***
Оскар не знал, чего конкретно хотел от нахождения здесь среди ночи, но когда дверь уже знакомой ему квартиры отворяется, а на пороге прорисовывается фигурка Чимина, протирающего глаза спросонья, чётко понял, что просто хочет объятий. Тёплых объятий любимого человека, чтобы просто унять неспокойные нервы хотя бы на минутку. — Можно у тебя заночевать? — тихонько спрашивает Оскар, начинающий чувствовать свою вину за то, что разбудил парня среди ночи. Чимин лишь щурится, разглядев, наконец, контуры любимых черт лица, на коем, казалось, собралась вселенская усталость, чуть отходит в сторону, без лишних слов пропуская парня внутрь квартиры, и запирает за собой дверь. — Расскажешь? — звучит тихий мягкий и чуть охрипший голосок Чимина, какого Оскару так не хватало всю дорогу до его дома. То, что Оскара что-то волновало было очевидным фактом. Он всегда довольно сдержан, слегка груб и спокоен, но то, что Чимин видит сейчас точно не вяжется ни с одной присущей Ли чертой. Его притягательные тёмные глаза невероятно красивого, густого карего цвета беспокойно мечутся по всему помещению и, кажется, блондин даже способен уловить звуки его тихого, но частого дыхания, и даже сейчас, с трудом приходя в сознание после сладкого сна, Пак видит, что с юношей что-то не так. Даже с его не до конца раскрытыми веками и замыленным взглядом оскаровкая тревожность слишком заметна. — Рик убил Хосока. — отстранённо бросает Ли и принимается разуваться. Впрочем, не каждый день приходится наблюдать за тем как твой лучший друг убивает твоего хорошего знакомого. Не то чтобы Оскар впервые становится свидетелем убийства, ему и самому однажды приходилось убивать — и ни раз, — однако было одно единственное «но» во всём произошедшем несколькими часами назад. Хосок был Рику хорошим другом, они существовали вплотную друг с другом буквально четыре года, пока были в Сеуле, и Хосок был одним из тех, с кем близнецы сейчас ведут дела. И обычно, когда кто-то убивает своего партнёра по общему делу — ни о чём хорошем это говорить не может. И Ли в этом лишь убедился, когда Рик в нескольких словах объяснил, что Хосок с Джухёком превосходные лжецы и теперь у братьев проблемы, потому что именно Джухёк со своим взявшимся из неоткуда боссом, становятся главными врагами их города. Те люди, которые толкали речи о том, как спасти родной город, оказываются главной для него угрозой. Только Оскар из всего сказанного лучшим другом услышал лишь часть, где тот говорит, что теперь у них с братом проблемы. Ему ничего больше знать и не надо было. Он услышал и зацепился за самое главное по его мнению, и теперь приходится давиться насыщенными переживаниями и острой тревогой, просто потому, что с близнецами может что-то случиться. А он не готов. Ему никогда раньше не приходилось за кого-то переживать, для него это чувство ново и оно определённо точно ему не нравится. Он точно знает, что близнецы это не те люди, за которых стоит волноваться, но… Они его друзья. Настоящие друзья. Он буквально год делил с Риком одну квартиру, у них всегда были довольно тёплые отношения, и с его братом найти общий язык Оскару тоже никакого труда не составило. Чонгук ему действительно нравился и этих полтора месяца ему хватило, чтобы по-настоящему привязаться к обоим близнецам. Возможно, они действительно неуязвимы, возможно, их действительно невозможно поймать, но непокорному сердцу это не объяснишь и Оскару впервые в жизни не удаётся убедить себя в том, что всё будет хорошо. Впервые в жизни не получается прислушаться к здравым мыслям. Закончив разуваться, Ли выпрямляется и смотрит отстранённо на Чимина, а тот после его слов понимает, что у Чона всё же получилось что-то узнать от того охранника, подтвердив свои догадки о не самой честной натуре Джухёка и Хосока. — Мне пришлось его кровищу в баре убирать. — раздраженно бросает шатен, но Чимин понимает, что чужая кровь его, на деле, мало заботила. Совершенно обессилевший, Оскар делает два вялых шага навстречу Чимину и, не мешкаясь, устало падает в его объятия. Он крепко жмурится до расплывающихся перед глазами розовых пятен, перемежающихся с зелёными оттенками, жмётся ближе к горячей груди, ощущая с какой скоростью его охватывает приятное тепло чужого тела, утыкается носом в изгиб шеи и прислушивается к мерному дыханию, потихоньку расслабляясь рядом с любимым человеком. — Мне не нравится всё, что происходит, Минни. — бормочет куда-то в шею шатен, почувствовав, как блондин льнёт щекой к его виску и крепко обнимает за талию, тут же заботливо оглаживая спину. — Они в полной жопе и я не хочу переживать, но почему-то сердце за них болит безумно. — он жмется маленьким котёнком к тёплой плоти и зарывается пальцами в светлые волосы притягивая юношу к себе за голову чуть ближе, осязая на кончиках пальцев приятную шелковистую мягкость светлой шевелюрки. — Дружба так и выглядит, Оскар. — тихонько молвит Пак, прикрывая глаза и оставляя нежный поцелуй у виска Ли. — Ну её нахуй такую дружбу. — шёпотом возмущается шатен дрожащим голосом и чувствует как впервые за очень долгое время в уголках глаз неконтролируемо скапливается влага. — Мне не нравится это тревожное чувство. Чимин коротко усмехается и обнимает парня ещё крепче. — Ты зря переживаешь, Оззи. Это не те люди, чтобы позволять кому-то себя обидеть. — Если с ними что-то случится, Чимин, я их прикончу. — а в ответ снова звучит мягкая, почему-то безумно успокаивающая в данный момент, усмешка у самого виска, а следом за ней лишь нежное, любящее: — Конечно, малыш. — раздаётся вельветовый чиминов шёпот, за коим следует лишь заботливый, приятный поцелуй в тёмную макушку.***
— Я вас ненавижу, парни. — первое, что слетает с уст Чонгука, когда парни чуть ли не вываливаются из автомобиля Рика. Две недели Чонгук, Ёнгук, Оскар и Чимин провели вместе в квартире близнецов. Они засыпали ночью в этой квартире, просыпались утром в этой квартире, ели, мылись и просто существовали ровно четырнадцать дней в этой квартире, периодически покидая её только за тем, чтобы сходить в магазин за продуктами. Эти дни парни переживали тяжко. Оскар после того вечера, когда Ёнгук без зазрения совести убил Хосока, буквально вломился в квартиру Чонов на пару с Чимином на следующий день, с неоспоримой твёрдостью заявив, что не позволит братьям самостоятельно разгребать то дерьмо, в коем им теперь приходится возиться. Ожидаемо двух взбунтовавшихся друзей близнецы из квартиры выгнать так и не сумели, а после того как на защиту незваных гостей встал ещё и Вегас, гневно мяукающий на своего же хозяина, когда тот подходил к друзьям чуть ближе положенного, заставляя питомца переживать за то, что он сейчас буквально силой вышвырнет Пака с Ли из своей квартиры, стало понятно, что против этой троицы переть бесполезно. Чону пришлось подробно рассказать о всём, что он успел узнать и после этого парни принялись за работу. Джухёк, ожидаемо, перестал выходить на связь и пропал со всех радаров, словно его никогда не существовало. Словно он являлся обыкновенной массовой галлюцинацией, и это было плохо. Очевидно он был в курсе смерти Хосока, а его смерть в свою очередь явно означала, что братья знают правду, и парни уверены, что джухёково затишье — это вопрос времени. Они не знают, сколько ещё времени осталось до того как за ними придут, но перед ними в данный момент стояла другая задача. Они отсиживались дома не для того, чтобы покорно ожидать своей участи в виде Джухёка и его не самого разумного босса — их они, казалось, вообще не боялись, — а для того, чтобы пойти к ним навстречу. Они приняли железное решение найти и уничтожить всю группировку Чонхо, что являлся настоящей угрозой для Чиесета, и пока старый хрен, вероятно, строит планы о том, как уничтожить самую главную на данный момент угрозу для его деятельности в лице близнецов, сами же близнецы активно пытаются найти способ уничтожить Чонхо и всех и вся, что ему дорого. В основном на это две недели и ушли — на сбор информации и построение хорошей стратегии по истреблению вражеской группировки. Только вот под конец второй недели у парней, кроме одного Чонгука, заметно сдают нервы. Они слишком долго и упорно работали, перерываясь лишь на ничтожные несколько часов, чтобы поспать или быстренько покушать, а это очень давит как на моральное, так и на физическое состояние их организмов. Чонгук, как человек уже давно привыкший к такому образу жизни, когда нужно сидеть за монитором непрерывно чуть ли не целые сутки, чувствовал себя не так плохо, как остальные, но должен был признать, что и ему необходим отдых. Только вот, когда он соглашался на короткий отдых хотя бы на один вечер, он совершенно не был готов к тому, что парни потащат его на очередную вечеринку в каком-то загородном особняке, принадлежащем непонятно кому вообще. Друзя стоят кучкой перед внушительным домом, как заверяет Оскар, одного из его хороших знакомых, смотрят в просторные окна, за коими можно разглядеть множество людей в тусклом свете комнат, а Чона уже начинает немного мутить от звука громкой музыки, доносящейся из-за закрытых дверей. Готов поклясться, что уже чует тошнотворный запах алкоголя, мешающегося с не менее отвратительным запахом сигарет, травки и пота. — Да ради бога, но меня уже заебало сидеть у тебя дома в постоянной работе, и смотреть на твою кислую рожу, так что личико попроще и иди хоть на один вечер отвлеки себя от грёбаных проблем. — грубо отчеканивает Оскар, игриво шлёпает Чона по заднице, и тут же направляется ко входу, не дожидаясь никакого ответа. А следом Чонгук наблюдает за тем, как Оскара нагоняет Чимин, охотно скрыватясь с шатеном за дверьми набитого людьми дома, после чего к ним присоединяется и Рик, беззаботно пожавший плечами. Чонгук изнурённо выдыхает, совсем не разделяя любви друзей и брата к таким отдыхам, но всё же плетётся ко входу в дом, смирившись со своей участью. Половину вечера Чонгук проводит в гордом одиночестве на заднем дворе особняка, развалившись на мягком стриженом газончике, охотно изучая бессовестно заполонившие ночное небо россыпью маленьких перламутровых сокровищ звёзды, заполняя их неповторимостью и великолепием опустевший разум. Юноша не замечает, в какой момент любование звёздами перетекает в мысли о том, что помимо всего навалившегося на него с друзьями груза, у них с Чимином остался последний экзамен, перед которым им нужно доделать общий проект, если они хотят получить автомат. Он невольно усмехается этой мысли, настолько обыденной для обыкновенной, нормальной жизни, коей у него практически не было, за исключением последних четырёх лет. Наверное забавно было бы прожить такою жизнь, где самое ужасное, что с тобой может случиться в твои двадцать два года — это проваленный экзамен и отчисление в университете. Где все твои проблемы — это недосып перед сессией, помятая футболка, не подготовленная домашка и нежелание учиться. Чонгук ни в коем случае не обесценивает чужие проблемы, связные с подпорченным психическим и физическим здоровьем из-за учёбы, работы, семьи или друзей, но ему действительно интересно, как бы повернулась их с братом жизнь, если бы они выросли в обычной среднестатистической семье. И всё же он чётко понимает, что такая жизнь не для него. Это было бы действительно очень скучно. Он не создан для того, чтобы смеяться с друзьями с локальных шуток во время пар, не создан для того, чтобы с теми же друзьями прогуливать лекции в красивых парках, или наоборот примерно учиться и не пропускать ни минуты учебного времени. Он не создан для того, чтобы проводить свой вечер за ужином с родными в тёплой обстановке, не создан для того, чтобы быть примерным сыном и братом и тем более не создан для того, чтобы послушно соблюдать все законы. Нет, это была бы невыносимая для него жизнь. Потому что он создан для того, чтобы встречаться с друзьями в баре, где проводятся нелегальные подпольные бои, создан для того, чтобы вспоминать об учёбе лишь в перерывах между взломом чужой системы безопасности и незаконным проникновением в частную собственность. Создан для того, чтобы взламывать чужие сервера, выпытывать у людей информацию и беззаботно играть со Смертью, не переживая о последствиях. Создан для того, чтобы всеми силами стараться сберечь своих самых близких друзей, а потом получать от них пизды за это, потому что «Я, блять, не позволю тебе тонуть в этом болоте в одиночку, Чонгук». Создан для того, чтобы саркастично закатывать глаза на отвратительные братские шутки про инцест, а потом горячо целоваться с своим же близнецом и тихонько дрочить на него по ночам. Чонгук создан для того, чтобы быть неправильным. Для того, чтобы плевать на множество правил и наслаждаться тем адреналином, медленно перетекающим в неповторимый кайф, когда очень тонко ощущается вот эта грань межу тревожным «чёрт, меня могут поймать» и игривым «будет довольно забавно, если они попытаются меня поймать». Чонгук коротко усмехается сам себе и, ощутив неприятную сухость во рту, решает сходить в дом попить воды. Стоило ему ступить на порог особняка, как в уши тут же врезаются мощные биты музыки, а на слизистой носа оседает уже давно знакомый ему, мерзкий запах алкоголя и сигарет. Он пробирается сквозь толпу к барной стойке, отделяющей гостиную от кухни, с откровенным отвращением к людям поморщив нос, врывается, наконец, в более безлюдный участок помещения, находит стакан, решив для надёжности сполоснуть его под краном, и наливает в него воды. Повернувшись лицом к толпе и устало оперевшись бедрами о столешницу, Чонгук уже было делал глоток из стакана, как вдруг его взор падает на двух юношей у барной стойки напротив. В нескольких метрах от него, повернувшись к нему спиной, стоит неизвестный юноша, зажимающий между своим телом и барной стойкой Ёнгука. Его грёбаного брата. Близнецы тут же устанавливают прочный зрительный контакт и Чонгук с лёгким налётом ревности, смотрит на то, как незнакомец беспардонно скользит ладонями по элегантным изгибам родного тела, как он нерасторопно проникает пальцами под футболку, касаясь гладкой кожи и расцеловывает крепкую шею, пока Рик развязно ухмыляется и смотрит брату прямо в глаза, собрав вселенскую наглость в своих до боли и преступного помешательства красивых тёмно-карих радужках. Ёнгук видит, насколько младшему тяжко всё это наблюдать. Он видит, как сильно его волчонку хочется своими ладонями прикоснуться и обвести ласково каждую мышцу на его теле. Рику и самому до жути Чонгука касаться хочется. Хочется послать этого незнакомца далеко и на долго, а вместо него ощущать тепло родного тела, что будет с предельной осторожностью вырисовывать кончиками пальцев нежные узоры на его коже и оставлять жаркие призрачные отпечатки своих горячих губ на его теле. Он для Чонгука всё это представление разыгрывает. Наглая провокация. Смелый жест, кричащий: «Смотри на какое дно я скатываюсь, ради тебя! Смотри как низко я пал в попытках вывести тебя на чистую воду! Просто, чтобы ты признался. Чтобы устал терпеть». Вся вселенская привлекательность, безбожно пленяющая собой ёнгуково сердце, продолжает сгущаться глубоко в глазах Чона, и, словно бы, отпечатывается в зрачках Рика, не позволяя рассмотреть вокруг себя ничего, кроме любимой фигурки Чонука напротив. А Рику иного и не нужно. Ему бы всю жизнь родным братом наслаждаться и упиваться одним его дурманящим присутствием. Чонгук, сосредоточив всё своё внимание на близнеце, не замечает с какой силой начинает сжимать стакан в руке, пока второй рукой с диким напором впивается в края столешницы, и ощущает едва уловимое давление на виски. В нём ревность и чувство собственности вскипает, хотя он с горечью понимает, что не имеет права на такие эмоции по отношению к близнецу. Ёнгук его родной брат, не более, и ревности в том ключе, в коем её сейчас всем своим нутром ощущает Чонгук, в этом мире места нет. Только кто Чонгук такой, чтобы сердцу приказы отдавать? Заметив с каким напряжением в него впиваются чонгуковы глаза, Рик лишь улыбается ещё шире, склоняет голову к плечу, ещё больше открыв незнакомому юноше доступ к горячей коже, коей хочется, чтобы только Чонгуку касаться было дозволено, и зарывается одной рукой в тёмные волосы незнакомца, прикрывая глаза в фальшивом блаженстве и навязчивом желании ещё больше брата спровоцировать, а беспрерывный зрительный контакт с ним начинает не на шутку Рика заводить. Только вот попытка Ёнгука заставить Чона выпустить свои эмоции в свет и признаться, наконец, в любви не в силах больше наблюдать за тем, как какой-то выблядок смеет его брата касаться, оборачивается полным крахом, когда уголки губ младшего растягиваются в нахальной ухмылке, а глаза чуть прикрываются, придав родным чертам лица более расслабленный вид. Не показывая замешательства на лице, Ёнгук видит, что младший спокойно выпивает воду, ставит стакан на столешницу позади себя, а после, игриво подмигнув, просто уходит, за считанные секунды затерявшись в толпе. Ёнгук, не сумевший совладать с чувством гордости, после ухода Чона подождал ровно двадцать минут и отправился на его поиски, чтобы поехать вместе домой. Ему здесь не интересно. Парня, что так страстно вылизывал его шею на кухне, Ёнгук сразу после ухода близнеца безжалостно отшил, не позволив перерасти этой ласке в нечто большее, ведь с самого начала это было не более, чем обыкновенным представлением для любимого братца, что бессовестно свалил в закат, не позволив Рику разойтись на более откровенные жесты, чтобы добить чонгуково терпение до конца. А теперь, ни разу за все эти двадцать минут не подумав ни о чём и ни о ком, кроме Чона, Ёнгук судорожно мечется по дому в поисках брата, потому что ему всё надоело. Его всё бесит. Его бесят люди, его бесят витающие в спёртом воздухе запахи, его бесят мысли о том, что недавно его касались чужие руки и целовали кожу чужие губы, его бесит Чонгук, его бесит своё же поведение, его бесит всё. Он просто хочет домой, но без Чонгука в квартиру он возвращаться не собирается. Он обходит первый этаж, террасу и задний двор уже третий раз и решает подняться наверх. Чуть прислушавшись, до барабанных перепонок доносятся приглушённые стоны, которые Ёнгук не спутает ни с чем. Резко распахивая дверь самой первой комнаты, Рик находит того, кого так долго искал. Чонгук. Его сладкий Чонгуки, любимый младший братик сидит на просторной кровати, уперевшись одной рукой в матрас за спиной, и смачно надрачивает, судя по протяжным стонам и беспредельно быстрым движениям ладони вот-вот собираясь кончить. Где-то Ёнгук это уже видел. Довольно знакомая картина. Однако стоит Чону заметить силуэт старшего брата в дверном проёме, как он резко останавливается, несколько секунд отстранённо вглядываясь в его глаза поплывшим взором, и среди нависшей тишины, нарушаемой лишь шумным дыханием Чона, раздаётся недовольное: — Сука. — тяжко выдыхает Чонгук и сводит брови на переносице, замученно запрокидывая голову. — Да за что? — Ты, я смотрю, дрочишь везде, где не лень. — с лёгким упрёком изрекает Рик, а затем добавляет серьёзным тоном: — Домой, Чонгук. — Уйди, Рик. — спокойно просит Чон, ни капли не смущающийся своего внешнего вида. Сука, разложить бы тебя сейчас на этой постели, пиздюк малолетний. Нет смысла от Ёнгука весь этот затаханный вид скрывать. Он его уже таким видел. Он слышал, как Чонгук ласкал себя по ночам, нервно нашёптывая его имя, они целовались и однажды Ёнгук собственноручно доводил младшего до оргазма, так зачем Чону прятаться в этот раз? Рик уже видел все его самые худшие стороны, прятать уже нечего, кроме этой нездоровой любви, в коей Чону до сих пор сложно признаться, ведь братья так не делают. Это неправильно. Зато в том, чтобы дрочить на близнеца, представляя себя на месте незнакомца, зацеловывающего шею Рика, Чонгук ничего зазорного уже не находит. — Мы. Едем. Домой, Чонгук. — строго проговаривает Рик, делая акцент на каждом слове, с великим трудом преодолевая желание действительно разложить брата на этих простынях в следующую же секунду. — Что не понятно? Чонгук недовольно цокает, затем капризно промычав, смотрит вниз, где болезненно ноет побагровевшая головка с маленькой капелькой природной смазки, выступающей из дырочки уретры, и с ничем не прикрытым разочарованием послушно прячет член в штаны, с каждой секундой раздражаясь из-за чувства неудовлетворённости, так и не успев довести себя до разрядки, будучи прерванным грозным старшим братцем. Чон резко поднимается с места и раздражённо выходит из комнаты, намеренно грубо задев Рика плечом, пока тот стоит на месте ещё несколько секунд и пытается подавить накатившее необузданной волной возбуждение.***
[Black Out Days — Phantogram] До дома парни доезжают в абсолютной тишине, не проронив ни слова, но стоило им переступить порог квартиры, а Чонгуку, уже успевшему разуться, направиться в сторону своей комнаты, дабы побыстрее скрыться с глаз близнеца, Ёнгук не выдерживает, преодолевает расстояние между ними в несколько широких шагов, хватает младшего за запястье и резко разворачивает к себе лицом, злобно рявкнув на эмоциях: — Ты любишь меня! Чонгук испытывает секундную растерянность от резкости действий и событий, разворачивающихся перед ним. Он хмурится, но слегка смягчается под давлением разрушительных эмоций, очерчивающих приятные черты лица родного брата, в глазах которого стремительно сгущается ярко выраженное негодование и едва уловимые нотки отчаяния. Чонгук не в силах взора от пленяющих тёмных радужек отвести, осязает как его выпускают из крепкого захвата братских ладоней, словно бы позволяя уйти, но вот суровый взгляд напротив безжалостно прибивает к полу, призрачной хваткой впиваясь в горячую плоть до кровавых следов на смуглой коже. — Ты мой брат, естественно я тебя… — Нет, Чонгук, ты знаешь о чём я. — тут же обрубает все его дурацкие оправдания Ёнгук. — Не надо из себя дурачка строить, терпеть это ненавижу. Густые тёмные бровки ползут к переносице на лице младшего, придав симпатичной мордашке более угрожающий вид, который, однако, Рика ни капли не пугает. Он хочет своего добиться. Он жаждет признания. Слишком сильно по любимому близнецу истосковался, ведь к нему тянет непреодолимо, незримые, совершенно эфемерные ладони, грехом и пороком насквозь пропитавшиеся, подталкивают активней к извращённым желаниям до опасной близости, где Рик практически над собой не властен, судорожно цепляясь за жалкие остатки не самого бесконечного терпения. Он чувствует Чонгука с необычайно детальной точностью, с абсолютной безошибочностью и чёткостью, ведь делит с ним одну кровь. И готов разделить с ним целую вечность. Только ему не позволяют. Изо дня в день его безжалостно топят в адском котле, бурлящем обилием беспричинной неуверенности и необъяснимой опаски, потакая дурацким понятиям о «правильном» и «не правильном», а он не устаёт пытаться из него выбраться, цепляясь дрожащими пальцами, изуродованными свежими багровыми ожогами, за раскалённые чугунные бортики. И всё ради любви. Ради Чонгука, что собственными руками огонь развёл и лично на него этот котёл водрузил в попытках от больной любви избавиться. Не устаёт жестоко родного брата ранить откровенным отторжением и нежеланием чувствам поддаться из-за глупых предрассудков. А Рик всё больше влюбляется. С каждым днём осязает крепчающую зависимость и нужду находиться рядом. Нужду в прикосновениях, поцелуях и нежной ласке, а его всеми этими удовольствиями нагло обделяют, несмотря на довольно заметную взаимность, которую весьма бездарно пытаются от него скрыть. Бесполезно ведь. Ёнгук Чона насквозь видит, а молчание младшего откровенно бесить начинает. Заставляет нервы тугой стрункой натянуться, после чего останется лишь последний раз кончиком пальца её коснуться, чтобы она с режущим звуком резко разошлась на две части. В карих глазах застывает немое негодование, густо мешающееся с крупицами гнева и раздражения, оседающих на точёных чертах лица Чонгука, пока в теле постепенно начинает расти напряжение. Чонгук об этом говорить не хочет. Он любит до гроба, и с трудом собирает останки здравого рассудка на самом дне вязкого болота, где постепенно эти останки собираются в колючее, до боли в сердце неприятное «нельзя». Нельзя питать тёплых чувств к своей крови. Чонгук будет пытаться до талого, ведь он последняя их надежда на спасение. Последняя их надежда на то, чтобы не захлебнуться своими пороками окончательно . — Ты пьян. — безразлично отчеканивает Чонгук не в силах подобрать слов, чтобы уйти от разговора. — Я и капли в рот не взял и ты прекрасно это знаешь. — Какого чёрта ты докапался, Ёнгук? — Чонгук поддаёт голосу суровости, ощущая как с каждой секундой сердце начинает биться в рёбра чаще. — Чего тебе от меня надо? — Чего мне от тебя надо?! — взрывается Ёнгук разъярённым возмущением, ненамеренно повысив голос и вскинув брови вверх. — Мне, блять, надо, чтобы ты перестал врать мне! Ни единый мускул на лице Чонгука не дрогнул. Холодное равнодушие всё так же скрывает за собой бешеный ураган неозвученных чувств, только вот с каждым ёнгуковым словом это самое равнодушие начинает трескаться, постепенно являя миру тонкие узорчики испещривших его с ног до головы маленьких трещинок. А Чонгук всё пытается суетливо залатать каждую из них, замазать самым стойким материалом, чтобы вечность свою суровую непоколебимость сохранять, но трещины продолжают стремительно расходиться в разные стороны и он просто-напросто не успевает. И ему не нужно быть экспертом, чтобы понять, что если Рик ещё хотя бы раз вернётся к подобному разговору, его стойкое хладнокровие с позором падёт и рассыпется жалким пеплом у ёнгуковых ног, в то время как порочная любовь необузданной стихией вырвется на свободу. Чонгук просто молчит и пристально смотрит в глаза, но ему так много хочется сказать, а он не может. Ему нельзя. — Если я скажу, что тоже люблю тебя, тебе будет проще признаться? — спокойный низкий голос, способный собой кого угодно с ума свести, нарушает тишину, повисшую в воздухе. В чёрных глазах лишь мрачная серьёзность, уверенность, авторитетность и ни единого намёка на шутку, сарказм или иронию. Рик спрашивает, потому что ему действительно интересно. Он спрашивает, потому что готов первый признаться, чтобы услышать такое же признание в ответ, а Чонгук ощущает как совсем медленно к нему подступает истерика и необъяснимое чувство, схожее с неописуемым помешательством и сумасбродством. — Что ты сделаешь, если я скажу, что грежу о тебе каждую ночь? Что он сделает? Что он сделает если Ёнгук скажет, что грезит о нём каждую ночь? Вероятно, Чонгук поедет крышей. Вероятно, он сойдёт с ума в непоколебимой уверенности, что его старший брат просто бредит, а потом скончается от переизбытка чувств, с коими не сумел совладать. Чону сложно понять сколько в риковых словах правды и сколько лжи. Он ведь и понятия не имеет, что Ёнгук действительно готов признаться и это признание будет самым настоящим, самым подлинным, искренним и самым важным за всю его относительно недолгую жизнь. Чон даже не хочет пытаться понять сколько в его словах истины просто из-за страха, что в погоне за правдой он наткнётся на бесстыжую ложь. Вранье, выдумку, обман. Он боится оказаться старшим братом осуждённым. Но разве можно стать осуждённым старшим братом, когда этот же старший брат согревает в тёплых объятиях каждую ночь, ласково гладит живот перед самым сном, целуется с ним «по пьяни» и не говорит ничего в упрёк, когда признаётся, что помнит тот поцелуй в мельчайших подробностях, и дрочит Чону на какой-то вечеринке, ласково выцеловывая влажные дорожки на братской шее? Разве может этот человек осуждать, когда сам в не меньших грехах увяз? Разве может Рик осуждать, когда его самого непреодолимо к младшему брату тянет, вопреки всем законам природы и запретам на смешение крови? Чону хочется верить, что нет, но он всё ещё боится. Всё ещё боится быть отвергнутым, что не позволяет ему флегматично рассуждать. Это опасение вновь остаться одному, никак не отпускает его разум, заполнив всё пространство в мозгу тревожными мыслями и переживаниями, и продолжает его безжалостно терроризировать, несмотря на то, что Ёнгук ему уже практически в любви признаётся. Разве можно бояться одиночества, когда самый дорогой ему человек, его родная кровь, его любовь буквально делает шаг к их сближению, предпринимая отчаянные попытки подвести Чона к тому, чего тот так давно жаждал? Разве можно бояться одиночества, когда Ёнгук смотрит с такой печалью и горестью, словно он вот-вот о холодный асфальт разобьётся, если не услышит того, о чём знают оба, но не решаются озвучить? Чонгук не может в его чёрные зрачки смотреть, ведь в них слишком много мольбы сосредотачивается. Он опускает глаза ненадолго и слабо качает головой. — Что ты хочешь от меня услышать, Ёнгук? — звучит уставший чонгуков голосок, а затем он поднимает на старшего глаза. — Блять, — раздаётся нервная усмешка старшего, после чего он раздражённо рявкает: — Я хочу услышать правду, что ты скрываешь уже столько лет! Давит. На Чона очень сильно давят его слова, потому что он действительно любит. Любит до безрассудства, до больного сумасшествия, но, Боже, как же тяжко в этом признаться. Он не может до конца понять, чего именно боится, ведь не сложно догадаться, что Рик любит его не меньше. Чонгук это уже понял. Они ведь близнецы, они каждый неровный выдох друг друга с необыкновенной чувствительностью осязают, и распознать нездоровую любовь среди всех ёнгуковых жестов, действий и слов для Чона тоже проблемой не было. Самой главной проблемой являлось лишь полное осознание этой любви. Тяжело это объяснить. Он чувствовал эти тёплые братские чувства, но не мог их осознать. Не мог в них поверить. — Ты любишь меня! — снова выпаливает разгорячено. — Ты задрал, Рик! — а в этот раз не выдерживает Чонгук. Он нервничает. Действительно нервничает, а сгущающаяся глубоко в его подсознании тревожность начинает давить на виски. — Это факты. — едко выплёвывает старший и внезапно слышит, как сидящий возле его ног Вегас, взявшийся словно из неоткуда, согласно мяукает один раз. — А ты не поддакивай! — раздражённо бросает питомцу Чон. Он тяжко вздыхает и проводит пятернёй по волосам, прикрыв глаза, переводит дыхание от обилия мешающихся в груди эмоций, а потом смотрит на Вегаса и возмущённо спрашивает: — И вообще, какого хуя, Вегас? Ты забыл кто тебя кормит? Вегас сидит ещё несколько секунд у ног Ёнгука, смотрит надменно на хозяина и, лениво моргнув, уходит, ничем Чону на его возмущения не ответив, пока Рик пристально сверлит близнеца мрачным взором в ожидании хоть какого-то ответа. По состоянию младшего видно, что ничего хорошего Рик не услышит, но он не перестаёт надеяться на лучшее. Он устал. Устал жить без чонгуковых горячих поцелуев в губы, хотя такое было всего раз, но ему всё равно тяжко без этих сладких губ на своих собственных. Устал жить без тех немного иных тепла и ласки, коими хочется Чонгука изо дня в день баловать и точно такую же ласку от него получать. Устал находится к нему всегда так близко и одновременно настолько далеко. Ёнгук устал без Чона. Без его любимого, маленького волчонка. — Слушай, иди дальше сосись и ебись с непонятными парнями на сраных вечеринках, и не трахай мне мозг. — Да в гробу я твоих парней видел, Чонгук! — отчаянно и громко выплёвывает Рик, всего на мгновение почувствовав, словно вот-вот из глаз польются слёзы. Он не может поверить, что Чон действительно не хочет его любить. Что он действительно пытается эту любовь глубоко в себе подавить, будто это что-то ужасное и совершенно грязное, а ведь Рик эту любовь буквально до небес превозносит. И это больно. Больно, когда самый дорогой и любимый для него человек, пытается это прекрасное чувство в грязь затоптать. Под влажной почвой закопать и оставить эту хрупкую любовь сгнивать в сырости холодной земли. Ёнгук смотрит с невероятной грустью, с такой просьбой и отчаянной мольбой, что Чонгук не выдерживает, резко срывается с места и, не проронив ни слова, уходит в комнату, громко захлопнув за собой дверь.***
Размеренное мягкое мурчание лежащего на коленях Вегаса распространяется по коже бёдер нежной вибрацией, пока юноша, привычно для всех окружающих, суетливо бегает пальцами по клавиатуре своего ноутбука, устроившись за барной стойкой. В квартире абсолютная тишина, нарушаемая лишь громким мурчанием сервала и тем же клацаньем клавиатуры, а спустя несколько минут от той умиротворённой тишины не остаётся и следа, когда в квартиру чуть ли не с ноги врывается Рик, не соизволивший даже разуться. Широким шагом он резво преодолевает расстояние от коридора до сидящего на высоком стуле брата, и грубо швыряет близнецу прямо под нос на клавиатуру листовку с их портретами с кричащей под ними надписью «РОЗЫСК». — На нас открыли охоту. — коротко изъясняется Рик, но в совершенно спокойной интонации. Чонгук хмурит брови, берёт листовку в руки и рассматривает повнимательней, проклиная себя за то, что всё-таки оставил в живых того охранника в подземной лаборатории, наивно полагая, что тот действительно не расскажет ничего мэру или тому же Хёну. Чонгук Рику рассказал об этом тем же самым вечером, когда старший прикончил Хосока в сокджиновом баре, и уже успел отхватить от братца смачных пиздюлей в виде гневных словесных наставлений. Телохранитель ведь не знал о намерениях близнецов, не знал, что для мэра они никакой угрозы не представляют. Он успел запомнить только темноволосого парня с бешеным взглядом, безжалостно изуродовавшего его руку, и воспоминания эти были определённо не самыми приятными. А он ещё как-то вынюхал, что у Чона близнец есть. Потрясающе, нахуй. Вдвоём теперь от копов бегать будут. Но нужно было быть готовым к тому, что вряд ли нормальный человек подумает, что псих с отвёрткой никакой угрозы представлять не может. Вот и тот охранник не был исключением. Но Чонгук всё же до последнего верил, что тот парень ничего своим боссам не разболтает. Зря надеялся, конечно. Теперь Чонгук понимает всю тупость своей благосклонности в виде поблажки, из-за чего, помимо некоторых проблем с Джухёком и его боссом, к близнецам прибавляются ещё и проблемы с государственными деятелями и полицией. — Ебучий Ёндже, — недовольно бурчит Чонгук себе под нос, припоминая имя охранника, коего по доброте душевной решил в живых оставить. Ни за что в жизни больше так не сделает. Чонгук откладывает листовку в сторону и поднимает на брата глаза, встречаясь с абсолютно безмятежным взором, покорно ожидающим, когда младший что-нибудь скажет. — Мы же не будем бежать? — вкрадчиво интересуется Чонгук, словно бы просто уточняет, уже давно зная ответ на свой вопрос. Чтобы близнецы Чон и когда-нибудь бежали от проблем? Да никогда в жизни. Они не любят быть жертвами. Они не для этого статуса были рождены. — Конечно нет. Мы ж не идиоты. — только подтверждает мысли младшего Рик. — Ждём, когда за нами придут? — ещё раз спокойно уточняет Чон, с каким-то нездоровым благоговением предвкушая встречу с теми, кто собирается против них пойти, чтобы можно было слететь с катушек окончательно. Чтобы ни в чём себе не отказывать. Рик коротко пожимает плечами и выдаёт беззаботно: — Во-первых, они не первые, кто пытался нас поймать и вряд ли у них что-то выйдет. А во-вторых, да, ждём. Чон на мгновение сканирует брата каким-то будто скептичным взглядом, словно немного сомневается. Словно лёгкая опаска на секунду пронзает сердце, но Ёнгук тут же тепло ему улыбается и задорно молвит: — Брось, будет весело. Ещё оно секундное молчание, пропитавшееся чонгуковым едва заметным сомнением, а затем младший уверенно выдаёт: — Мы определённо ёбнутые, ты ведь в курсе, да? — Мы просто умеем развлекаться, вот и всё. — с игривой, свойственной его натуре ухмылкой заявляет Рик, подмигивает брату и уходит в коридор, чтобы, наконец, разуться.***
За обширными окнами расстилается необъятное полотно ночного неба, усыпанного многочисленными, завораживающе мерцающими звёздами. По квартире разливается приятный тусклый свет, отдающий особенной теплотой и уютом, пока Вегас крутится вокруг ног Чимина, завязывающего шнурки на своих ботинках. Пять минут назад Чонгук с Паком доделали, наконец, университетский проект, за который им обещали поставить оценку автоматом, а теперь блондину нужно бежать в бар на ночную смену, поэтому, как одна большая дружная семья, Чимина провожают все: Чонгук, Ёнгук и Вегас, не перестающий любовно ластиться к ногам блондина. — Заходите сегодня, если будет время и желание. — любезно предлагает Пак, разгибаясь в спине, после того как почесал Вегаса за ушком, услышав в ответ от него благодарное мурчание. — Я, если честно, хотел немного подучить теорию на случай, если нам автомат не поставят. — в немного усталой интонации звучит от Чона, после чего он легонько чешет свой обнажённый живот. — Ты самый умный на потоке, Гуки, вряд ли оно тебе надо. — после короткой усмешки выдаёт блондин. — Лучше перебдеть, чем недобдеть. — Зануда. — А я с ним живу. — усмехается Рик, нежно ущипнув близнеца за бок в районе рёбер, на что тот даже не реагирует. Для него этот жест довольно привычен. — Я не настаиваю, ребят, смотрите сами. — Чимин пожимает плечами, самостоятельно открывает дверь и ступает за порог, после чего с мягкой улыбкой бросает задорное: — Всё, адьёс! — а затем закрывает за собой дверь. Чонгук лениво плетётся к входной двери и так же лениво проворачивает ключ в замочной скважине. В последнее время на него довольно много дел свалилось, бессердечно вытягивая из юноши все остатки сил. Очередной день он вместе с братом убил на множественные варианты построения стратегий по уничтожению всей группировки некоего Чон Чонхо, о котором младшему удалось узнать ранее от охранника подземной лаборатории, а вечером пришлось вспомнить про университет, который пока что бросать не собирался, и добросовестно доделывать совместный с Чимином проект. Чон устал. На данный момент он не может припомнить ни единого периода своей жизни, настолько загруженного, как сейчас. Он мало отдыхает и очень много работает. Каждый день, сидя дома за барной стойкой, полностью погрузившись в разные сведения, выведенные на экране ноутбука, он чувствует периодически прижимающееся к нему со спины полуобнажённое тело старшего брата, заботливо греющего теплом горячей плоти в заботливых объятиях, и слышит пропитанное нотками переживания: «тебе нужно отдохнуть, малыш», которое успешно игнорирует. Под звук поворота ключа в замочной скважине Ёнгук расслабленно опирается спиной о стену коридора, после чего то же самое делает Чонгук, но с противоположной стороны от близнеца, приткнувшись спиной к стене с притомленным выдохом. Тепло. В небольшом коридорчике, как будто действительно становится тепло. Братья смотрят друг на друга каждый у своей стены напротив, не особо даже понимая, почему они не возвращаются в гостиную к своим повседневным занятиям и работе. В воздухе сгущается некая насыщенная непривычными эмоциями материя, осязаемая лишь близнецами, с трудом осознающими, что конкретно удерживает их в сраном коридоре, но они оба очень чётко ощущают необъяснимое желание поговорить. Поговорить о том, что ранее для Чонгука являлось строгим табу. Поговорить о том, чего Чонгук боялся на протяжении довольно большого срока, и о том, о чём всегда очень сильно хотелось поговорить Ёнгуку. Кажется теперь оба готовы обсудить всё, что с ними происходит. [Sex, Drugs, Etc. — Beach Weather] Рик всматривается в тёмные глаза, в коих добровольно погибает изо дня в день, безрассудной любовью захлёбываясь, улыбается младшему тепло, так ласково, и чуть склоняет голову к плечу, решив заговорить первым, но диалог не начинает с резкого давления и бестактных вопросов. Решает подводить к этому неспешно, тактично и аккуратно. — Не надоело работать и учиться постоянно? — Я просто хочу закончить со всем этим и уже потом отдыхать спокойно. — бесстрастно отвечает Чонгук, ненароком пробежавшись глазами по обнажённому братскому торсу напротив, затем мгновенно возвращая взор к чёрным глазам. — Так нельзя, родной. Перерывы в работе и учёбе необходимы, ты без отдыха загнёшься. — Не умею я расслабляться, когда вокруг куча не разрешённых дел, Рик. А на губах любимых снова та самая ухмылка вырисовывается. Та самая ухмылка, после которой с уст старшего всегда слетает что-то предельно непристойное. — Могу тебе помочь. — С чем? — Расслабиться. — Рик улыбается ещё шире, поясняя свою незамысловатую идею, позабыв о намерении подходить к разговору с особой тактичностью. — Знаю один очень действенный способ. — и на этом моменте вся его с трудом собранная галантность машет ему ручкой и пафосно уезжает в закат. Ёнгуку можно было доверять во всём. Ему можно было доверять во всём, кроме советов о том, как можно расслабиться. Потому что всё, что он мог посоветовать — либо потрахаться, либо прикончить кого-нибудь. Чонгук же не хотел ни одного, ни другого. «Знаю один очень действенный способ». Чонгук в этом не сомневается. Это тот самый момент, когда приходит осознание, что больше бежать некуда. Что это больше не дурацкие шутки про инцест, не ироничные заигрывания и саркастичные издевательства с целью смутить. За игривой интонацией прячутся истинные желания, в коих Чону всё ещё хочется разглядеть шутливый подтекст, но в это раз всё по-другому. — Я же вижу, как ты хочешь. — будто сам Дьявол шепчет. Шёпот настолько пробирающий до мозга костей, настолько притягательный и приторно сладкий, настолько оглушающий и обезоруживающий, что серое вещество функционирует с огромными перебоями. Это голос чонгуковых желаний. Это голос человека, по коему его душа так долго изнывала. Это голос его любви, его крови, его Вселенной. Это голос его старшего брата. — Заткнись, Рик. — Заставь меня. — Ты намеренно меня завести пытаешься. — звучит от Чона с робким упрёком. — Да что ты? — это обворожительное существо выгибает брови в наигранном удивлении, а Чонгук смотрит прямо в глаза и тонет. Там, на самом дне мрака, расшитого роскошью мелких тёмно-карих вкраплений. Тяжело ли смотреть Рику в глаза? В любой другой день Чонгук определённо ответил бы «нет», но этот вечер стал исключением. По той причине, что ему приходится стоять напротив брата и внимательно вглядываться в каждую эмоцию расцветающую глубоко в чёрных зрачках, пылающих пламенем безбашенного азарта. Только вот всё внимание сосредотачивается лишь на его безграничной наглости, с коей он не перестаёт младшего провоцировать. Довольно привычные ощущения. Всё это нахальство, уверенность и беспардонность. В этом весь Ёнгук. Но в контексте этого вечера, все эти, казалось, привычные черты характера близнеца ощущаются иначе. Словно с минуты на минуту случится нечто непоправимое, но ни одному, ни другому не дано понять, что именно. Хотя Чонгук уверен, что виновником этого «нечто» определённо точно станет Ёнгук. — Мне продолжить? — заговаривает приятный родной голос. Играет на чужих нервах, не переживая о последствиях, пока близнец свою стальную выдержку дрожащими ручонками по мелким осколкам собирает. — Извини, волчонок, но я не виноват в том, что мне даже касаться тебя не надо, чтобы ты начал заводиться. — Пиздёж чистой воды, Рик. — Чонгук пытается сохранять спокойствие и своё привычное хладнокровие, и у него, вроде как, даже получается, но он сам чувствует как начинает нервничать. Ёнгук спокоен. Он спокоен всегда, потому что ему никогда не было стыдно за свои слова и, тем более, за чувства. За искренние чувства. Разве смеет общество осуждать за настоящую любовь? Да даже если и посмеет осудить, срать Ёнгук на них хотел. Потому и спокоен. В тёплых чувствах к брату никогда ничего постыдного не видел, чего не скажешь про его младшенького, коего совесть до сих пор за любовь к близнецу гложет. — Тебе доказать обратное? — с усмешкой поддразнивает Рик. Доказать ли ему, что Ёнгуку хватит одного слова, чтобы заставить весь организм испытывать откровенное влечение? Да нет, не стоит. Чонгук сам об этом прекрасно осведомлён, просто он очень любит отрицать. Отрицать то, что отрицать на деле бесполезно. Ёнгука это даже немного забавляет. И раздражает одновременно. Чонгук беззаботно дёргает бровью и пожимает плечами, неосознанно провоцируя Рика на действия. Со стороны выглядело так, будто он с издёвкой подстёгивает безмолвным «ну попробуй», а у Рика кончики пальцев колит множеством эфемерных иголок от неудержимого желания прикоснуться. Исходя из каких соображений они прямо сейчас говорят то, что говорят и делают то, что делают? Им сложно понять мотивы сей беседы, но не сложно понять, что абсолютно точно надо о чём-то поговорить. Поговорить о том, что важно, но в итоге из этих жалких попыток поговорить выходит «это» — непонятный и довольно деликатный диалог, лишь сгущающий трепетное напряжение в воздухе спёртым запахом чего-то запредельно интимного. Чувства, что должны были сидеть взаперти до конца своих дней, осязают стирающееся на их глазах границы, до этого момента преграждающие путь к свободе. Прочные стены непоколебимой крепости с каждой секундой становятся тоньше, пока перед взором не остаётся ничего, кроме едва заметного прозрачного слоя, способного рассыпаться мелкой стружкой под ногами, стоит лишь дыхнуть в его сторону, и в этот раз те самые чувства воспользуются долгожданным шансом проложить себе лёгкий путь к спасению. Пока не поздно. Пока Чонгук готов говорить и открываться. Пока Ёнгук способен выводить из-под контроля все братские мысли и желания. Ёнгук аккуратно, с не присущей ему робостью ступает по тёмному паркету на пути к любимому брату, ибо расстояние в несчастные два метра становится невыносимым. Всего несколько секунд и между их телами жалкие десять сантиметров. Десять невероятно обжигающих сантиметра тяжёлого воздуха, тягучей смолой заполняющего лёгкие обоих. Чонгук напряжён. Рику не нужно его касаться, чтобы понять такую очевидную истину. Столько хладнокровия и безразличия в родных глазах, столько напускной невозмутимости и флегматичности, но Рик готов поклясться, что собственной обнажённой кожей ощущает вибрацию его учащённого сердцебиения, мягкими волнами расходящуюся в этих же несчастных десяти сантиметрах спёртого воздуха меж их телами. Определённо самое елейное и до тошноты приторно сладкое преувеличение, но Ёнгук уверен, что он брата действительно каждой клеточкой своего организма чувствует. — Мне одиноко без тебя. — немного грустно молвит Рик. Ему и правда одиноко. Это не то одиночество, когда твой любимый находится за многочисленными километрами от тебя, не то одиночество, когда ты просыпаешься по утрам один в постели и не чувствуешь тепла родного тела. Не то одиночество, когда образ самого дорогого на свете человека можно увидеть лишь в глубинах собственного воображения или в тёплых воспоминаниях. Это одиночество иного спектра. Самое отвратительное из всех возможных. Это мучительное ощущение, когда утром ты всё же просыпаешься рядом с самым драгоценным сердцу существом, чувствуешь его гладкую бархатистую кожу под собственными ладонями, заключающими в мягкие объятия, и понимаешь, что тебе действительно одиноко от того, что ты не можешь позволить себе большего. Что любовь всей твоей жизни каждую ночь проводит в твоих объятиях, каждое утро получает от тебя заботливый поцелуй в плечо и нежное «доброе утро, волчонок», млеет под твоими тёплыми ладонями, робеет от каждого твоего прикосновения, позволяя тебе кончиками пальцев чувствовать лёгкую дрожь, пробирающую всё его тело с ног до головы, а ты можешь лишь пускать на него слюни изо дня в день, влюбляться с каждой секндой ещё больше и понимать, что он для тебя недосягаем. Понимать, что твоя любовь — несмотря на постоянное присутствие — самый недоступный для тебя человек. Это больно. Безумно больно. А Ёнгук страдать не любит, потому не станет больше на эту боль глаза закрывать. Не тогда, когда его близнец точно такой же болью захлёбывается. Рик опускает глаза к ярко выраженным ключицам, на коих ни раз в своих фантазиях цветастые насыщенно-багровые отметины оставлял, и постепенно ослабляет хватку на массивных цепях, до этого вечера прочно сдерживающих всех его неугомонных чертей, навязчиво шепчущих ему на ушко грязные провокации, постоянно испытывающие терпение, коего у него всегда было в дефиците. Он мягко касается подушечками указательного и среднего пальцев смуглой кожи на впадинке между ключицами и ими же ловит пробежавших по коже младшего мурашек. Внимательно наблюдая за движениями собственных пальцев, Рик ведёт ими ниже по груди. Очень медленно, нерасторопно и, кажется, даже с излишней трепетностью и вниманием. — Ты ведь сам понимаешь насколько это безнравственно, Ёнгук. Зачем ты продолжаешь меня провоцировать? — вопрос звучит практически шёпотом на шумном выдохе. Чонгук чувствует, как постепенно теряет контроль над собственным телом, как коленки неумолимо подрагивают, а ноги едва держат на весу, пока братские пальцы терпеливо очерчивают невидимую пламенную тропинку от ключиц к солнечному сплетению. А отступать некуда. Спина упирается в холодную стену коридора, а впереди горячее тело родного старшего брата, который в этот раз уйти точно не позволит. — Понятие о нравственности довольно растяжимо, не находишь? — То, на что ты пытаешься меня спровоцировать — безнравственно, с какой стороны не посмотри. — Но я ведь чувствую, что ты хочешь того же. — заполонившие своей чернотой всё пространство зрачки резко поднимаются к поплывшему взору младшего, цепляясь за остатки его сознания, пока тот ещё находит в себе силы трезво мыслить. Рик смотрит так пронзительно, так умоляюще и одновременно решительно и настойчиво. Чонгук осязает уже целую ладонь близнеца на своём животе, чувствует как она бережно оглаживает мышцы пресса и бессовестно спускается ниже, не спросив на это разрешения. В этом, на самом деле, даже нет никакой нужды, Рику всегда было плевать на запреты. Так же, как и сейчас. В ушах отчётливо отдаётся звук собственного бешеного сердцебиения, а это ещё больше нервирует. Вскипающая под кожей кровь бьёт по вискам и Чонгук, преодолевая напряжение во всём теле и голосе, твёрдо выдаёт: — Тебе кажется. — Тебе плохо без меня. — шепчет Рик. Чонгук понимает о чём он. Понимает, что значит это тонкое «тебе плохо без меня». И ему правда без него плохо. — Мне плохо без тебя, потому что ты мой близнец, Ёнгук. Мы с тобой с самого рождения вместе всё делаем. Мы с тобой мылись вместе, спали вместе, ели вместе, дрались, плакали, смеялись, мы до сих пор спим в одной постели, а я люблю тебя самой настоящей искренней братской любовью, только теперь мне приходится возводить вокруг себя прочные стены, потому что мы начинаем переходить границы. — То есть твоя любовь родственных границ не переходит? — с явным скептицизмом Ёнгук заглядывает брату в глаза. — Нет. — Лжец. — старший тянет уголок губ вверх в лёгкой ухмылке и без зазрения совести нерасторопно ведёт ладонью ещё ниже, через мгновение мягко поглаживая чужой полувствший член сквозь ткань домашних штанов. Шумный вдох. Такой же шумный выдох. Чонгук еле сдерживается от того, чтобы вцепиться пальцами брату в плечи и умолять не останавливаться. Кажется Рик устал пытаться понять, в чём заключается чонгуково несогласие с собственными чувствами. А он и не поймёт никогда, потому что в отличие от Чона, Рик никогда не был знаком с понятием о «нравственности». Тяжеловато в таком случае пытаться человеку что-то доказать. Ведь когда ему говорят «это неправильно» самым главным аргументом становится фраза: «ты просто зачем-то загоняешь себя в рамки». А как себя не загонять, когда трахаться с собственным близнецом — это действительно нечто из ряда вон выходящее? Спросите у Рика, его это не особо волнует. Чонгук собирает себя по жалким останкам того, что раньше назвал стальной выдержкой. — Нас больше не исправить, если я поддамся. — звучит так, будто Чон сам себя уговаривает. Пытается найти причину для того, чтобы соблазну не поддаться. Рику ведь бесполезно объяснять, что такое «нельзя» и «так не принято». А младший, кажется, начинает перенимать братское непонимание данных терминов, и оттого только больше пугается собственных чувств, которые постепенно просачиваются сквозь кожу в реальность, чтобы, в конце концов, Чонгук прошептал отчаянное: — Я — единственное наше спасение, родной. — От чего ты нас спасать собрался? — От наших же оплошностей. — Тебе не кажется, что самой большой оплошностью станет именно наше бездействие? Чонгук понимает, что пытается обмануть сам себя. Довольно тупой способ избавиться от тёплых чувств. И особенно сложно самого себя наёбывать, когда согласен буквально с каждым братским словом. Когда он говорит, что самая главная ошибка в их отношениях заключается в необоснованном отрицании своей любви, а Чонгук не может с этим не согласиться. Особенно тяжко с этим не согласиться, когда Рик жмётся к близнецу ещё ближе, чуть крепче обхватывая очертания его органа, скрытого тканью домашних штанов, тем самым заставив младшего на мгновение забыться в приятных ощущениях. За мягкой поволокой возбуждения, нежно липнущего к затуманенным тёмным зрачкам, Чонгук смотрит брату прямо в глаза, где в самой гуще непроглядного мрака короткими вспышками мелькают неугомонные черти. Немного пугает. Потому что Чонгук видит, что в этот раз Ёнгук отказ принимать не станет. Прямо сейчас истекает срок последних крупиц его терпения. А ведь Рик никогда стойким терпением не отличался. — Ёнгук… — Ты уже не спасёшь нас, Чонгук-а, — спокойный шёпот мягко касается чувствительного слуха, а на коже у изгиба шеи остаются призрачные ожоги от горячего родного дыхания. Всего мгновение, и на шее младшего остаётся чувственный поцелуй. Совсем не такой, как раньше. Поцелуй — спокойный, тягучий и до лихорадочного бреда ласковый, словно прямо сейчас всё именно так, как и должно было быть изначально. — Потому что нас не от чего спасать. Мышцы в постоянном напряжении и Рик это чувствует. Он осязает исходящее от тела брата тепло, слышит его слегка потяжелевшее дыхание, и понимает, что Чону сложно расслабиться. Его сладкий мальчик. Человек, вечно отличающийся резкостью своего характера, грубой речью и едким сарказмом, прямо сейчас, в совершенно не присущей ему манере пытается скрыть дрожь во всём теле от близости с родным братом. Потому что слишком долго он грезил об этих прикосновениях. Слишком долго грезил об этих поцелуях, а как только получил желаемое, понял, что слишком тяжело ему пересекать черту дозволенного. Ещё тяжелее становится, когда он начинает слишком много думать и анализировать, ненамеренно закладывая на подкорке сознания сомнения в себе. Он боится всё испортить. Ведь он может позволить Рику смыть напрочь все границы, но боится, что за этим ничего не последует. Боится неизвестности, ведь пока что ему сложно представить как сложатся их отношения после. Только вот, кажется, ещё больше он пожалеет, если этого не сделает. Если так и не дойдёт до пугающей неизвестности. Это будет огромнейшей ошибкой в его жизни. Эта ошибка станет непростительной. Чонгук, правда, не знает, что Рик уже давно всё за него решил и даже не позволит ему эту ошибку совершить. Воздух. Такой жаркий спёртый воздух, и Чонгук в нём чует лишь запах близнеца. У него исключительный запах. Он не пахнет мятой, фруктами, цветами или древесиной, он не пахнет чем-то сладким или терпким. Он пахнет Риком. Словами Чонгук это никогда не передаст. Он пахнет теплотой и безмятежностью, пахнет чем-то необъяснимо исключительным и безопасным, и Чонгук понимает, что только для него он пахнет безопасностью. Для Чонгука Ёнгук пахнет любовью. Его единственной, неподражаемой любовью, въевшейся прямо под кожу. И прямо сейчас его любовь, его родная кровь, мягко водит горячей ладонью по его паху, моментами сжимая у основания сквозь ткань, тягуче расцеловывает шею, бережно касаясь влажными губами особенно чувствительной в данный момент кожи, а Чонгук готовится прощаться со своим терпением и всеми предрассудками, до этого момента преграждающими путь к тому, кого он бесконечно любит. В этот раз всё по-честному. В этот раз Ёнгук абсолютно трезв и пьяным не притворяется. В этот раз Чонгук не закидывался виагрой, чтобы списать своё откровенное возбуждение на препарат. В этот раз всё по-настоящему. Невыносимо. Невыносимо терпеть. Старший брат нерасторопно потирает ладонью чужое возбуждение, подкрепляя его желание сладкими поцелуями в шею, а Чонгук судорожно вжимается в стену, чуть-ли глаза не закатывая, и готовится сдаться. Готовится к поражению, которое, возможно, приведёт его к чему-то намного более приятному, чем победа. — Тебе так нравится эта выдуманная обществом игра о «правильном» и «неправильном», где ты пытаешься строить из себя примерного мальчика и играть по правилам, но ты ведь очень хорошо знаешь, что ты не такой. — шепчет Ёнгук где-то в районе челюсти, после чего снова незамедлительно целует младшего в шею. Будто целовать Чона это такая же необходимость, как и дышать. Будто если перестать целовать его хотя бы на секунду, они не выживут. — Ты не правильный, но и не дефектный, как ты полагал всё это время. — очередной поцелуй в перерывах между действительно важными словами. — Нельзя принимать свою ко мне любовь за извращение просто потому, что так решил социум. И не надо пытаться выйти из этой игры победителем, Чонгук, потому что ты сам прекрасно понимаешь, что заметно сдаёшь позиции. Ёнгук чуть сбавляет напор, убирая руку с паха младшего, тем самым позволяя ему с облегчением выдохнуть, но заботливо зацеловывать крепкую шею не перестаёт ни на секунду, аккуратно перекладывая ладони на узкую талию. Нельзя отрицать, что Чону это нравится. Что его с ума сводят обжигающие прикосновения родных губ к своей коже, эта невероятная близость и исходящая от брата решительность, не оставляющая Чону шанса на спасение. Рик пленяет. Для Чонгука так было всегда. Сейчас же Чонгук в нём практически растворяется. Хуже любви к родному брату, может быть только его взаимность. Потому что в таких случаях у тебя, как будто не остаётся никакого выбора. Теряется смысл скрывать тёплые чувства друг к другу, ведь они полностью взаимны. Останавливает только понятие о «правильном» и «неправильном», однако на близнецов Чонов даже это не распространялось. По той причине, что Ёнгук таких терминов никогда не понимал и понимать не собирался, а Чонгук, с не менее ублюдским характером, имел свойство очень быстро о таких понятиях забывать. Особенно, когда Рик так искушает. — Я сделаю всё, чтобы ты проиграл, Чонгук. Тёплые ладони беспардонно очерчивают рельефы мышц пресса, заметно сокращающихся от мягкого контакта кожи с кожей, длинные пальцы терпеливо расчерчивают невидимые дорожки от самого низа живота к солнечному сплетению, в самой его середине расходясь в разные стороны по груди, намеренно задевая мизинцами чувствительные соски, чтобы растягивающимися в удовлетворённой улыбке губами собрать мелкую дрожь, внезапно пробравшую всё тело младшего с ног до головы. Рику нравится эта реакция. Ему нравится подушечками собственных пальцев осязать каждый ответ любимого тела на его касание. Ему нравится чувствовать его отзывчивость и слышать приглушённые выдохи у самого уха с чётким пониманием того, что Чонгук постепенно сдаётся. Млеет под обожаемыми ладонями, согревающими каждую ночь заботливыми объятиями, потихоньку забывает о всех сомнениях и тревогах, зачарованный самыми потрясающими и желанными прикосновениями, и сдаётся. Очень медленно, но верно. Он всё ещё боится Рика в ответ коснуться, ведь тогда со стопроцентной уверенностью сорвётся, но, кажется, подсознательно он уже давно потерпел поражение. Последние крупицы чонгуковой выдержки держатся буквально на соплях. Чонгук не любит сдаваться. Ненавидит. Он и не делал этого никогда. Просто-напросто не привык. Готов был пожертвовать своим моральным и физическим состоянием, замучиться в усмерть, отчётливо ощущая разложение собственной души, заключённой в горячей плоти, лишь бы не сдаваться. Лишь бы не опускать руки, в каком бы дерьме ему не приходилось возиться. Но сейчас Чонгук, кажется, действительно готов сдаться. Первый и последний раз. Единственный. Сдаться родному брату. Человеку, которого любит больше жизни. Единственному человеку, которому он безоговорочно доверяет, и единственному человеку, перед которым он действительно готов сложить оружие и поднять белый флаг. А Рик сомнения младшего с каждым своим трепетным, безгранично ласковым прикосновением керосином обливает, чтобы спустя секунды зажечь спичку и с восхищением наблюдать за тем, как красиво полыхают все мешающие их чувствам опасения и предубеждения, постепенно превращающиеся в жалкие хлопья пепла. Младший периодически подрагивает под его тёплыми ладонями, от непривычки ощущать родные руки на своём теле в таком контексте. Рик чувствует последние попытки сопротивления, целует брата у изгиба шеи и краем глаза замечает его судорожно сжимающиеся в кулаки ладошки и коротко, практические незаметно, усмехается от чёткого осознания, что подобным образом Чонгук отговаривает себя от касаний. Предпринимает последние попытки прислушаться к здравым мыслям, хотя прекрасно понимает, что это бесполезно. Теперь точно бесполезно. Сжалившись над метающимся меж своими раздумьями близнецом, Ёнгук со смачным чмоком отстраняется от зацелованной собственными губами шеи на несколько сантиметров, убирает руки с приятной кожи крепкой груди и упирается ладонями в стену по обе стороны от головы Чона, заключая его в своеобразную клетку меж стеной и своим телом. Тёмные радужки пленяющих глаз тут же устанавливают контакт с чонгуковыми — не менее тёмными, и, на удивление, полными необъяснимой уверенности и решимости. Рик даст Чону выбор. Но это будет последняя попытка добиться от него взаимности. Открытой взаимности. Не той, когда они страстно целуются в комнате младшего, а потом Чонгук пытается это забыть. Не той, когда Чонгук втихую удовлетворяет себя по ночам в объятиях Рика, нервно нашёптывает его имя и тихонько признаётся в любви, а на утро ведёт себя как обычно, не подозревая о том, что старший слышал каждый его вдох и выдох, каждое его слово. Ёнгук знает о его взаимности, но ему нужно признание. Ему нужно, чтобы его любили и не боялись об этом сказать. Ему нужно, чтобы Чонгук, наконец, перестал бояться его любить. Поэтому прямо сейчас он даст ему последний шанс. Последний шанс покончить со всем, что его сдерживало. И откровенно говоря, Ёнгук боится представить, что с ним будет, если Чонгук этим шансом не воспользуется. Страшно стать Чоном отвергнутым. Это, пожалуй, станет причиной для ёнгукова морального разложения, но Чону он об этом ни за что не скажет. — Докажи мне, что я ёбаный мечтатель и вижу то, чего на самом деле нет. — тихо, но серьёзно проговаривает Рик, глядя в бездонный мрак родных глаз. Тех самых глаз, способных разметать его по асфальту своей холодностью. Тех самых глаз, скрывающих под своим стальным равнодушием необъятный спектр всевозможных эмоций и чувств. Тех самых глаз, на которые Ёнгук готов молиться изо дня в день. Тех самых глаз, в коих он так боится увидеть отказ. — Докажи мне, блять, что твоя любовь границ родства не переходит, Чонгук. Мир давно превратился в отвратное болото из опороченных человеческих душ, в своём ублюдстве достигших, кажется, крайней степени. О какой беспорочности и этике может идти речь в мире, где изо дня в день воздух пропитывается густым запахом пороха и крови, а вместо городского шума человеческий слух пронзают лишь звуки выстрелов в сопровождении пролетающей мимо пули, чьи-то надрывные вопли из-за углов безлюдных переулков, лютый бред беспробудных пьяниц и наркоманов, просыпающихся по утрам только лишь для того, чтобы снова вмазаться и продолжить банкет в виде растворяющейся в крови дряни, и яркий звук сирен, доносящихся с автомобилей абсолютно бесполезных в Чиесете копов? Последняя стадия разложения. Сложно сделать мир ещё более отвратным, чем он есть сейчас, так смысл Чону переживать за моральные устои? Бесполезно загоняться на счёт своей безгрешности, ведь он уже киберпреступник, вор и убийца. Раньше надо было загоняться. Так какого чёрта он до сих пор делает вид, будто отрицание тёплых чувств к родному брату спасёт его никчёмную душеньку? Словно это воздержание делает его самым святым и невинным человеком на свете. Хуйня это всё, и Чонгук прекрасно это понимает. Теперь понимает. Устал ломаться, искушение слишком велико. Как жаль, что он приходит к этому выводу только сейчас. Сейчас, когда Рик уже прибывает на последней стадии отчаяния, предпринимая последние попытки добиться от брата признания. Порой Чонгук слишком много думает, слишком много анализирует, а потом всё равно делает неправильные для себя выводы — Ёнгук так считает. Парни смотрят друг на друга какое-то время. Пытаются понять, будто бы даже увидеть мысли друг друга, прочувствовать каждое переживание, эмоцию, и предугадать следующие слова, с особым трепетом вглядываясь в карие глаза, разнящиеся между собой лишь едва заметным чуть более светлым оттенком у одного из близнецов. Это чонгуковы глаза… Они тёмные, цвета насыщенного кофе, не разбавленного молоком или сливками. Они тёмные, но всё же чуть светлее глаз близнеца, чей карий цвет практически в чёрный переходит. Рик смотрит ровно в глаза с нервным ожиданием, пытается сохранять спокойствие, но внутри, под рёбрами, сердце выстукивает частый, весьма жёсткий ритм, вызывающий лёгкий дискомфорт. Чонгук чувствует тепло между их телами, чувствует высокое напряжение в воздухе и готов поклясться, что стоит Рику его коснуться прямо сейчас, и оба сгорят от мощного электрического заряда. И, боже, эти губы… Не выходит их игнорировать. Чонгук очень плавно скользит взором к аккуратным любимым губам, находящимся всего в нескольких сантиметрах от его собственных. К губам, до коих однажды с неимоверным голодом дорвался, с наслаждением смакуя вкус своей любви, чьи следы, словно бы, на всю жизнь на его вкусовых рецепторах запечатлелись. Его зависимость. Он смотрит с тем же голодом, проснувшимся тем вечером, и ловит себя на мысли, что очень хочется, чтобы Рик его поцеловал. Но старший не станет, Чонгук это понимает. Он устал проявлять инициативу и не получать ничего в ответ. Рик ведь отстранился именно потому, что ждёт от Чона ответа. Даёт ему шанс. Последний. Шанс остаться с ним, либо же похоронить под мощной монолитной плитой все их тёплые чувства. Пошло оно всё нахуй. Заебался. «Докажи мне, блять, что твоя любовь границ родства не переходит, Чонгук». Не докажет… Ничего он уже, блять, не докажет. Где стираются последние следы когда-то существовавшего в молодом разуме барьера, всё это время ограждающего Чона от последней недостающей и самой ценной детали в жизни, там и рождается смелость. Не та смелость, когда ты рвёшься в бой без оружия в жажде бороться за справедливость или что-то на этом подобии, а та смелость, когда ты с великим трудом, но всё же избавляешься от дурацких предрассудков, неприятной вязкой и липкой консистенцией облизывающих юношеское сознание, тем самым спасая то, что тебе дорого. То что, дорого тебе и тому, кому дорог ты сам. Та самая смелость, когда… Чонгук плюёт на всё с высокой колокольни, обхватывает близнеца обеими слегка дрожащими ладонями за шею и решительно тянет на себя, спустя секунду в глубоком удовлетворении выдыхая через нос, ощущая на губах сногсшибательный вкус губ любимого близнеца. Он скучал. Не придумали слов, способных описать, насколько Чонгук истосковался по этому крышесносному ощущению. По его губам. По его теплу. По его любви. Так приятно целовать его без всякого разрешения, хотя не сказать, что Чону оно когда-нибудь требовалось. Младшему кажется, что он осязает как мышцы на братском теле постепенно расслабляются, как только их губы встречаются в нежном поцелуе, с каждой секундой становящимся всё менее невинным и мягким. Кожа горит у обоих, будто кровь под ней превращается в раскалённую лаву в попытках сжечь парней изнутри, а в итоге приносит им непередаваемое удовольствие, когда жгучее тепло приятно сосредотачивается внизу живота, пока влажные языки с упоением переплетаются между собой. — Проиграл, Рик.. — сквозь жадный поцелуй судорожно шепчет Чонгук на грани помешательства. — Я проиграл. — Да, родной, проиграл. И губы тут же встречаются в очередном ненасытном поцелуе. Изголодались оба слишком сильно. Перекатывая сладкий привкус неописуемо сильной, но грешной любви на языке, Чонгук чуть крепче сжимает густые волосы на загривке и неосознанно льнёт всем телом ближе к телу старшего, настолько плотно, насколько может позволить их положение. Так, чтобы кожа к коже, без единого миллиметра между ними. Так, чтобы Рик едва заметно дрогнул от лёгкого контакта своей кожи с титановым украшением на сосках младшего. Так, чтобы пропитаться исключительным запахом друг друга с ног до головы, раствориться в концентрированной смеси из лёгкого безумия и блаженного чувства вседозволенности, и ощущать, наконец, эту близость так, как должны были её ощущать уже давно. Дорвались наконец. Такой неправильный, но такой вкусный поцелуй. Жадный, но нерасторопный, очень чувственный, глубокий, а парни делают его ещё более развратным, толкаясь языками чуть глубже, тем самым раззадоривая и без того нарастающее возбуждение. Всё, что ранее Чонгук старательно держал под своим контролем, теперь оказывается неподвластным никому. Понятие о самоконтроле стирается из памяти с каждым умелым движением языка Рика во рту Чона, и в последствии в голове остаётся лишь одна навязчивая мысль, воспламеняющаяся ослепительным «Я, блять, кукухой отъеду, если он меня не поимеет». Всё долгосрочное воздержание теперь выливается в чонгуково нетерпение. Он вкусно причмокивает, расцеловывая самые сладкие губы на свете, отвечает брату с таким напором, что иногда всё тело начинает потряхивать от перевозбуждения, и даже забывает дышать. Его не волнует учащённый ритм сердца, приносящий небольшой дискомфорт, не волнует факт того, что лёгким катастрофически не хватает воздуха, зато немного волнует стояк, плотно упирающийся в пах Рика, пока тот медленно, без резких движений отрывает руки от стены и с какой-то чрезмерной осторожностью обвивает ими Чона за талию. Чонгук. Такой жадный до любви, полностью отдающийся в когтистые лапы порока Чонгук. Его Чонгук. Самый лучший мальчик во Вселенной. Ёнгук проводит пальцами по пояснице, а младший неосознанно подаётся бёдрами вперёд, ещё плотней вжимаясь в такого же заведённого близнеца, отчего рассудок плывёт у обоих. В отличие от Чона, Рик собственные желания умеет сдерживать. Не передать словами, как сильно ему хочется обласкать близнеца с ног до головы, ни единого нецелованного миллиметра кожи не оставив, раздразнить до молящих стонов и взять его прямо в этом же коридоре с беспредельным голодом и страстью так, чтобы на следующий день младший с трудом с постели поднялся, но он терпит до последнего. Ёнгук в этом плане немного мазохист. Он любит подогревать свой — и не только свой — интерес. До последнего он будет и себя и Чона изводить мучительно долгими ласками, несмотря на то, что итак много лет терпел, а затем в непревзойденном удовлетворении будет упиваться сочными ощущениями от того, с каким диким напором они будут друг друга любить. Чтобы крышу сорвало напрочь. А пока он будет блаженно насыщаться тем, как голодно его малышу. Тем, как он ненасытно перебирает густые волосы на затылке старшего, сжимая их в кулак от острой необходимости находиться ближе. Тем, как это очаровательное существо неосознанно толкается бедрами Рику в пах и тягостно выдыхает прямо в губы. И плевать, что становится невыносимо жарко от плотного контакта обнажённых по пояс тел. Рику важно сосредоточиться лишь на своём и чонгуковом удовольствии, на его шумном дыхании, на его потрясающих длинных пальцах, с каждой секундой зарывающихся в волнистых чёрных локонах ещё глубже, на его горячем языке активно играющим с ёнгуковым, на лёгкой дрожи во всём его теле, на непередаваемой гладкости его тёплой кожи под собственными пальцами, мягко оглаживающими поясницу, на его и своём возбуждении. На Чонгуке. На нём и ни на чём более. Только он важен в данный момент. Только он был важен всегда. С трудом справляясь с волной необузданных чувств, Чонгук внезапно оттягивает брата назад, резко потянув того за волосы, и так же резко меняет их местами, пригвождая близнеца к стене. Не теряя времени, он тут же прижимает его к плоскости всем своим телом, позволив прохладному воздуху лизнуть по коже лёгким холодком всего на секунду, и снова целует. С таким напором, словно перерыв между поцелуями длился не пару секунд, а целую вечность. Решив долго не церемониться, Чон одним умелым движением спускает свои домашние штаны вместе с трусами до бёдер, с облегчением выдохнув, когда потвердевший член освобождают от раздражающей ткани, а затем то же самое он делает со штанами и нижним бельём брата. Ёнгук, кажется, даже не особо сообразил, когда Чонгук успел всё это дело провернуть. В сознание пришёл только тогда, когда почувствовал, что к низу живота прижимается головка братского члена, ненароком размазывающего капельки природной смазки по коже, а свой собственный упирается в живот Чона, создавая приятное трение. Смело однако. Не разрывая поцелуй, младший упирается ладонями в стену по бокам от головы Рика, повторяя его ранние действия, и без зазрения совести начинает тереться членом о чужой живот. Поцелуй теперь становится каким-то совершенно неаккуратным, слишком жадным, напористым и грубым, а всё лишь потому, что Чону чересчур хорошо. Чувствительная головка скользит между животами, пачкая кожу склизкими прозрачными разводами смазки под рванные выдохи обоих и влажные звуки поцелуев. Рику пиздец как нравится всё, что сейчас происходит. Его сводит с ума такое наглое поведение брата. Его ведёт от осознания того, насколько сильно он Чонгука заводит, насколько сильно младший по нему извёлся, что тот теперь забывает о таком элементарном понятии как «терпение». Близнеца он таким ещё никогда не видел. Это не может не сводить с ума. Такой ненасытный, резкий и требовательный. Немного грубый, нетерпеливый, перевозбуждённый. Спускаясь поцелуями чуть ниже, Чонгук небрежно мажет губами по линии челюсти, обводит языком точёный кадык, не позволив старшему даже на секунду опомниться и осознать всё происходящее, и трётся ещё активней о низ братского живота в жажде поддать жару и без того дикому влечению. На шее Рика остаются влажные дорожки от жарких смазанных поцелуев, где-то начинают заливаться багровыми оттенками небольшие засосы, а близнец сейчас так близко жмется к родному телу, так энергично набирает скорость, толкаясь бёдрами вперёд для ещё более тесного контакта, что стоны сдерживать становится буквально непосильной задачей. У Рика у самого голова кругом идёт, так как собственный член постоянно проходится головкой по гладкой коже живота любимого, да так интенсивно, что создаётся впечатление, будто бы ещё немного и он кончит ему на живот, а в совокупности с этими очаровательными, тихими стонами, распространяющимися по коже старшего мягкой вибрацией, оргазм сто процентов будет в два раза сильней обычного. Всё потому, что Чон Чонгук. Ёбаный Чон Чонгук. Слишком быстро. Слишком грубо. Слишком напористо. Чонгук стонет чуть громче, кусает брата в изгибе шеи, сразу же проходясь по месту укуса языком, и очень быстро трётся об него стояком. Невыносимо. Так приятно, так крышесносно. Чонгук буквально вжимает Рика в стену ритмичными грубыми толчками, а Рик судорожно пытается оставаться в реальности, держать себя и свои желания под контролем и не свихнуться от переизбытка чувств. Он кладёт руки младшему на плечи, нерасторопно скользит ими выше и невесомо проводит кончиками пальцев по задней стороне шеи. Где-то в пространстве растворяется тяжкий ёнгуков выдох, а вместе с ним в воздухе тонут потрясающие стоны Чона, подводящие старшего буквально к краю пропасти, на самом дне которой он встретится с безрассудным помешательством. Дыши, Ёнгук, дыши. Рик боится пошевелиться. От младшего исходит бешеная инициатива, и старший боится в данный момент брать всё в свои руки, потому что понимает, что сорвётся и всей этой долгой, блаженной прелюдии придёт конец. Он просто трахнет его на месте и они сгорят заживо в жутком пламени необузданного желания. А Рик так не хочет. Он хочет долго и со вкусом, так чтобы насладиться сполна. Поэтому он просто прикрывает глаза, откинув голову назад, позволяет Чону делать всё, что ему в данный момент хочется и пытается не свихнуться со столь горячими, до ублюдской дрожи в коленках приятными стонами в районе шеи. А Чонгук сам уже на грани. Толчки теперь немного рваные, небрежные, он сбивается с ритма, стонет чаще и громче, едва успевая набирать в лёгкие воздуха, ни на секунду не отрывая губ от братской кожи, пока близнец послушно даёт ему насытиться, понимая, что младший обыкновенно даёт выход всем накопившимся эмоциям и желаниям, все эти годы копившимися глубоко в его организме. Чона кроет. Он хочет всё и сразу. Хочет почувствовать его ближе, а ближе уже некуда. Хочет пропитается им насквозь. Хочет довести его до безумного оргазма, и на этой мысли Чонгук теряется, потому что чувствует как весь сосредоточившийся внизу живота жар стремительно растекается по всему телу, из глотки ненароком вырывается протяжный, предельно громкий стон, а из дырочки уретры прямо на живот Рика тугими струями выстреливает чонгукова густая сперма. Оргазм длится несколько, кажется, слишком долгих для Чонгука секунд, обволакивает всё дрожащее тело приятным теплом и жарким удовлетворением, и парень устало кладёт голову на плечо Рика, обнимает его за талию, беспардонно скользя ладонями к упругим ягодицам и слегка их сжимает. Близнец обнимает младшего за шею в ответ, даёт ему немного времени прийти в себя, перевести дыхание, с каким-то извращённым удовольствием подмечая про себя, как скользко от чоновской спермы между их телам, отчего низ живота в очередной раз стягивает в приятном спазме. Рик жарко выдыхает в тёмную макушку и коротко усмехается всему произошедшему. Очень забавно узреть Чона таким. Всегда мечтал его таким увидеть. — Маленький паршивец. — заключает Рик, расплываясь в удовлетворённой улыбке. Чонгук шмыгает носом, не поднимая головы с братского плеча, всё так же прикрыв глаза. — Хочу тебя, Рик. — Ты только что кончил. — О, правда? — выдаёт саркастично младший. — Спасибо, а то без тебя бы не догадался. — он целует старшего в шею, потихоньку восстанавливая силы от недавней разрядки, нежно проводит носом по линии челюсти, и не до конца опомнившись, снова начинает лениво тереться об брата до сих пор стоящим членом. — Держи в курсе. Очередная усмешка доносится до Чона где-то сверху и в следующее мгновение он с разочарованием и откровенной печалью замечает, что его легонько отталкивают, уперевшись ладонью в плечо, и ему не остаётся ничего, кроме как послушно поддаться братским жестам, не имея никаких сил сопротивляться. Организм ещё не до конца оправился от недавнего оргазма, отчего лёгкая слабость во всём теле не позволяет выдавать никаких резких движений. Ёнгук же, с умилением глядя на разомлевшего в его ладонях близнеца, прячет свой стояк обратно под ткань нижнего белья и домашних штанов, а затем заботливо натягивает на пояс штаны и Чону, на что тот обиженно мычит и мило сводит брови на переносице, явно не довольный тем, что его лишили жаркого продолжения. Рик целует парня в висок, но это не спасает его от язвительного, приправленного явным негодованием, чонгукова: — Ты грёбаный садист, Рик. — это правда издевательство. А старший лишь натягивает на свою симпатичную мордашку широкую улыбку и вовлекает близнеца в нежный поцелуй. На языке вновь оседает сладость предельно тихих, практически неуловимых для слуха, но безумно красивых чонгуковых поскуливаний — очередное доказательство его нетерпеливости, какая доселе никогда не была ему свойственна. Как Ёнгук уже успел заметить, Чон в его присутствии довольно быстро теряет связь с реальностью и слишком сильно увлекается, поэтому как только он чувствует, что Чонгук начинает углублять поцелуй и тянется руками к шее, дабы притянуть поближе, Рик резко отстраняется с чётким пониманием, что через считанные минуты, скорее всего, придётся попрощаться со своей выдержкой, хватает младшего за резинку домашних штанов на поясе и без лишних слов тянет за собой в сторону спальни. Он так резко подрывается с места, что близнец, постепенно растворяющийся в кратковременном, но очень приятном спокойствии, едва ли успевает сообразить, что произошло. Времени прошло буквально секунда, а он уже в своей комнате и успевает заметить только, как за ним резко захлопывается дверь, в которую его тут же вжимают спиной, а собственные губы вновь встречаются с братскими в нетерпеливом поцелуе. Всё происходит совсем не так, как Чонгук видел это во снах каждую ночь, но приятных ощущений в данный момент получает явно намного больше. И стоит ли говорить, как сильно его это заводит, как сильно ему это нравится? — Зачем ты дверь закрыл? Мы одни дома. — интересуется младший, когда Рик начинает спускаться поцелуями к шее. — Решил не травмировать Вегасу психику на случай, если он решит зайти и посмотреть, какого чёрта его хозяин глотку надрывает. — бегло проговаривает Рик, ненадолго отвлекаясь от щедрых ласк для ответа, пока уголки губ на лице Чона неконтролируемо ползут вверх в довольной улыбке. Чон не дурак и понимает, чем закончится их вечер. Было бы действительно жестоко закончить его на лёгком петтинге в прихожей, ведь теперь им можно. Теперь им не страшно. Теперь все, возведённые между ними стены разрушены. Стёрты с лица Земли их же собственными руками. Бояться теперь нечего. И Рик совсем не боится, когда ведёт ладонями по крепкой груди, постепенно спускаясь ниже, нарочно задевая пирсинг на сосках брата, удовлетворённо промычав на тихий полустон, вырвавшийся из уст младшего. Не боится кропотливо выцеловывать каждый миллиметр гладкой кожи у изгиба шеи, где чуть позже он несомненно оставит яркие засосы, чтобы на следующий день любоваться проделанной работой, с гордостью подмечая, что это именно он их оставил и до чего же красиво они выглядят на чоновском теле. Не боится собирать разбегающихся по его телу мурашек длинными пальцами, и касаться его в тех местах, где ранее касаться было запрещено. И тем более не боится ловко скользнуть ладонями к упругим ягодицам и за раз стянуть с близнеца штаны с нижним бельём, которые минутами ранее сам же подтягивал к поясу, а всё для того, чтобы собственноручно теперь его раздевать. Чонгук переступает через ненужные тряпки и отпихивает их ногой куда-то в сторону, пока Рик, отстранившись, активно расправляется со своим шмотьём, отправив его туда же, куда полетели вещи Чона. Тяжко себя контролировать, когда тот, о ком ты грезил столько лет прямо сейчас в твоих руках становится таким покорным, мягким и отзывчивым, а ведь раньше Рик и помыслить не мог о том, чтобы коснуться близнеца в ином контексте. Не подозревал, что яркие картины, кропотливо очерченные мельчайшими деталями в собственном неугомонном воображении, когда-нибудь станут реальностью, где его ненаглядный братец оставляет призрачные следы мягких губ на его коже. Где отпечатки пальцев Чона остаются на горячей плоти обжигающей печатью, медленно выжигающей на сердце старшего брата кричащую табличку с надписью «принадлежит Чон Чонгуку». Где парни разрешили друг другу любить. Слишком искренне, слишком бурно, без предрассудков. Межу телами вновь ни миллиметра свободного пространства, влажные губы врезаются в чужие, чтобы в очередной раз временно потерять рассудок, сосредоточившись лишь на губах близнеца и его горячем теле, отвечающем особой отзывчивостью на лёгкие касания. Под лопатками Чонгук осязает прохладную поверхность двери, к какой его так плотно прижимают, навалившись всем телом в жажде находиться к нему как можно ближе, и этот контраст холодной поверхности с горячей кожей помогает Чону хоть на несколько секунд спастись от неконтролируемого жара, охватывающего всё тело с ног до головы. Ему жарко. Невыносимо жарко из-за плотно жмущегося к нему брата, голодно его целующего, но хуже станет, только если этот жар в одно мгновение исчезнет. Похуй. Чонгук сгорит заживо в необузданном пламени безумной любви, рассыпаясь в воздухе серебристыми хлопьями пепла, лишь бы не чувствовать больше холода на своей коже. Лишь бы до конца своих дней ощущать его тепло. Как сейчас. Как сейчас, когда Рик проводит длинными пальцами по изгибам спортивного тела, оглаживает узкую талию, предварительно скользнув ладонями по изящным впадинкам мышц на животе, и горячо целует. Так, как обоим хотелось уже давно. Так, как они мечтали. В какой-то момент Чонгук чувствует на своих губах ухмылку. Ухмылку, Рику принадлежащую. Он ухмыляется прямо в губы, не смея отстраниться от их манящей мягкости ни на секунду, медленно ведёт одной ладонью по низу чужого-родного живота, где концентрируется слишком много тепла, отчего ненароком коротко дёргается налитый кровью член, а затем собирает пальцами размазанную по песочной коже сперму, чтобы потом незатейливо скользнуть рукой меж ягодиц Чона и чуть надавить фалангам на вход. Чонгук резко распахивает глаза, прерывая поцелуй, упирается руками близнецу в грудь от стремительного развития событий, к которым он, как оказалось, не совсем был готов. — Я актив, Рик. — тут же ставит условие Чонгук. На самом деле, за всю свою жизнь Чонгук ни разу не выступал в роли актива. Партнёров было не много, но он всегда занимал нижнюю позицию. Ему так нравилось, ему было приятно, ему было хорошо. В пассивной роли он ощущал себя прекрасно, но… Как-будто именно с Риком он хочет быть активом. Хотя во всех своих мокрых снах, во всех своих развратных фантазиях, Чонгук пассивом видел только себя. Однако как только фантазии начинают приобретать крупицы реальности, он понимает, что хочет немного иного. Ему до жути интересно посмотреть на то, как красиво Ёнгук может под ним стонать. Весь такой сильный, авторитетный, очень мужественный, но при этом до сумасшествия элегантный, манерный, и не подвластный никому, кроме Чонгука. Ему хочется сминать в ладонях его упругие ягодицы и смачно натягивать на всю длину члена, с особым благоговением наблюдая за тем, как круто он выгибается, судорожно хватаясь руками за простыни, и смотреть в эти потрясающие чёрные, словно ночное небо, глаза, чтобы увидеть в них дикое возбуждение. Ему хочется хотя бы раз в жизни увидеть Рика покорным. — Ага, пизди побольше. — с усмешкой язвит Рик. — Иди нахуй, я сверху! — Чонгук, солнце, если ты думал, что я не слышу как ты трахаешь себя пальцами по ночам в моём присутствии, то у меня для тебя плохие новости. Пальцы в жопе явный показатель пассива, да. Факт. А такое и правда было. Пару раз всего, но было. Чонгук в своём больном воображении забывался. Ёнгук уже давно заметил, что в моменты крайнего возбуждения, у Чона голова отключается напрочь. Сейчас он пока ещё находит в себе силы соображать, но не видит смысла переживать за то, что Рик всё же слышал как он трахал себя пальцами по ночам, поэтому вообще игнорирует эту новость. — Не трахаю я себя пальцами! — Я видел, как ты трахал себя пальцами в ванной сегодня вечером, до чиминова прихода. Да, вероятно, оставлять дверь ванной приоткрытой было весьма опрометчиво с его стороны. Хотя, вообще-то, он оставил её приоткрытой именно для Рика. Ага, такая вот больная идея. Перед этим перевозбудился сильно, когда Рик, выйдя после душа в одном полотенце на бёдрах, обнял его со спины за талию, пока тот набирал текст на клавиатуре ноутбука, и несколько раз поцеловал в шею. Ничего нового, с одной стороны, но с другой — у младшего последнее время нервы ни к чёрту и скрывать чувства к брату с каждым днём становилось всё сложнее. И такой вот незамысловатый жест со стороны Рика привёл к тому, что Чон всё-таки сорвался с места, скрываясь в ванной, и тихонечко дрочил под струёй душа, вместе с тем активно стимулируя простату, вгоняя в себя пальцы по самые костяшки. В моменте Чона просто ещё больше заводила мысль о том, что брат может застать его за этим делом. Распаляло пуще прежнего его возбуждение, и сейчас Рик выкладывает все карты на стол, невольно признавшись в том, что за ним подсматривал. — Вовсе нет. — Лжец. — та самая ухмылка растягивается на лице Рика. Ухмылка, от которой у Чона ноги каждый раз подкашиваются. Что-то среднее между кровожадным оскалом, пропитавшимся опасностью насквозь, и откровенной похотью, подчёркнутой спокойным томным взглядом из-за полуприкрытых век. Ёнгук не ждёт от близнеца ответа, не ждёт, когда тот снова начнёт упираться и спорить, и вновь льнёт к его губам ласковым поцелуем. Ему даже удаётся на время отвлечь Чона от короткого спора, но спустя несколько секунд Чонгук снова отстраняется, чтобы уточнить: — Я сверху, Ёнгук. — Конечно, родной. — с хитрющей улыбкой соглашается Рик. И Чонгук сам вовлекает брата в чувственный поцелуй, пытаясь игнорировать его выражение лица, которое он знает, как свои пять пальцев. Ничего хорошего. Вот о чём говорит эта наглая морда. Совершенно увлечённый братскими ласками, окончательно разомлев в крепких руках, Чонгук зарывается пальцами в густых волосах на затылке, сжимает в кулаках как можно крепче, не понимая куда девать всю страсть, что прёт со всех щелей, неосознанно выгибается в пояснице, жалобно проскулив от того, как ненароком приятно проехался членом по чужому паху, и будто вновь в Ёнгуке растворяется. Растекается в его крови едким веществом, обоих на погибель обрекает. А Рика кроет от тихих стонов на придыхании, оседающих на его языке, от рельефности сокращающихся под его ладонями мышц, от сногсшибательного запаха его тела, отдающего фруктовыми нотками геля для душа, от его взаимности. Его кроет от одного чонгукова присутствия. Это выше его сил. Ёнгук нежно оглаживает поясницу одной ладонью, а второй вновь ползёт к ягодицам, где пальцы снова находят сжимающееся колечко мышц. — Рик! — тут же раздражённо реагирует младший, как только чувствует кончики пальцев у своего входа. — Я просто помассирую снаружи. — спокойно убеждает Рик, целует близнеца в шею в попытках уверить, что без его разрешения дальше не зайдёт и чувствует как Чонгук расслабляется. Как и обещал, Ёнгук нежно массирует снаружи чувствительный анус круговыми движениями, оставляя на шее младшего россыпь мелких поцелуев. Чонгук выдыхает горячо куда-то старшему в висок, прикрыв глаза, где-то глубоко внутри, пытаясь успокоить бурно колотящееся сердце, которое разрывает на части от многообразия чувств. В руках всё ещё зажаты густые вьющиеся пряди мягких волос, на шее остаются влажные дорожки вязкой слюны в местах, где Рик с блаженным мычанием проводит языком, тёплая ладонь заботливо гадит спину, спускаясь ниже, чтобы длинными пальцами провести по поясничным ямочкам, пока пальцы второй доводят до лёгкого чувства исступления, активно массируя колечко мышц у входа, и Чонгук, кажется, уже сам готов на эти пальцы насадиться, в противовес всем своим протестам и отпирательствам. Слишком долго терпели. Чонгук не успевает возмутиться, когда всё обволакивающее его тепло внезапно исчезает, пустив по коже мягкий холодок, и Рик резко тянет его за руку, немного грубовато швырнув на прохладную постель. На несколько секунд младший теряется в пространстве, но успевает свести колени вместе, когда Ёнгук нависает над ним. Чуть привстав на локтях, младший завороженно наблюдает за тем, как близнец аккуратно кладёт горячие ладони на его ноги и медленно, но очень уверенно ведёт ими от щиколоток к коленям, спокойно глядя на брата исподлобья. Изящные пальцы останавливаются на коленных чашечках, пока Чонгук вглядывается в чёрные омуты напротив в каком-то забвении. Рик завораживает. Всегда завораживал. Он всегда такой. Резкий, но в то же время спокойный и сдержанный. Грубый, но в то же время, самый заботливый и ласковый. Серьёзный, но безумно похотливый, развратный, элегантный и язвительный. Ёнгук это воплощение великолепия, роскоши и изящества, он не может не завораживать. Он смотрит Чону в глаза не в силах взора от их тёмной, непроницаемой и даже опасной глубины отвести, и нежно поглаживает коленки большими пальцами, но насильно ноги в стороны не разводит. Никогда бы не посмел. — Раздвигай коленки, активный ты мой. — молвит Рик с ухмылкой, пропитавшейся лёгкой хитрецой. — Мне для тебя, может, ещё и чулочки приодеть? — с откровенным сарказмом язвит Чонгук. Весьма в его манере. — Родной, если ты для меня ещё и чулочки приоденешь, из этой постели ты не вылезешь ближайшую вечность. — Рик целует младшего в колено и слышит как Чонгук резко вбирает воздух, на мгновение вздрогнув, неосознанно разводит колени в стороны, совсем позабыв про свою игру, в какой он упорно пытается играть роль актива, а потом резко приходит в себя и тут же сводит их обратно. Ну что за прелесть? Рик издаёт которий смешок, довольный тем, как быстро и охотно на его касания отзывается тело близнеца. — Ты ведь никогда не был активом, Чонгук, кого ты обмануть пытаешься? — А ты свечку что-ли держал, чтобы знать наверняка? — Нет, но я достаточно хорошо знаю язык твоего тела, чтобы понять такую элементарную вещь. — смотрит прямо в глаза и снова целует в колено, оглаживая ладонями его щиколотки, не прерывая зрительного контакта. — Я твой близнец, Чонгук, твоя кровь, я ведь чувствую тебя. — Я сверху, Рик, и точка. — стоит на своём младший уже больше просто из вредности. Раз начал, то иди до конца. — Упрямый какой, — усмехается старший, смотрит Чону в глаза, нарочно выдержав немую паузу. — Я тебя вообще-то не спрашивал. — ухмыляется и терпеливо ждёт. Он знает, что Чонгук просто вредничает. Весело ему, видите-ли. Будто он своего близнеца не знает. — Я сверху. Рик легонько кивает с тёпой ухмылкой и таким же мягким взглядом. Соглашается. Как будто действительно соглашается. — Хорошо. — Рик проводит ладонью по чоновскому колену и совсем легонько его сжимает. Чонгук начинает растерянно бегать глазами по лицу старшего и даже не понимает, что с ним происходит. Близнец не давит на него, не напирает, а действительно соглашается со всеми его капризами. Тогда почему теперь, глядя на эту невинную мордашку, Чонгук теряет связь с реальностью и, словно зачарованный, начинает ему поддаваться? Сам того не замечая он постепенно разводит колени в стороны, расплываясь лужицей перед этим чарующим взором. — Я… — начинает Чонгук, завороженно смотрит брату в глаза и продолжает медленно разводить колени в стороны, чувствуя как Ёнгук очень осторожно и даже слишком робко начинает вести ладонью по внутренней стороне его бедра. А младший договаривает почти шёпотом: — Я сверху. — Обязательно, любовь моя. — произносит старший полушёпотом и замечает, что Чонгук уже чуть уверенней разводит ноги в стороны, а затем помогает младшему, тёплыми ладошками оглаживая внутренние стороны бёдер, и тут же устраивается между разведённых ног поудобнее, не сводя глаз с красивого родного лица. Вот он. Его любимый мальчик. Прямо перед ним. Разложенный на постели абсолютно обнажённый. Ёнгук тянется к нему, оставляет лёгкий поцелуй на губах, чтобы успокоить. Влажно мажет губами по точёной линии подбородка и нерасторопно прокладывает дорожку из поцелуев от шеи к ключицам, но долго на них не задерживается и спускается ниже, лизнув впадинку у солнечного сплетения. Низ живота стягивает у обоих приятным томлением и это ощущение становится невыносимым. Под кожей теплится необузданное влечение, концентрирующееся в животе. Оно копится в парнях ещё с момента поцелуя в коридоре и с каждой секундой становится плотней. Более насыщенным, густым и липким. А Чонгук чётко понимает, что ещё совсем немного, стоит Рику его чуть-чуть дожать, и это самое напряжение внизу живота разорвёт на жалкие ошмётки, сумасшедшим возбуждением по его организму разметав. Ёнгук медленно убивает его своей лаской. Такой размеренной, неторопливой. Он вслушивается в судорожные вдохи и выдохи где-то сверху, сам заводится от них ещё больше, но продолжает терпеливо расцеловывать смуглую кожу в районе груди. Усыпляет чонгукову бдительность. Успокаивает его. Показывает, что Чону он только приятные ощущения дарить умеет. Ласково поглаживая дрожащие — то ли от холода, то ли от возбуждения — бёдра, Рик смазано целует левый сосок с этим ёбаным пирсингом, что никак не давал ему покоя. Злоебучий, самый что ни на есть гондонский, ёбаный пирсинг, от вида которого у Рика крышу рвало. Ни одними словами не описать сколько сил уходило у Рика для поддержания собственной выдержки, что трещала по швам, когда взгляд случайно падал на маленькие блестящие шарики штанги на аккуратных розоватых сосках. И это испытание было отнюдь ни разу не лёгким, ведь по дому парни чаще всего ходят по пояс обнажёнными. Привычка. Привычка, в последствии играющая с Риком злую шутку. Как же приятно теперь на младшем отыграться, проводя шершавым влажным языком по невероятно чувствительному соску и осязать на вкусовых рецепторах холодные шарики титана, когда низ живота в очередной раз стягивает потуже плотным узлом от низкого стона, вырвавшегося из глотки Чона. Лучшее, что Рик когда-либо слышал. Продолжив зацеловывать младшего, Ёнгук спускается ниже, ласково целует напряжённый живот, проводя ладонями по высоко вздымающейся крепкой груди, и коротко усмехается, когда Чонгук неосознанно выгибается ему навстречу, подставляясь под умелые ласки брата, вместо тяжёлых выдохов радуя ёнгуков слух тихими удовлетворёнными полустонами. Терпеть уже невозможно потому что, хоть головой об стену бейся. Ему крышу рвёт. Сносит напрочь. А Рик ведёт носом по дрожащему животу, на слизистой осязает приятный, такой тёплый и родной запах кожи близнеца. Очень вкусный, исключительный. Так пахнет только Чонгук. Только его родной волчонок, охотно отзывающийся на его ласку. Неугомонные пальцы снова находят тугую дырочку меж ягодицами и принимаются мягко растирать её плавными круговыми движениями для дополнительной стимуляции. И Чонгук почти кончает, когда Ёнгук размашисто проводит языком по низу живота, собирая остатки спермы с его кожи, после этого смачно причмокнув. Словно ничего вкуснее раньше не пробовал. Блядство. Ёнгук весь такой желанный, красивый и распаренный, смотрит на близнеца исподлобья, коротко чмокнув в живот, глядя в эти блядские тёмно-карие глаза, в черноте и мраке которых готов был утонуть в эту же секунду, и видит как младший нервно сглатывает накопившуюся слюну, хотя во взгляде ни доли волнения. Сплошное спокойствие и безмятежность. В чонгуковых глазах Ёнгук, кажется, ни разу в жизни не видел волнения, тревоги или страха. Чонгук всегда был слишком непоколебимым. И даже сейчас, когда сердце явно сбивается с привычного ритма, когда воздуха в лёгких критически не хватает, когда реальность немного плывёт перед глазами, а разум застелен плотной пеленой неудержимого возбуждения, во взгляде Чона сохраняется это стойкое спокойствие. То, что Рика всегда с ума сводило. То, что его в младшем всегда поражало. Его соблазнительное, неприлично привлекательное спокойствие и хладнокровие. Рик оставляет мягкий поцелуй на тазовой косточке и выпрямляется, понимая что ни он, ни близнец больше терпеть не могут. — Где смазка, волчонок? — В тумбочке. — на выдохе выдаёт младший, откровенно рассматривающий крепкое тело брата с ног до головы, пленённый его очевидной сексуальностью. Быстро изъяв из тумбочки тюбик смазки, Рик возвращается на своё законное место — между разведёнными коленями Чона, — тут же выдавливает небольшое количество жидкости себе на пальцы и бережно откладывает тюбик в сторону. Он им ещё пригодится. Прикоснувшись кончиками двух пальцев к розовой дырочке, Рик аккуратно смазывает вокруг вход, а затем легонько надавив, вводит в парня сразу два длинных пальца под его жаркий выдох. Самому так волнительно. Возбуждение немного давит на виски, прибивая к полу, а во всё происходящее до сих пор с трудом верится. Но вот его родной близнец сжимает в себе его пальцы, впиваясь цепкими пальчиками в ёнгуково предплечье, пока тот свободной рукой поглаживает мелко дрожащий живот, какой буквально минутами ранее голодно облизывал. И это реально. Действительно реально. Чонгук реален. Он полностью в его руках. Он осязаем. Он не его фантазия. Он живой, горячий и абсолютно материальный. Его, наконец, можно потрогать, прочувствовать всю нежность и гладкость его манящей кожи, можно погладить его именно так, как хотелось уже давно. Можно коснуться тех мест, что раньше были для Рика под запретом. Можно целовать, вслушиваться в его умопомрачительный скромный скулёж, в его учащённое дыхание, можно смотреть на то, как очаровательно он сводит бровки на переносице и влюблённо смотрит на Рика в ответ. Можно оставить свой росчерк на его теле в виде багровых засосов на шее и рёбрах, можно постепенно сходить с ума от его юрких пальцев, крепко сжимающих густые волосы на макушке. Можно любить. И Ёнгук любит. Оглаживает напряжённые мышцы пресса, сокращающиеся каждый раз, стоит Чону сдавленно выдохнуть, смотрит на эту симпатичную мордашку, с каждой секундой ещё больше влюбляясь в родные черты лица, в коих он всё же читает очень явные отличия от своих. Чонгук другой. Чонгук как будто слишком сильно от Рика отличается. Невозможно только понять, чем конкретно. Пальцы скользят внутри, проникая в горячую узость до костяшек, нежно прощупывают мягкие стеночки в попытках нащупать сенситивный комочек нервов, а Чонгуку, кажется, это нахуй не надо. Он готов кончить, просто от того, что ёнгуковы пальцы в нём прямо сейчас. Просто от одного этого ощущения. Его немного потряхивает на постели, а томительный узел внизу живота не даёт никак успокоиться, заставляя чуть поддаться бёдрами вперёд в попытках ещё глубже насладиться на фаланги. Ёнгук это явно замечает, потому что Чонгук слышит лёгкую усмешку где-то сверху, после чего вновь ловит на себе полный обожания взгляд близнеца. Его кроет от вида такого распаренного старшего брата со спадающими на обворожительное лицо вьющимися прядями волос, выбившимися из густой шевелюры, что тоже прибавляло привлекательности его виду. И, Боже, этот сучий взгляд. Такой томный, будто слегка подуставший, но полный неподдельной любви и желания. Младший метает взор ниже, где братские пальцы продолжают плавно проникать в горячее нутро и ненароком цепляется за крепкий налитый кровью член близнеца, нависающий прямо над его, и внезапно вспыхнувшая в его голове навязчивая мысль буквально заставила его в нетерпении подкинуть бёдра выше, размашисто проехавшись членом по стояку старшего, после этого жеста неожиданно резко вогнавшего пальцы до упора. С губ Чона так же резко срывается громкий протяжный стон: — Боже, да! — Чонгук хватается одной рукой за простыни, второй слишком сильно сжимая братское предплечье. Рик нашёл простату. — Ты такой красивый Чонгук-а, — тянет томным низким голосом старший с ласковой улыбкой на губах. — Я всегда находил тебя интересным. Ты всегда был намного более красивым, чем я. Ты такой… Другой. — он склоняется ниже, постепенно наращивая темп, теперь при каждом толчке попадая точно по простате, и начинает нежно зацеловывать низ напряжённого живота, проводя свободной рукой по изгибу узкой талии, заметив как коротко дёрнулся чужой член. — А теперь ты меня просто убиваешь. Посмотри на себя, — чонгук издаёт очередной блаженный стон — музыка для ушей близнеца. — Такой хороший послушный мальчик. Такой милый и до блядской дрожи в теле возбуждающий… — Рик даже не замечает как понижается его голос, как он сам начинает слегка дрожать, потому что хочет. Член как будто начинает зудеть от неудержимого желания оказаться внутри горячей плоти, а парня ведёт от головокружительного ощущения того, как младший послушно принимает в себя его дрожащие пальцы, активно разрабатывающие тугой вход. — Боже, Чонгук, ты ёбаное произведение искусства. — Заткнись, придурок. — на выдохе огрызается Чон. Невыносимо все эти заводящие слова слушать. Серьёзно, не вывозит он уже. — Только если найдёшь, чем меня заткнуть. — ухмыляется паразит. А Чонгук, не задумываясь, притягивает его за шею к себе и целует. Требовательно, даже грубо. Но это от переизбытка эмоций. Потому что губы Рика самые вкусные из тех, что Чонгук когда-либо пробовал. А в этом и сомнений никаких не было. Ёнгук вгоняет в близнеца пальцы чуть грубее, резче, до смачного шлепка ладони о ягодицы, до безудержных стонов в его губы, до грёбаного нетерпения, вследствие чего Чон начинает несдержанно подмахивать бёдрами в такт жёстким толчкам. Периодически движения чуть замедляются, становятся более плавными, нежными, отчего Чона откровенно кроет, а затем вновь приобретают свою резкость и топорность, играя с младшим на ярких контрастах нежности и грубости. — Рик… — Чон уже не выдерживает. — Чёрт, я так хочу… — судорожно скулит парень, с трудом подбирая слова, что стремительно ускользают из затуманенного возбуждённого сознания, всякий раз, когда длинные пальцы проходятся по чувствительному комочку нервов. — Хочешь… — задумчиво тянет старший, загоняя пальцы на все три фаланги. — Хочешь чего, родной? Немного конкретики, я не телепат. — откровенное издевательство. Чонгук знает, что близнец прекрасно понял, чего он хочет и сейчас его метает от любви до ненависти за то, что тот заставляет его терпеть. Заставляет его сказать то, чего родным братьям говорить не принято. — Да пошёл ты. — едко выплёвывает младший. На грубые высказывания у него всегда силы найдутся. — Вредный какой. — в воздухе растворяется язвительная усмешка и юноша начинает ещё быстрее стимулировать простату. Чтоб добить окончательно. — Первоклассники лучше тебя свои мысли излагают. — подстрекает специально, с особым обожанием скользнув взглядом по родной фигурке. — Сука, — рычит замученный близнец. Плевать уже. Заебался. — Хочу чувствовать, как твой член распирает меня изнутри, Рик. — переводит дыхание секунду и неожиданно для Рика продолжает: — Хочу стонать под тобой, как ни под кем в жизни ещё не стонал. Так, чтобы соседи по батареям стучали. Хочу чувствовать как начинает зудеть кожа, от частых шлепков тела о тело, хочу слышать как кровать непрерывно бьётся спинкой о стену от твоих ритмичных толчков, хочу елозить на месте и комкать простыни под собой от того, как глубоко ты в меня проникаешь и вслушиваться в твои потрясающие стоны под ухом. — выговаривает на одном дыхании и тут же стонет — то ли от очередного глубокого толчка, то ли от собственных, ещё больше заводящих слов, — пока не понял. — Доступно мысль изложил? Рик удовлетворённо усмехается, не сводя глаз с идеального подтянутого тельца, вынимает пальцы из влажной дырочки и не особо задумываясь, машинально их облизывает с абсолютно невозмутимым видом. Нужно ли рассказывать о том, что Чонгук едва ли сознание не теряет от столь развратной картины? Пожалуй, не стоит. Ёнгук же тянется к тюбику смазки, выдавливая необходимое количество себе на ладонь, смотрит вниз на твёрдый орган, коего всё это время лаской обделяли, несколько раз проводит по нему рукой, равномерно распределяя густую консистенцию по всей длине и подставляет багровую головку ко входу, пока Чону крышу сносит от одного вида перекатывающихся мышц на руках близнеца, и, становящихся ещё ярче и рельефней кубиков пресса, когда старший сдавленно выдыхает. Они встречаются взглядами перед тем как окончательно разорвать родственные отношения раз и навсегда, внимательно изучают тёмные глаза, в которые страшно слишком сильно вглядываться, чтобы ненароком не увидеть искру сомнений. И всё же ни капли сомнений в них. Ни один, ни второй во всём происходящем не сомневаются. Тёмные чонгуковы глаза умоляли как можно быстрее с этим покончить, чтобы больше не бояться оказаться отвергнутым. Теперь, наконец, разрешает Рику разорвать границу родства, потому что оба понимают, что являются друг для друга кем-то намного более близким, чем близнецами. Это не объяснить, но им и объясняться не надо. Они просто больше не хотят страдать. Чонгук ощущает крупную головку, упирающуюся в маленький вход, плавится слегка под напором любовного тёмного взгляда, осязая тёплые поглаживания возле паха, постепенно растекающиеся к бокам, где Рик легонько массирует подушечками больших пальцев выпирающие тазовые косточки. Чонгук робко кивает брату в знак полной готовности, а тот наклоняется, касается губами его шеи напоследок, после этого спокойно выпрямляясь, и одним плавным толчком входит по самое основание, неожиданно громко простонав от жуткой узости. Рик дрожит и затыкает себе рот ладонью, крепко зажмурив глаза, застывает глубоко внутри близнеца, боясь пошевелиться. Он загнанно дышит, словно только что марафон пробежал, а младший тяжело вздыхает и плавится под его ладонями, крепко вцепившимися в бока. Старший не двигается около половины минуты. — Что случилось? — обеспокоено спрашивает Чон, поглаживая братское предплечье. — Чуть не кончил. Чонгук усмехается. Такой забавный. Возбуждает осознание того, что он заводит старшего до такой степени, что тому хватило одного толчка в горячее нутро, чтобы с трудом оргазм сдержать. Немного льстит. Какая прелесть. И Чонгук чрезмерной чувствительностью брата нагло пользуется, со шкодливой ухмылкой приподнимая бёдра, уперевшись ногами в матрас, чтобы начать медленно подвиливать ягодицами вверх, нерасторопно насаживаясь на крепкий член. Дразнится, паразит. Провоцирует. — Чонгук, постой… — у старшего дыхание перехватывает. Слишком узко, слишком горячо, слишком влажно, слишком хорошо. Чересчур хорошо. Он к такому готов не был. Даже не понимал насколько отзывчивым может быть его тело на прикосновения брата, который продолжает ласково оглаживать его предплечья, тем самым ещё больше его возбуждение раздраконивая. А этот маленький паршивец улыбается ещё шире, пленяя ёнгуков рассудок очаровательными блядскими глазёнками, пылающими мелкими огоньками неукротимого азарта, и продолжает опускаться на твёрдый орган. — Да попусти ты немного. — с лёгким налётом раздражения взмаливается старший, ведь, кажется, такими темпами он действительно слишком быстро кончит. Особенно, когда Чонгук начинает развратно постанывать и сжимать твёрдый орган глубоко в себе. Специально распаляет в нём раздражение, тонко мешающееся с крупицами лёгкой агрессии, выводит из себя, желая обострить его жажду, извлекая из него всё возбуждение и голод, которые он в себе подавлял до сих пор, чтобы не навредить младшему и их отношениям в будущем. — Гондонище, блять… И Рик срывается. Хватает его за ягодицы и резким размашистым движением натягивает парня на всю длину. Чонгук резко вбирает воздух в лёгкие, сердце заходится в бешеном темпе, едва ли рёбра не проломив, а голову кружит. Они вновь ломаются. Берут ещё один грех на свою душу. Плевать уже с высокой колокольни. Они уже давно пороками с ног до головы пропитались. Они со своими демонами на «ты», в Преисподней их все заочно знают. И зачем же теперь о своей порочной любви сожалеть, если место в Аду им давным-давно уготовано? Они зависимы, одержимы друг другом, это было понятно уже давно. Они друг для друга похлеще самых тяжёлых наркотиков. Им бы вмазаться друг другом, чтобы потом ловить дурманящий приход и балансировать на грани реальности и бурного помешательства, едкой зависимостью по венам распространяясь. Они больны настолько, что Чонгук уже в который раз забывает дышать, глядя на медленно погружающийся в него член брата, а Рик каждый раз при виде младшего ощущает как трепетные, пламенные чувства встают поперёк горла, перекрывая кислороду своей насыщенностью доступ к лёгким. Они друг другом захлёбываются, просто потому, что оба отказываются всплывать на поверхность, позволяя скалящимся бесам утягивать себя на самое дно болота, где падшие ангелы будут встречать их с распростёртыми объятиями. А по другому никак. Либо они утонут в глубине подземного царства теней, обрекая себя на извечную больную одержимость, либо продолжат жить в бессмысленных отрицаниях просто для того, чтобы поддерживать всеобщую концепцию о «правильном и неправильном», о «нравственном и аморальном», что для них равно смертному приговору. Пусть кровожадные черти сожрут их души заживо, пусть разметают их кровавыми лоскутами по всему пеклу, но они будут вместе любой ценой. Слишком долго терпели, слишком долго отрицали. Они не те люди, что задумываются о последствиях, когда дело касается их отношений. Они не те люди, которые будут придерживаться правил. О каких вообще правилах может идти речь, когда Рик — тот самый единственный, совершенно уникальный, любимый человек, по коему так страшно сердце всё это время изводилось, — так умело растягивает тугое колечко мышц, придерживая тёплыми ладонями за талию, и смотрит Чону в глаза взглядом, говорящим всё без слов? О каких правилах можно говорить, когда Рик добровольно ступает в бесконечную сумрачность глубины притягательных глаз и хочет потеряться в них раз и навсегда? Без возможности вернуться. Потому что только там — в этих глубоких, проницательных и самых родных галазах, — он будет в безопасности. Только в них Рик находит что-то действительно интересное и, будто бы, даже спасительное. То, что спасёт его от одиночества. То, ради чего Ёнгук будет просыпаться по утрам. Им бы просто залюбить друг друга до смерти. Мягкими неторопливыми движениями старший погружается внутрь, растягивая крепким членом чувствительное нутро и едва ли сохраняет рассудок от тихих, но очень красивых, до невозможности заводящих стонов, слетающих с манящих влажных губ младшего. Чонгуку хорошо. Он буквально упивается зрелищем, что разворачивается прямо на его глазах. Он дышит сбито, чувствует сильные руки на своей талии, которые чуть тянут на себя, тем самым натягивая его на твёрдый орган до упора, а сам пробегается пальцами по выступающим венам на братском предплечье и с трудом терпит ощутимую тяжесть внизу. Возбуждение изводит слишком сильно, дразня парней приятным томлением во всём теле. Чонгук тянется к близнецу рукой в навязчивом желании прикоснуться, оглаживает нежно напряжённый живот внизу и осязает как мышцы сокращаются под прикосновением пальцев. Ёнгук слишком красив. Слишком хорош собой, чтобы оказаться реальностью. Даже сейчас, размеренно толкаясь в горячее нутро, разбавляя тишину тяжёлым дыханием, он выглядит роскошно. Особенно сейчас. Возможно наличие под собой Чонгука ему этой роскоши прибавляет. Но глаз с него свести невозможно. Чонгук робко придерживает его за предплечье, просто потому, что ему необходимо нежность его кожи под пальцами ощущать, а второй ладонью продолжает заворожено водить по ярко очерченным впадинкам пресса. А Ёнгук ощутимо дрожит под его ладонями, слишком отзывчиво реагируя на братские касания, выдыхает горячо в воздух и снова жмурит глаза от жаркой узости, что в совокупности с ласковыми касаниями доводит до лёгкого помешательства. Горячие влажные стеночки плотно обволакивают твёрдый член, мерно скользящий внутри, и Чонгук невольно сжимается каждый раз, когда Рик вновь в него погружается. Рика немного кроет от чрезмерной, даже болезненной для его члена узости. Чонгук слишком узкий. Не растянутый от слова «совсем», хотя буквально несколько часов назад трахал себя пальцами в ванной и минутами ранее его собственноручно растягивал Рик. Долгое воздержание всё же даёт о себе знать. Около нескольких минут Ёнгук терпеливо разрабатывает тугое колечко мышц, плавными движениями бёдер проникая как можно глубже, растекаясь лужицей от заботливых братских поглаживаний на животе и его очаровательных шумных выдохов, переходящих в мягкие полустоны. Даёт младшему время привыкнуть к его размерам, чтобы потом можно было задать более резвый темп. И в какой-то момент он толкается под немного другим углом, после чего раздаётся резкий вскрик со стороны Чона. — Блять! — ругается младший, больно вцепившись пальцами в чужое предплечье и уперевшись второй ладонью в низ братского живота, когда близнец задевает крупной головкой простату. — Ещё! Сделай так ещё раз, прошу… И Рик не смеет ослушаться. Размашистыми толчками проникая в горячее нутро, пленённый этим развратным видом младшего брата, Ёнгук зачарованно наблюдает, как тот начинает выгибаться в пояснице, продолжая судорожно ощупывать его предплечье, как мышцы на его животе напрягаются, красиво очерчивая каждый рельеф, как он дышит загнанно, прикрывает глаза и развращённо стонет, потому что старший при каждом проникновении чувствительный комочек нервов багровой головкой растирает. Потрясающее зрелище. Рик наращивает темп, вгоняя член до упора, проводит рукой по низу чужого живота, а брат на это касание ещё больше в пояснице выгибается в жажде старшего как можно ближе почувствовать. Льнёт к его тёплым ладоням, чтобы больше ласки получить, и удовлетворённо мычит, когда Ёнгук наклоняется и оставляет поцелуй на его рёбрах. Обхватив одной рукой узкую талию поудобней, а второй уперевшись в матрас у головы Чонгука, Рик начинает чуть быстрей и резче вбиваться в податливое тельце, улавливая звуки соприкосновения их тел. Горячее дыхание опаляет жаром сенситивную кожу Чона у изгиба шеи, когда брат издаёт первый низкий стон, крепко прижимая младшего к себе за талию. Чонгук обнимает его за шею, с наслаждением втягивая аромат его кожи, пока всё тело мурашками пробирает от интенсивных толчков. Внутри так узко, влажно и горячо. Ёнгук входит всё глубже, резче, грубее, а Чонгук слышит и чувствует как шлёпается мошонка о его ягодицы, ярким звуком разносясь по комнате, и ещё больше заводит воспалённое сознание. Такие приятные ощущения. Слишком приятные. Ёнгук очень умело удовольствие доставляет. Он знает, какой темп задать, чтобы чокнуться, знает под каким углом проникать и как глубоко погружаться, чтобы откатиться окончательно. Чонгук готов кончить под ним прямо сейчас. В эту же секунду, потому что старший доводит до откровенного помешательства каждым своим толчком в простату. Но Чон терпит, потому что не насытился. Потому что хочет растянуть это удовольствие чуть ли не на вечность. Рик ритмично вколачивается в растянутую и уже немного покрасневшую дырочку, упивается горячим тельцем под собой, мажет языком по точёному кадыку, целует лениво в шею, скулу и подбородок, беспощадно срывая с братских губ ещё более громкие стоны. Чонгук чувствует, что Ёнгук периодически задерживается губами в одном месте, голодно присасываясь к нежной коже, и понимает, что брат тем самым на нём свои следы оставляет. А Чон готов ему позволить всё своё тело расписать бордовыми отметинами, кричащими о том, что Рик-таки до него добрался; кричащими о том, что человек, оставивший на нём свой след, это единственный человек, кто смеет так беспардонно заявлять о своей к нему принадлежности, и никого, кроме него, Чонгук в своё сердце не пропустит. Никогда в жизни не посмеет. Поймав губами очередной стон, Ёнгук мычит удовлетворённо брату в губы, углубляет поцелуй, ощущая длинные пальчики в своих волосах, что в который раз сжимают густые пряди на загривке и притягивают ближе. Головка интенсивно растягивает влажные горячие стеночки, стимулируя чувствительный сгусток нервов внутри, заставляет Чона гнуться дугой в спине, ненароком проезжаясь твёрдым членом по братскому животу, что ещё больше приятных ощущений доставляет. Парни млеют просто от несдержанных стонов друг друга, от ладоней на своём теле, от жарких ласк, от горячей любви. Они дарят друг другу необходимую ласку, стонут в унисон, развязно целуясь, пытаются насытиться сполна. Но они никогда друг другом не насытятся. Они будут влюбляться каждый день друг в друга заново, будут плавиться от вскипающей под кожей крови, разогретой пламенной любовью и им всегда будет мало. Им всегда будет друг друга не хватать, но они никогда не устанут пытаться насытиться до предела. В какой-то момент Чонгук не выдерживает такого дикого напора, сильно толкает Рика в плечо, но тот даже не усевает возмутиться, когда младший умело валит его спиной на матрас и седлает крепкие бёдра, присаживаясь на твёрдый член. — Я же говорил, что буду сверху. — немного запыхавшись заявляет младший с довольной ухмылкой на лице и сразу же слышит грубую, но прозвучавшую слишком ласково усмешку в свой адрес: — Выблядок малолетний. А сейчас Чонгук убивает его самым изощренным способом. Потому что Ёнгук медленно теряет рассудок от такого изящества. Чонгукова резкость, грубость и едкий сарказм никогда не мешали ему быть по-истине утончённым и элегантным. Ёнгук ни раз наблюдал грацию, тонкую аристократичность и пластичность в его движениях и походке. Но то, что Рик видит сейчас выше всех его сил. То, как Чон упирается ладонями в его грудь, как плавно он начинает раскачиваться на его бёдрах, красиво прогибаясь в пояснице, и закатывает глаза в блаженном удовольствии не могло не завораживать. Ёнгук сгорает под ним. А Чонгук беспардонно берёт всё его существо под свой контроль. Чёрные глаза покрыло насыщенной дымкой неудержимого возбуждения от непередаваемо приятных ощущений, сопровождающихся умопомрачительным видом сидящего верхом на его члене брата. Чонгук слишком очаровательный, слишком пленяющий и соблазнительный, чтобы не поддаться его искушению, поэтому Рик мягко касается подушечками пальцев крепких бёдер, постепенно полностью укладывая ладони на гладкую кожу, медленно ведёт ими выше и сам внимательно следит за своими движениями. Его ладони слишком красиво с чонгуковым телом сочетаются. Это оба видят и понимают. Чонгук всегда только под эти ладони подходил. Младший самодовольно ухмыляется, мерно подмахивает бёдрами, двигается очень тягуче, размеренно, не ускоряется, чтобы растянуть удовольствие. Ему нравится ёнгукова реакция. Нравится ловить на себе его восхищённый, завороженный взгляд, нравится ощущать его дрожащие тёплые ладони на своих бёдрах, нравится вслушиваться в его хриплое шумное дыхание и тихие низкие стоны, доводящие чуть ли не до сердечной аритмии, нравится скользить по всей длине его органа, довольствуясь умопомрачительными ощущениями скользящей внутри крупной головки, неспешно растягивающей нутро. Ему нравится как старший чуть сжимает кожу пальцами на его бёдрах и раздражённо шипит, когда Чонгук волнообразными движениями приподнимает таз и так же плавно опускается, насаживаясь до упора. Ему нравится видеть, как Рику невтерпёж на шустрый ритм сорваться, и, нагло пользуясь положением, не позволять ему брать над собой контроль. Теперь Чонгук здесь правит бал. Он с особым наслаждением двигается на твёрдом члене, красиво стонет, балуя чувствительный слух брата под собой, пока старшего медленно, но очень умело его же нетерпение убивает. До барабанных перепонок обоих доносится развратный чавкающий звук смазки, что заводит пуще прежнего. Просто невыносимо. Ёнгук позволяет брату руководить процессом, покорно терпит и даёт Чону взять удобный для него темп, облегчённо выдохнув в момент, когда младший немного ускоряется. Туманные глаза облизывают аппетитную, скачущую верхом фигурку голодным взором, полным обожания, старательно откладывая в памяти каждую деталь, не переставая восхищаться пластичностью красивого тела. У Чона внутри всё жаром отдаёт, горячая кровь, интенсивно разгоняющаяся по плоти активной пульсацией неугомонного сердца, обжигает внутренности, а ягодицы продолжают опускаться на всю длину ствола в попытках насадиться как можно глубже. Горячий член проникает безумно глубоко, доводя парня до сладкого исступления и непрекращающихся протяжных стонов, а Чону до бурного помешательства нравится это распирающие ощущение внутри. Багровая, налитая кровью головка каждый раз скользит по простате, заставляя младшего активно выгибаться в пояснице и чуть поддать скорости. Чуть интенсивней двигаясь на крепком члене, Чонгук начинает чаще стонать не в силах подавлять рвущиеся из глотки звуки, даже не подозревая под каким кайфом от этих сногсшибательных стонов прибывает Рик. Он блаженно улыбается, когда Чонгук, не особо контролируя свои действия, сжимает кожу на его груди длинными пальчиками и откидывает голову назад, ни на секунду не замедляясь. Рик должен признать, что его член Чонгук объезжает мастерски. Несмотря на быстрые движения, он всё равно остаётся таким же гибким, таким же изящным, таким же сексуальным, шустро, но с присущей его движениям мягкостью, самостоятельно насаживаясь на твёрдый член до предела. Чонгук не представляет, насколько он развращает. Как сильно он действует на ёнгуков разум, безжалостно им пленённый, какую сильную зависимость он вызывает. В ёнгуковых глазах застыло больное помешательство, нездоровое обожание, мешающееся с безрассудной любовью, наконец, вырвавшейся в реальный мир. Чонгук уже во всю скачет на братских бёдрах, упиваясь распирающим изнутри горячим органом, судорожно нашёптывает себе под нос что-то неразборчивое, а Рик умиляется, разобрав из всего нервного братского бреда одно единственное негромкое «Да!» и «хорошо». — Какой же, сука, красивый… — низким тихим бархатом молвит Рик, улыбается и оглаживает широкой ладонью гладковыбритый лобок в опасной близости от дёрнувшегося члена младшего. А запыхавшийся от непрерывных интенсивных движений Чонгук замедляется, как будто немного придя в себя после нежного братского касания и его ласковых слов. Юноша шумно дышит не в силах глотнуть воздуха и чувствует как слегка начинает ломить спину. Он делает несколько плавных движений ягодицами, двигается очень медленно, дышит сбито и проводит ладонью по низу своего живота, задерживаясь в месте, где если чуть-чуть надавить, он почувствует член Рика через плоть. В какой-то момент младший полностью останавливается, совсем запаренный, ощущает как немного мутит в животе от приятной наполненности горячим органом близнеца, и устало склоняет голову вбок, прикрыв глаза. Пытается отдышаться, чуть-чуть передохнуть. Рик не спешит брать всё в свои руки, а только ласково оглаживает его бёдра, тепло улыбается и просто наслаждается одним его присутствием. — Устал? — мягко интересуется старший, на что получает истощённый лёгкий кивок в ответ, поэтому Рику приходится аккуратно подхватить близнеца за поясницу и бережно уложить его спиной на постель, не снимая с члена, вновь нависая над родной стройной фигуркой. Ёнгук тут же делает несколько медленных толчков на пробу, обхватив руками узкую талию, полностью выходит, сразу же погружаясь обратно до упора, плотно вжимаясь тазом в ягодицы младшего, и, не теряя времени, берёт темп повыше. Набирает скорость, грубовато и резко вдалбливаясь в горячую узость, безжалостно растягивая влажные стеночки, плотно сжимающие твёрдый орган в себе. Проникает предельно глубоко, стимулируя крупной головкой чувствительный комочек нервов, растирает его активным проникновением и остервенелой долбёжкой. Рик тихонько поскуливает от чрезмерной узости и частоты, с которой входит в рвущего глотку сладкими стонами близнеца. А Чонгука едва ли наизнанку не выворачивает. Он гнётся в пояснице, впивается цепкими пальчиками в крепкие предплечья близнеца, и неосознанно помогает Рику его трахать, мелко подвиливая ягодицами в попытках приспособиться к бешеном ритму. И как только Чонгук подстроился под движения близнеца, как только прочувствовал резвый темп, Рик внезапно замедлился. Начал двигаться предельно медленно, чуть ли не до полной остановки. Мучительные тягучие движения постепенно сводили Чона в могилу под самодовольную ухмылку брата. Этот паразит решил собственноручно его в гроб уложить. Смотрит только любовно своими ублюдскими глазёнками, улыбается своей самой развратной и до щемящей боли в груди красивой улыбкой, насыщается этим крышесносным видом дико нуждающимся в нём близнеца. Любуется сучонок. — Нет-нет-нет, не смей останавливаться, Ёнгук! — бегло проговаривает Чонгук, чуть ли не на грани истерики, и начинает сам подмахивать бёдрами навстречу. — Прошу, Рик, пожалуйста. Двигайся… — жалобно хнычет, очаровательно сводя бровки на переносице. Но его не слушают. Удовлетворённая ухмылка не сползает с симпатичной мордашки, пока чёрные бездонные зрачки считывают каждую эмоцию на такой же симпатичной мордашке младшего близнеца. Чонгук тихонько всхлипывает, под кожей противно зудит неудовлетворённое желание, заставляющее юношу нервно насаживаться на слишком медленно в него проникающий братский член в погоне за приятными ощущениями. А Ёнгук — эта наглая рожа — откидывается назад, упираясь руками в матрас позади, заставив близнеца разжать предплечья в крепкой хватке, склоняет голову в бок и с каким-то садистским блаженством наблюдает за этой потрясающей картиной. Кайфует от того, как Чонгук жалобно скулит в острой нужде получить крышесносный оргазм, коим его жестоко обделяют прямо сейчас. Кроет его немного от того, как быстро и жадно младший на его член насаживается, сжимая влажными стеночками крепкий ствол, тем самым подводя старшего к взрывной разрядке. Рик ведь сам уже на пределе практически. А Чонгук его добивает безжалостно. Ёнгук не выдерживает и кладёт одну ладонь на низ чужого живота, ласково оглаживая, будто бы пытаясь унять его пыл. — Тише, успокойся, — с тёплой улыбкой просит Рик и Чонгук тут же успокаивается, обмякая под любимыми ладонями. Перестаёт судорожно двигаться и просто опускает бёдра обратно на простыни. — Откуда в тебе это, волчонок? — Рик продолжает мягко гладить живот и начинает медленно двигаться внутри. — Откуда в тебе столько распущенности? — он давит ладонью на живот, после чего в воздухе тонет удовлетворённый стон, а под ладонью парень чувствует как глубоко проникает его член под горячей плотью. — Хорошо… — судорожно шепчет младший от приятного давления на живот. Довольно необычное, даже странное чувство. Но это действительно прибавляет приятных ощущений. Чонгук такого ещё никогда не осязал. — Господи, как же хорошо, Рик... — О, моему мальчику нравится, когда я так делаю? — раздаётся вельветовый голосок, пропитанный напускной невинностью, после чего старший ещё чуть-чуть давит на живот и начинает двигаться быстрее. — Давай, блять, да-а-ах… — взмаливается Чонгук, ощущая как Рик стремительно набирает обороты, всё так же надавливая на живот, отчего усиливается давление на простату, заставляя юношу срывать связки в страстных, полных необузданного удовольствия стонах. Ёнгук остервенело долбится в покрасневшую дырочку, вновь придерживая близнеца свободной рукой за талию для удобства. Оба чувствуют, что долго не протянут. Обоим слишком хорошо. Обоим крышу рвёт. Чонгук выгибается под братом чуть ли не до хруста позвонков, ощущает давящую на живот ладонь, теряя рассудок от активной стимуляции сенситивного сгустка нервов внутри. Тишина в комнате разрушается громкими стонами обоих близнецов, не переживающих за соседей. Плевать им сейчас, кто их услышать может. Пусть все знают, как безумно они друг друга любят. Чона немного ведёт от слишком красивых стонов Рика, от его часто сокращающихся мышц, рельефно перекатывающихся под влажной кожей. Звуки частых шлепков ёнгуковых ягодиц о бёдра близнеца сопровождаются такими же яркими звуками хлюпающей смазки, начинающей нерасторопно стекать из растянутого колечка мышц по гладким ягодицам младшего. Старший буквально втрахивает парнишу в постель со всем своим диким запалом, вгоняет член по самое основание, натягивает со вкусом на всю длину, дышит сбивчиво, когда возбуждение начинает слишком сильно на виски давить и стягивать низ живота тугим узлом, обещающим вот-вот разорваться на жалкие ошмётки. Снова бормоча неразборчивые мольбы себе под нос Чонгук завороженно смотрит вниз, где в нём размашистыми толчками ритмично исчезает братский член, доводящий до сладкого дурмана. Смазка буквально вспенивается от частого ритма, оставляя на члене старшего сочные белые разводы вязкой консистенции, а Рик продолжает давить брату на живот, вколачиваться в него ритмичными грубыми толчками, закатывает глаза в насыщенном блаженстве, теряя связь с реальностью от сногсшибательного вида затраханого до невозможности Чонгука. Они ведь так долго к этому шли. Они ведь так давно хотели. И как же приятно, наконец, друг другу отдаться. Отдаться, чтобы теперь только друг другу принадлежать. Мышцы во всём теле начинают ныть у обоих. Устали. Действительно устали. Но Ёнгук не сбавляет скорость и продолжает отчаянно долбиться в узенькую дырочку, вгоняя член до смачного шлепка о ягодицы, и наблюдает за тем, как вспенившаяся смазка с каждым его толчком начинает мелкими капельками брызгать на его и чонгуков живот. Он убирает ладонь с живота близнеца, чувствуя, что оба подходят к разрядке, наклоняется, упирается одной рукой в матрас у головы Чона, а второй обнимает его вокруг талии вновь прижимая горячее тельце ближе. — Мой маленький волчонок. — горячо шепчет Рик близнецу в ухо и неожиданно низко стонет. — Мой сладкий братик. — он сбивается с налаженного частого ритма, рвано толкаясь в горячую плоть. — Моя родная кровь, моя запретная любовь… — всё тот же горячий шёпот опаляет кожу уха, снося Чону крышу напрочь. — Люблю тебя. А Чонгук стонет громко, утопая в ярком обилии чувств и ощущений, едва ли не роняя слёзы от сладких слов и таких же сладостно приятных ощущений. — Это я тебя люблю, — всхлипывает младший, почти голову теряя. Его потряхивает. В пояснице приятно тянет, и периодически дергается твёрдый член, готовый вот-вот эякулировать, выпуская из дырочки уретры небольшое количество естественной смазки. — Боже, как же сильно я тебя люблю, Ёнгук… Рик ткнётся носом в изгиб шеи, не переставая ласкать братский слух низкими стонами, дрожит ощутимо, а Чонгук собирает эту дрожь своими ладонями, обнимая крепко близнеца за шею. — Я сейчас… — Чонгук не успевает договорить, прерываясь на блаженный стон. Запуская пальцы в густую шевелюру брата, он сжимает мягкие локоны на загривке, жмётся к близнецу всем телом ещё ближе и неосознанно жмурится, до расплывающихся перед глазами разноцветных пятен. — Чёрт, я кончаю, Рик! — Давай только без крови из носа в этот раз. — успевает саркастично бросить старший между быстрыми резкими толчками. — Долбоёб. — тоже успевает вставить своё слово Чонгук на жарком выдохе, а затем предельно громко стонет, широко раскрыв рот, блаженно закатывает глаза, сводя брови на переносице, и ярко кончает. Чонгук сжимает крепко в себе братский член, пока из дырочки уретры тугими струями выстреливает густая белёсая жидкость, пачкающая живот и грудь, а Ёнгук не выдерживает настолько приятных ощущений делает несколько сильных толчков, вгоняет член как можно глубже, крепко вжимаясь пахом в ягодицы близнеца, и когда Чонгук в очередной раз ненароком сжимает его в себе, он бурно кончает, на громком стоне прикусив кожу в изгибе шеи, обильно изливаясь в горячее нутро. До развращенного разума младшего доходит, что прямо сейчас глубоко в нём разливается густое семя близнеца, и Чонгук с каким-то нездоровым благоговением этим ощущением наслаждается. Рик делает ещё пару поступательных движений, дожимая остатки в младшем, а тот чувствует, что этими толчками близнец ненароком выталкивает небольшое количество спермы, что теперь течёт с его ягодиц к пояснице. Около нескольких минут братья просто лежат и переводят дыхание. Отдыхают от неожиданно дикого «забега». Чонгук ласково перебирает вьющиеся локоны на затылке близнеца, а старший, беспардонно отдыхая на младшем, навалившись всем телом, обжигает жарким дыханием чувствительную кожу шеи, периодически шмыгая носом. Плевать, что всё тело Чона его же семенем испачкано, Рику просто необходимо прямо сейчас в его объятиях тонуть. Парни дрожат от бурной разрядки и никак эту дрожь унять не получается. Ёнгук лениво целует близнеца в шею, проходится губами в местах, где успел оставить засосы с трудом сдерживая самодовольную ухмылку и слышит как Чонгук удовлетворённо мычит в ответ на мягкие ласки. Как только близнецы полностью отходят от яркого оргазма, Ёнгук аккуратно вынимает из брата член, присаживается у разведённых в сторону ног и зачарованно смотрит как из маленького покрасневшего и растраханного им же колечка ануса вытекает щедрое количество спермы, медленно стекающей по гладкой коже розоватых ягодиц. — Блядство… — отрешённо шепчет Рик, не отрывая заинтересованного взгляда от растянутого колечка мышц, обильно смазанного его семенем. Чонгук же этих слов как будто даже не слышит, поэтому аккуратно присаживается на кровати, ощущая как постепенно приходит ломота во всём теле и под такой же очарованный взгляд Рика разводит колени ещё шире, чтобы, без задней мысли, засунуть в себя пальцы, дабы вытолкнуть из себя остатки спермы, и несколько раз коротко стонет, когда ненароком задевает простату. — Прекращай, Чонгук, — на выдохе просит Рик с откровенными нотками мольбы в низком голосе. Заметив реакцию близнеца на свои действия, Чонгук ухмыляется и вынимает из себя пальцы, замечая как старший по новой заводится. А Рик тут же подползает ближе, заставляет Чона улечься обратно на спину, а сам устраивается между его ног, улёгшись головой ему на грудь, с коей предварительно слизывает разводы чоновской спермы, чуть ли не заставив близнеца кончить третий раз. Младший с тёплой улыбкой обнимает его за шею, проводя ладонью по мягким волосам и оставляет нежный поцелуй на макушке. — Прошу, пообещай, что на утро ты не скажешь мне, что это было ошибкой. — шепчет Ёнгук, прикрывая глаза, полностью отдаваясь моменту, как в последний раз довольствуясь ласковыми поглаживаниями Чона. — Ты больше не сможешь отрицать нашу любовь, Чонгук. — Даже в мыслях такого не допускал. — спокойно отвечает младший и ещё раз целует в макушку. — Ловлю на слове, волчонок. — голос отдаёт лёгкой хрипотцой из-за откровенных стонов, разносящихся по комнате буквально несколькими минутами ранее. — Потому что если я хоть слово услышу о том, что этого не должно было случиться, я трахну тебя ещё раз, чтобы доказать обратное. — Это угроза? — звучит лёгкая усмешка где-то сверху. — Возможно. — Хуёвая угроза, Рик. — По-моему, в самый раз. — Угроза не должна содержать в себе что-то, что может мне понравится, — с тёплой улыбкой заявляет Чонгук, с особой любовью разглядывая лежащего на нём брата. Ему нравится вот так спокойно лежать с ним в обнимку. Не так, как они лежали раньше, просто довольствуясь братскими объятиями. А именно так. Когда всё по-другому. — А ты угрожаешь мне сексом с тобой, а ведь это буквально лучший секс в моей жизни. — Тебе сравнивать не с чем. — не открывая глаз, язвит с ухмылкой Рик, растекаясь лужицей от ощущения тёплого родного тельца под собой. — Да есть мне с чем сравнивать! — Это мне есть с чем сравнивать. Чонгук возмущённо охает после этого заявления, почувствовав лёгкий укол ревности где-то под рёбрами. — Пиздец ты шлюха. — беспардонно заявляет младший. — Эй! — Рик игриво шлёпает ладонью Чона по груди в знак лёгкой обиды. — Я, вообще-то, не говорил, что прям дохуя с кем спал. Там всего парочка была… — О не, родной, завали. Не хочу я твоих половых партнёров обсуждать. — Ревнуешь? — с улыбкой тянет старший, а потом, не устояв перед таким соблазном, чуть приподнимается и начинает оставлять нежные поцелуи на груди Чона. Зацеловал бы его до смерти. — Нет, просто обсуждать прошлое довольно бессмысленно. Рик облизывает сосок, играя кончиком языка с маленькими титановыми шариками пирсинга и Чонгук тяжко вздыхает, чуть сжимая волосы на загривке близнеца. — Ой, да брось, — Ёнгук на секунду отвлекается от увлекательного занятия, но затем снова целует крепкую грудь, чтобы потом прерваться ещё на несколько секунд. — Просто признай, что ты собственник. — и снова лижет сосок, на что слышит тихий стон. Именно та реакция, какой он и добивался. — В этом нет ничего плохого, волчонок, я такой же. — он продолжает расцеловывать горячую кожу, ощущая её манящую гладкость под собственными губами. — Уж в этом мы с тобой точно похожи. — начинает постепенно спускаться ниже по животу, отвлекая близнеца вязкими, ленивыми поцелуями, чтобы незаметно пробраться одной рукой к влажному колечку ануса, измазанного его спермой, и нежно припасть пальцами к сжимающейся дырочке, по новой массируя вход, ещё больше размазывая своё семя по коже Чона. — Ёнгук… — протестует Чонгук на жарком выдохе, и снова заводится, несмотря на то, что всё тело начинает болеть. — Просто помогу тебе сперму вычистить. — ублюдская эта ухмылка. Чонгук её как свои пять пальцев знает. Как и знает, что если Ёнгук хочет, то его уже никто и ничто не остановит. Поэтому в сию же секунду в Чона проникают сразу два пальца под его же тихий скулёж. — Без тебя справлюсь. — Я так не думаю. — Рик продолжает выцеловывать незамысловатые узоры на смуглой коже, а двигающимися внутри близнеца пальцами пытается снова нащупать простату. С этой задачей он справляется довольно быстро, а в подтверждение его действиям по губам разносится лёгкая вибрация от громкого стона близнеца, когда Рик в очередной раз целует его в рёбра. Хватка на загривке становится крепче, когда Чонгук сильно сжимает мягкие волосы в кулаке и круто выгибается в спине, вызывая у Рика довольную улыбку, после чего старший, не сдержавшись, язвит: — Кстати хуёвый из тебя актив, родной. — Блять… — очередной стон растворяется в воздухе, потому что Рик снова доставляет необыкновенно приятные ощущения. — Я говорил, что люблю тебя? Рик усмехается, проводя носом по выпирающим рёбрам, обтянутым песочной кожей. — Да, говорил. — ещё один поцелуй остаётся на подрагивающем теле, пока длинные пальцы продолжают проникать в горячую влажную плоть. — Я люблю тебя. — нервно повторяет Чонгук. — Родной, ты говорил… — Люблю, — Рика беспардонно перебивают, а Чонгук ловит взгляд тёмных глаз, в коих читается лёгкое беспокойство. Ёнгук слышит явные нотки отчаяния в этом тревожном «люблю», отчего немного напрягается. Он смотрит в глубокие глаза, насквозь пылкой любовью пропитавшиеся. Глаза, что тонут в мраке его беспросветно тёмных радужек, где всегда находят лишь спасение и безмолвно просят ответить взаимностью. Молят о том, чтобы всё это оказалось правдой. Молят лишний раз подтвердить, что это не сон или дурацкая фантазия. Чонгук искренне признаётся прямо сейчас, чтобы не под давлением необузданной страсти и дикого возбуждения. Чтобы не на эмоциях во время бурного оргазма, когда от переизбытка чувств могли ляпнуть не подумав, а по-настоящему. Чтобы искренне, от всего сердца. Чтобы Рик понял. Чонгук поглаживает Рика по голове и повторяет: — Люблю тебя… — Чонгук… — Ёнгук начинает немного беспокоится и перестаёт двигать пальцами. Такой жалобный взгляд. Совсем не то, что он ожидал увидеть, осыпая близнеца сладкими ласками. Чонгук смотрит так пронзительно, по-настоящему в любви признаётся. А Ёнгук итак это знает. Но он понимает, чем эта тревожность со стороны Чона вызвана. Он понимает чего Чонгук добиться пытается. И его даже немного обижает, что младший мог подумать, что Ёнгук посмеет в своей к нему любви усомниться. Влипли уже оба. Чонгук Рику уже под кожу въелся. Пустил корни в его сердце, засел там навеки и никто не в силах его оттуда выкорчевать. Чонгук у Рика по венам течёт и всё пространство в голове собой заполоняет. Ёнгук его любит. Он его любит и ему грустно, что его малыш смеет в этом сомневаться. — Я… — Я люблю тебя, — резко перебивает Рик, останавливая все чонгуковы судорожные призания. Он тоже любит. От тоже говорит об этом напрямую. Он тоже говорит об этом искренне. Он тоже признаётся, когда их чувствам не мешают бушующие ярким пламенем эмоции от будоражащей разрядки, чтобы быть уверенным, что «я тебя люблю» было сказано не по ошибке. Он тоже тщательно обдумал это «я тебя люблю» и уже очень давно, потому наконец расставляет все точки над «i», чтобы Чонгук даже не смел сомневаться. И какое же облегчение он чувствует на душе, когда видит, что Чонгук потихоньку успокаивается. Он целует младшего в ключицу и шёпотом добавляет: — Люблю, Чонгук. И близнец расслабляется окончательно, полностью удовлетворённый ответом. Его отпустило. Это то, что он должен был услышать. Заполоняя россыпью ласковых поцелуев всё горячее тело, Рик возобновляет движения пальцами внутри, тщательно зацеловывает крепкую грудь и с наслаждением вслушивается в тихие стоны любимого близнеца. Самый потрясающий звук на этой планете. И Ёнгук сделает всё, чтобы сорвать этих потрясающих звуков с мягких губ брата как можно больше за эту ночь. Потому что всю ночь они проведут в постели в нежных ласках, переходящих в несдержанный страстный секс. Всю ночь они будут пытаться нагнать упущенное, восполнить многолетний голод друг по другу и всё равно этого будет ничтожно мало. Им не хватит ни ночи, ни двух, ни сотни. Им всегда будет мало. Им всегда будет друг друга не хватать, но всё же теперь они имеют намного больше, чем у них было раньше. Им всегда будет мало, но теперь они могут захлёбываться под мощной волной неудержимых, разъярённо бушующих глубоко в груди чувств, дарить друг другу необходимую обоим ласку и просто любить. Всё встало на свои места. Теперь всё именно так, как должно было быть уже давно. Близнецы Чон. Самые безрассудные братья в преступном мире. Самые неуловимые. Одни из самых известных преступников. Безжалостные убийцы. Близнецы Чон. Чон Чонгук. Чон Ёнгук. Братья. Преступники. Убийцы. Близнецы Чон. Чон Чонгук. Чон Ёнгук. Братья. Преступники. Убийцы. Любовники по совместительству. Да, теперь всё действительно встало на свои места.