь была. Сквозь чёрные деревья иногда проскакивали звери, чьи следы тонкой нитью тянулись по снегу. Бывало, попадались чудовища — от их следов отряд сразу отходил, избегая встречи, а в тех случаях, когда её было не миновать, приходилось отбиваться бомбами с серебряной пылью. Тварей это не убивало, но ранило и сбивало с толку, чего вполне хватало дабы уйти и затаиться. Метель, хоть и бушевала всю ночь, не успела замести протоптанную стадом дорогу, и Вернон заметил её после почти часа езды. Это был хороший знак: по ней ходят часто, и пройдут сегодня. Вернон резко повернулся в темноту, хватаясь за нож на поясе, когда услышал за спиной треск. Всего лишь ветка, обломившаяся на ветру. За годы службы на посту командира «Синих Полосок» Роше отточил реакцию до предела: любой треск, шорох и скрип в лесу означал, что рядом затаился враг. Ну, или же жертва — скоя’таэли были и тем, и тем. Здесь остроухих не было: за все время не нашлось ни единого их следа. Солдатские сапоги толкнули коня, и тот двинулся с места. Роше отвёл его подальше от тропы, все ещё шагая параллельно ей. Несмотря на то, что запах лошади легко перекрывал человеческий, зверя могут насторожить незнакомые следы. Светлело. Ветер стал ощущаться острее, на открытой местности он пробирал до самых костей. Из всех возможных препятствий для бурана на снежной поляне, окружённой темным лесом, был только одинокий серый валун, который и стал укрытием для Вернона. Оставив коня в нескольких десятках шагов, он сел за ним, взводя арбалет и осматриваясь из-за камня. Белоснежное пространство тонкой линией разрезала косулья тропа, которая, судя по притоптанному снегу, кончалась как раз где-то здесь. Среди леса, окружавшего её, виднелся пробел, ведущий, видимо, к ещё одному лугу. Идеальное место для засады: осталось лишь дождаться, пока стадо придёт на выпас. Солнце уже вышло из-под горизонта, а метель все крепчала. Сложно было понять, сколько он здесь просидел, прежде чем тонкий четвероногий силуэт показался в деревьях. Роше припал к камню спиной, спрятав голову и затаив дыхание. Свист ветра скрывал хруст снега под его ногами, но кровь так била в виски, что казалось, его пульс был слышен на весь лес. Велес поднял голову и навострил уши. Вернон крепче сжал арбалет, медленно высовываясь из своего укрытия, готовясь целиться. Снежные вихри резали прямо по глазам, из-за чего разглядеть свою добычу он смог лишь спустя пару минут. Вместо стада на лугу оказалась одна единственная косуля, что копала снег копытцем и настороженно вертела ушами. Разочарованию не было предела: мясо с одной единственной твари будет меньше, а добыть её будет сложнее. Одинокая олениха в разы осторожнее и чутче, благо, под шум ветра она не слышала возню за камнем, а сквозь снег, кружащий в воздухе, не видела шевеление. Успех стоял сейчас лишь за одним точным выстрелом, прицелиться для которого нужно было не спугнув косулю раньше времени. Медленный вдох. Наконечник болта смотрит точно в шею, напряжённый палец оглаживает спусковой механизм. Олениха вздёргивает голову и бросается в бег прежде, чем Вернон успевает выдохнуть. — Мать твою за ногу, кудлатая хуйня! Ёбаный хер! Косулю спугнуло движение среди деревьев напротив, прямо в тот момент, когда партизан целился в неё. На источник этого мельтешения Роше забил большой и толстый, торопясь вскочить на лошадь. Фатальная ошибка, но в такой момент, когда шанс не умереть от голодной смерти грациозными прыжками уходит от него в белое ничто, меньше всего хотелось узнать, что же именно её испугало. Если поторопиться, получится её нагнать. Далеко уйти не сможет — толщи сугробов не дадут бежать быстро. Сквозь буран на белом снегу все ещё виднелось серое пятно, за которым, стеганув коня, направлялся Вернон. Косуля не пытается скрыться в лесу, напротив, бежит прямо в прогалину меж зарослей, на соседний луг. Роше всеми силами удерживает взгляд на ней, поднимая арбалет, сильнее сжимая ноги, чтобы удержаться на лошади. На одном из скачков олениха останавливается, увязнув в особо высоком сугробе, и ровно в этот же момент Вернон зажимает крючок арбалета. Его жертва падает, забрызгивая кровью снег, и сам Вернон, шумно выдыхая, спешивается с коня. Подходит к телу, убирает арбалет на коня и прежде, чем успевает вытащить из шеи болт, замирает. То же самое шевеление в деревьях. На этот раз — на расстоянии пару шагов. Роше был уверен, что миражи бывают только в пустынях где-то далеко в Зеррикани, но уж точно не в разгар вьюги. Он стоит, не веря своим глазам, подняв брови почти под самый шаперон. Серая фигура стоит среди леса, словно она была тут вечность. У фигуры больно знакомый лук в руках и фазанье перо, торчащее из-за острого уха. Осознание приходит неохотно. Его имя застревает у Вернона колючими шипами в горле. Настолько абсурдно и нелепо, что хочется верить, что это все сон. Но он здесь, из плоти и крови, самый живой и настоящий. Подходит медленно, осторожно, словно тоже не верит в происходящее, вынимая нож из ножен. Смотрят друг на друга не отрываясь, и не замечают, как уже стоят друг перед другом, прямо над свежеубитой косулей. — Йорвет? — Первым подаёт голос Роше, когда к нему возвращается дар речи. — Не ожидал встречи здесь, — эльф сохраняет голос ровным, хотя в нем и чувствуется удивление, — я вижу, ты нашёл мою добычу? — Схуяли это она твоя? — Вернон от такой наглости кривит нос, — Её добыл я. — Я выстрелил в неё первый. Смотри. Йорвет кивает на эльфскую стрелу, торчащую из бедра оленихи. В тот момент, когда Темерец в крайний раз целился в неё, она вовсе не увязла в снегу, а остановилась из-за боли от попавшего в неё эльфского снаряда. — Твоя стрела попала ей в ногу. Мой болт — в шею. Её убил я, а значит, она принадлежит мне. От выстрела в гузно, Йорвет, ещё пока что никто не умирал. — Если бы не я и мой выстрел, ты бы её в жизни не получил, — хмыкнул скоя’таэль. — Если бы не ты, я бы взял её ещё на том лугу. Ты чуть не похерил мне охоту, и претендуешь на добычу? Как вообще получилось, что столь искусный лучник промазал? — Роше явно готов был стоять на своём до последнего. Они оба были готовы. — В такую метель ветер легко сносит стрелу. Арбалетный болт сбить намного сложнее, — парировал эльф, — я собирался прострелить ей ногу и докончить ножом. — Превосходная стратегия. Иди и опробуй её на новой жертве, — Вернон едва заметно усмехнулся. — Она принадлежит мне, потому как… — Послушай сюда, падла ушастая. Я не сомневаюсь, что вам, сеидхе, принадлежат и птицы, и рыбы, и животные, и весь, сука, лес. Но так уж получилось, что меня это совсем не ебет. — Лучше отдай по-хорошему. — В глазу Йорвета промелькнули сердитые искорки. — Если ты думаешь, что я с тобой за эту косулю не стану драться, то ты ошибаешься. — Темерец волком оскалился на него, сводя брови. С минуту они стояли друг перед другом, напряжённые, отпуская в морозный воздух клубы пара. Удара в грудь стоило ожидать — эльф замахнулся на него рукой, в которой держал клинок. Нож приходится по груди вертикально, скользит по кольчуге, изорвав завязки на мундире. От следующего удара, летящего прямо в лицо, Вернон уворачивается, развернув тело на месте. Хватается за свой собственный нож, и им же отбивает очередную замашку эльфа. Сталь звенит и сверкает в морозном воздухе, стук сердца отдаёт в висках у обоих противников, свист от ножей не умолкает ни на секунду. Первая капля крови орошает снег тогда, когда эльфский клинок рассекает скулу человека — порез не глубокий, но вкус собственной крови на губах приводит в бешенство. Роше делает пару выпадов, заставляя Йорвета попятиться назад, чуть не упав из-за снега, и после очередного взмаха ножа на ключицах эльфа под рваным воротником появляется багряная рана. Оба противника, осознав ранения, начинают биться ещё более рьяно — на белоснежный снег то и дело брызжет кровь. Йорвет дерётся, как полагается Скоя’таэлю: с ловкостью и прыткостью. Он легко уворачивается от лезвия, которое, кажется, каждый раз почти что проходится по его сонной артерии, отбивает и отражает его удары с изяществом лиса. И тем не менее, проигрывает в силе — похоже, сказывается многонедельный голод. В один момент Вернон бьёт его прямо по запястью, выбивая нож. Эльф реагирует быстро — заламывает руку, и Темерцу не остаётся ничего, кроме как выбросить свой кинжал, что бы Йорвет не смог его выхватить. Из захвата Вернон выбирается, со всей силы ударив головой по лбу эльфа. Хотя бой переходит в рукопашную, менее напряжённым он не становится. В ход идут кулаки в шипастых перчатках и ноги, а лязганье металла по броне сменяется на глухие удары о плоть. Синяк за синяком, морда Темерца все больше становится похожей на флаг его страны — скоро она будет синей от гематом. Эльф же почти что сделался одного цвета со своим платком — кровь из разбитого носа и свежих ран развезлась по всему лицу. В один момент Роше с силой бьёт эльфа под дых. Тот шатается, теряя воздух в лёгких. Пытается закрыться от последующего удара в живот — Вернон, очевидно, пытается повалить его на землю. Быстрый блок, защитивший ребра и органы, даёт ему секундное преимущество — он успевает сделать несколько удачных выпадов, но в конце концов пропускает удар в висок, от которого почти что теряет равновесие, но не падает. Быстро приходит в себя, и преодолев головокружение хватает Темерца за грудки мундира, с силой тянет в сторону, и в этот же момент получает удар лбом по переносице с такой силой, что удивительно, как у эльфа из ушей не посыпались искры. Йорвет заметно обмякает, но всё ещё не отпускает его — из последних сил пинает Вернона под колено, и они вместе падают в снег. Сугроб смягчает падение, и эльф, прижатый под весом противника, пытается дотянуться до одного из ножей, упавших на землю. Когда тонкие пальцы почти касаются лезвия, Роше с силой выворачивает его запястье, вырывая из его горла хрип. Отвлекается, чтобы свободной рукой схватить нож, сжимает рукоять в свободной руке, и тут же вынужденно выбрасывает его в снег, когда освободившийся Эльф поваливает его обратно вниз. Их возня напоминает скорее грызню двух диких зверей, чем обычную драку, снег под ними пятнами слипается в липкую алую кашицу. Когда по исхудавшему лицу ещё раз врезается кулак, Йорвет измотанно обмякает, теряя силы на сопротивление. Вернон не упускает такой возможности — вмазывает ему ещё пару раз. Эльф не поднимается. Роше встаёт с земли, улучив момент. Его все ещё трясло от взбучки, мысли путались в кривой клубок. Тело действовало будто бы по своей воле: Он отряхивает снег, утирает кровь, за верёвки привязывает дичь к телу коня, забирается в седло и скрывается в лесной чаще. Время в обратной дороге забылось. Казалось, пролетало быстрее. Разум просто не мог думать о такой мелочи, как время — Черепная коробка гудела от воспоминаний, в отчаянной попытке осознать произошедшее. Роше вспоминал времена, когда «Синие Полоски» ещё были живы, и он был всего лишь охотником на эльфов, а не последней надеждой Темерии, просто главарём головорезов, на плечи которого не давит груз ответственности за всю свою родину. Погоня за ловкими и скрытными эльфами каждый раз сопровождалась безудержным азартом, а каждый пойманный скоя’таэль — безграничный простор для всех садистских пристрастий капитана. Так было по началу. До их первой встречи с Йорветом. Он точно помнил тот раз. То, как сразу понял, что это — его главный, единственный желанный трофей. Хитрый, опытный, неуловимый, он быстро стал его целью. Тем, ради чего охотники готовы неделями пробираться через болота, ради чего волки сбивают лапы в кровь. Даже сам факт битвы с ним чувствовался чем-то почётным. И так же быстро атаман дал ему понять, что он для него самый опасный и свирепый противник. Напрасны были уловки, капканы и цепи, Йорвет обходил их с проворностью лисы, каждый раз оставляя охотника своей судьбы с пустыми руками, а иногда и обращая его самого в бегство. Он был достоен уважения. Роше вдруг тряхнуло. Словно водой окатило осознание всего того, что сейчас случилось. Желание победоносно поднять голову этого эльфа, оросить его кровью свой мундир порой было сильнее жажды и голода, сильнее многих естественных человеческих страстей — так почему же он ушёл? Почему замер, почему забыл про нож в руке, про арбалет и про меч, почему вместо того, чтобы вонзить острие поглубже в грудь врага, руки дрожали на ветру? Вернон дёрнул уздцы, собираясь развернуть коня. Нужно было закончить начатое — сжечь последний мост с прошлой жизнью. Раз он не смог сделать этого раньше, парализованный от потрясения, то стоит сделать это хотя бы сейчас. А потом он замер. Действительно ли он поставит точку, убив его, или лишь загонит себя и своих людей в ещё более трудное положение? Конь встрепенулся. Вернон снова пришпорил его по бокам. Разворачиваться не пришлось, они вновь шли обратно — туда, где их ждал отряд. Это все уже не важно. Такая мелочь. Раньше, убивая скоя’таэлей, он защищал темерцев — теперь защищать просто некого. Победа, ради которой он положил несколько лет своей жизни, оказалась, была такой никчёмной, нужной только для самоутверждения перед всем миром, для удовлетворения вечной потребности быть лучше. Для того, чтобы утолить бессмысленную жажду мести за короля. Что бы доказать самому себе, что… Дым от костра ударил в нос, перед глазами, всего в паре шагов, появился лагерь. Солдаты вместе с Бьянкой, под её командованием, фехтовали друг с другом. — Ты эту косулю голыми руками добывал? — Скрыть от Бьянки огромные синяки и кровоподтёки на лице оказалось невозможным. Холодные серые глаза смотрели из-под капюшона с укором, требуя объяснений. — Ну… одного оленя побить все-таки пришлось. Это долгая история, — Вернон стащил добычу с коня, держа её за ногу. — Януш, поди сюда! Белобрысый юноша, тренировавшийся с Бьянкой, подбежал ближе к командиру. — Ты дичь свежевать умеешь? — Вернон потянул за копыто, подтаскивая олениху. — Никак нет, не умею. — Значит, научишься. Нужно её ошкурить, а шкуру выделать. Соли всего мешок остался, на неё хватит. Просохнуть в такой мороз будет сложно, но может, хоть на костре получится. Возьми с собой кого-нибудь, кто умеет, и за дело. — Так ведь… подвесить то её негде, — Януш замялся. Он был совсем молод и неопытен, но страшно боялся разочаровать капитана, и все время из кожи вон лез, чтобы быть наравне с остальными бойцами. — Разве что на дереве… если прикажете, я найду, где подвесить! — Не надо подвешивать, снимай ковром, а не чулком. Режь её по брюху, от челюсти и до конца, а мы с Бьянкой разделаем тушу. Идёт? — Так точно! Януш ушёл, волоча за собой олениху, пока все остальные провожали его голодными взглядами. — и откуда это? — Бьянка заговорила, как только убедилась, что больше их никто не слышит, указывая на новые синяки. — Ты же ещё помнишь Йорвета?***
Пересилив ноющую боль в боку, Йорвет поднялся. Кровь из носа тонким ручьём стекала с губ и капала на снег. На онемевшей от мороза коже не ощущались раны, ссадины и синяки, только покалывание холодного ветра. В единственном глазу все плыло и темнело, а ноги в первые мгновения отказывались слушаться хозяина. Когда головокружение отошло, он смог распрямиться на своих двоих. Схаркнул на наледь вязкую красную смесь, шумно выдохнул через рот, выпуская пар. Оглянулся вокруг, сам не зная, что ожидает увидеть. Из приметного был только эльфский нож, благородно оставленный Верноном, да его же следы, уходящие в даль. И тишина. Время точно застыло. Встало, как лёд на реке. Казалось, только что здесь были и Роше, и косуля, а сейчас — словно белым хладом укрыло весь мир. Эта бледная пустошь, сухие деревья и ясный белый свет, и как будто нет и не было ни единой живой души. Холодный плен, незнакомый и неприветливый, с каждым днём все сильнее грозил стать его последним пристанищем. Подобрав с земли клинок, развернулся к лесу. Там, за ближайшим оврагом, он оставил лошадь. Идти было гораздо легче. Гнедая кобылка, привязанная за поводья у дуба, навострила уши и радушно ударила копытом о землю, увидев хозяина. Йорвет погладил лошадь по бархатистому носу. Сев в седло, можно было позволить себе концентрироваться чуть меньше. От головокружения оставались лишь слабые отголоски. Кобыла шла медленно, поджав хвост и низко держа голову. Эльф не поправлял её — понимал, замёрзла. Лес исчез быстро. Здесь было до жути непривычно — не было той неосязаемой природы, которая всегда приветливо встречала своих детей в эльфских рощах. Только скрип стволов да редкий хруст ломких веток. Метель успокоилась. Открылась ровная елань, после неё будет каменистый холм, а за ним, продираясь через бурелом — их лагерь. Повезёт, если получится вернуться до заката, день короток, а на охоте всегда приходилось уходить далеко. Лошадь стала шагать бодрее, под копытами больше не мешались скрытые под снегом корни и сучки. Перья, вплетённые в конскую гриву, трепыхнулись — лёгкий порыв ветра коснулся оголённой шеи и ушей. Йорвет сжался. На секунду показалось, что его кости стали ломкими, как известь. Вот только пересечь луг и скрыться в зарослях… Кобыла встрепенулась, но идти не перестала. Тревожно вертела головой и махала хвостом. Эльф подобрал поводья, внимательно вглядываясь в даль, пытаясь разглядеть что-то. Спокойствие омертвелой глади нарушала непонятная возня. Приближаясь, Йорвет невольно задержал дыхание. Под буроватой шкурой, в ярко-красной груде мяса и костей копошились волки. Эльф сщурил глаз, всматриваясь. Двое хищников поедали свежеубитую дичь. Большой, темно-серый волк с громким чавканьем и хрустом грыз мясо на рёбрах, пока волчица, маленькая, со светлой шкурой, потрошила брюхо, вытягивая на землю мягкий ворох кишок. Йорвета подёрнуло. От этого вида рот заполнился слюной, а в животе болью стянуло от голода. Даже драные лесные шавки сегодня будут есть, а он так и останется — с пустым желудком и скрипящими зубами. Звери не обращали на него внимания. Лошадь чертыхнулась и пошла дальше — запах волков в воздухе тревожил её, от чего она взволнованно вела ушами, но тем не менее, двигалась дальше по приказу хозяина. Неожиданно, один из хищников поднял голову. Лохматый, серый, с поджатыми ушами, он был весь испачкан в крови — темно-алые, почти чёрные пятна укрывали морду, капли падали с подбородка и шеи на снег. Тёмные глаза смотрели прямо на Йорвета, не отрываясь. Вслед за ним выглянула и волчица, слизав с носа кровь, и уставившись на эльфа. На секунду волк ощерился, обнажив клыки. Йорвет на этот жест лишь презрительно хмыкнул. Кажется, сегодня у него есть шанс вернуться к своим не с пустыми руками. Он потянулся за луком на спине, вынул из кожного колчана стрелу и уже было натянул тетиву, но оставил это решение, так и не успев выстрелить. Волчье мясо — дрянное и паршивое, и подошло бы только для того, чтобы отравить остатки своего отряда. К тому же, звери не торопились нападать, и зубоскалили больше от страха, чем от ненависти. Кобыла попятилась, вскинула головой, резким рывком вскочила и лягнула копытами воздух, когда волчица вдруг зарычала, чуть было не скинув эльфа со спины. Йорвет, едва успев удержаться и ухватиться за поводья, развернул её в сторону, подальше от хищников. — Au'ricula! — он позвал лошадь. — Полегче, девочка. Они тебя не тронут, — рука в грубой перчатке похлопала конскую шею, и погладила между ушей. Никакие уговоры не заставили её идти вперёд, мимо волков. Обернув крюк по всей поляне, Йорвет с досадой понял, что путь займёт ещё больше времени. К своим он вернулся уже под ночь — яркий рыжий костёр сиял сквозь непроглядную темноту. — Мы уже думали, что ты не вернёшься. Голоден? — Эленель, невысокая эльфка с волосами, такими же ярко-рыжими, как огонь под котелком, сидела возле костра, с сонным и скорбным видом, бессмысленно разглядывая угли. Все остальные, кроме караульных, спали. — Спрашиваешь? Эльфка, все так же неотрывно смотря на пламя, протянула Йорвету деревянную чашку, наполненную прозрачным бульоном со средним куском белого жилистого мяса. — Откуда такая роскошь? — он едва не прикусил язык, вдыхая запах похлёбки. — Гаэль поймал в ловушку зайца. Мы с него суп и сварили, — голос её был тихий и понурый, — Удачно, конечно, когда дичи нет совсем, но на нас девятерых один заяц — даже смешно как-то. А ты? Так ничего и не добыл? — Думал, что застану стадо косуль. Пришла всего одна, да и ту упустил, — Йорвет ел с удовольствием, не обращая внимания на болезненное першение в горле. — Неужели промазал? — эльфка наконец повернулась к нему, и увидела густые разводы запёкшейся крови на лице. — Ох… Чудовища? — Если бы. Всё куда хуже. Я расскажу утром всем, когда проснутся, но… можешь быть уверена: я уже решил, как нам с ними покончить.