ханнен

— ты слишком добрый, ка-азуха, — томо произносит это, укоризненно тыкая ложкой в сторону казухи, и скарамучча кривится, услышав, как тот растягивает чудесное имя их общего друга. он ненавидит эту привычку, ненавидит томо… поэтому ему так сложно признаться самому себе, что он с ним полностью согласен: казуха слишком добрый. но эта доброта — единственная причина, по которой он всё ещё общается со скарамуччей, и тот не собирается рушить и без того хрупкий мост под собой, потому лишь молча отправляет в рот ложку с кашей. — ничего страшного не случится, если ты попросишь о переезде, — назидательно говорит томо. — никто от этого не умрёт, а ты хотя бы выспишься. скарамучча ненавидит этот поучающий тон, но, пока разговор идёт в нужном ему русле, вмешиваться он не собирается. если казуха надумает переезжать, он… ох, он с радостью убьёт двух зайцев, избавившись от надоедливого аякса и заполучив себе в соседи казуху, его солнце, единственного человека, кроме скарамуччи, заслуживающего жить в этом ебучем мире. интересно, ему придётся прибегать к убийству, или достаточно будет просто пригрозить? — я знаю, — мягко произносит казуха, и скарамучча притворяется, будто этот особый тон предназначен ему, иначе его ложка может ненароком застрять поперёк горла томо. он крепко сжимает её в руках, чувствуя, как боль вперемешку с ревностью разливается по сосудам. почему казуха не разговаривает так с ним? скарамучча сделает для него всё, что угодно, даже невозможное — умрёт, но попытается, всю жизнь на это положит… хотя казуха никогда не попросит ничего такого, скорее, спрячет все желания в себе и попытается тихонечко сделать сам, никому ничего не сказав. за это скарамучча его и любит, но не только за это, а много за что ещё, любит до скручивающихся в узел внутренностей, до жара во всём теле, до онемения и сладкой тягучести, когда казуха смотрит на него так. — что смотришь? он прав, — недовольно произносит скарамучча в ответ на взгляд казухи, в котором тот просит о поддержке. — ты вечно заторможенный из-за недосыпа. когда-нибудь попадёшь в больничку от переутомления. «и тогда я тоже себе что-нибудь сломаю», — мысленно ухмыляется скарамучча, снаружи глядя на казуху почти презрительно. тот вздыхает и отворачивается к окну — они сидят за столиком, который выходит окнами на лес; скарамучча знает, что казуха обожает наблюдать за природой. ебучий томо тупо усмехается и говорит, что тот похож на старого деда, и скара готов размозжить ему череп об стол за виноватую улыбку казухи. да что он, блять, понимает, какая, нахуй, разница, если это делает казуху казухой. — я боюсь, — спустя долгое время казуха решает поделиться с ними мыслями, и скарамучча от этого внутренне улыбается, словно довольный кот, — что каждый новый сосед будет отказываться от него, и в конце концов он окажется один в комнате; что если его кошмары станут хуже, и он что-то сделает с собой? скарамучче глубоко похуй на то, что случится с сяо, да пусть лучше сдохнет, если из-за него казуха ходит вечно сонный и с гигантскими синяками под глазами (которые, разумеется, ничуть не портят его прекрасное лицо, пусть только хоть кто-то что-то скажет по этому поводу, скарамучча лично разукрасит тому лицо десятком настоящих синяков). он с радостью озвучил бы свои мысли вслух перед любым другим человеком, но топить себя в глазах казухи не собирается. хорошо, что с озвучиванием его мыслей вслух прекрасно справляется томо. — это проблемы школьного руководства, — произносит он чуть нетерпеливо. — ты не должен страдать из-за того, что они подселили к тебе человека с бедами с башкой. казуха смотрит на него почти что разочарованно, и скарамучча внутренне ликует, когда тот оборачивается к нему за поддержкой. но не находит, разумеется, — томо верно говорит, пусть он скорее вены вскроет, чем произнесёт это вслух. поэтому он отвечает казухе взглядом, в котором ясно читается: «ты полный идиот». казуха печально вздыхает и отворачивается к окну — единственному месту, которое дарует ему покой.