Его Высочество знает

Его Высочество наследный принц Сяньлэ никогда не отличался невнимательностью или, тем более, глупостью. От его глаз не ускользала ни малейшая деталь, а разум, совершенный, точный, легко достраивал всё недостающее до целой картины. Со стороны Му Цина было крайне… самонадеянно думать, что принц не догадается. Его Высочество знает. Его Высочество мало того что знает, ещё и видит. И подмечает. Например, то, как Му Цин на него смотрит. Исподтишка, будто бы подглядывает, будто бы стыдится, но всё равно продолжает смотреть. Задерживается взглядом на щеках, на губах, иногда — если повезёт, — на оголённых ключицах и шее. Ну, это только в моменты переодевания. Ах да… О переодевании. Се Лянь бы слукавил, если бы сказал, что его это не веселит. Му Цин, как и всегда, выполняет все обязанности идеально и, в общем-то, на этом можно было и закончить. Но даже в тусклом освещении покоев его румянец выделяется уж слишком ярко, да и взгляд, блуждающий, стыдливый, направлен куда угодно, только не на Се Ляня. Му Цин боится раскрыться, боится, что его заметят, что каждый его шаг окажется под пристальным вниманием. Признаться честно, боится он не зря; с Его Высочеством тайное всегда становится явным. Они — в покоях принца, причём совершенно одни. Фэн Синь куда-то заблаговременно ушёл и не вернётся, поскольку время позднее, скоро уже все разойдутся по комнатам после долгого буднего дня. Там, за дверью, не слышно ни звука, атмосфера расслабленная, спокойная, а воздух по всем покоям прохладный, влажный, способствует чистоте мысли. Се Лянь стоит в центре комнаты, приподняв руки для удобства. Тренировка, которая закончилась всего лишь пару минут назад, была выматывающей и требовала ударной силы, но в то же время и огромной концентрации. Они все — Му Цин с Фэн Синем в том числе — жутко устали, дыхание только-только восстановилось, вот только если Се Лянь может себе позволить отдохнуть сейчас, то Му Цин — нет. Он аккуратно, быстрыми движениями развязывает пояс, снимает его верхние одежды и складывает в корзину неподалёку. Се Ляню вмиг становится свободно и легко, а вот Му Цин… ведёт себя необычно: даже в неярком искусственном освещении комнаты — свечах — проявляется румянец, пусть и слабый, и Му Цин сглатывает громко, волнительно. Се Лянь решает пока не обращать на это внимание и прерывает молчание своим голосом: — Му Цин, ты сегодня отлично сражался. — Правда? — Конечно! Я очень доволен, что ты обратил внимание на саблю… — и, вновь увлёкшись, не стесняясь проявить восхищение лишний раз, пускается в разъяснения. Когда речь заходит о сражениях, Се Лянь не может себя сдержать, и от его внимательного взгляда не ускользает ни малейшая деталь. В красках расписывая, как изящен Му Цин в бою, как умело управляется с оружием, как тонко и осторожно двигается, не допуская и малейшей ошибки, принц в душе неимоверно радуется проступившей на обыкновенно холодном, отстранённом лице улыбке, слабой, Му Цин едва ли верит в сказанное, и это очень чувствуется, стоит лишь на него взглянуть. Не скованный более верхними одеждами, Се Лянь лишь в нижних скачет по полу, изображая фехтование и показывая, что именно в сражении ему понравилось больше всего. Волосы, растрепанные, собранные ранее в аккуратный пучок, выбиваются, прядями спадают на лицо после столь активных движений, и Се Лянь ловит Му Цина на том, как он на него смотрит. Сам Се Лянь, конечно, знает, что красив, что от него не отвести взгляд, и пользуется этим бесстыдно, даже нагло. Не скрывая блеска в глазах, он завершает восторженную тираду словами: — Му Цин, ты восхитительно двигаешься в бою. Я весь день не мог отвести от тебя взгляд! Се Лянь ходит по лезвию, балансирует на грани, но всё-таки на словах ни в коем случае не произносит лишнего. Му Цин слушает его удивлённо, не до конца ещё воспринимает сказанное, но уже заранее краснеет. Комплименты, восхищённые речи — всегда музыка для ушей, особенно, когда им очарован сам наследный принц; то, насколько Му Цину непривычно, чувствуется во всём: он смотрит поражённо, неверяще, с широко распахнутыми глазами, пытается сдержать улыбку — невежливо ведь, — но не может, и в мыслях Се Лянь делает пометку, что нужно хвалить его почаще. — Ваше Высочество… спасибо. Я рад слышать, что вам понравилось. Всё так же по этикету, не выходя за рамки приличия ни на долю секунды. Се Лянь чувствует, что обстановка слегка накалилась, но этого мало. Му Цин держит себя в руках, он превосходен в самоконтроле, когда дело касается слов, и абсолютно ужасен, когда нужно следить за реакцией. Се Ляню хочется его испытать, и он позволяет себе это удовольствие. Он скользит взглядом по лицу Му Цина, слегка задерживается, заставляет волноваться, чувствовать жар во всем теле и — тут же улыбается, проводит рукой по волосам, укладывая выбившиеся пряди на место. Они стоят далеко, в чжане друг от друга, но даже так Се Лянь слышит чужое дыхание. — Так не хочется идти в купальни… — тянет жалостно, знает ведь, как Му Цин к такому относится; пытается задобрить заранее, смотрит солнечно-солнечно, ласково, — Му Цин, может, поможешь нагреть воду? Конечно, он соглашается. В покоях принца, помимо вполне привычной мебели: кровати, стола с зеркалом и прочих мелочей, всегда стояла большая деревянная бочка, которую завезли ещё с самого начала, вместе с листками сусального золота и слугами. И если всё остальное Се Лянь велел отослать назад, про бочку, предназначенную для водных процедур, он совершенно забыл. Ученики монастыря всегда пользовались купальнями, но принцу, благодаря его происхождению, было позволено оставить бочку. Се Лянь всё равно предпочитал купальни, но сейчас… ситуация требовала иного решения. Му Цин соглашается даже слишком быстро, кивает и сразу покидает комнату, оставляя Се Ляня наедине со своими мыслями. Ему явно требуется передышка, хотя бы минута вне напряжения, вне ставших чрезвычайно душными покоев, и Се Лянь соглашается потерпеть, садится за столик в ожидании, когда все приготовления будут завершены. Он позволяет себе побыть ребячливым, и потому опирается обеими руками на спинку стула, кладёт на них подбородок — и наблюдает за Му Цином: принцу вполне допускается следить за каждым его действием, и под лёгким, ненавязчивым взглядом Му Цин напрягается ещё сильнее, осанку держит ровную, брови хмурит, специально не оглядывается в сторону Се Ляня, пока носит воду, наполняя бочку. Му Цин даже так изящен, удивительно красив, и Се Лянь улыбается своим мыслям. Му Цин отчего-то краснеет ещё больше, и это кажется… интересным. Се Лянь, видя, что бочка наполнена почти до краёв, разворачивается к зеркалу лицом, садится ровно и ждёт, когда же к нему подойдут. Распускать причёски тоже положено исключительно слугам, и Се Лянь ни в коем случае не хочет нарушать правила, тем более, что в их ситуации это даже кстати. Шаги Му Цина грубоваты, неловки, и это совершенно не вяжется с его привычным образом. Он подходит к столу, будто собирается на казнь, но в то же время и волнение пытается скрыть изо всех сил. Се Ляню даже кажется, что он переборщил, что не следовало так давить, пусть и без злого умысла, а потому он решает подуспокоить напор и закрывает глаза, расслабляется, стоит Му Цину только коснуться его волос. Он распускает пучок медленно, аккуратно; сперва развязывает ленту, кладёт её на стол возле Се Ляня — он это понимает по шуршанию ткани — и продолжает. Вытаскивает шпильку за шпилькой, но получается не с первого раза — видимо, руки дрожат. Се Лянь чувствует облегчение, причёска сразу перестаёт стягивать голову; боль, забытая, но вновь проявившаяся на мгновение, когда достают шпильку, ушла. Му Цин ещё пару минут так вьётся, по кругу достаёт заколки, и стук металла о столик отдаёт звоном в ушах. Се Лянь понимает: с закрытыми глазами остальные ощущения только обостряются. И вскоре… он жалеет о своём решении. Му Цин, наконец избавившись от всех шпилек, привычным движением зарывается пальцами в волосы, массирует неосознанно кожу головы, чтобы избавиться от заломов на локонах. Се Лянь слышит его дыхание, чувствует, как приятно, нежно, но вежливо Му Цин с ним обходится, не допускает лишних движений. Всё ощущается так… чувственно, даже пикантно, что кровь приливает к голове, в ушах стучит, и уши горят, и всё лицо. Се Лянь открывает глаза, на себя смотрит в зеркало. Весь красный. Му Цин тем временем резко отводит взгляд, отворачивает голову, пытаясь остаться незамеченным, и ему это позволяется: Се Лянь сейчас занят иным. Нужно срочно успокоиться. Му Цин внимателен к деталям, ещё немного, и он точно заметит сбившееся дыхание, румянец, красные-красные уши… Се Лянь вспоминает дыхательные практики, читает мысленно «Дао Дэ Цзин» наизусть, и, кажется, приходит в норму. Му Цин тем временем берёт в руки гребень, проводит от корней до кончиков — Се Лянь это только чувствует, поднять взгляд пока не решается, но собирается с духом. Смотрит в зеркало, на отражение Му Цина за своей спиной. Наталкивается на тёмный-тёмный взгляд, глубокий, нечитаемый. Гребень проходится вновь, ещё раз, и Му Цин наконец откладывает его в сторону. Волосы Се Ляня тяжёлые, длинные и густые, носить их в пучке очень тяжело, но ощущение свободы в конце дня, невесомости, компенсирует неудобства. Се Лянь отодвигает стул, встаёт, оборачивается на Му Цина и смотрит тепло, ласково, улыбается, чтобы уже полностью избавиться от напряжения. Он сам делает шаг, подходит ближе, и Се Лянь улавливает намёк — поднимает руки второй раз за вечер, чтобы снять рубаху было проще. Му Цин, судя по всему, уже действует привычно, не вдумываясь. Касается учтиво, не позволяет себе лишнего, снимает с него сначала верх, потом и низ. Се Лянь лёгким движением переступает борт бочки, погружается в воду сразу полностью, чтобы прийти в себя. Выжидает пару секунд и только потом всплывает. Волосы сразу кажутся тяжёлыми, ниспадают на плечи, спину щекочут, и Се Лянь зачесывает их назад пальцами, чтобы не мешали видеть. Му Цин смотрит выжидающе — уже подготовил травяной отвар — и наблюдает почти незаметно, только бросает быстрые взгляды, чтобы не смущать, не давать повода для подозрений. Се Лянь поворачивается в его сторону, смотрит озорно, лукаво, вновь заводит разговор: — Му Цин, как чувствуешь себя в последнее время? Се Лянь и не думает намекать, подавать вид, что чует неладное, что видит, но слова вырываются сами собой. На лице Му Цина целая гамма эмоций, едва заметно сменяющих друг друга, и он удивительно хорошо с ними справляется; выдерживает паузу, явно следит за дыханием, чтобы не сбилось, и отвечает: — Хорошо, Ваше Высочество. Всё так же, как и обычно. Ровным тоном, выдержанным. Се Ляню думается, что на деле всё не «хорошо» и даже не «нормально», но раз Му Цин сказал, значит, ему следует поверить. Се Лянь садится на деревянный выступ внутри бочки, смотрит ненавязчиво, боковым зрением. Ждёт. Му Цин подходит со спины, в его руках — чаша с тёплым, недавно приготовленным отваром трав. Ставит его на столик, и Се Лянь разве что слышит стук, замирает в ожидании, только голову запрокидывает слегка назад, чтобы было удобнее. Отвар тёплый, пахнет вкусно, свежо, а Му Цин придерживает голову Се Ляня, промывает корни волос, задевает кожу сдержанно, аккуратно. Молчание между ними долгое, сложное, недосказанность так и витает в воздухе, но Се Лянь не знает, как от неё избавиться, а потому не говорит ни слова. Руки Му Цина, его пальцы, ладони скользят по волосам, кожу головы задевают второй раз за вечер, касаются аккуратно, вежливо, но Се Ляню хватает и того. И жарко становится в мгновение; вода кажется перегретой, из неё хочется побыстрее выбраться, но воздух предательски обжигает лёгкие, что дышать невозможно. Се Лянь понимает: краснеет сверх меры, чувствительнее становится в разы, и это, конечно, не остаётся незамеченным. Сверху слышится ровный голос, даже испытывающий: — Ваше Высочество, всё в порядке? Вы хорошо себя чувствуете? — Да, кхм, — сказать хоть что-то в ответ требует неимоверных усилий, — Му Цин, не обращай внимания. Продолжай. И Му Цин продолжает; Се Ляню видится, что лучше уж отвлечься на что-нибудь, кроме собственных ощущений. Му Цин вновь прикасается, смывает остатки отвара, а дыхание у него — тяжёлое-тяжёлое, будто неровное, сбившееся, но он изо всех сил пытается его успокоить. И Се Ляню от этого неловко, но в то же время лестно. Приятно. Он мгновенно, резко вылезает из бочки, как только Му Цин заканчивает его омывать; даже не просит помощи в том, чтобы одеться, скорее наоборот — её избегает, чтобы не смущаться пуще прежнего и не ставить себя в неудобное положение. Се Лянь садится на кровать, подгибает ноги под себя, смотрит на Му Цина внимательно, но будто расфокусированно, словно хочет что-то увидеть, узнать, но слишком погружён в свои мысли. Му Цин к нему подходит с полотенцем в руках, собирает волосы, отжимает с них воду. Завязывает правильно, закрепляет, чтобы ткань не спа́ла. Они разговаривают совсем немного, скорее пытаются прервать молчание, но выходит слабо; ждут, пока волосы Се Ляня высохнут и их можно будет уложить. Му Цин вместе с тем привычно убирается в комнате, расставляет вещи по местам, складывает чистую одежду в аккуратные стопки и выглядит при этом так привычно, сдержанно, что не засмотреться на него не получается. *** Время проходит быстро, мимолётно, и волосы высыхают раньше, чем Се Лянь предполагал. Он вновь садится за столик, ждёт, пока его расчешут, но в этот раз происшествий, неожиданных реакций и касаний, волнующих, будоражащих сознание, не происходит. — Не собирай мне волосы, пожалуйста, — просит ласково, полуулыбкой; смотрит в отражение зеркала, любуется растерянным Му Цином, — пусть останутся так. Ты отлично постарался, спасибо. Они обмениваются взглядами. У Се Ляня в глазах плескается тепло, он выражает благодарность небольшим поклоном; Му Цин не любит, когда он так делает, но не решается его остановить. Бросает тихое, незаметное «не сто́ит», но Се Лянь читает по губам. Му Цин очарователен в стремлении соблюдать субординацию и не выходить за её рамки ни на мгновение, но ещё более прекрасен — в очевидном желании обратного. Они поддерживают зрительный контакт слишком долго, и Му Цин, отводя взгляд, собирается уйти. Се Лянь почти кивает, осознавая, что ему, как слуге, в покоях действительно больше делать нечего, но мысль — мимолетная, пусть и важная, упрямая мысль — проскакивает в голове, из бессознательного переходит в осознанное, читаемое, и Се Лянь поддаётся ей безоговорочно, почти бездумно и почти — совсем немного — самонадеянно. — Му Цин. Он останавливается, не сделав и шага. Разворачивается к Се Ляню вновь, смотрит в сторону, под ноги, на кровать на заднем плане — только не ему в глаза. Стыдливо мнётся, но пока ещё держит себя в руках. — Ваше Высочество? — Я вижу, что с тобой происходит. В покоях тотчас становится душно. Се Лянь смотрит прямо, без стеснения, откровенно и оттого смущающе; Му Цин вздрагивает от его слов, как от пощёчины, и Се Лянь чувствует исходящие от него испуг, волнение, будто это всё происходит с ним самим. В мыслях Му Цина — надежда, что он подумал не о том, что всё не так плохо; на лице — плохо скрываемое волнение, поджатые губы и бегающий взгляд; а в руках напряжённо, с силой сжимаемый подол ханьфу, уже смятый до изломов на ткани, до побелевших пальцев. — Не понимаю, о чём вы. — Понимаешь, Му Цин. Я вижу. Посмотри на себя. Се Лянь окидывает его взглядом медленно, с головы до ног. Му Цин следует за ним, замечает, как неосознанно теребит подол, и отпускает его резко, неловко. Прячет руки за спину, выпрямляется — не хочет потерять лицо, и в этом стремлении Се Лянь его понимает. Раз уж начал, следует идти до конца. — Как бы тебе сказать… — Се Лянь тянет слова, следит за реакцией; заставляет трепет в груди подняться, волнение — ударить в голову, пульс — участиться, — ты ведёшь себя иначе. Выдерживает вновь паузу. Му Цин молчит, наверняка задумывается, где же допустил фатальную ошибку, и Се Лянь продолжает: — Например, сделай я так раньше, — он ненамного шагает вперёд, переходит все границы приличия, останавливается всего лишь на расстоянии чи и приподнимает голову, смотрит снизу вверх, но кажется, что наоборот; Му Цин замирает в оцепенении, в неверии в происходящее, — тебя бы это не смутило. Му Цин не выдерживает и отступает, закрыв лицо ладонями. Пальцы пробивает дрожью, дыхание сбивчивое несмотря на все попытки успокоиться, и Се Лянь, кажется, даже сейчас слышит его аритмичное, сумасшедше быстрое биение сердца. Му Цин говорит тихо, сипло, но слова его будто отражаются от стен, звучат разборчиво и в то же время совершенно невнятно: — Ваше Высочество, я… простите! Я не должен был!.. Му Цин почти выбегает из покоев, раскрытый, выведенный на чистую воду, но замирает. Властный голос разносится по комнате, отражается от стен, окутывает всё тело, не даёт сделать и шага: — Стоять, — и Се Лянь тут же осекается: нельзя испугать приказным тоном; он исправляется, выравнивает голос, звучит звонко, ровно, — с чего ты взял, что я недоволен? Му Цин не двигается; он стоит прямо, как стрела, смотрит на дверь и, кажется, вновь пытается осмыслить сказанное. Молчание, воцарившееся в покоях, давит на уши, а напряжение, тяжёлое, сложное, даже Се Лянь едва выносит. Му Цин поворачивается к нему вновь, и половицы предательски скрипят под ногами. Его взгляд — пропасть, его испуг — красивейшее выражение, а его волнение передаётся и Се Ляню тоже, и справиться с ним, пережить, избавить их обоих от недопонимания, от страха невзаимности — задача вовсе не из лёгких. Но Се Лянь берёт на себя ответственность и делает первый шаг как метафорически, так и наяву. Из огня да в полымя. — Му Цин, ты мне нравишься. Вот так бесцеремонно; достаточно громко, чтобы не дать усомниться в намерениях, но недостаточно, чтобы о них узнал кто-то снаружи. Му Цин краснеет и теряется. Смотрит расфокусированно, почти застывает, пытается успокоить непрекращающуюся дрожь. Се Лянь подходит совсем близко, берёт его руки в свои, гладит кожу, загрубевшую от постоянной работы; не смотрит глаза в глаза, чтобы не смущать, и полуулыбкой, надеждой спрашивает, втайне надеясь на заветный ответ: — Позволишь? Му Цин кивает медленно, но не сомневаясь, и Се Лянь, счастливый, одухотворённый, приподнимается на цыпочки. Му Цин смущается от того, что видит, наклоняется сам, и напряжение, царившее в покоях уже долгое время, наконец исчерпывает себя. Се Лянь всё так же сжимает его руки в своих, не желая давать повода для излишних волнений. Касаться Му Цина — сокровенное желание, несбыточная мечта, к которой Се Лянь впервые за долгое, несравненно долгое время позволяет себе приблизиться. Его губы накрывают чужие, и по телу проходит едва ощутимая искра. Му Цин тоже невесомо вздрагивает, жмурится, и для Се Ляня это уже значит невероятно многое. Они стоят так совсем недолго. Отходят на шаг вновь, на допустимое, привычное расстояние, смотрят друг на друга, и Се Лянь понимает, что напряжение не отпускает. Хочется больше, ещё, хочется распустить руки, позволить себе очень многое, расслабиться, но одного лишь желания недостаточно. Му Цин перед ним стоит совсем растерянный, волнительный, даже осанка не такая ровная, как обычно: плечи чуть вздернуты, подрагивают. Переживает. — Му Цин, — начинает осторожно, издалека заходит; чувствует, как трясутся собственные пальцы, как горят щёки, — мне очень важно знать, на что ты сейчас готов. Я не хочу тебя принуждать ни к чему. Му Цин перед ним стоит, много думает, но слушает внимательно, и Се Лянь продолжает: — Я хочу больше, мне… не хватило. Понимаешь, о чём я говорю? — Му Цин кивает в ответ. — Если что-то пойдёт не так, тебе станет неловко или неприятно, просто скажи, хорошо? Му Цин смотрит молчаливо, вновь кивает едва заметно, ждёт. Се Лянь подходит, медлит специально, поддразнивает, улыбка с лица не исчезает; вновь на носочки приподнимается — всё-таки разница в росте есть, стоять близко неудобно, как и целоваться. Му Цин вновь прикрывает веки, доверяется, и Се Ляню неимоверно хочется подарить ему всю нежность, всю теплоту, на какую он только способен. Они неловкие до невозможности, до очевидного смущения, и Се Лянь ждёт немного — чтобы привыкнул, чтобы не слишком напрягать — и зарывается пальцами в волосы Му Цина, касается затылка, чтобы было приятно, успокаивает. Сам Му Цин, это очень чувствуется, не знает, куда деть руки, и потому Се Лянь направляет его, кладёт себе на талию и чувствует, как пальцы сжимаются. От этого ощущения горячо-горячо становится, приятно, внутри разыгрывается пожар, и поцелуй он продолжает уже более настойчиво, но всё ещё оставляя выбор. Му Цин очень красивый, когда такой: разнеженный, растомленный, слегка потерянный, и Се Лянь не может удержаться, к его уху наклоняется, шепчет комплименты. Му Цин их трепетно любит: краснеет едва заметно, улыбается уголками губ, а во взгляде удивление, но беспокойства нет. Они пару шагов вместе делают, отходят от двери, и готовы уже продолжить целоваться, но мысль одна совсем не даёт покоя. Се Ляню казалось всегда — стыдно признаться, что он о таком думал, — что Му Цин нетактильный. Думалось, он из тех, кто сразу попытается сбежать, замкнётся в себе от любого контакта, а тут… даже не отстраняется. Он явно не любит, когда его так много трогают, и от остальных людей, стоит вспомнить хотя бы Фэн Синя, в отвращении вздрагивает. Сейчас такого вовсе нет. Получается, на него влияет Се Лянь. В мыслях сразу возникает множество вариантов, почему именно так, и в силу характера, да и обстановки тоже, самый неприятный из них кажется верным. А потому он застывает — Му Цин вновь напрягается, пугается в ответ, садится на высокую кровать, смотрит снизу вверх, гипнотизирует — Се Лянь отступает ненамного, разрывает близость и проговаривает серьёзно-серьёзно, требуя внимания: — Му Цин, я понимаю, в каком ты положении, и хочу, чтобы ты знал: я тебя не принуждаю. Пусть мы с тобой по иерархии занимаем совсем разные положения, ты всегда можешь сказать мне «нет», и я это приму. Слова звучат очень вежливо, внимательно. Му Цин смотрит на него с осознанием, с ворохом мыслей в голове, но молчит, замерев. Се Лянь выжидает немного, и его голос вновь разносится по покоям: — Ты мне нравишься, но мне важно, чтобы желание исходило от нас обоих. Хочешь продолжить? На лице Му Цина — целая гамма эмоций. Чистая, бархатная кожа то алеет, то бледнеет, хотя казалось бы, куда ещё. В своих мыслях Се Лянь настолько затерялся, отвлёкся, что поцелуй — в губы, быстрый, резковатый и неопытный, Му Цин с кровати привстал, оттого и неудобно — происходит совсем уж неожиданно. Му Цин, потерянный до невозможности, садится вновь перед ним на кровать, смотрит чарующе и теребит ханьфу. В его глазах — темнота, глубокая, всепоглощающая, волнующая, и Се Лянь подаётся вперёд. Как хорошо, что иногда всё понятно и без слов. Касается его губ, но нежнее. Придерживает за подбородок, направляет сам, мягко, ласково, окутывает всеми чарами, что у него только есть. Му Цин хватается за его плечи обеими руками, сжимает их, но не отстраняется. Он прикрывает глаза, и Се Лянь чувствует, как сильно, отчаянно он дрожит. От волнения?.. Му Цин — перед ним, доверяющий, податливый, и время вокруг будто останавливается. Се Лянь знает, что их никто не прервёт, что время уже позднее некуда, что можно не торопиться, и это, несомненно, позволяет успокоиться. Му Цин приобнимает его, шуршат простыни, стоит лишь податься немного вперёд, и это смущает, ощущения обостряются чрезвычайно сильно. Все границы кажутся стёртыми, исчезнувшими, Му Цин не сопротивляется ни капли, не закрывается, тонет в доверии, в чувствах, и тяжело-тяжело дышит, прикрывает глаза. Се Лянь чуть ниже опускается, к шее, осторожно целует, проверяет, позволит ли Му Цин, не будет ли против. Му Цина касаться страшно — Се Лянь боится навредить, что-то сделать не так; и когда Му Цин невольно сжимает пальцы в его волосах, но не пытается оттолкнуть, оттянуть назад, а наоборот — едва-едва прижимает к себе — в груди поднимается трепет. Се Лянь чувствует себя особенным, важным, очень радуется в душе, что ему доверяют, что именно его прижимают к себе, притягивают, пусть и слабо, проверяя, можно ли. Му Цин непривычно тёплый, это чувствуется даже через слои одежд, и хочется быть с ним ближе, касаться больше, больше ему позволять. — Ты такой… горячий, — замечает принц и только потом осознаёт двусмысленность; улыбается, не желая пояснять, и видит, как Му Цин краснеет ещё ярче, сильнее, как смущается, но отстраняться ни в коем случае не хочет. Се Лянь останавливается на мгновение, думает, а после произносит мягко, легко, голосом чарующим, отчётливым: — Му Цин… давай по-другому сядем, пожалуйста, нам так будет неудобно. И Му Цин смотрит затуманенно, глаза тёмные-тёмные бесконечно, но просьбу выполняет, слушает, что ему скажут. Се Лянь садится на кровати, свешивает ноги с края, и Му Цин понимает намёк; медлит, усмиряет волнение и всё-таки решается. Его придерживают за талию, помогают сесть удобнее, поставить ноги по обе стороны от бёдер Се Ляня. Му Цин не собирается пока садиться полностью, всё равно на себя надеется, на собственную выдержку, и Се Лянь ни в коем случае не против. Он целует его, погружает вновь в атмосферу, и воздух вокруг горячий, душный, давит, мыслить ясно не даёт. Кожа на шее Му Цина тонкая, бледная, чувствительная, и Се Лянь бесстыдно пользуется этим знанием: вновь дотрагивается, покрывает поцелуями быстро, лихорадочно, и внутри тепло-тепло, желание разрастается, становится ярче, ощутимее. Му Цин выше, и со стороны они наверняка выглядят… интересно, но Се Лянь смотрит на него — безоговорочно подчинённого, покорённого, хватающего воздух ртом, прогибающегося в пояснице, возбуждённого до края, до зажмуренных глаз, и все мысли вылетают из головы, и Се Лянь тянется за поцелуем, глушит несдержанные звуки, чувствует, как вибрирует горло, слышит, как Му Цин скулит, как просит, чтобы к нему прикоснулись; и чувствует, как Му Цин дрожит, как у него ноги подкашиваются и — как он наконец садится к нему на колени полностью, не надеется больше на собственные силы. Руки сами тянутся к его ханьфу, и Се Лянь развязывает пояс опасливо, поддерживает зрительный контакт, будто уточняет молча, позволит ли. Му Цин кивает затуманенно, ждёт, и вскоре верхние одежды оказываются распахнуты, позволяют увидеть рубаху под ними. Се Лянь касается аккуратно, сначала просто опускает руки на талию, слышит, как шуршит ткань, — ощущения обострены до предела, ничего не скрывается от слуха, — и, чуть погодя, проникает под одежду, очерчивает пальцами бока, гладит кожу. Му Цин вздыхает тяжело, пытается свести ноги, и Се Лянь снова поднимает глаза, чтобы удостовериться, всё ли хорошо. Необычность, исключительность вечера выбивают из колеи, и хочется тысячу раз уточнять одно и то же в надежде услышать «да», чтобы слова согрели, смягчили углы, позволили не переживать так сильно. С Му Цином хочется осторожно, трепетно, медленно до мучительного ожидания, чтобы всегда знать его ответ, чтобы ни капли недосказанностей не было, но мимолётный порыв, мгновение открытости, эмоциональности не оставляют иных вариантов. Му Цин — переживающий, по нему это видно, — кивает вновь, сам подаётся вперёд, и близость их становится куда более ощутимой, контакт же — более откровенным, и Се Лянь не может не поддаться жару, соблазну, целует в ответ, руками чуть выше поднимается, мягко касается, всё делает, чтобы понравилось, чтобы Му Цину приятно было, и каждую реакцию видит, принимает во внимание: каждый вздох, мимолётное напряжение. Му Цин распалённый, беззащитный, волнительный, тонет в чувствах, в ощущениях, и Се Ляню кажется, что ждать дальше — глумление, излишняя жестокость. Проводя рукой чуть ниже, поддевая самый край штанов, спрашивает уже вербально, только бы Му Цин ответил, только бы согласился: — Мне продолжить? — Да, Ваше Высочество, пожалуйста… — и Се Ляню кажется, что Му Цин хотел бы сказать и больше, но вовремя себя остановил. Он тихий обычно, молчаливый, и слова лишнего не скажет, но сегодня… Му Цин ощущается совершенно по-другому, он стал будто более открытым, позволяет больше как себе, так и Се Ляню. Удивительно. И приятно несомненно. Се Лянь внутренне успокаивается, готовит и себя к тому, что собирается сделать. Ещё совсем немного ждёт, томит, дразнится… и — касается впервые. Му Цин задыхается, напрягается вмиг, сжимает пальцы на плечах Се Ляня неосознанно, но — не отстраняется. Не двигается пару секунд, привыкает к ощущениям, и чуть погодя прижимается, становится ещё ближе, распаляя, даря взволнованность, испытывая, заставляя чувствовать ярче, сильнее. Се Лянь смотрит на Му Цина — податливого, живого, чувственного — и не может оторвать взгляд, дыхание перехватывает сразу. Его хочется узнавать, раскрывать, словно самую страшную тайну, медленно, по деталям, собирая всё воедино. Му Цина хочется видеть разным, и его сегодняшняя сторона — везение, совпадение случайностей и, конечно же, доверие. Глаза Му Цина — глубокие, взгляд потерянный, просящий, тяжело даже пару мгновений провести просто так, не двигаясь, и Се Лянь улыбается своим мыслям, прикрывает веки, целует совсем слабо, легко, в уголок губ, и Му Цин сам чуть вперёд наклоняется, просит большего. Се Лянь думает, насколько же ему повезло, и — слегка сжимает руку, проводит мягко, медленно. Не терпит более ожиданий. Они целуются ещё сбивчивее, стихийнее, чем раньше. Чувства окутывают с головой, тепло по телу расходится, напряжение не отпускает совершенно, и в мыслях остаётся разве что желание стать ближе, касаться ещё больше, распалять жар сильнее. Му Цин бёдра вскидывает, прижимается неосознанно, бездумно, приятно до дрожи в пальцах, и для Се Ляня каждое его движение — му́ка, томлением отдаётся, разжигает лишь сильнее, даже дышать становится тяжело. Му Цин — в его руках, и эта власть, пусть и небольшая, завораживает, сводит с ума; каждое движение — проверка, попытка сделать приятнее, лучше, чем было; каждое движение — и Му Цин не в силах снова держаться на ногах, дышит поверхностно, жмурится, и Се Лянь его целует глубоко, долго, до головокружения, и ощущения становятся общими, сердце быстро-быстро бьётся, Му Цин всем телом напрягается, всхипывает тихо и — обмякает, расслабляется. Се Лянь вздрагивает одновременно с ним, жар сходит постепенно, дышать становится легче, а тепло, мягкое, окутывающее, расслабляющее, наконец растекается по телу. Се Лянь руки вытирает о влажное полотенце, лежащее подле него на кровати. Му Цин — рядом, красивый, истомный, уязвимый донельзя, и Се Лянь в ощущениях теряется, любуясь. Хочется сидеть так дальше, в близости тонуть, касаться его аккуратно, заправить прядь волос за ухо, погладить его по щеке. Поцеловать его ещё раз хочется, нежнее, спокойнее, и Се Лянь целует, и слабо улыбается. — Спасибо, что доверился, — говорит тихо-тихо, шепчет в шею ласково, окутывает тёплом, — Я очень это ценю. И мягко прижимает Му Цина к себе, всё равно оставляя выбор. Он не отстраняется. Они ещё долго сидят вот так, в лёгких объятиях, успокаивая дыхание, погружаясь в мысли, каждый — в свои. Му Цин невесомо то сжимает, то разжимает руки на плечах Се Ляня, переживает, наверное, и хочется его успокоить, хочется вывести из фоновой тревоги, спасти, но Се Лянь знает, что не в силах. То, что Му Цин ему доверяет, — уже сильнейшая удача, а вторгаться в его мысли, в чувства, в самое глубокое и самое спрятанное — слишком. Минута, две проходят призрачно, неуловимо, и Се Лянь погружается в себя, выдавливает эмоцию за эмоцией, размышляет, как относиться ко всему. Они так… сумбурно сошлись, всего одно слово, один несдержанный порыв повлиял, и всё так быстро прошло, хаотично, лихорадочно… но сожалений нет. Ни одного. Му Цин перед ним необычный, чуть более податливый, но всё равно в нём чувствуется напряжение. Се Лянь поднимает голову, ловит его взгляд — они смотрят друг на друга непривычно, вдумчиво, — и отстраняется сам. Снова в мыслях возникает порыв, которому не хочется сопротивляться: — Там… темно сейчас, да и тебя могут заметить, — говорит просто так, не задумываясь, не надеясь ни на что. Му Цин поворачивается молча, перестаёт завязывать пояс ханьфу, смотрит выразительно, глаза сверкают в слабом освещении покоев. Не знает, что сказать, голос проявлять не собирается, закрывается, волнение всё-таки берёт своё. Се Лянь продолжает как можно более спокойно, чтобы и выразить благосклонность, и не напрячь яркостью речи: — Может, останешься на ночь? Я всё равно встаю очень рано, разбужу тебя, — замешательство замечает, сомнения, и поясняет: — Му Цин, кровать очень большая, и я буду с краю, а ты… можешь лечь так далеко, как сам захочешь. Ты не против? Му Цин думает ещё немного — видимо, не до конца пришёл в себя — и кивает: — Не против, Ваше Высочество. Хорошо. Он только снова развязывает пояс, снимает верхние одеяния, остаётся в нижних. Даже так выглядит аккуратно, собранно; медлит, думает дважды, прежде чем хоть что-то сделать и ложится в кровать, наконец, пусть и с самого краю. Се Лянь задувает свечи. И снова они погружаются в мысли, каждый — в свои. Многое ещё хочется прояснить, сказать, обсудить, но Се Ляню отчего-то кажется, что ещё не время, что Му Цину нужно побыть одному, подумать обо всём, и этой идее, пусть и просто так возникшей, без причины, кажется правильным следовать. Они оба засыпают долго, долго, безмолвно лежат в кровати, боясь даже сделать лишнее движение; Се Лянь всё-таки оказывается удачливее, и потому сон его находит раньше. Он закрывает глаза, выравнивает дыхание и погружается в спокойствие, в необходимый отдых. Ещё долгое время Се Лянь спиной чувствует чужой взгляд. Му Цину требуется время, чтобы впустить кого-то другого в своё личное пространство, чтобы привыкнуть, и способы у него свои, особенные. Ну и пусть. Они с Му Цином — по разные стороны кровати, пусть и внешне близкие, их разделяет всего несколько цуней , но в мыслях уже — они совершенно отделились, больше не разделяют одно ощущение, одно желание. Недосказанность витает в воздухе, но с ней сейчас ничего не сделать. Се Лянь готов подождать, сколько потребуется, чтобы ещё хоть раз увидеть Му Цина таким. Чтобы чувствовать, что он не против, что его ведёт, что сам хочет больше, сам просит об этом. Может, они поторопились, может, поддались бесстыдному порыву и пожалеют погодя. Огорчений, разочарований в вечере нет, и Се Лянь засыпает, очень надеясь на то, что он был не последний. Наутро Се Лянь просыпается в крепких объятиях.