***
Вся развернувшаяся перед глазами картина могла бы показаться довольно романтичной. Ночное небо мягко обволакивало всё пространство над головой, украшая необъятный небосвод россыпью красивых звёзд разной яркости, пока луна обрисовывала своим холодным светом контуры невысоких загородных холмов в самой глуши страны, где кроме величественных природных пейзажей, можно было найти лишь практически необитаемую дорогу и одинокое серое квадратное здание без окон. Ни единой живой души поблизости, только нежный шелест аккуратных листьев многочисленных кустов и деревьев, и блаженное единение с природой. И всё это завораживающее окружение действительно могло бы оставаться таким же романтичным, если бы в том самом сером, ничем неприметном здании на краю дороги, не пахло опасностью. Очень насыщенный запах. Парень, довольно крепко по ногам и рукам привязанный к холодному металлическому стулу, не видит ничего, кроме непроглядного мрака, но запах сырости он чует весьма отчётливо. Он не имеет ни малейшего понятия где он и как здесь оказался, однако чёрный тканевый мешок на его голове и привязанные к стальному стулу конечности говорят о том, что ничего хорошего с ним точно не произойдёт. Тело отдаёт какой-то лёгкой слабостью и ломотой, веки кажутся слишком тяжёлыми и так и норовят сомкнуться, заставляя хозяина провалиться в глубокий сон, но как только юноша издаёт тихий, совсем отчаянный стон, с него срывают чёрный мешок, а в глаза резко бьёт яркий свет, освещающий собой всё просторное помещение. Несколько секунд он привыкает к свету, что даётся ему с трудом, но чуть попривыкнув, он скользит глазами по полу, пока не натыкается на две пары тяжёлых массивных чёрных ботинок с тракторной подошвой, поднимается поплывшим взглядом по обтянутым чёрной джинсой ногам, к крепким бёдрам, ведёт ещё выше, пока не застывает на лицах двух парней. Два абсолютно одинаковых лица. Два абсолютно одинаковых лица с невероятно разной энергетикой. Близнецы. Совершенно идентичные и при этом до безумия разные близнецы. Несмотря на идеальную схожесть во внешности, они кажутся настолько непохожими, что за временной очарованностью подобным зрелищем, парень даже на секунду забывает о том, что он привязан и что его определённо похитили. Но минутное забвение исчезает ровно в тот момент, когда на лице одного из братьев расцветает жуткая, не предвещающая ничего хорошего ухмылка. Паника тут же накатывает убийственной волной, отзываясь мощным, слишком резко участившимся сердцебиением в груди, весь кислород из лёгких как по щелчку пальцев внезапно пропадает, заставляя молодой организм задыхаться от нехватки воздуха, и в висках активно пульсирует горячая кровь, мгновенно вскипевшая под кожей от накатившего дьявольским ураганом адреналина. Эта ухмылка на красивом лице будто резко отрезвила. Заставила парня вспомнить, что его здесь быть не должно, но каким-то образом он оказался крепко привязанным к стулу в неизвестном ему помещении, которое скорее всего является ничем иным как каким-то складом, судя по многочисленным массивным полкам с крупными тёмно-серыми ящиками. Уже не так романтично, правда? Что ж, зато для близнецов это буквально вершина романтики. Ведь что может быть романтичнее предающего их родной город ублюдка, которого можно хорошенько поколотить, если тот откажется говорить? Правильно, ничего. — Он на чувства сострадания не очень щедр, поэтому я вместо него, — мягкий бархат спокойного голоса разливается сладким мёдом по помещению и у парня на стуле даже сердце сжимается от того, каким приятным оказывается этот голос, что становится ещё приятней, если взглянуть на обворожительное лицо одного из братьев. Чонгук, указывает на Рика, стоящего чуть позади, который сразу же после слов младшего с самой милой улыбкой приветливо машет заложнику рукой. — Всё очень просто, парень. Ты нам информацию — мы тебя не трогаем. — задорно объясняет Чон, пока юноша всё ещё пытается понять, как его участь могла предстать перед ним с такой прекрасной наружностью и настолько убийственной сущностью. Чонгуков голос звучал действительно дружелюбно, только вот в каждом слове очень чётко ощущалось нечто мрачное. Нечто, отдающее негативной энергией и заставляющее ненамеренно сжиматься дрожащим комочком. Эту опасность в голосе невозможно было перекрыть ничем. — Ты ведь в курсе, чем занимается твой босс, так? Парень перед близнецами совсем молодой. Не моложе их самих, но в преступном мире явно оказался не так давно как братья, ведь обоим видно насколько сильно того трясёт от страха. Чон навёл некоторые справки и узнал, что этот юноша является одним из приближённых к правой руке Хёну людей — Джексону, — и является одним из ассистентов в лаборатории, поэтому не сложно было догадаться, что этот парень явно неплохо осведомлён о некоторых делах Хёну. Чонгук провёл не мало времени за экраном ноутбука, чтобы накопать на этого паренька хоть какую-то информацию и элементарно узнать адрес его проживания, что далось ему с трудом, ведь Хёну довольно неплохо засекречивает информацию о своих сотрудниках, но всё же Чону удалось найти его адрес. А дальше всё было предельно просто. Около нескольких часов назад близнецы выследили свою жертву и просто вырубили его дротиком с быстро действующим транквилизатором. И вот он здесь. Привязанный к стулу в сыром помещении просторного склада, который принадлежал Ким Сокджину, у коего парни предварительно спросили разрешение на то, чтобы притащить заложника сюда, поклявшись, что как только они закончат, от них и следа в этом здании не останется. Переварив в голове вопрос, юноша судорожно кивает, почувствовав как накатывающая истерика застряла поперёк горла. Он молод, но не глуп, поэтому не сложно догадаться, что с ним собираются сделать и его действительно это пугает. Любого бы напугало. Ему страшно и единственная его ошибка заключается в том, что он этот страх даже скрыть не пытается, оттого он у близнецов как на ладони. Им его запугать ничего не стоит. — Чудно, — с нежной улыбкой на лице Чонгук подходит ближе к жертве, чуть склоняется над ним и, мягко обхватив пальцами чужой подбородок, заставляет смотреть ровно на него. — Такой хороший мальчик, — сладко тянет вельветовый голосок, а Рик после этих слов, адресованных, к сожалению, не ему, чувствует как на мгновение в нём вспыхивает лёгкий огонёк ревности, который он тут же пытается потушить. Нельзя отрицать того, что и ему бы хотелось, чтобы Чонгук называл его ласковыми словами по типу того же "хороший мальчик". Только не в такой обстановке. — У нас есть информация, что ты работаешь в его лабораториях. Это правда? Юноша действительно очень напуган. Его заметно трясёт, он истерично кивает Чону в ответ и слёзы начинают одинокими ручейками стекать по щекам. — Оу, — Чонгук наигранно строит грустную гримасу, мягко поглаживая большим пальцем чужой подбородок в лживых попытках успокоить. — Ну что ты, не плачь, малыш. Всё хорошо, слышишь? — только парню становится ещё хуже. Потому что один из близнецов, такой красивый и обворожительный, придерживает его за подбородок, поглаживает заботливо его кожу большим пальцем и так мягко с ним разговаривает, и всё это ужасно, потому что очевидно, что всё это ложь. Юноша прислушивается к приятному голосу, ощущает на себе ласковые прикосновения и не может отделаться от чувства угрозы со стороны близнеца. Он безумно мягкий, такой ласковый и нежный, и до жути опасный. Невозможно не почувствовать насколько он жуткий. От него будто пахнет керосином, а второй близнец, не менее жуткий, вот-вот бросит в него зажжённую спичку, после чего сумасшедшее пламя поглотит собой всё живое. — Мне нужно, чтобы ты рассказал, где находятся его лаборатории, хорошо? Чонгук разъясняет заложнику, как маленькому ребёнку, только терпение уже на пределе. А юноша на стуле вглядывается в его глаза очень долго, пристально, пока слёзы продолжают бежать по щекам к чонгуковым пальцам, обхватывающим подбородок, а затем он боязливо отрицательно качает головой. Он должен молчать. Он должен быть верен своему боссу и сохранять секретность всех материалов. Он понимает, что должен заплатить жизнью за сохранение тайны. Он сохранит её любой ценой. — Ты, видимо, не совсем понимаешь ситуацию, — оживает Рик. Парень замечает, что у второго брата голос чуть ниже. Более властный, более холодный и сдержанный, но такой же спокойный, приятный и подкупающий. Ёнгук подходит ближе и становится рядом с Чоном плечом к плечу, когда тот отпускает чужой подбородок, разгибается в спине и засовывает руки в карманы джинсов. — Вот этот человек, — Ёнгук указывает на Чона. — не самый терпеливый персонаж, поэтому предлагаю решить этот вопрос мирно, окей? — взгляд пронзительных чёрных глаз безусловно влёк к себе, притягивал какой-то необъяснимой силой, манил и привлекал, но жертве было ясно, что он погибнет в черноте этих глаз. Он поддастся их очарованию и его разорвёт на жалкие кровавые ошмётки, и вся дикость заключалась в том, что юноше добровольно в эту тьму шагнуть хотелось. Он знал, что от него и мокрого места не останется, но близнецы настолько увлекали, что казалось это будет самой сладкой смертью, какую вообще возможно было придумать. Ёнгук замечает с какой отстранённостью в него вгрызаются потемневшие глаза жертвы и решает подтолкнуть его к ответу. — Где лаборатории, пиздюк? И на поверхность карих радужек заложника внезапно всплывает некая ясность. Вернувшийся к нему рассудок, буквально секундами ранее находящийся в плену двух невероятно обаятельных сущностей. Юноша смотрит пристально вверх, вглядывается в лицо Рика и снова отрицательно качает головой, отчётливо осознавая, что убивает в парнях последние крупицы терпения. Ему не избежать мучений. Рик поджимает губы, улыбается юноше снисходительно и беззаботно бросает: — Я пытался, мелкий. На губах Чонгука растягивается кровожадная улыбка. Та самая улыбка, при виде которой Ёнгук всегда думает: "Вот в такие моменты мы тобой похожи больше всего". Они были абсолютно разными во всём, кроме внешности и вот этой улыбки, от которой людей в дрожь бросало. Улыбки, от которой у людей просыпалось отчаянное желание выкопать себе могилу собственными руками и добровольно лечь в неё без излишних мучений, потому что этот кровожадный оскал никогда не говорил о чём-то хорошем. Это моменты, когда в глазах близнецов горят азартные огоньки, поддеваемые растекающимся в крови адреналином, всё живое резко срывается на бешеный бег, чтобы скрыться от этих глаз подальше. Чонгук заводит руку за пояс ёнгуковых джинс, где обхватывает пальцами припрятанный Риком клинок, и одним плавным движением вытягивает его из-за пояса. За металлическими дверьми сокджинового склада гробовая тишина, нарушаемая всё тем же мягким шелестом листьев кустов и деревьев, всё та же романтика ночных природных ландшафтов, и в следующее мгновение она заиграет новыми разноцветными красками, ведь её разукрасят яркими воплями беспомощной жертвы, когда лёгким грациозным движением руки невероятно обворожительный парень, представший перед глазами в образе ангела смерти, сделает самый первый порез на дрожащем теле, с наслаждением впитывая в себя запах пролившейся крови.***
Через пять минут сего действа Ёнгук обнаружил у заложника телефон, а пароль от него юноша выдал слишком быстро, поэтому близнецы совсем не удивились, когда ничего интересного и полезного в нём не нашли. Однако же на пятьдесятой минуте чонгуковых диких зверств жертва призналась, что если подключить телефон к компьютеру, на обоих устройствах появится меленький значок программы, к которой нужен пароль, а в самой программе находится расположение и планировка двух лабораторий Хёну. Пароль к программе парни получили довольно быстро, потому что измученный до полусмерти юноша не мог больше терпеть издевательств. Он чётко осознавал, что готов умереть, но не готов дальше терпеть все мучения. Чонгук сбегал за прихваченным с собой ноутом в машину, припаркованную за складом, вернулся обратно в помещение, устроил ноутбук на одну из полок и сделал всё, что ему успел рассказать заложник. И вот уже около пяти минут близнецы внимательно вглядываются в содержимое программы, пока измученный юноша не в силах терпеть боль жалобно стонет, наблюдая за тем, как под ногами стремительно растекается лужа его крови. Глаза едва могут что-то разглядеть, ведь бордовая жидкость с металлическим привкусом затекала в глаза из огромных порезов на лбу, стекала ко рту от глубоких ран на щеках и скулах. На юноше не осталось ни единого живого места. Он больше походил на неизвестное кровавое месиво и уже с трудом в нём можно было распознать человека. Чонгук знатно постарался. Пока младший близнец изучает информацию в экране ноутбука, Ёнгук всеми силами пытается так же вовлечься в процесс, но отчаянные всхлипы и громкие болезненные стоны откровенно действуют ему на нервы, поэтому в какой-то момент он не выдерживает, достаёт из-за ремешка на лодыжке маленький клинок и швыряет в сторону привязанного к стулу парня, попадая ровно промеж глаз. Судорожные всхлипы внезапно прекращаются, а Рик следит за тем как юношеское тело постепенно размякает, расслабляется, и карие глаза больше не пахнут жизнью. Чёрные зрачки смотрят в никуда, сквозь иные миры и в них лишь умиротворённая отстранённость и тихая безмятежность. Тот самый покой, о котором парень грезил последние минуты своей жизни. — Ну и зачем? — спокойно спрашивает Чонгук, не отрывая глаз от экрана, пачкая клавиатуру измазанными чужой кровью пальцами. — Слишком шумный. — беззаботно отвечает Рик. Возможно, Ёнгук ему даже помог в некоторой степени. Бедняга всё равно бы скончался от потери крови. — Здесь что-то не так, Рик, — озвучивает свою мысль Чонгук, чуть хмурится и вглядывается в картинку в ноутбуке. Ёнгук вопросительно выгибает бровь, вместе с братом уставившись в экран. — У него две лаборатории и обе находятся под землёй... — Я бы не стал удивляться тому, что они под землёй. — Я не договорил, — Чонгук смиряет суровым взглядом старшего брата и продолжает. — Одна находится под его недавно открывшейся больницей. Вот тут точно ничего удивительного, ибо это его территория, — Чонгук делает небольшую паузу, возвращая взгляд на планировку. — Но вторая находится под мэрией. Теперь хмурится и Ёнгук, вглядываясь в планировку и расположение лабораторий ещё внимательней и понимает, что Чонгук прав. Вторая лаборатория действительно находилась под мэрией. — Как можно было построить подземную лабораторию под мэрией без ведома самого мэра? — Чонгук поднимает глаза на Рика, заметив с какой внимательностью тот вглядывается в экран, анализируя всё сказанное и по его сведённым на переносице бровям было понятно, что ему это совсем не нравится. — Нам надо туда попасть, Рик. — младший закрывает программу, отключает телефон от шнура, соединяющего его с ноутбуком, закрывает крышку ноута и прячет чужой испачканный кровью мобильный в карман джинсов. — Джухёку и Хоби пока что не будем об этом рассказывать. На что Рик согласно кивает.***
Тяжёлые басы громкой музыки безжалостно бьют по барабанным перепонкам, но для Джухёка это довольно привычно. Пробираясь сквозь многочисленную толпу людей, рассредоточившуюся по всему помещению элитного клуба, Хёк протискивается в узкий, но довольно длинный коридорчик с некоторым количеством дверей, ведущих в неизвестные кабинеты и обыкновенные приватные комнаты. В конце коридора приходится остановиться, добираясь до крайней двери помещения, и юноша, даже не постучавшись, смело заходит в кабинет, где тут же цепляется взором за уже давно знакомый ему массивный рабочий стол с несколькими мониторами, стоящий в середине комнаты, а за столом в своём любимом чёрном кресле величаво восседает стройный мужчина с насыщенно-чёрными густыми волосами, красиво спадающими не очень длинными вьющимися локонами на глаза, и мерно потягивает коньяк из стакана, пока пальцы второй руки перебирают небольшую кипу каких-то документов. Для своих сорока семи лет мужчина выглядел довольно молодо, точёные черты лица сохраняли свою элегантность и по сей день, а кожа оставалась такой же гладкой, с приятным смугловатым оттенком. На вид ему можно было дать лет тридцать от силы, но стоило заглянуть в тёмные карие радужки выразительных глаз, и становилось понятно, что столь явная суровость и тяжесть в глазах говорит о немалых годах. Только взгляд его возраст и выдавал. Был единственной чертой в его внешности, говорящей о уже довольно зрелом возрасте. Джухёк по-хозяйски проходит вглубь кабинета и садится на удобный диванчик напротив рабочего стола. — Я уже успел соскучиться. — ласковая улыбка касается губ мужчины, с охотой переводящего свой взгляд от документов в руках к миловидному лицу пришедшего юноши. Джухёк так же тепло улыбается в ответ, перекинув ногу на ногу и чуть склонив голову вбок игриво заявляет: — Я оставил тебя буквально на два часа. — Довольно долгий срок, чтобы успеть соскучиться, не находишь? Короткая усмешка звучит от Хёка, у которого сердце заметно начинает набирать темп, едва справляясь с обожанием этого необычайно приятного низкого голоса. Мужчина действительно его очень пленил. Хёку казалось, что идеал выглядит именно так, как любимый мужчина напротив него. — Как там парни? — нарушает джухёковы любования спокойный чарующий голос. — Всё в порядке, Чонхо, — послушно отчитывается юноша. — Они довольно способные, но пока не могут понять с какой стороны подойти к делу. Они на такие задачи вовсе не натасканы, но пока что единственные люди, у которых может всё получиться. — Хёк задумчиво смотрит на подлокотник дивана и нервно ковыряет бархатную обивку. — В любом случае, они могут намного больше, чем мы, и уже знают больше, чем мы смогли узнать за полгода. — Это радует. — задумчиво кивает Чонхо, не сводя глаз с парня. — Твои ставки на сроки? — Я думаю два месяца максимум. Мужчина удивлённо выгибает брови, явно довольный информацией. — Впечатляет. — коротко комментирует Чонхо и чуть склоняет голову, внимательно изучая заметно напрягшегося парня напротив. На лице невольно расцветает нахальная улыбка и мужчина со всем своим довольным видом показательно очень медленно собирает раскиданные по рабочему столу бумаги, поддразнивая тем самым напряженного Джухёка, который начинает нетерпеливо елозить задом на диванчике. Чонхо этого парня знает хорошо. Возможно даже слишком хорошо. Он очень хорошо знает язык его тела, его характер, его повадки. Он знает расположение каждой грёбаной родинки на его юном теле, знает, о чём говорит каждый его неровный вдох и выдох, знает всё, о чём говорят его преданные глаза, и знает как сильно Джухёк его любит. По-настоящему любит. Не меньше, чем сам Чонхо Хёка любит. Поэтому на данный момент Чонхо не составляет никакого труда понять, что чувствует его любимый мальчик в эту секунду. Он смотрит, как юноша слишком сильно сосредотачивается на своих пальцах, не перестающих ковырять подлокотник дивана, видит как иногда подрагивают его коленки и всё тело сохраняет стойкое напряжение, пребывая в тонусе, и точно знает, что Хёк за этим нервным напряжением пытается скрыть своё возбуждение. Чонхо действительно знает его слишком хорошо. Закончив с бумагами, мужчина важно откидывается на спинку кресла, чуть разводя ноги в стороны и с прежней лаской и нежностью в сладком голосе произносит заветное: — Иди сюда. Джухёк резко поднимает на любимого глаза, мгновенно расплываясь в тёплой улыбке и быстро подбегает к мужчине. Усаживается к нему на колени поудобнее и, не теряя ни единой драгоценной секунды, утягивает в развязный поцелуй, прикрывая глаза в наслаждении и блаженно мыча в чужие, невероятно мягкие и самые сладкие в этой Вселенной губы. Вот так выглядит зависимость. Однажды она просто явится перед глазами в образе самого красивого мужчины на Земле, коему мгновенно захочется довериться, впитается под кожу, паразитируя узкими ручейками в крови, кипящей лавой растекающейся по венам, и невозможно будет убедить организм не поддаваться этому искушению. Потому что перед ним невозможно устоять. Потому что невозможно устоять перед этим благородством, статностью, величием, авантажностью и солидностью, присущей далеко немногим. Вот и Джухёк не устоял. Пустив однажды этого мужчину по собственным венам, больше не смог своей зависимости противиться. Смирился с паразитирующей в своём организме любовью и лишь увеличил дозы. Слишком сильно полюбил. — Весь мир падёт к твоим ногам. — шепчет сладостно Джухёк, когда отстраняется с влажным чмоком, любуясь расцветающей на губах любимого довольной улыбкой, а затем чувствует, как Чонхо прижимает его за поясницу чуть ближе и сам вовлекает в жадный поцелуй, с удовлетворённым мычанием, наслаждаясь изысканным вкусом своего любимого мальчика.***
Рику тяжко. Не так тяжко, как могло бы быть на самом деле, но ему действительно трудно держать свои любовные порывы в узде. Уже неделю у него перед глазами ежеминутно мелькают яркие вспышки сладких воспоминаний, не желающих выпускать его мозг из цепких лап своей порочности, что знатно усложняет ему жизнь. Ёнгук тот вечер помнит в мельчайших деталях. Он запомнил каждое сказанное Чоном слово, изрекаемое с томным придыханием на грани помешательства. Запомнил повышенную температуру братского тела, неугомонно ёрзающего под его ладонями, запомнил сочный запах мяты на загривке, который, казалось, с каждой секундой становился ещё более насыщенным, но всё это было лишь играми разума. Запомнил лёгкую дрожь — и свою, и брата, — рассыпающуюся многочисленными мурашками по коже, запомнил каждый едва уловимый стон и сдавленный выдох. Запомнил те сногсшибательные ощущения, вызываемые тесным контактом с братом, и то, как остро на всё это реагировало собственное тело в моменте. Ёнгук помнил, как его пронзало электрической волной, распространяющейся по всему телу мгновенной яркой вспышкой, бьющей аж до кончиков пальцев, когда кончал почти в одно время с Чоном, с особым блаженством перекатывая чоновскую сперму между пальцев с навязчивой идеей слизать её с каждой фаланги. Он действительно с ювелирной точностью расфасовал каждую мельчайшую детальку того вечера в отдельные ячейки памяти, чтобы на всю жизнь этот момент в голове запечатлеть. Он тогда каждый изгиб братского тела пронзительным взглядом облизал, кропотливо сканируя его с ног до головы, пока в глубине собственного разума не воспроизвёлся чёткий и весьма подробно вырисованный образ родного брата. Потому что Рик понимал, что не будет больше такой возможности. Чонгук не позволит снова застать себя в таком непотребном и откровенно нуждающемся виде, а Рик не мог себе позволить забыть столь шедевральную картину. Ведь это первый и последний раз, когда он видит Чонгука таким. Это тот образ, что заполонит собой всякий свободный уголок ёнгуковой памяти и не позволит себя из неё выкорчевать, хотя никто даже и пытаться не станет. Это тот образ, о котором Ёнгук будет ночами грезить, мысленно вымаливая у близнеца прощение за то, что с этими воспоминаниями начинает расти напряжение в паху, из-за чего приходится вставать посреди ночи и позорно скрываться в ванной, дабы незаметно справиться с накатившим возбуждением. Единственное, радовало, что Чонгук после того вчера, вопреки всем ёнгуковым опасениям, не закрылся. Он не стал запирать перед ним стальные двери своей непокорной души, где по прежнему было место толко для Ёнгука и своих друзей, он не отдалился от него ни на миллиметр. Он не избегал контакта с ним, прикосновений, по прежнему проводил каждую ночь в тёплых объятиях старшего брата и в его же горячих ладонях просыпался утром, с лёгким удовольствием прислушиваясь к мягкому сопению у загривка. Он не стал грубее в общении, ему не стыдно было смотреть Рику в глаза, продолжать шутить пошлые шутки и вместе с ним с этих шуток смеяться. В их отношениях не поменялось ровным счётом ничего. С одной стороны это радовало, а с другой — немного угнетало. Рику не верилось, что младший мог вот так просто выбросить это воспоминание из головы. Чонгук будто не помнил о всём произошедшем совершенно. И, возможно, Ёнгук бы даже поверил в то, что младший просто об этом забыл (хоть и забыть о таком действительно невозможно), если бы при каждой попытке поговорить на эту тему у Чона не находились какие-то внезапные неотложные дела. На обсуждение того вечера Ёнгук Чонука никак вывести не мог. Как бы тактично и аккуратно он не подходил к этому вопросу, как бы тщательно и кропотливо он не подбирал слова, Чонгук мгновенно отвлекался на любые другие темы либо же просто сбегал в свою комнату под предлогом «сделать университетскую домашку». А у Рика уже подкипало от этого молчания. Каждый грёбаный день в течении недели явная недосказанность и желание признаться в любви колупали его изнутри, раздирали стенки чувствительного организма, с трудом справляющегося с такой нагрузкой в виде неозвученных чувств, о коих с ним даже не хотят говорить, и он отчётливо ощущал как постепенно сходит с ума. Тактичность — это совершенно не присущая Ёнгуку черта характера. Тактичность это именно то, о чём Ёнгук не имел ни малейшего понятия ровно до того момента, как они с братом совершили ошибку. Тактичность — это именно то понятие, с которым Рику пришлось познакомиться ради близнеца, потому что было понятно, что нельзя на следующий же день после произошедшего подойти и сказать: «Знаешь, я тебе и не только подрочить готов». С Чонгуком нужно было действовать аккуратно, очень робко и даже с опаской, чтобы не потерять его раз и навсегда. С ним нужно было, как с диким, неприрученным зверьком, чьё доверие нужно было сначала заслужить, чтобы потом можно было погладить. И всё равно Рик с этой задачей не справлялся, ведь как бы осторожно он к этой теме не подводил, этот самый чонгуков внутренний дикий зверёк шипел, скалился, клацая острыми клычками и сбегал в дремучий лес, заполонённый густыми зарослями, куда Рику не пробраться. И нужно ли объяснять, как Ёнгук с ним заебался? Сидя на высоком стуле за барной стойкой, Рик отстранённо рассматривает вишнёвый сок в кружке, зажатой в его ладони, ненароком вслушиваясь в звуки текущей воды за дверьми ванной, в которой Чонгук скрылся ещё полчаса назад. По просторному помещению разносятся звуки приглушённого чавканья Вегаса, что с большой охотой уплетает куски сырого мяса, минутами ранее оставленными Риком в миске питомца, только вот звуки воды из ванной по прежнему кажутся парню самыми громкими. Но это лишь из-за того, что слишком сильно на них внимание сосредоточил. По какой-то причине его действительно успокаивают звуки текущей воды, но в этот раз они как будто немного напрягают. Словно проверяют ёнгуковы нервы на прочность, потому что уже неделю каждый вечер он вслушивается в эту грёбаную воду и ненамеренно ведёт кистью по холсту своего воображения, где с каждой секундой очерчивается новая деталь и являет юноше яркий образ абсолютно обнажённого Чонгука, чьё тело беспардонно облизывают мягкие струи воды. Всякий раз, когда младший брат уходит в душ, Рик теряет контроль над собственным сознанием и может лишь осязать как быстро меняется собственное дыхание, становящееся заметно тяжелее и иногда даже прерывистее, с каким рвением сердце пускается вскачь, отбивая ритмичными ударами в грудную клетку, и как мгновенно становится сухо во рту. Ёнгук бы с удовольствием свой рот чонгуковой слюной смачивал. И так всегда с того самого вечера. Чонгук позволил брату зайти чуть дальше безобидных братских отношений всего на один вечер, но этот вечер сломал Рика окончательно. Потому что в голове не осталось ни единого места для иных мыслей и идей, ведь Чонгук заполнил собой каждую клеточку его разума и организма в целом. Он не оставил ни одного места, где Ёнгук смог бы хотя бы на время от него спрятаться, медленно погибая в пучине неозвученных чувств. Только вот терпение сдаёт позиции. Рик не самый терпеливый человек и он молчит уже неделю и он буквально собственной плотью ощущает как его распирает нечто изнутри. И как только он слышит, что за дверьми ванной стихает звук воды, становится понятно, что ещё несколько секунд и это нечто вырвется наружу. Он устал, ему нужны хоть какие-то ответы. Спустя несколько минут из ванной комнаты, взъерошивая по пути влажные волосы, выходит Чонгук в одних лишь домашних штанах, что для Рика и для его самого является обыденностью, и спокойно направляется в сторону своей комнаты, однако его мгновенно останавливают одной лишь фразой, брошенной с явным недовольством. [The Hearse — Matt Maeson] — Ты меня задрал, Чонгук. — разносится суровый низкий голос по комнате, заставляя Чонгука резко остановиться и, нахмурившись, обернуться на источник звука. Ёнгук с самым спокойным и безразличным видом смотрит брату в глаза, наблюдая за его непониманием, растёкшимся по любимым родным чертам лица, делает глоток сока из кружки и теперь, когда всё внимание младшего приковано к нему одному, озвучивает всё, что его тревожило на протяжении этой недели. — Ты пообещал мне, что мы обсудим это, если надо будет, но ты всеми способами этого избегаешь. Чонгук такой красивый. Он стоит полуобнажённый прямо посреди комнаты, пока Ёнгук борется с навязчивым желанием перевести взгляд в место, где на аккуратных розоватых сосках блестят маленькие шарики пирсинга и ему даже удаётся с этим рвением совладать. Сейчас ему нужна вся та суровость, которой он в нужные моменты владел безупречно, поэтому тёмный взор выразительных глаз продолжает равнодушно проникать в глубины чонгуковых помрачневших радужек, подобных цвету чёрного оникса, бликующего мягкими отливами, и чувствует как нерасторопно теряет рассудок на дне необъятной Вселенной, сосредоточившейся в любимых глазах. Насколько бы сильными и тёплыми не были чувства к младшему, Рик должен на него надавить. Хотя бы немного, потому что самому молчать становится предельно сложно. Он хочет обсудить всё, что с ними происходит, ибо осязает как с каждым днём ему становится сложнее сохранять свой стабильный душевный покой, коего в последнее время даже и в помине нет. Ему сложно дарить Чону своё тепло, топить каждую ночь в нежных объятиях, теперь пропитавшихся особым теплом и лаской, гладить его подтянутый животик перед сном, ведь так Чонгук быстрее засыпает, чуять этот сногсшибательный аромат его мятного шампуня, утыкаясь носом в самый затылок, осязая как родной аромат заполняет собой всё пространство в лёгких, целовать в плечо и шею, и продолжать делать вид, что это всё та же прежняя братская любовь. Потому что это не так. Это не обыкновенная братская любовь и уже давно. Слишком долго Рик кормил Чона ложью о том, что эти прикосновения и лёгкие поцелуи невинное проявление братской ласки. Ему тошно от того, что он обманывает брата уже давно, ведь ещё в самом детстве, в своём подростковом возрасте, когда Ёнгук впервые подарил младшему трепетный поцелуй в шею, он понимал, что вкладывает в этот поцелуй нечто большее. Уже тогда, в свои жалкие пятнадцать лет Ёнгук обнимал близнеца, утыкающегося носом в его шею сидя на его коленях, ласково водил рукой по дрожащей спине, успокаивая любимого после очередного конфликта с матерью, целовал младшего в шею, и чётко понимал, что его любовь к Чонгуку имеет совершенно иную форму. Это не та любовь, которую братья должны испытывать друг к другу. Порой Ёнгуку кажется, что он любил Чонгука иначе с самого своего рождения, несмотря на то, что это звучит довольно глупо. Ему действительно казалось, что с самых первых минут своего существования в нашем мире у него была нерушимая связь с младшим братом. И она действительно таковой и была, потому что в детстве они буквально на шаг друг от друга не отходили, пока парни не повзрослели и один из них не исчез со всех радаров на четыре мучительных года. Это была нерушимая связь, которая в случае Рика имела оттенки порочной любви, коей не должно было существовать априори. Но она уже существует, а раз она существует, то почему Рик должен ей противиться? Почему он должен затыкать себе рот всякий раз, когда признание норовит вырваться в свет, на бешеных скоростях устремляясь к солнцу, садистскими методами пытаться искоренить в себе любовь, захлёбываясь в море собственной крови, несмотря на то, что его душа вопит в истерике и мольбах оставить то единственное светлое чувство, позволив ему разрастаться плющом в его организме, пока не заполонит собой малейший миллиметр горячей плоти? Почему он должен прятать свои чувства в мрачном подвале, пропитавшемся промозглой сыростью, когда каждый жест Чонгука кричит о взаимности? Ёнгук — его близнец. Его кровь. И довольно глупо полагать, что Рик не чувствует с каким трепетом Чонгук последнее время реагирует на его прикосновения. Они целовались несколькими неделями ранее, Рик буквально дрочил Чону неделю назад, и теперь они будут делать вид, что ничего не произошло? Нет, Чонгуки, мы так не договаривались. Чону сложно подобрать необходимые слова, потому что близнец требует от него ответов слишком внезапно. Чонгук знал, что молчание Рика это вопрос времени, но он не знал, что его терпение лопнет так быстро. Он надеялся ещё хотя бы пару дней не слышать от старшего ни слова о том злополучном вечере и сам старался о нём не думать, оттягивая время непонятно для чего, но этот разговор был неизбежен. Только вот сейчас он не готов об этом говорить. — Я ведь не слепой. — разбавляет тишину Ёнгук, после долгого молчания, в течение которого Чонгук просто без интереса вглядывался в глаза близнеца за барной стойкой. Чон хмурится ещё больше после слов старшего, словно понятия не имеет к чему он клонит, поэтому Рик лишает младшего попыток строить из себя дурачка и тут же дополняет: — Я же вижу и чувствую как ты реагируешь на меня. А что Чон должен на это ответить? Ему сказать, что у него дыхание перехватывает каждый раз, когда Рик касается его кожи? Ему сказать, что каждую ночь он видит голодно целующего его Ёнгука во снах, а потом жутко расстраивается, когда открывает глаза и понимает, что это обыкновенный сон? Ему сказать, что в тот вечер, когда старший напился, он воспользовался ёнгуковым состоянием и полез целоваться, вместо того чтобы уложить спать и самому пойти отдыхать? Ему сказать, что после того поцелуя стал ещё более зависимым от него, а после той дрочки на вечеринке буквально захлёбывается в необыкновенно мощных и ещё сильнее обострившихся чувствах не в силах выплыть со дна, дабы глотнуть хоть капельку свежего воздуха? Хм… Да, вероятно это ему и нужно сказать, только вот он не готов после всех этих слов смотреть на то, как от него отворачивается самый дорогой для него человек. Он не готов вверить брату в руки чудовищную правду, чтобы потом смотреть на удаляющуюся спину без возможности вернуть всё назад. Он уже слишком сильно накосячил. Он уже позволил себе много больше, чем следовало бы, и их с близнецом хорошие отношения теперь буквально на краю пропасти, и стоит даже наималейшему, совсем лёгкому и практически незаметному ветерку подуть в их сторону, как эти хорошие отношения тут же канут в небытие. И Чонгук не станет собственноручно этот ветер разгонять. Не хочет становиться той самой причиной гибели их тёплых отношений. А самым отвратительным остаётся факт того, что Чонгук не жалеет ни о поцелуе, ни о том вечере, когда старший брат благородно ублажал его собственными ладонями. И ещё более отвратительным становится осознание, что дело было вовсе не в виагре. Чонгук никогда не принимал подобных препаратов ранее, поэтому на момент, когда глотал таблетку был уверен, что вместе с приливом крови к члену придёт и дикое возбуждение, но как оказалось это вовсе не так. Только на следующее утро Чонгук вычитал в интернете каким образом работает виагра и узнал, что никакого сексуального влечения она не вызывает. Это лекарственный препарат, который за счёт расширения и расслабления кровеносных сосудов вызывает больший приток крови к члену. Это буквально лекарство для лечения импотенции, коей у Чонгука, очевидно, нет и никогда не было, и оно не вызывает никакого резкого возбуждения. Только тогда, на следующее утро Чонгук понял, что тот эффект дикого влечения и необузданного желания — это обыкновенное самовнушение. Но до того утра он так отчаянно верил, что виагра действует именно как препарат, вызывающий сексуальное влечение, что он заставляет терять голову от неистового желания. А ведь именно это он и чувствовал тем вечером. Он помнит как неприятно зудело под кожей от неудержимого желания почувствовать на себе чужие ладони, как сильно ему хотелось чужих прикосновений, поцелуев и ласки, а в итоге это элементарное самовнушение. Своего рода эффект плацебо в немного ином контексте и интерпретации. Но возбуждение было реальным. Оно действительно было настоящим, невероятно сильным и заставляющим терять рассудок, но это просто надуманно. Чонгук так активно думал о том, что вот-вот его накроет волной безумного возбуждения из-за виагры, а по сути завёлся просто от того, что слишком много об этом думал. Настолько верил в эту сказку про чудотворную виагру, от которой член встаёт за считанные секунды и просыпается желание трахаться до потери пульса, что даже не понял, что завёлся от собственных фантазий. На протяжении всего того времени, пока Ёнгук охотно наглаживал член младшего, Чонгук оправдывал себя тем, что он в этом не виноват. Не виноват, что так сильно хочется целоваться, толкаться в крепко сжатую в кулак ладонь старшего брата, наслаждаться мягкими прикосновениями и блаженными ласками, ведь это всё из-за виагры. Всё из-за неё, Чонгук не виноват. И ему всё же приходится рассыпаться на мелкие осколки, разбивая все свои внутренние оправдания о стену насмерть, когда злоебучий интернет рассказывает ему о том, что виагра никакого возбуждения не вызывает. Что именно Чонгук во всём этом и виноват. Что именно Чонгук заставил себя думать и чувствовать, что он умрёт, если не почувствует к себе прикосновений в следующую же секунду. Чонгук робко открывает рот, собираясь, наконец, ответить брату хоть чем-то, но по квартире тут же разносится нервная усмешка и Ёнгук не позволяет младшему слова вымолвить, перебивая резким: — Забавно, что ты думаешь, будто я не слышу как ты дрочишь по вечерам, кончая с моим именем на губах. Он буквально добивает близнеца, втаптывая собственными ногами в сырую землю. Чонгук готов взлететь безумно высоко, до тех пор пока будет хватать воздуха, а потом сдаться на самой высокой отметке и добровольно разбиться в дребезги об асфальт, разлетаясь кровавыми ошмётками по всей земле. Было стыдно. Он не понимал, что с ним творится. За весь прошедший месяц он натворил слишком много. Он подрочил на близнеца в своей постели в горячих объятиях того же любимого близнеца до сраной крови из носа, убеждённый в том, что Рик ничего не слышит, целовался с ним, пока тот прибывал на грани реальности, утопая в своём пьяном угаре, заставил старшего дрочить ему на какой-то блядской вечеринке, и уже четыре ёбаные ночи подряд дрочит сам в той же постели в тех же дурманящих объятиях собственного близнеца, до сих пор не подозревая, что Ёнгук всё слышал. Это ёбаный пиздец. С ним творилось то, чего никогда с ним раньше не случалось. В какой момент он стал таким зависимым и настолько нуждающимся в братских ласках? Он всегда умел держать себя в руках, так что с ним случилось в этот раз? Чонгука так распирала вина и сожаление за всё, что он делает, за все свои слова и жесты, за свою любовь. Ему было тошно от самого себя, но он не мог перестать любить. От этой любви не избавиться, и даже опасения потерять из-за неё родного брата не могли поспособствовать её исчезновению. Эта любовь будто была врождённой патологией. Чонгук заметно напрягается, не сводя со старшего глаз, чувствует как мышцы под кожей держатся в тонусе, но он так и не может ничего сказать. Он лишь вглядывается сосредоточенно в родные тёмно-карие глаза, на удивление смотрящие на него с неподдельной мягкостью, и теряется в догадках, почему Ёнгук, зная обо всех чонгуковых грехах и неисправимых оплошностях, до сих пор не обматерил его самыми мерзкими словами и не ушёл, яростно хлопнув дверью, оставив его в губительном одиночестве. — Не хочешь поговорить об этом? — мягко заговаривает Ёнгук, боясь спугнуть младшего, заприметив его настороженность, но в ответ ему прилетает лишь грубое: — Спокойно ночи, Рик. — а затем раздаётся громкий хлопок дверью и Рик остаётся в просторной комнате с одним лишь Вегасом, испуганно дёрнувшимся от резкого грохота, чуть отпрянув от миски. Около получаса Ёнгук сидит за барной стойкой, даже не заметив как прикончил всю пачку вишневого сока. Решил дать Чону время. Позволил побыть с самим с собой наедине. Он следит за грациозной походкой чёрного сервала, лениво плетущегося с кухни на диван в гостиной, и решает, что ему тоже пора ложиться. Заходя в комнату, глаза автоматически скользят к родной фигурке под тонким одеялом, к любимой мордашке с подрагивающими ресницами на закрытых веках и очаровательной родинкой под нижней губой. Чонгук не спит, Ёнгук в этом уверен, но очень активно пытается делать вид, что спит глубоким сном. Рик коротко усмехается сам себе, смотрит на эти отчаянные попытки младшего обмануть его, и проходит вглубь комнаты, попутно стягивая с себя всю одежду, кроме нижнего белья. Чонгук чувствует как по коже пробегает лёгкий холодок, когда за спиной приподнимается нагретое им самим одеялко, но мёрзнуть ему приходится не долго, ведь следом на кровать приземляется горячее тело, а Чонгук вновь с неконтролируемым благоговейным трепетом осязает мягко обхватывающую его поперёк живота руку старшего брата. Ёнгук жмётся ещё чуть ближе, привычно ткнётся носом в чонгуков затылок, отдающий свежим ароматом мяты, коим Рик всю жизнь дышать готов, начинает медленно и очень аккуратно оглаживать бархатную кожу живота, осязая под пальцами чёткие рельефы мышц, и, прикрыв глаза, расслабленно выдыхает младшему в шею, в следующее мгновение ощутив пробежавшую по родному телу мелкую дрожь. — Я помню как ты целовал меня, Чонгук. — внезапно раздаётся сладкий шёпот Чону в шею, после чего младший чувствует, как его обнимают ещё крепче и тёплое тело Рика прижимается ближе. Чонгук боится, что Ёнгук услышит звук биения его сердца, заходящегося в бешеном ритме, ведь он прижимается так близко, что создаётся впечатление, словно он просочится сквозь него, впитается в чонгукову кожу и будет слышать не только биение его сердца. Младший продолжает упорно делать вид, что спит и видит уже десятый сон, пытаясь контролировать собственное дыхание и стараясь расслабиться, дабы унять внутреннее волнение. Вот так всегда. Стоит Рику оказаться чуть ближе положенного, и организм никакому контролю не поддаётся. Тело не слушается совершенно. Рик невольно ухмыляется младшему в шею, прокручивая в голове приятные воспоминания, и Чон даже способен почувствовать эту ухмылку на своей коже. — Помню, как ты жался ко мне всем телом, вплетал свои пальчики в мои волосы, целовал безумно глубоко… Так чувственно… И тихонько постанывал мне в губы, когда я слегка прикусывал твои. — продолжает нашёптывать бархатный голосок старшего брата, а Чонгук, кажется, в этот момент кое-что для себя понимает. Ёнгук всё помнит. Он запомнил тот вечер, когда пришёл пьяным и умолял поцеловать. Всё это время он помнил об этом поцелуе и молчал. Вопрос только почему? Почему не стал рассказывать Чону о том, какой он мерзкий жалкий ублюдок раз без зазрения совести согласился и полез к нему целоваться? Почему не стал осуждать и смотреть на Чона косо? Почему не отстранился, не отвернулся, не закрылся от него глубоко в своих сомнениях и отвращении к младшему близнецу, и лишь продолжил обнимать, целовать, гладить и дарить свою заботу и тепло? Почему? Братья ведь так не делают. Чонгук жмурится, готовый заплакать, пока что-то больно щемит в груди от смешанных чувств, коих уже давно в нём скопилось слишком много, грозясь в один прекрасный день прорваться сквозь плоть наружу, но очень быстро подавляет в себе желание пустить слёзы по щекам в тех же отчаянных попытка притвориться спящим. Он не хочет сейчас с Ёнгуком разговаривать. Он не знает, что ему чувствовать и тем более не знает, что сказать Рику. Его переполняет обилие взрывоопасных и весьма губительных эмоций, способных разорвать его нутро по щелчку пальцев, оставляя от юноши лишь жалкие остатки окровавленных костей и плоти, а Чонгук этого не хочет. Не хочет, чтобы Ёнгук ещё что-то говорил, не хочет, чтобы старший рассказывал ему о всём, что он знает и чего не знает, потому что Чон устал. Не хочет, чтобы Ёнгук произносил что-либо, кроме любимого ласкового «волчонок», «родной» и «я тебя люболю». Сейчас Чонгук хочет только успокоиться и заснуть. Он не хочет ничего, кроме как чувствовать любимое успокаивающее мягкое дыхание старшего брата у загривка, наслаждаться тёплыми объятиями, не позволяющими мёрзнуть по ночам, ласковыми поглаживаниями горячих братских ладоней на своём животе, и провалиться в глубокий безмятежный сон до самого утра, забывая о всех этих мешающихся между собой густой массой эмоциях, коими молодой организм уже перенасытился. Ему просто нужен Рик рядом. Чтобы он молчал, не произносил ни единого слова, и просто обнимал. Грел своим тёплым родным телом и приятным нежным дыханием, как сейчас, и действительно не смел произнести ни слова, кроме любимого, привычного и тёплого «Спокойной ночи, родной». — Спокойно ночи, родной. — с тёплой улыбкой шепчет Ёнгук, оставляя мягкий любовный поцелуй на шее младшего, зарывается ещё сильней носом в загривок и полностью закрывает глаза, постепенно погружаясь в сон, пока Чонгук пытается унять неугомонно колотящееся сердце и с трудом осознать, что несмотря на все те отвратительные вещи, о коих старший, оказывается, прекрасно осведомлен, Ёнгук всё ещё рядом. Всё ещё с ним. Всё ещё обнимает его крепко, гладит по животу горячей ладонью и целует в шею перед сном.***
— Если я сдохну, Чонгук, Оскар меня ёбнет. — задорно бурчит Чимин, разделяя с Чоном тесную кладовку частной больницы Хёну, пока младший ещё раз внимательно просматривает в темноте планировку здания в экране своего телефона. На улице глубокая ночь, придающая городу особый шарм манящими яркими вывесками круглосуточных баров, клубов и ресторанов, и в столь прекрасное время суток парни предпочитают отдаться «полезному» делу, пока Рик отсиживается в баре Сокджина в ожидании встречи с Хосоком, чтобы выдать совсем малое количество информации, найденной за прошедшую неделю, ведь о найденных лабораториях братья пока что рассказывать не хотели, будучи не до конца уверенными в том, что они действительно там есть, а отчитываться всё равно были обязаны. Пробраться сюда, в эту несчастную маленькую кладовку в глубинах огромной больницы, принадлежащей не самому хорошему человеку, в погоне за подтверждением, что одна из лабораторий находится именно здесь, было отнюдь не простой задачей. Многочисленные камеры наблюдения, навороченные системы безопасности и огромное количество охраны, которую оставалось лишь бесшумно вырубать и оттаскивать бессознательные тела в тёмные углы, с великим трудом позволили парням пробраться к своей цели, но Чонгук в области взлома всегда был хорошо натаскан, и вот они здесь. В тесной кладовке, в которой они так и не нашли выключатель, чтобы включить свет, но зато нашли внушительную металлическую дверь с такой же навороченной системой безопасности в виде цепочки кодов, которые необходимо ввести в маленький экранчик у ручки двери. — В общем, если следовать планировке здания, — Чонгук поднимает глаза на светящийся тусклым светом экранчик на металлической двери. — То вот это должен быть вход. Чимин тут же стягивает с плеча маленький рюкзачок, открывает его и вытягивает тот самый, разработанный Чонгуком маленький аппаратик для взлома сигнализации и прочей техники, но Чонгук тут же его останавливает. — Не, я надыбал от неё код, — беззаботно заявляет брюнет и снова возвращает глаза к мобильному, выискивая в нём необходимые данные. Когда Чонгук вводит все коды в экранчик, раздаётся приглушённый писк и дверь сама чуть приоткрывается, пропуская в комнатушку узенькую полоску света по ту сторону, на что друзья облегчённо выдыхают, открывают её пошире, спускаются вниз по длинной лестнице и выходят в абсолютно пустой длинный, освещённый ярким белым светом коридор, вдоль стен которого тянутся различные провода и трубы. Поглядывая на планировку в телефоне, Чонгук уверенно шагает вперёд, пока Чимин с такой же уверенностью следует за ним, замечая по пути кучу разных ответвлений коридора, ведущих неизвестно куда. Несколько минут они идут прямо, никуда не сворачивая, но в какой-то момент Чонгук резко поворачивает, и Пак чуть ли не теряется, едва успев сообразить с какой резвостью друг скрылся за поворотом, но быстро собирается и следует за юношей. Они сворачивают ещё несколько раз, петляя в узких коридорчиках обширного подземного помещения, пока в одно мгновение Чонгук не останавливается, внезапно замерев посреди коридора, отчего Чимин чуть ли не врезается в его спину. — Что-то не так? — интересуется блондин, выглядывая из-за плеча друга, не отводящего взгляда с экрана телефона, пока тот не бросает короткое и уверенное: — Пришли. Чимин чуть хмурится и следит за направлением чонгукового взора, когда тот поднимает глаза вверх по стене, ближе к потолку. — Лезем в вентиляцию? — уточняет Пак, заприметив довольно широкое окошко с аккуратной решёткой на стене у потолка. — Именно. — Подтверждает Чон, отводя от окошка взгляд, снимает небольшой рюкзак с плеч и достаёт из него отвёртку. — Подсади по-братски. Чимин послушно присаживается на корточки, а Чонгук без зазрения совести усаживается ему на плечи, после чего блондин без проблем встаёт в полный рост, а Чону приходится немного пригнуться, чтобы не удариться головой об потолок. Пак, с сидящей на плечах тушкой друга подходит ближе к стене с окошком вентиляции и слышит как сверху тут же раздаётся едва уловимый скрежет отвёртки, раскручивающей шурупы и спустя ещё мгновение, он слышит сверху твёрдое: — Спускай. Чимин спускает друга с плеч на пол, а тот аккуратно кладёт открученную решётку на пол, после чего с мягкой улыбкой просит блондина подсадить его ещё раз. Пак смыкает руки в замок и слегка нагибается перед юношей, а Чонгук , не теряя времени, ставит ногу на сомкнутые руки Чимина, одной рукой держась за его плечо, и на сечёт три Чон отталкивается от пола, а друг слегка его подкидывает помогая забраться в вентиляцию. Чонгук заползает внутрь, каким-то образом разворачиваясь в не самой просторной, но позволяющей развернуться вентиляции и выглядывает из неё в коридор. Чимин смотрит на него снизу вверх, а затем брюнет командует ему: — Ползи сюда. — Мне как это, по-твоему, сделать? — бурчит Чимин, в недовольном жесте вскинув руки, ведь окошко находится довольно высоко от пола и со своим ростом, вряд ли он до него достанет без посторонней помощи. — Трубы видишь? — кивает Чонгук на трубы расположенные в несколько рядов по стене чуть ближе к полу, на что Пак утвердительно кивает. — Вот и залазь, ты как раз на скалолазание записаться хотел. — парирует младший. — Скажи спасибо, я тебе тут всё бесплатно устроил. — А если я их сломаю? — Значит они будут сломаны, Чимин, мне настрать, — немного раздражается брюнет, желающий как можно быстрее найти подпольную лабораторию, чтобы убедиться, что она точно здесь и исходя из этого можно было выстраивать дальнейший план, и, возможно, даже раздобыть ещё немного полезной информации, и поехать домой спать. — Думаю починку труб Хёну себе точно может позволить. Чимин недовольно цокает, но друга он бросить точно себе никогда не позволит, поэтому, мысленно обматерив Чона всеми самыми «ласковыми» словами, он карабкается по трубам в вентиляцию, а младший благородно пытается помочь, подтягивая того за руки, с облегчением выдохнув, когда внутри оказывается, наконец, и блондин. Парни ползут по вентиляции следуя планировке на телефоне Чона, доползают до основного зала и находят решётчатое отверстие, сквозь которое видят всё происходящее внутри того зала. Перед ними открывается картина с бесконечными рядами многочисленных капсул с тех самых фотографий, предоставленных ранее Джухёком и Хосоком, в коих находятся будто бы спящие люди с кучей имплантов и подведённых к ним проводов. У всех них посреди груди металлические заплатки, на висках такие же только со светящимися диодами. Видно как под кожей вместо вен что-то светится ярким голубым светом, а по позвоночнику тянется металлический хребет у копчика превращающийся в длинный металлический хвост с острыми режущим наконечником на конце. Парни смотрят внимательно сквозь решётку на всё просторное помещение, в мыслях теряясь в огромном скоплении вопросов, пока что не имеющих ответов, но в ещё большее замешательство впадают, когда в дальнем конце зала отворяется тяжёлая стальная дверь и в помещение входят двое мужчин среднего возраста, один из которых — мэр, коего они от этих созданий в капсулах должны, вроде как, спасти. Чонгук незамедлительно достаёт два наушника, один из которых даёт Чимину. Наушники позволяют слышать каждый звук в радиусе ста метров, что тоже является чонгуковым изобретением, и Пак суёт наушник в ухо следом за Чоном. — Как говорит великий Ким Сокджин, пиздос воскрес, Чонгук. Чон Хёну, облачённый в белоснежный лабораторный халат, натянутый поверх классического костюма, сосредоточенно расписывает некоторые пометки в своей планшетке, попутно ведя разговор с Джинсу. Хёну иногда ненавязчиво жестикулирует руками, объясняя какую-то важную информацию, на что мэр постоянно задумчиво кивает, только вот выглядит он каким-то слишком нервным. — В общем, если завтрашние тесты пройдут успешно, то через две недели их уже смело можно будет эксплуатировать. — заключает Хёну, отрывая взгляд от планшетки и останавливается в середине зала, повернувшись лицом к Джинсу. Цвет кожи мэра кажется таким же бледным, как и болезненный цвет кожи подопытных, безмятежно плавающих в больших капсулах, будто запуганный и очень явно чего-то опасающийся. Словно оживший мертвец, секундами ранее восставший из мёртвых, несмотря на то, что Джинсу всегда отличался крепким здоровьем, чего по нему не скажешь теперь. Хёну смотрит на него с неким сочувствием, потому что больно видеть его таким. Больно вспоминать каким приятным и насыщенным смугловатым оттенком была пропитана его кожа ранее, каким здоровьем всегда полыхало его тело, сколько энтузиазма и рвения спасти всех и вся горело в этих потускневших теперь светло-карих глазах. Действительно больно, потому что Хёну скучает по прежнему Джинсу. Скучает по его насыщенному жизненной энергией взору и не знающей тревоги и страха душе. — Эй, — мягко подзывает Хёну, заглядывая Джинсу в глаза, мягко укладывает руку на плечо и слегка его сжимает в надежде, что мэра его присутствие и поддержка хоть немного успокоят. — Мы справимся, слышишь? — Джинсу смотрит в ответ совсем уставшим взглядом, в коем догорают последние остатки надежды. — Я не позволю им убить тебя, ясно? — Какого?.. — Чонгук хмурится, внимательно вслушиваюсь и вглядываясь во всё происходящее, с трудом укладывающееся в голове. — Он не остановится, Хёну. — понуро качает головой Джинсу. — Он конченый ублюдок, но меня больше волнует то, что я втянул в это тебя. — напряжённый взгляд, выдающий натянувшиеся тугой стрункой нервы, устремляется прямо в глаза Хёну, ментально говоря о том, как ему жаль. — Мне абсолютно всё равно, если я умру, но теперь он знает, что ты пытаешься позаботиться о моей безопасности, а значит теперь и ты в зоне риска и, скорее всего, ты на теперешний момент — первый в списке его будущих жертв. А Хёну итак это знает, просто мэру об этом не говорил, не желая добавлять ему излишних переживаний, коих итак в его жизни хватает. — С другой стороны, он нас уже полгода ищет и я очень сомневаюсь, что он продвинулся в своих поисках хотя бы на миллиметр. — пытается подбодрить Хёну. — Чонхо просто жаждет власти, но одним только желанием дело не решится. Мы тогда много людей потеряли… Почти всех, что у нас были, но он тоже потерял не мало, поэтому я думаю ещё как минимум месяца четыре мы можем за свою безопасность не переживать. — мужчина старается говорить как можно более уверенней, хотя на деле вообще не уверен в своих словах. Но сейчас ему нужно показать свою уверенность. Потому что Джинсу в ней нуждается. — Тем более уже через две недели у нас будет идеальная защита. — При хорошем раскладе, — поправляет Джинсу. Хёну улыбается ему чуть устало. Сам утомился от постоянной работы, проводя всё своё свободное и не свободное время в лаборатории, ведь так надо. Он должен работать беспрерывно, если действительно хочет защитить Джинсу. Одного из самых дорогих ему людей, коего если потеряет, никогда с самим собой ужиться не сумеет. Никогда в жизни не простит себе смерти Джинсу. Он слишком драгоценен, чтобы позволить кому-то отнять его жизнь. — Он просто уничтожит этот город, Хёну, — Джинсу опускает уставшие глаза не в силах скрыть явную грусть в дрожащем голосе. — Все мои попытки сделать город процветающим без преступности и бандитизма канут в лету. Хёну недовольно цокает и закатывает глаза, делая шаг навстречу мэру. — Боже, ты себя слишком накручиваешь, Джинсу, — заключает мужчина и тут же крепко обнимает, прижимая к себе ближе за затылок, чувствуя как руки Джинсу робко обвивают его талию в ответ, после чего в изгибе его шеи тонет горестная усмешка. — Я просто переживаю за будущее этого города, — тихонько молвит мэр. — Это моя работа, в конце концов. И мы оба знаем, что нам больше стоит бояться Джухёка, потому что он умный, в отличии от Чонхо. — Возможно, — устало соглашается Хёну, прижимаясь щекой к виску мужчины. — Удивительно как он вообще додумался нанять кого-то более-менее разумного, вроде Джухёка. Джинсу усмехается и даже немного успокаивается, когда чувствует мягкие поглаживания на затылке. Хёну всегда был тем, кто умел успокаивать. Он был единственным человеком способным угомонить неспокойные нервы и уверить, что всё будет хорошо. Он был единственным человеком, способным дать Джинсу надежду на то, что он действительно выживет. Чонгук бросает озадаченный взгляд на друга, не менее озадаченного всем увиденным, и тут же слышит тихое чиминово: — Нихуя не понял. А всё, на что Чонгук сейчас способен это согласно кивнуть, поджимая губы, однако теперь к нему приходит очень чёткое осознание, что, возможно, Джухёку не стоит доверять. Возможно, с ним стоит поосторожнее и как можно тщательней подбирать информацию, которую они с братом ему выдают. — Надо связаться с Риком. — коротко бросает Чонгук, и жестом указывает Чимину, что им пора на выход, одним резким движением вынув из уха наушник и засунув его в карман брюк. Парни по очереди вылазят из вентиляции, Чонгук с помощью друга устанавливает обратно решётку на окошко, засунув после этого отвёртку в рюкзак, после этого накинув его на плечи, и вместе с Чимином спешит вернуться домой. Они резво идут по коридору, всё так же сворачивая на нескольких поворотах, Чонгук уже собирается повернуть в следующий коридорчик, но внезапно натыкается взглядом на охранника, нерасторопно вышагивающего по коридору вперёд, к счастью, лицом в другую сторону от парней, и Чонгук успевает быстро сделать шаг назад, толкнув Чимина обратно за поворот, чтобы не попасться на глаза телохранителю. Чон прижимает Пака к стене слегка испугавшись, но охрана его вроде не заметила. — Окей, слушай сюда, — начинает нервно шептать Чонгук, внезапно осознав, что этот охранник может принести ему некоторую пользу, если он сейчас останется здесь. — Я сейчас иду туда, — указывает за поворот, где только что наткнулся на мужчину, следуя своей навязчивой идее. — А ты в это время бежишь прямо, на следующем повороте сворачиваешь направо, идёшь до конца коридора, сворачиваешь на лево и снова идёшь прямо до той двери, ведущей в кладовку, с которой мы заходили, и… — выглядывает из-за угла, поверяя на месте ли охранник, уставившись ему в спину, и поворачивается обратно к Чимину. — Пиздуешь домой. — наконец заканчивает. — Всё ясно? — Я без тебя не пойду, Чонгук, — начинает Чимин, но брюнет тут же взрывается шёпотом, раздражённо бросив: — Нет, Чимин, не разводи тут сопли, — раздаётся агрессивный шёпот. Чимину он точно не позволит сейчас остаться. У него созрел кое-какой план, и Чимина опасности он подвергать не собирается. — Мы, блять, не в ебучей мелодраме, ясно!? — раздражённо рявкает юноша, специально придав своему выражению лица чуть больше угрозы, чтобы тот даже не смел сказать ничего против. — Я сказал идти домой — значит ты скрупулёзно перевариваешь в себе эту информацию и послушно идёшь домой. Я итак уже нарушил собственное обещание не втягивать тебя в это дерьмо, так что не еби мне мозг и делай, что я говорю. Чёрные глаза вгрызаются в Пака с особой строгостью, а тот смотрит так же строго в ответ, ни на шаг не отступая, борется с внутренними противоречиями и явными переживаниями за лучшего друга, но видит, что Чона вряд ли получится переубедить, поэтому легонько кивает ему, и получает такой же кивок солидарности от Чона в ответ. Теперь Чонгук может выдохнуть с облегчением. — Всё, пошёл. — Чонгук делает шаг назад, позволяя другу отстраниться от стены, шлёпает Чимина по заднице и тот резко срывается с места, бежит прямо, на секунду глянув за поворот, где по прежнему охранник меряет коридор широкими шагами, но тот не успевает глазами словить резво пробежавшего мимо светловолосого юношу и видит только как из-за поворота, элегантной, безмятежной походкой выходит темноволосый молодой парень, направляющийся ровно в его сторону. — Эй! — возмущённо и немного нервно окликает телохранитель, направляя на Чона дуло автомата, висящего на плече. Чонгук поднимает руки в сдающемся жесте с мягкой ухмылкой на губах, приветливо заговаривая: — Я не сопротивляюсь. Охранник осторожными шагами подходит к Чону, пока тот так же медленно но чуть более уверенно идёт к нему навстречу. — Стой на месте! — командует парень, широко раскрытыми глазищами уставившийся на улыбающегося юношу. Чон послушно останавливается и когда парню с автоматом остаётся всего пара шагов до него, резко опускает дуло, подлетает к брюнету и скручивает его по рукам, тут же сковывая наручниками запястья под подозрительно довольную чоновскую ухмылку.***
Заводя скованного в наручники парня в комнату для допросов в конце коридора, охранник запирает за собой дверь и подводит его к массивному столу в центре комнаты, на коем установлены крючки с цепями, к коим приковывают «заключённых», а по обе стороны от столешницы стоят два стула друг напротив друга. Парень подводит Чона к столу ещё ближе, не чувствуя с его стороны никакого сопротивления, аккуратно снимает с него наручники, чтобы приковать теперь его руки к цепям на столе, но Чонгук, в одно мгновение почувствовав свободу на одном запястье, резко бьёт юношу локтем в нос со всей силы, а тот внезапно вскрикивает, отшатнувшись назад, и хватается за разбитый нос. Чонгук, пользуясь его растерянностью, быстро поворачивается, хватает его за затылок и несколько раз прикладывает головой об стол. Пока тот жалобно хнычет, плаксиво воет, и пытается сфокусировать взгляд на предметах перед собой, встряхивая головой из-за боли и стекающей от лба к глазами крови, мешающей сосредоточиться хоть на чём-то, Чонгук приковывает его кисти к цепям, закреплённым на столе, и отстёгивает второй наручник со своего запястья, небрежно скинув ненужные железки на край стола. — Садись, — командует сурово Чонгук, игнорируя завывания охранника, проходит к противоположной стороне стола, ставит стул спинкой в сторону столешницы и садится на него, широко расставив ноги в обе стороны и сложив руки на спинке стула перед собой. Охранник болезненно мычит, покачиваясь на ногах от боли. Телохранитель совсем молодой, Чонгук сразу заметил, а значит сдастся быстро, что ему, к слову, на руку. — Боже, да упади ты уже своей тощей задницей на сраный стул. — раздражается брюнет, когда отчаянные завывания начинают выводить из себя, и тот послушно усаживается напротив Чона, ненароком чувствуя привкус собственной крови на губах. Чонгук улыбается ему с наигранной теплотой и нежностью и склоняет голову чуть вбок. — Ну рассказывай. Парень, сквозь заплывшие кровью глаза, презрительно косится на Чона, заглядывая в его чёрные омуты исподлобья, часто моргая, пока кровь с разбитого лба продолжает стекать к глазам, тем самым размывая картинку перед взором. Охранник неожиданно коротко усмехается и опускает голову. — Ты ведь в курсе всех дел, что тут происходят, правда? — такой приятный бархатный голос. Такой мягкий и в то же время безумно пугающий, особенно когда приходится смотреть в тёмные радужки проницательных глаз. — Ты не переживай, я никуда не тороплюсь. — Да иди ты нахуй, ублюдок, — вяло плюётся охранник и шмыгает носом, чувствуя как густая горячая кровь стекает по губам к подбородку. Чон усмехается, достаёт из рюкзака свою компактную отвёртку, ведь это единственный в его арсенале предмет более-менее похожий на оружие, а оно ему сейчас нужно как никогда. Он снова складывает руки на спинке стула, крепко сжимая в одной из ладоней отвёртку и продолжает: — Тебе повезло, что братца моего тут нет, но я тоже стальным терпением не отличаюсь, — жутковатая улыбка касается его губ, когда в глазах мелькает маленький огонёк полоумного азарта. — Не сказать, что я пацифист, но всё же чаще всего полагаюсь на переговоры, но я вижу, что ты не очень сговорчивый. — склоняет голову в другой бок, заглядывая в заплывшие густой бордовой субстанцией глаза юноши. — Меня это огорчает. — Ты зря теряешь время, — хрипит охранник, сплёвывая на пол сгустком крови. Улыбка на лице Чона становится ещё более жуткой, но такой завораживающей и чарующей, что невольно возникают мысли, что при других обстоятельствах этого, отдающего лёгким сумасшествием парня действительно хотелось бы поцеловать, но эта мысль мгновенно испаряется, когда этот самый очаровательный брюнет хватает парня за руку, пододвинув её ближе к себе, и с размаху вгоняет отвёртку в ладонь охранника под яркий истошный вопль. — Я вытерплю ещё один отказ, а на второй перейду на глаза, так что если хочешь остаться зрячим, — Чонгук выдерживает угрожающую паузу, позволяя парню, с трудом переживающему режущую боль в ладони, хорошенько прокричаться, а затем продолжает с откровенным холодом в голосе: — в твоих же интересах немного мне помочь. Охранник сквозь кровь и слёзы смотрит сурово на Чона не в силах подавить всхлипы и рвущиеся наружу болезненные стоны. Чонгук резко вытаскивает отвёртку и снова с такой же резвостью, с коей сделал это первый раз, вонзает её в плоть чуть подальше от уже проделанной раны под истеричные вопли и отчаянные метания, и прокручивает её под кожей, бездушно поддевая мясо, буквально ощущая как холодный металл отвёртки скребётся об чужие кости. — Последний шанс, парень. Охранник рвёт горло в душераздирающих криках, но не говорит ничего. Тогда Чон поворачивает отвёртку под другим углом и вгоняет её глубже меж пястных костей, очень медленно и мучительно проворачивая её внутри, когда юноша уже совсем охрип от воплей. Чонгук рвёт его запястье тупой отвёрткой, слышит эти чавкающие звуки мяса сквозь дикий рёв, наблюдая за тем, как под чужими ладонями стремительно растекается густая лужица крови, иногда брызжущей на руки Чона, активно расковыривающего мясо под кожей. А потом, так же по-садистски медленно, он достаёт её из чужой плоти и поднимается со стула. — Что ж, я вижу, ты довольно надёжный приспешник. — как будто с какой-то гордостью заявляет Чонгук. — Я правда по-хорошему хотел. Он обходит стол, останавливаясь возле жалобно всхлипывающего и горестно завывающего парня, цепляется длинными пальцами за его подбородок, заставляя повернуть голову в его сторону, пока тот продолжает заливаться горькими слезами, мешающимися с густой кровью. — Глаза открой пошитре, — улыбается Чонгук и уже направляет отвёртку к глазу парня, как слышит внезапное судорожное: — Я скажу! — охранник надрывается с новыми силами, из последних сил в ужасе выкрикивая предательские слова смирения, и снова взмаливается: — Я всё скажу, правда, скажу! Чонгук доволен. Определённо доволен. Он медленно опускает подбородок парня, с пренебрежением окинув взглядом свою ладонь, на которой остаются разводы чужой крови, стекающей по лицу из глубокой раны на лбу. Брюнет вздыхает и опирается бёдрами о стол по правую руку от охранника и складывает испачканные в крови руки на груди, пока тот продолжает плакать, но всеми силами пытается успокоиться, опустив голову. А Чон смотрит на него без интереса сверху вниз и снисходительно ждёт, когда тот придёт в себя. Чон тянется рукой к его коротким волосам и совсем нежно проводит по ним рукой, про себя подмечая, что у юноши довольно мягкие и приятные на ощупь волосы. — И разве стоило так мучаться, чтобы всё равно мне всё рассказать? — вопрос скорее риторический, поэтому охранник даже не пытается на него ответить. Чонгук гладит его по голове, задумчиво уставившись в его макушку, пытается успокоить, хотя это довольно иронично, ведь это именно он причина юношеских горьких слёз и глубоких ран на его теле, и спустя несколько минут убирает ладонь, снова складывая руки на груди, когда охранник, с трудом игнорируя боль под кожей, чуть успокаивается, но всё ещё всхлипывает и иногда слезливо подвывает, рассматривая изуродованную отвёрткой кисть. — Что ты хочешь знать? — обессилено спрашивает юноша, не поднимая глаз на Чона. — Во-первых, как тебя звать? — Ёндже. — Прекрасно, Ёндже, мне нужно знать, зачем твой босс делает из людей неуязвимое оружие и какого хрена в этом всём варится наш мэр. Охранник задумчиво сверлит глазами столешницу перед собой, судорожно думает несколько секунд и, собравшись с силами, начинает своё изложение. — Наш мэр — это как раз причина, по которой Хёну создал этих тварей. — отстранённо молвит он. — Чуть больше полугода назад на господина Чон Джинсу было совершено покушение его же родным младшим братом. Чон чуть хмурится и немного прерывает парня резким вопросом: — Как брата звать? — Чон Чонхо. — отвечает охранник и вяло поднимает глаза на Чона, и когда тот ему снисходительно кивает, продолжает. — У Чонхо крупная сеть борделей и подпольных казино, но его основной заработок — наркоторговля, а Джинсу всегда был тем, кто зарабатывает чистым, абсолютно легальным бизнесом, поэтому братских интересов совсем не разделял. У него всегда было обостренное чувство справедливости, поэтому ступив на пост мэра, Джинсу самостоятельно открыл расследование по делу Чонхо и стал слишком активно копать под него. После этого, весь бизнес младшего оказался под огромным ударом, поэтому он не придумал ничего лучше, как просто убить старшего брата. — Чонгук снова задумчиво хмурится, что охранник тут же улавливает, и кивает один раз, глядя на брюнета снизу. — Да, Чонхо особым умом не блещет, знаешь. К слову, Чонхо ни раз пытался ступить на пост мэра, но честным путём ему это не удавалось, поэтому это тоже стало одной из причин на покушение. — юноша на секунду прерывается, сглатывая накопившуюся слюну с примесью собственной крови, чуть морщится и продолжает: — В день несостоявшегося убийства Чонхо просто заслал к мэру всех своих людей, из-за чего бойни было просто не избежать, а людей у него оказалось достаточно много, поэтому наших полегло огромное количество. Но и его людей погибло не мало, только вот после покушения, Джинсу остался особо уязвимым, так как людей осталось совсем немного и защищать его было некому. Испугавшись ещё одного вполне вероятного покушения, Джинсу залёг на дно, но из города выезжать отказался, так как был уверен, что стоит ему уехать и Чонхо захватит власть, а тогда точно всему городу пиздец. — Окей, изуродованные люди в капсулах для чего? — Как я уже сказал, людей у Джинсу почти не осталось и тогда к нему на помощь приходит второй брат. — юноша выдерживает интригующую паузу и договаривает. — Чон Хёну. — Хёну брат господина Чон Джинсу? — Я так и сказал. — Трое братьев, значит? — Именно. — соглашается охранник и кивает в знак подтверждения. — Давай дальше. — Так вот Хёну безумно умный человек. У него два высших образования, одно — медицинское, второе — техническое. Вот так и вышло, что Хёну после окончания второго универа стал учёным и уже давно разрабатывал этот проект. Много лет он проводил эксперименты на мёртвых животных, что стали приводить к положительным результатам тестов, а сейчас, будучи владельцем нескольких больниц, он тайно вывозит трупы из морга и даёт им таким образом новую жизнь, воплощая задуманный проект в реальность. То есть создаёт из них неуязвимых кибер-солдатов, запрограммированных на защиту мэра, решив, что так от них будет больше пользы, нежели чем, если их просто сожгут или похоронят. — Хорошо, но я спросил зачем он это делает, а не как. — уточняет Чонгук. — Для защиты мэра, очевидно. — поясняет юноша, и когда видит замешательство в глазах Чона, продолжает. — Джинсу остался практически без людей в тот день. У него не осталось почти ни одного прислужника. На поиск и воспитание надёжных людей ушли бы годы, а защита мэру нужна сейчас, потому что Чонхо не остановится. Поэтому пришлось прибегнуть к вот таким, не самым нравственным с моральной точки зрения, действиям, но единственным, способным спасти мэра. Это ради нашего же города. — Почему об этом инциденте не знают вышестоящие власти? — Мы пытались просить у них помощи и они, вроде как, даже сказали, что помогут нам, но время шло и Джинсу понял, что на его жизнь и судьбу Чиесета благополучно забили хуй. То есть, как ты понял, никакой помощи мы от них не дождались. — юноша снова сплёвывает на пол, поскольку постоянно скапливающаяся во рту слюна мешает говорить. — Ты же знаешь, наш город вообще как будто за отдельное, кишащее общественными отбросами, государство принимают. Властям на нас насрать, так же как и на жизни местных граждан, хотя, казалось бы, одна страна. Чонгук задумчиво кивает, соглашаясь со словами охранника и решает ещё кое-что уточнить, раз уж он здесь: — Что ты знаешь про Нам Джухёка? — Насколько мне известно, это любовник и правая рука Чонхо. Но я в этом не уверен. — Чон Хосок? — Правая рука Нам Джухёка. — тут же откликается юноша, мгновенно понимая суть вопроса. К слову, это Чон итак знал, но всё же стоило уточнить для надёжности. Чонгук снова кивает, отстранённо уставившись в стену перед собой, но спустя несколько минут резко отмирает. — Чудно, — выдаёт отстранённо Чонгук. — Ладно, парень, — он хлопает несколько раз парня по плечу и дарит ему очередную до приятной дрожи в коленках улыбку. — Возможно я сейчас совершаю огромнейшую ошибку, но, сука, если ты хоть слово кому обо мне скажешь, — улыбка всё такая же чарующая и мягкая, чего не скажешь про мрачные глаза и низкий глос, сквозящий откровенной угрозой. — я прикончу тебя и всех твоих близких, ты меня понял? Охранник судорожно кивает, нервно сглатывая смешавшуюся с кровью слюну. — Хороший мальчик, — Чон хлопает пару раз ладонью по щеке парня и отталкивается бедрами от столешницы, уже собираясь уйти, но внезапно останавливается, не сделав даже шага в сторону выхода и поворачивается лицом к парню. — Кстати, я соврал, нихуя ты не надёжный приспешник. Всю подноготную своего босса какому-то психу с отвёрткой распиздел, — и резко вонзает отвёртку охраннику в глаз, но не слишком глубоко, чтобы не задеть мозг и оставить его в живых, как обещал, пока тишину в комнате вновь разрезал внезапный дикий ор, рвущего в истерике горло парня, секундами ранее, лишившегося левого глаза. А Чонгук лишь удовлетворённо усмехается, несколько секунд с особой внимательностью наблюдая за тем, как из чужой глазницы нерасторопно стекают грустные струйки яркой багровой жидкости, в очередной раз пачкая молодое личико алыми оттенками, а затем без зазрения совести, покидает комнату, оставив бедолагу прикованным цепями к массивному столу в искалеченном состоянии, и быстрым шагом устремляется по коридору к выходу.***
Двенадцатый час ночи, Ёнгук всё ещё сидит в баре в одиночестве. С Хосоком они должны были встретиться ещё четыре часа назад, из-за чего Оскар специально закрыл бар пораньше, чтобы оставить парней наедине без посторонних глаз и ушей, но в полдевятого вечера Хо написал, что, очевидно, не успевает к назначенному времени, оправдавшись загруженностью своего рабочего графика, но когда Рик предложил встретиться днём позже, тот отказался, заявив, что ему срочно нужно обсудить с ним какой-то план именно сегодня. Спасибо Оскару и Джину, что периодически скрашивали ёнгуков одинокий вечер разговорами о жизни, пока тот покорно ждал Хосока. Рик, кажется, уже не сосчитает сколько стаканов вишнёвого сока выпил за весь этот вечер, но должен признать, что сок у Джина в баре действительно очень вкусный. Устало выдохнув, Ёнгук тянется за своим лежащем на столе телефоном, дабы позвонить Хосоку и уточнить сколько ему ещё ждать, но на экране мобильного внезапно высвечивается заученный наизусть номер и парень незамедлительно отвечает на звонок. — Посольство Кении, слушаю. — Рик, Джухёк и Хосок нас наебали, — раздаётся родной, чуть запыхавшийся голос в динамике телефона, а сонливость Рика мгновенно улетучивается, заставив резко выпрямиться, и посерьёзнев в лице, шире раскрыть глаза, дослушивая последующее объяснение Чонгука. — Они одни из тех, кто это покушение и спланировал. Не успев ничего ответить брату, Ёнгук видит как внезапно распахивается дверь бара и внутрь заходит Хосок, пока что даже не подозревающий, что буквально секундами ранее Чонгук раскрыл брату всю его с Джухёком подноготную. Ни на долю секунды не замявшись, Рик подрывается с места, одним резким движением из-за пояса брюк выуживает клинок, который он всегда носит с собой, и в следующую секунду этот самый клинок летит в сторону вошедшего Хосока и вонзается ровно промеж глаз. Карие радужки юноши у входа застывают, постепенно теряя свою жизненную яркость и насыщенность, пока из глубокой раны по лицу начинают стекать густые струйки крови, бегущие к губам и подбородку, затем спускающиеся по шее к вороту футболки, пачкая ткань. Хосок, кажется, даже не успевает сообразить, что с ним произошло, ему этого просто-напросто не позволяют, а в следующее мгновение он может почувствовать лишь взявшуюся из неоткуда слабость во всём теле и уже больше ни на что сил не остаётся. Он грузно падает на пол, сделав несколько последних вдохов и выдохов, а затем погружается в бесконечную мрачную пустоту, где невозможно почувствовать ничего, кроме какого-то необъяснимого умиротворения и безмятежности. Ёнгук, не отрывая телефон от уха, чтобы если что в любой момент слышать Чонгука на проводе, несколько секунд смотрит на труп Хосока грозным взглядом, в глубине души с лёгким сожалением и грустью вспоминая те времена, когда они работали вместе, хорошо проводили друг с другом время, и это ведь именно Хосок не позволял сходить Рику с ума те четыре года, проведённых в Сеуле без любимого брата. Хосок был действительно хорошим другом, но, как оказалось, являлся обманщиком, а лжецов и предателей Ёнгук на дух не переносит. Тем более когда они представляют угрозу для их родного города. Пока Ёнгук ментально прощается со старым другом, Оскар у барной стойки шокировано таращится на труп знакомого у входа, совершенно не понимая какого чёрта только что случилось и разъярённо восклицает: — Какого чёрта, Рик!? — Что случилось? — взволновано интересуется чонгуков голос на том проводе, уловив возмущенный вопрос Оскара на заднем фоне. — Всё хорошо, родной, увидимся дома. — уверенно произносит Рик, не сводя глаз с лежащего на полу тела, стремительно теряющего кровь, растекающуюся по аккуратному тёмному паркету, и сбрасывает звонок.