Хочу увидеть, как заживают твои костяшки

Антон обнял его. Просто стремительно оказался рядом и обхватил руками, пока Рома стоял столбом, вдумываясь в свои действия. Теперь же он теряется ещё больше. Он искренне не понимает. Не понимает, почему Петров сейчас прижимает его к себе, будто боясь, что он выскользнет из его рук, хотя секундой назад в заплаканных глазах читались лишь яркие страх и разочарование. Почему утыкается мокрым носом в выглядывающий из под куртки воротник его спортивки, вместо того, чтобы больше не подпускать к себе морально неустойчивого урода с вечно разъебанными в кровь костяшками. Впрочем, его личность ведь была понятна ещё с самого первого дня. Просто это не было показано так ярко. Рома медленно поднимает свеже побитую кисть на спину что-то неразборчиво говорящего Антона, непонятно ещё больше в чьей крови измазанную — его собственной или избитого парня. Осторожно прижимает к себе в ответ, не зная, что ему делать. Хотя лучшим решением будет в этой ситуации, пожалуй, разве что просто оставить Петрова жить спокойной жизнью. Без него. Но Рома просто не понимает, что является чуть ли не единственным спасением Антона в этом богом забытом месте. Что прекрати он с ним общение — тому явно не станет от этого лучше. Да и в принципе его спасением во многих смыслах, на самом то деле. На фоне, тем временем, с каким-то неимоверным трудом поднимается Крылов, пользуясь возможностью и отпустившим его шоком. Тут же оступается, чуть ли не завалившись обратно, но успевает поймать равновесие и уже направляется в противоположную от них сторону, постепенно ускоряясь и держась трясущимися руками за сломанный нос и безумно ноющий бок. Антону очень страшно видеть, как Рома калечит людей. Страшно видеть, как он угробляет жизнь сам себе. Но этот страх не отталкивает, как оттолкнул бы любого нормального человека, а тянет — он вынуждает стараться помочь, исправить ради его же блага. Тянет потому, что Антон начал к нему привязывается. Причем сразу же так сильно. Всё-таки, Рома его первый... первый друг? Ещё и не просто друг, как выходит. Бяша, стоящий всего в паре метров от ребят, совсем не знает, как реагировать. Нет, он знает, что объятия для людей после какого-то серьезного происшествия — это должно быть обыденном делом, но удивительно от того, что Рома на его памяти ещё никогда не выглядел таким. Они успели пообщаться с Петровым и без него, выходит, иначе такая реакция — просто необъяснима. Он деликатно отходит на пару шагов от них, а после и решает окончательно ретироваться. На сегодня. Даже если нихера не ясно — сейчас это не имеет значения. Да и вообще: имеет ли? Если Рома посчитает нужным, то расскажет того, чего он не знает. Если не посчитает, то тогда это тот случай, в котором так будет лучше... Рома устало опускает лоб на плечо Петрова, пряча лицо в складках широкой куртки. Почему-то он сейчас очень злится. И злится он далеко не на Петрова. И даже не на того парня. — И за что ты мне такой достался? — говорит очень тихо Пятифан, спрашивая скорее себя. Ещё секунда и Рома резко выдыхает, отодвигаясь от Антона и тут же поворачивая голову в сторону дороги к его дому, будто специально избегает смотреть прямо на него. — Тебе нужно домой. Но неосознанно повернуться всё-таки приходится, когда Петров в ответ подходит ближе, в своей манере касаясь его пальцев своими. Взгляд Ромы сам собой цепляется за синеющую ссадину на бледной щеке, и он тяжело выдыхает через нос, прикрывая на миг глаза. И вот опять... всё как по старому сценарию — опять внутри зарождается это ненормальное, животное желание догнать и превратить ебало того урода в кровавую кашу, будто и не было ничего всего пяти минутами назад. А ведь для этого стоило лишь увидеть, наконец, побои Антона. И самое страшное в этом во всём, пожалуй, даже не то, что Рома как с цепи сорвался в своих ненормальных побуждениях уничтожить парня, а то, что он со всем этим совсем забыл про самого Антона. Который какого-то хуя сейчас фокусирует внимание на самом Пятифане, словно это он во всей этой каше жертва. Обычно Рома выделялся особой проницательностью, но сейчас прочитать мотивы парня у него не получается. Хотя и всё лежит на поверхности. Петров отворачивается, скрывая ссадину на левой щеке, и без слов берёт его за руку уже полноценно, переплетая свои пальцы с Пятифановыми. Они послушно расступаются, пропуская между собой хрупкие пальцы Антона, и сами собой закрывают со своей стороны робкий замок. Такие свойственно для Ромы тёплые, но такие несвойственно для него же осторожные в движениях. Антон делает шаг в сторону дома, на секунду опешивая, почувствовав резкое давление в голове, но старается не подать виду, скрывая помутнение за выдохом. А Рома делает шаг следом, не зная, радоваться ему или плакать. ... Добрались они до дома Антона в полной тишине. Но язык слов не единственный способ передать друг другу что-то — всё было понятно по уверенному настрою Петрова, так и не отпустившего руку Ромы. И не меньше по неспокойным движениям второго, всё время смотрящего куда-то в сторону и на автомате сжимающего чужие пальцы, когда Антон перешагивал через какой-то корень или любую другую преграду. Они останавливаются на пошарпанном крыльце, и Рома наконец решает повернуть голову к однокласснику, тут же видя перед собой мягкую улыбку Петрова. — Спасибо, что дошёл со мной, — благодарит он его, встречая какой-то скомканный кивок в ответ, — ...да и за всё, — неожиданно и очень тихо добавляет Петров, отворачиваясь к двери. Рома открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же его закрывает, растеряв все мысли. А Антон, тем временем, уже тянет руку к дверной ручке, так и не отпуская его пальцы. — Приглашаешь зайти? — невольно переводит контекст Пятифан вместе со вдохом, пораженно глядя на приоткрытую дверь. — Да. Нам обоим нужно попить горячего чая и согреться, — Петров уже заходит за порог, будто специально не оставляя тому выбора. И если уж у Антона такой уверенный настрой, то, должно быть, он понимает, что делает. Может, сопротивляться и не имеет смысла? ...по крайней мере, так думает эгоистичная сторона Ромы. Сторона Ромы, управлявшая им почти всю жизнь до встречи с Антоном. Если не считать, конечно, дружеского и тёплого отношения разве что лишь к Бяше, его самому близкому другу здесь. Пятифан чувствует вину. Рома далеко не наивный, не глупый и не слепой, он не создаёт ложных моралей или натянутых оправданий своим действиям — каждое свое паганое дельце он воспринимает, как паганое, но ему ещё никогда не хотелось отмотать время назад, чтобы чего-то не совершать и не чувствовать перед кем-то вину. Никогда до знакомства с Антоном. И вина эта не перед сильно избитым парнем (и тут даже можно опустить конкретно этот инцидент, лишь натолкнувший на мысли, потому что основная суть кроется совсем не в нем), вина эта непосредственно перед самим Антоном. Пятифану не безосновательно думается, что он — большая и серьёзная проблема, внезапно возникшая в жизни до безумия светлого и по-настоящему хорошего Антона, отдавшего ему тепла за пару дней больше, чем его родители за все 17 лет жизни. И последнее, чего хочет Рома, так это причинить ему вред. Но он понимает, что это неизбежно. Неизбежно хотя бы в первое время, потому что сложно за один день поменять образ всей своей жизни. "Что пошло не так, Ромыч, что какой-то забитый в себе очкарик, пришедший на днях к тебе в класс, вынудил тебя задуматься о кардинальной смене образа жизни?" — обращается тот к себе немым вопросом, наблюдая, как новоиспечённый друг на фоне осторожно стряхивает ботинки от снега. — К тому же, нам ещё стоило бы... — Петров кидает шапку на зеркало в прихожей, переводя какой-то поникший, несвойственно для него тусклый взгляд на Пятифана, — ...стоило бы обработать твою руку. Заражение, всё-таки, штука неприятная, — он старается улыбнуться, но улыбка наверняка выходит совсем не такой, какой должна была получиться. И дело далеко не в том, что ему не хочется сейчас улыбаться Роме. Как раз таки наоборот — ему очень хочется сделать обстановку теплее, снять это накаление и просто дать им отдохнуть, но Антон сейчас, а если быть точнее "всё ещё", пребывает в послешоковом состоянии, которое медленно и неприятно перетекает в слабость. Хочется просто поскорее завершить этот тяжёлый день и начать новый. И только Рома, моргнув несколько раз, собирается сказать Петрову непонимающее "Ты щас, блять, серьёзно?", как со второго этажа бегом спускается Оля, чуть ли не в припрыжку приближаясь к Антону. — Тоша-Тоша! — девочка едва не сбивает с ног брата, вынуждая парня за ним немного поддержать того за спиной, — Мама с папой куда-то уехали на пару часов. Они хотели тебя дождаться, но тебя всё нет и нет, и вот, — Оля поднимает голову на лицо Антона, — Они наказали мне сидеть тихо, не шкодничать и ждать теб... — девочка быстро переводит большие глазки за спину Петрова, увидев там какое-то движение. Через секунду за плечом показывается тот самый незнакомый парень, которого она видела утром в комнате у брата. Рома тихо захлопывает дверь за своей спиной, смягчая хмурый взгляд, заприметив, что девочка со смешанными интересом и страхом смотрит прямо на него. Оля хотела спросить о нём у брата, когда тот придет со школы, но планы неожиданно свернули. Свернули прямиком к лестнице наверх, но девочке не дала скрыться рука Антона, мягко поймавшая её. — Оль, ну погоди! Не бойся. Не то чтобы Оля прям боялась людей — раньше она просто смущалась их присутствия, потому её всегда было сложно с кем-то познакомить. Петрова всегда была особенно мягкой, ранимой и обидчивой, но после тех хмурых, злых мужчин, обижающих её отца и ставших причиной переезда, она стала их уже полноправно опасаться. А особенно когда приходится встретиться с незнакомым человеком вот так неожиданно и лоб в лоб. — Это мой друг, а значит, что он и тебе друг, — Антон отходит в сторону, представляя сестре своего одноклассника, — Его Ромой зовут, — улыбается, медленно отпуская маленькую ручку девочки, понимая, что она уже не станет убегать. Оля медленно кивает, неуверенно глядя на искренне улыбнувшегося парня, переводящего всё своё внимание на неё. Всяко лучше, чем продолжать забивать голову неприятными мыслями. Хоть и важными мыслями. — Ну привет, маленькая Петрова, — он присаживается на корточки, протягивая оставшуюся не изуродованной дракой ладонь для рукопожатия, — Тебя зовут Олей, да? — улыбается одними губами, специально не показывая крепких клыков. — Да, — девочка смотрит на вытянутую к ней ладошку и с промедлением протягивает в ответ, опомнившись, чего от неё хотят. Она мило прижимает к себе плечи, будто старается в них спрятаться, наблюдая за их руками, покачивающимися в рукопожатии. Бегающе оглядывается на Антона, будто ожидая от него некой поддержки, и тот улыбается следом, с удивлением отмечая про себя, насколько же нетипично Рома выглядит, стараясь вести себя хорошо с детьми. — Достанешь конфет, пока мы умоемся? Будем вместе пить чай, — Петров уже снял куртку, обращаясь к девочке с просьбой. По правде говоря, просто больше не хотелось её смущать. За столом должно быть комфортнее. — Хорошо, — Оля быстро кивает, отпуская руку парня и неловко убегает на кухню, скрываясь за стенкой. — Словно маленькая версия тебя, — тихо подмечает Рома, всё ещё сидя на корточках и смотря в её след. — Что? — Такая же. Стеснительная, боязливая, — Пятифан поднимает голову на Петрова, оказывается стоящего совсем рядом, — В хорошем смысле, — уточняет, забеспокоившись, что это может звучать немного обидно. — А-а... Да, наверное, — Антон неловко улыбается, смотря на её рисунок, почему-то лежащий на зеркале. Он берёт в руки листочек, невесомо проходясь пальцем по цветному грифелю от карандаша, — Иногда мне кажется, что она может в любой момент... Ну... — оглядывает перенесенный на бумагу старый домик, окружённый яркими цветами, и сам собой серьезнеет, узнав в нём их прошлое место жительства, — Погаснуть, — переводит взгляд на Рому, всё это время смотрящего прямо на него, — Растерять весь свой свет в этом жестоком мире и в конечном итоге просто потеряться, — затихает, смотря некоторое время на Пятифана и ожидая его ответа, но в итоге, не получив его, тихо выдыхает и кладёт листочек обратно, — Прости, я наверное опять о своём чудаковатом. — Нет, я тебя понял, — Рома поднимается, проходясь глазами по его лицу. Он не просто его понял — он осознал, что его собственное видение Антона совпадает с этим, — Понял, — тихо добавляет и немного поворачивает голову вбок, услышав громкий звук скользящего стула по кафелю с кухни. Миг и Рома чувствует касание пальцев на своем предплечье, а затем и опускает голову вниз, наблюдая, как Антон зачем-то вытаскивает его руку из кармана. Он осторожно поднимает её, стараясь в тёмном коридоре разглядеть свежие ранки, поставленные прямо поверх едва успевших затянуться старых. Что его сподвигло это сделать именно сейчас и здесь — не ясно, но Петров в итоге тихо выдыхает, уже легко утягивая его за рукав к лестнице. — Давай сначала сходим наверх ненадолго. — Только я, — начинает Рома, скидывая куртку свободной рукой, — Я домой сегодня. И как же, по правде говоря, ему не хотелось бы уходить. В этом доме, с этими людьми, с Антоном — с этим со всем невероятно уютно... Так тепло и комфортно, как ему не бывало нигде прежде, но он чувствует какую-то глупую необходимость оставить на сегодня Петрова. Даже несмотря на такое хорошее отношение к себе. А может быть как раз и из-за него. Антон медленно кивает. Уговаривать остаться он его не стал, хотя и так хотелось бы. — Оль, мы через минут 10-15 спустимся, — кричит Петров девочке, когда они проходят кухню. Дверь в комнату Антона была открыта. Петров подходит к подоконнику, пробегаясь глазами по немного влажной от капель с окна записке мамы, оповещающей, что они с отцом уехали проведать бабушку. Рома останавливается на пороге, наблюдая за тем, как Петров, уже успев забраться на кровать ногами, тянется к верхней полке, отодвигая какие-то безделушки, разделяющие место над головой вместе со старыми книгами. — Не завались, — Пятифан медленно подходит ближе, опускаясь у изголовья и продавливая под собой скрипучие пружины, вынуждая Петрова переставить ногу для устойчивости. — Ты ведь всё равно подстрахуешь, — по-доброму улыбается Антон, справедливо замечая, что рядом с Ромой покалечиться можно не бояться. Петров удивляется, не услышав за спиной привычной ухмылки, а после поворачивается со знакомыми перекисью и ваткой в руках, опускаясь рядом на кровати и задевая чужие ноги. Раскладывает всё необходимое по правую руку, поднимая глаза на интересующие его сейчас ранки. Взгляд сам собой становится тяжелее. — Это вообще не обязат... — Я хочу, — перебивает его Антон, на миг уловив какие-то рассредоточенные серые глаза перед собой. Рома просто кивает в ответ, закрывая рот и поворачивая голову в другую сторону. Чувствует через миг, как его руки́ касаются холодные пальцы и утягивают на свое колено для удобства, откручивая свободной рукой крышку от перекиси. Он тихо хмыкает под нос внезапным воспоминаниям, приковывая к себе вопросительный взгляд Петрова. — Когда я учил Бяшу драться, — начинает Рома, медленно отлипая спиной от стенки, чтобы было удобней говорить, — То ему сложно давались удары. Показываю, как нужно правильно бить, а он боится ударить по стене, потому что, цитирую: "Будет больно костяшкам", — Пятифан случайно пробегается глазами по ссадине на щеке Антона, тут же отводя глаза в другое место, — И я говорю ему: "Блять, тогда бей по мне. Всяко мягче будет", — улыбается, вспоминая разговор пятилетней давности. Смотрит на Антона, проверяя на наличие интереса на его лице, и, завидев, как тот сосредоточенно слушает, продолжает, — Он застремался, естественно. А когда я его слабаком назвал, то ожидаемо взбесился и повернулся к стене, таки ударив по ней со всей дури кулаком. Доказывать мне постоянно что-то любил, не хотел казаться слабым передо мной, — Рома как-то грустно смеётся, опуская глаза на свою руку, — Конечно, кожа на костяшках была содрана в кровь, а сам Бяшка валялся по полу и потрясывал горящей кистью. Антон едва заметно улыбается, проводя большим пальцем по выпирающей косточке на запястье Ромы, всё ещё лежащем на его ладошке. Разделяет приятное чувство от чужих детских воспоминаний, потому что чувствует по голосу, что они — хорошие. — Тогда я принялся руку его обматывать, чтобы в школу ходить мог, — Пятифан невзначай обхватывает пальцами тонкое запястье в ответ, осторожно проводя большим пальцем по синим венкам, — Естественно, я перед этим хорошенько поржал над ним, назвав дурачком, но после всё-таки нашел каким-то чудом у себя дома чистый бинт, заматывая его руку под недовольно напыженное лицо со слишком милыми, чтобы быть грозными, надутыми губёхами, — Поднимает глаза на Петрова, не перестающего отвечать ему улыбкой, — И засмеялся ещё больше, получив злой тычок в бок. — Всё-таки, у тебя получилось его научить, как выходит, — без негативных мыслей говорит Петров, вспоминая, как Бяша вместе с Ромой давал нехилых люлей бандитам у школы, напавших на него. — Да. Я хотел, чтобы он мог постоять за себя. Защититься, в случае чего, — Рома серьезнеет, — ...и остановиться, когда нужно. Антон тут же опускает голову. Тихо-тихо вздыхает, переворачивая его расслабившуюся ладошку тыльной стороной к себе. Петров понимает, что такая жизнь, как у Ромы — это по большей части не его собственный выбор. В этом богом забытом месте каждому бы не помешало научиться защищаться, чтобы не стать очередной грушей для битья, каковой едва не стал Антон в новой школе. Но, конечно, это всё не может оправдать ответного издевательства над другими, хоть и основная их часть была именно в средних классах. Конечно, это не может оправдать избиения человека до полусмерти, когда больше нет в отпоре необходимости. Конечно, Рома не просто защищается, но и сам создаёт угрозу, даже если таким его сделала особенно плохая, даже для этих краев, жизнь. ...И, всё-таки, вряд-ли в глазах ещё хоть кого-то здесь можно встретить такую осознанность. Рома определённо не обычная, серая масса, сливающаяся воедино с остальными. Рома определённо — выделяется. И это одна из причин, почему он так нравится Антону. Одна из причин, почему так хочется, чтобы его больше не касалось всё это. — Я очень хочу застать то время, Ром, когда раны на твоей руке затянутся, — неожиданно проговаривает Петров, поднимая на того голову и тут же ловя на себе горящий взгляд, — ...хочу увидеть, как заживают твои костяшки.