ханнен

скарамучча изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц наступает на одни и те же грабли. сначала всё идёт идеально. когда они с казухой остаются наедине, или хотя бы вдвоём из их компании на фоне чужих, он уделяет скарамучче всё внимание, искренне интересуется его жизнью и сам свободно рассказывает о том, что у него на душе. но стоит на горизонте появиться этому ублюдку томо — и скарамучча остаётся один. нет, он не против одиночества. в конце концов, все остальные настолько жалкие, что смысла в общении с ними скарамучча никакого не видит. но. одиночество с казухой и одиночество без него — это две совершенно разные вещи. и да, он знает, что привязываться к кому-то настолько сильно — это не нормально и попахивает какой-то нездоровой зависимостью. но. казуха единственный человек, который был у скарамуччи всегда, сколько он себя помнил. и кроме него никто не задерживался в его жизни настолько долго, чтобы считаться семьёй. так что да. казуха был его семьёй. а привязанность к кому-то из членов семьи — это вполне нормально. так что отъебитесь. в тот день они сидят в столовой, и ничего не предвещает беды. разве что горо всё говорит и говорит о том, каким сложным будет следующий семестр, что он в панике от одних только оглавлений во всех учебниках, что ему снова придётся обращаться за помощью к кокоми (перспектива эта каждый раз повергает его в священный трепет). скарамучча волей-неволей слушает его — абстрагироваться не получается — и соглашается с ним во всём. но только мысленно. казуха же, кажется, никого не слушает и ничего не слышит — сидит с отсутствующим лицом, ничего не ест, не пьёт и только изредка кивает, когда горо восклицает слишком громко. и нет-нет да и посматривает в сторону дальнего столика, за которым сидит томо вместе со своими друзьями-старшеклассниками-выпускниками (выпускного томо скарамучча ждёт даже с большим нетерпением, чем собственного). — чего пялишься? — спрашивает он тогда, когда даже горо уже замечает, что его не слушают. — казуха! — чуть ли не кричит скарамучча, и казуха, наконец, вздрагивает и обращает своё внимание на них. скарамучча вовсе не злится. нет. он вполне спокойно переспрашивает, какого чёрта казуха залип на этого уб... — то есть на томо — и не влюбился ли он случаем. и. сердце как будто бы разламывается на две части. потому что казуха смущается, казуха краснеет и начинает что-то мямлить в ответ. скарамучча слушает его оправдания с абсолютно охуевшим лицом. серьёзно. у него даже рот открывается. в ушах начинает стучать, и он не слышит ничего, только смотрит на любовь всей своей жизни и видит то, что должен был заметить уже давным-давно. — он обещал рассказать кое-что важное, — доносится до скарамуччи через оглушающий грохот крови в ушах, — поэтому я жду. скарамучча наконец закрывает рот. и тут же открывает его снова, чтобы что-то сказать, но слова не идут. и он снова закрывает рот. выглядит он при этом как рыба, которую оглушили и выбросили на берег, и ощущает себя так же. казуха, кажется, замечает его состояние — хмурится, и на лице проступает беспокойство, и он уже почти спрашивает, не случилось ли с ним чего, но! именно в этот момент, словно герой какой-то дешёвой комедии, к их столику подходит томо. садится рядом со скарамуччей, и тот думает о том, что это очень, очень глупое решение с его стороны — у него в руке вилка, от которой, как известно, остаются четыре весьма болезненные дырки, — здоровается с казухой и торжественно объявляет, что он обо всём договорился. — я поговорил с юнь цзинь из музыкального клуба. несколько старшеклассников уходят, чтобы лучше подготовиться к экзаменам, и у них освобождается несколько мест. вообще, когда они объявят официальный набор, желающих на одно место будет много… ты же из-за этого не смог попасть в этом году, верно? — вспоминает он, и казуха кивает. — ну так ликуй! я договорился — они прослушают тебя вне очереди. — правда? — казуха отвечает так, будто перед ним выложили миллион моры, а он не верит, что всё это — ему. и скарамучча понимает, что, ну, всё. это конец. приехали. теперь у него нет никаких шансов на фоне этого благородного, обросшего полезными связями рыцаря на белом листке бумаги с приглашением, который он вручает казухе. и, по традиции, тут же уходит, оставляя за собой шлейф таинственности и недосказанности. браво. десять из десяти. скарамучча сжимает в руках вилку и, глядя вслед удаляющейся спине томо, оценивает, попадёт ли он отсюда в какой-нибудь жизненно важный орган. казуха оборачивается к нему: — скара, ты слышал! — радостно объявляет он. скарамучча кисло бормочет что-то утвердительное в ответ. казуха слишком счастлив, чтобы заметить это. — они точно возьмут меня! помнишь, в начале года они сказали, что приняли бы меня, но мест не осталось. это значит, что в этот раз… — да, да, знаю, — равнодушно перебивает скарамучча, сумевший-таки совладать с собой. — ты будешь всё свободное время корячиться за какой-нибудь балалайкой, как всегда мечтал. мои поздравления. — спасибо, — казуха нарочно игнорирует всё, что не хочет слышать. — не хочешь попробовать? томо написал, что у них освобождается три места… — делать мне больше нечего. казуха кивает даже до того, как скарамучча договаривает. и тот вдруг понимает, что другого ответа от него и не ожидали. что казуха предложил это просто из вежливости. не потому, что хочет, чтобы у них было хоть что-то общее, кроме прошлого. он смотрит на казуху, который улыбается листку бумаги, а не ему. и держит бережно в руках этот клочок, а не его. и приступ одиночества вдруг высасывает весь воздух из лёгких.