ханнен

казуха уезжает. как сирота, он всё время заперт в четырёх стенах — каменных, кирпичных, заборных. поэтому любая поездка, вылазка или прогулка за их пределы — уже путешествие. казуха любит путешествия. когда-то, когда им со скарамуччей было по одиннадцать лет, они сбежали из-под надзора посмотреть на самолёты. тащились пять километров по промзоне до аэропорта, отбиваясь от собак и чихая из-за жары, пыли и выхлопов. трижды заблудились, потому что карты не было и ориентироваться приходилось только на взлетающие самолёты, но, в конце концов, после получасовой прогулки по колючему комариному полю уткнулись в забор. а за ним… — громко, — пожаловался скарамучча. казуха кивнул, не отрывая взгляда от шестиугольников забора. — самолёты такие красивые… и большие… — восхищался он. — ага… — скарамучча, кажется, его тоже не слушал. — интересно, а мы сможем угнать один? — ты умеешь водить самолёты? — на месте разберусь, — надулся скарамучча. — ты в меня не веришь? — ладно, — казуха примирительно вскинул руки. — я помогу. только обещай, что мы побываем во всех странах. — ха! — обрадовался скарамучча. — когда у меня будет самолёт, я тебя куда угодно отвезу! — доброе утро. казуха возвращается в реальность, и белоснежное пятно самолёта инвертируется в чёрный прямоугольник машины. её он может описать только как «внушительную и дорогую», потому что не разбирается в моделях и марках. казуха потом кивает стоящей рядом аяке, потому что, да, это она поздоровалась. машины не разговаривают. уж точно не таким приятным голосом. — доброе утро. — у тебя есть с собой что-то тяжёлое? — спрашивает аяка, оглядывая его снизу вверх. — могу открыть багажник. — только рюкзак, — отвечает казуха, поправляя лямки. — и я привык носить его с собой. так что нет, не нужно. но спасибо. — как скажешь. аяке больше нечего предложить, и она молчит. казуха тоже слишком сонный, чтобы поддерживать разговор. во избежание неловких переглядываний он осматривается по сторонам в поисках томо или других инадзумских учеников, но никого не находит. странно. остальные проспали? или он пришёл слишком рано? — а где все? — спрашивает он, и аяка с готовностью поясняет: — они поедут вторым рейсом. сейчас мы поедем вчетвером: я, ты, ёимия, которую мы ждём, и томо, который уже внутри. — м-м-м, — казуха демонстрирует всё богатство своего словарного запаса. — а кто поедет вторым рейсом? — сара, горо и кокоми. значит, трое. а в машине четыре свободных места. казуха ничего не произносит, но аяка догадывается, о чём он думает. — мне стыдно перед скарамуччей за то, что я не настояла на том, чтобы пригласить его, — говорит аяка, и казуха хочет верить румянцу на её щеках и наиискреннейшему тону. — на новогодние каникулы аято не будет, и я обязательно договорюсь, чтобы и его пригласили, — решительно заканчивает она, и казухе становится немножечко спокойнее. — очень мило с твоей стороны, — кивает он. — но он откажется. я в этом уверен. — да? — аяка теряется. — ну, да… я понимаю. должно быть, он оскорблён. мне так жаль! — она звучит и выглядит по-настоящему расстроенной и виноватой, и казуху это окончательно успокаивает. — я обязательно принесу ему извинения, как только мы вернёмся. не хочу искать оправданий, но из-за подготовки к экзаменам и организации ночёвки я не успела сделать этого раньше. казуха не хочет расстраивать её благородные планы своими предположениями о том, что скарамучча, скорее всего, пошлёт её вместе с извинениями прямиком в инадзуму. но он не отговаривает аяку. пусть даже они со скарой и разругаются, но эти извинения нужны им обоим. поэтому казуха меняет тему: — ты сама занималась организацией? — да, — кивает аяка. — родители настаивают на том, чтобы мы с братом брали ответственность за наши проекты. грубо говоря, с них — деньги, с нас — руководство… хотя аято в последнее время зарабатывает сам. ух ты. вот как, оказывается, работают семьи. детей учат быть самостоятельными, готовят ко взрослой жизни… интересно, а что будет делать после выпуска он? казуха, разумеется, думал об этом. но очень, очень, очень давно — в последние полгода происходило столько всего, что ему было не до планов на будущее. но… раз уж он выбирается за пределы своей комфортной беспроблемной жизни, где всё решают и делают за него… может, самое время задуматься о будущем?.. но мысли его перебивает громкий крик: — хэ-э-эй! ая-а-а-ака! казуха оборачивается на голос и видит, как со стороны главного входа к ним бежит ёимия, а на плече её… погодите, пусть она подбежит ближе… оу. это что, чемодан? рюкзак? спортивная сумка? если да, то почему она размером с саму ёимию? девушка подбегает к ним, и казуха кивает в знак приветствия. аяка здоровается несколько растерянно и, кажется, сразу же начинает мысленно прикидывать, поместится ли сумка в багажник. — о, казуха, и ты здесь! — здоровается ёимия и с грохотом опускает сумку на землю. железо гремит о железо, и казуха не уверен, что хочет знать, что именно. — а где твой друг? ну, с которым вы всегда вместе ходите? — он не смог поехать, — растянуто отвечает казуха, удивляясь тому, что, вау. они со скарой, кажется, популярны. — а, — ёимия сцепляет руки над головой и потягивается, выгибая спину. — заболел, что ли? — ёимия, давай я открою для тебя багажник, — встревает аяка, отвлекая источник неловких расспросов на себя. казуха немного наблюдает за тем, как они играют в багажный тетрис, не зная, нужна ли его помощь, но потом садится в машину — ёимия с лёгкостью поднимает тяжеленную сумку, и её силе остаётся только завидовать. — о, казуха. привет-привет, — слышит он, как только усаживается на своё любимое место у окна. а потом заторможенно глядит на голову томо, просунувшуюся между передними сидениями. — доброе утро, — медленно произносит казуха. — а почему ты спереди? — потому что знаком с водителем, — подмигивает томо. выглядит он так, будто всю ночь не спал: глаза сужены, мешки под ними размером с сумочку ёимии, волосы торчат во все стороны. и он такой обычный, невыспавшийся, но… ух. красивый. — я водитель, — произносит незнакомый приятный голос, и рядом с головой томо появляется другая, такая же светловолосая, но с зелёными глазами. — привет. казуха, верно? я тома. — о, — не скрывает удивления казуха, потому что водитель — тома — выглядит совсем юным, едва ли на год старше него. — приятно познакомиться. в этот момент дверь с другой стороны открывается, и внутрь влезают сначала ёимия, а потом и аяка. — доброго утречка, то-то дуэт! — ёимия едва усаживается на среднее сидение, а уже заводит разговор. — поверить не могу, тома! тебе что, права выдали?! — ага, — улыбается тома. — с третьего раза, но сдал. — а где аято? или он поведёт другую машину? — нет, — вмешивается аяка. — за остальными позже тоже приедет тома. ему нужно практиковаться. казуха тревожится: он в малознакомой компании, а за рулём сидит парень, едва получивший права. в поисках якоря он смотрит на томо — единственного человека, с которым он разговаривал раньше этого утра, — но тот на него не смотрит. только объявляет торжественно: — я всё уже выяснил, ёимия. у аято отобрали права. на полгода. — что-о-о?! — удивляется ёимия, и казуха вместе с ней. аято он никогда не видел, но, судя по рассказам, тот должен быть таким же эталоном законопослушности, как и аяка. — он что, кого-то сбил?! — ага. кое-кого он определённо сбил, — хмыкает томо, косясь на тому, но тот уже отворачивается, чтобы завести машину. казухе ничего не понятно и тревожно, но он пытается предвкушать отличную поездку. он пристёгивается под журчание двигателя и всю дорогу глядит в окно, подслушивая разговоры. они все шутят локальные шутки и обсуждают общих знакомых, и казуха чувствует себя чужим, но это не страшно. у него есть три дня, чтобы познакомиться со всеми ближе.

***

тома ведёт машину так медленно и нерешительно, что казуха успевает читать надписи на вывесках магазинов. но потом мерное жужжание двигателя и тряска усыпляют его, и остаток пути он дремлет, опершись виском о стекло. разговоры в машине затихают. даже ёимия молчит, чтобы не разбудить его. на место они приезжают за тридцать семь минут, и тома клянётся, что в следующий раз справится за двадцать. из машины казуха выходит сонным и ещё более невыспавшимся. из-за ежесекундных морганий он не успевает как следует рассмотреть ни двор, ни веранду; запоминает только то, что газонная трава под ногами уже выцвела, тропинка выложена из камней размером с ладонь, а сам дом, кажется, из тёмного дерева. такого же цвета деревянные панели встречают его внутри — казуха на их фоне чувствует себя бедно и неловко в своих потёртых кроссовках. он с радостью снимает их на входе и заталкивает в самый дальний угол, а затем поднимает голову и видит семью аяки. казуха невольно выпрямляет спину. они все одинаковые — невысокие, с волосами удивительного светло-голубого цвета (такое вообще возможно?), с блеклыми глазами, с гордой и благородной осанкой. казуха предположить не мог, что в их время остались люди, при виде которых хочется отвесить чуть ли не земной поклон, а затем заговорить самым вежливым тоном из возможных. и казуха кланяется — не потому, что все так делают, а потому, что перед этими людьми невозможно не склонить голову. мурашки волнами пробегают по коже, когда он слышит негромкий голос отца аяки, в устах которого даже самое незначительное слово начинает весить, как сам казуха. правда, смысла слов он почти не понимает — всё его внимание устремлено на аято. (ну, по крайней мере, казуха предполагает, что это он). аято, в отличие от родителей, не в традиционной инадзумской одежде, а в чёрных брюках и серой кофте с высоким горлом. и когда казуха представлял его как мужскую версию аяки, он ошибался: они заметно отличаются и цветом волос, и цветом глаз, и он с трудом признаёт в них сиблингов. когда аято переводит взгляд на казуху (видимо, отвечая на его неприлично долгие разглядывания), в его глазах нет ничего. они бесцветные, бесстрастные, неживые, — и единственная ассоциация, которая приходит на ум замершему казухе, это абсолютный ноль. минус двести семьдесят три и пятнадцать градусов цельсия. казуха выдерживает его безжизненный взгляд с трудом — аято отводит глаза первым, и казуха выдыхает. и уж было думает, что эти серые глаза станут его новым ночным кошмаром, но. — ну и рожу ты скорчил, — негодует томо, когда, после быстрой экскурсии по дому, аято приводит их в гостевую комнату. а затем — казуха едва не давится воздухом — запросто берёт и хлопает аято по спине. в голове казухи проносится мысль, что теперь-то томо точно выгонят и никогда не подпустят к этому дому ближе, чем на четыре километра, но. от удара аято сгибается, и с его лица как будто бы слетает маска. и теперь казуха видит в нём не новый ночной кошмар, а самого. обычного. парня. — ха, — хмыкает аято. — ну, я просто хотел посмотреть на ваши лица. что. что? что это было? — эх. так ты совсем не изменился, — качает головой томо. — а я уж надеялся, что ты повзрослел. стал крутым парнем и всё такое. и они обнимаются. так крепко, что почти слышно скрип костей. казуха смотрит на них. смотрит. моргает, перезагружая мозг. но единственное, что тот выдаёт: «а что, так можно было?» не поймите его неправильно — с аято он обниматься не хочет. дело даже не в том, что знакомы они десять минут, а в том, что за эти десять минут тот прочно закрепился где-то в верхних строках списка «людей, которых стоит опасаться». он какой-то… непредсказуемый. непонятно, что вытворит в следующую минуту. а вот томо… оказывается, для него объятья с друзьями — нормальная практика. интересно. казуха никогда не замечал, чтобы тот обнимался с кем-то в школе. возможно… дело именно в аято? в том, что они дружат уже очень давно? если так, то… возможно, аято приятнее, чем казухе кажется… — э-э-эй, томо! — внезапно громко напоминает о своём присутствии ёимия. — ты тут не единственный, кто хочет обнять этого красавчика! так что кыш! казуха наблюдает за тем, как томо смеётся, уступая место ёимии, и как тепло улыбается аято, когда обнимает девушку, и чувствует себя чужим. острый приступ одиночества сжимает лёгкие, и казуха хочет переждать его лицом в ближайший угол, но не успевает сделать и шагу — к нему подходит томо. — я о тебе не забыл, честное слово, — торжественно объявляет он. — не обижайся, казуха. сейчас здесь скучновато, но к вечеру начнётся настоящая веселуха. казуха успокаивается. — я не обижаюсь. просто растерялся в незнакомом месте и незнакомой компании, — разводит руками он. — всё в порядке. это временно. — хм… — с подозрением произносит томо, оглядывая его с ног до головы, и казуха согревается. весь. разом. особенно тепло почему-то щекам. — ладно. верю. — томо, — зовёт аято, отстраняясь от ёимии. — кажется, это моя задача — заботиться о гостях, пока аяки нет. он смотрит на казуху. тот даже дыхание задерживает, гадая, что аято выкинет на этот раз — и тот снова удивляет его. — хм. казуха, верно? — осторожно спрашивает аято. — надеюсь, ты не слишком сильно меня ненавидишь? э. ну, как сказать. что? — совсем чуть-чуть, — казуха теряется и поэтому говорит первое, что приходит на ум, лишь бы не молчать. аято хмыкает. — ха. ну, твоё право, — разводит руками он и дальше обращается к томо: — на самом деле, аяка теперь тоже на меня злится. томо, я почти разрушил наши братско-сестринские узы ради тебя. надеюсь, оно того стоило. — стоило, — упрямо отвечает тот, и от этих слов внутри казухи комкается что-то склизкое и неприятное. что-то стыдное. что-то, отчего по артериям растекается вина. — эй, о чём это вы? — встревает сбитая с толку ёимия. — за что казуха должен тебя ненавидеть? аято скрещивает руки на груди и высоко поднимает голову. — мужские секреты, — таинственно объявляет он. — пф-ф-ф, — обижается ёимия, умудряясь вложить в «ф» целую цистерну пренебрежения. — аяка что, тоже мужчина? почему ей можно знать, а мне нет?.. — кстати о мужских секретах, — перебивает её томо. — где итто? я думал, он будет здесь. — тома разве не рассказал? — аято старательно поддерживает смену темы. — итто забрали в армию. — ох, — томо, кажется, в искреннем ужасе. — о, нет. земля ему пухом. вечером обязательно помянем его. ёимия всё ещё обижается, а аято и тома, кажется, устраивают минуту молчания в честь друга, павшего жертвой осеннего призыва. казуха сначала ничего не говорит, но потом всё-таки спрашивает, потому что от переизбытка вопросов его голова вот-вот лопнет: — а кто такой итто? все смотрят на него. — ещё один наш друг, — охотно объясняет томо. — они с томой выпустились в прошлом году. — а?.. — казуха переводит взгляд на аято, и тот отвечает на его немой вопрос: — я старше них на год, — отвечает он, ещё выше задирая голову. томо несильно бьёт его локтем в грудь. — нашёл чем хвастаться. тем, что самый старый? — не старый, а взрослый, — наигранно нудным тоном объясняет аято. — умудрённый опытом. познавший жизнь. — ха, — торжествует ёимия. — отобранные права — это тоже жизненный опыт? аято замирает. округляет глаза. а потом наоборот, сощуривает их. — тома, — шепчет он обиженно. — предатель. томо с ёимией смеются, держась друг за друга, и даже казуха улыбается. аято тоже не сдерживает улыбки. — ты только… — с трудом из-за смеха выговаривает томо. — …не наказывай его слишком строго. — о нет, — качает головой аято. — моя месть будет страшна. — и что же ты с ним сделаешь, м? — с таким явным намёком в голосе спрашивает томо, что казуха утверждается в прежних догадках. но аято не отвечает — его телефон пищит, и он отвлекается на сообщение. — о, это аяка, — рассеянно произносит он, что-то печатая в ответ, а затем убирает телефон в карман и становится серьёзным. — они почти подъехали. я пойду, мне нужно предупредить родителей и встретить их. вы пока располагайтесь, — добавляет он, обводя руками комнату. — футоны в шкафу, постельное бельё принесут вечером. и он уходит таким быстрым шагом, что никто не успевает возразить. хотя… никто и не собирается: томо и ёимия следят за аято до тех пор, пока спина того не скрывается за дверным косяком, а потом многозначительно переглядываются. и переводят на казуху одинаково хитрые взгляды. — что? — не понимает тот. — мы должны увидеть реакцию остальных на супермегахолодного красавчика аято! — выпаливает ёимия на одном дыхании, и томо согласно кивает. казуха смеётся. и эти люди упрекали аято в недостаточной взрослости? архонты. какая же глупость. конечно, он в деле.