Прислуга

– Что если тебе очень хочется сделать кое-что… что-то, что может быть странным или даже, ну… неправильным… но тебе этого ужасно хочется? – Что ты задумал, молодой человек? Фрэнк не знал, как ответить на этот вопрос. На самом деле, он даже не хотел задавать свой собственный. Лежа на диванчике в гостиной, он свесил одну ногу и уперся ей в пол, потому что прямо сейчас ему так не хватало уверенности хоть в чем-нибудь. Пусть даже в том, что он не свалится на этот зеленый ковер, от случайного неосторожного движения. Он не хотел ничего говорить. Он, собственно, и не отличался особой разговорчивостью в последнюю неделю. Мысли, которые заполняли его голову, были настолько странными и безрассудными, даже для собственного понимания, и их было настолько много, что он боялся просто раскрыть рот, чтобы, к примеру, пожелать кому-нибудь доброго утра, ожидая, что одна из них вырвется наружу и обретет словесную форму. Как сейчас, например. Он просто развалился на этом стареньком диване, вполглаза наблюдая, как мама хлопочет по дому, и неожиданно для самого себя один из вопросов, вертевшихся на языке, преодолел последнюю преграду в виде сомкнутых губ и просто вырвался на свободу. Теперь придется объясняться, а этого ему уж точно не хотелось. Все, чего Фрэнк действительно желал в данную минуту, так это чтобы кто-нибудь установил внутри его черепной коробки огромную тяжеленную наковальню, которая придавила бы все мысли своим весом, не позволяя, тем самым, покидать пределы его головы и создавать лишние проблемы. Что он задумал? Хороший вопрос. Знать бы еще на него ответ и, главное – как на него ответить собственной матери. Как можно рассказать ей, что всю последнюю неделю ты только и делаешь, что думаешь о своем начальнике, о его словах, движениях, шутках, взглядах. О том, что он пьет настолько крепкий черный кофе, что невольно задаешься вопросом, как его еще не хватил удар, и при этом обожает, когда в его, и без того сладком, ягодном чае не меньше четырех ложек сахара. О том, как забавно сочетаются его кричаще-красные волосы со всеми этими строгими костюмами и узкими черными галстуками. О том, что он может просто сидеть за столом в своем кабинете, устремив взгляд в окно, и, вроде бы, ничем не заниматься, но, стоит тебе только открыть рот в попытке обратиться к нему, как его длинный указательный палец тут же материализуется в воздухе, требуя, чтобы ты замолчал, потому что он думает. Думаешь о том, что наконец понял, почему стол в его кабинете стоит именно таким образом, и мысленно улыбаешься самому себе, ведь ты догадался и это очень важно. О том, что ты думаешь, о чем он думает. О чем молчит, и ты знаешь, возможно, никогда не скажет, но все равно пытаешься придумать, как спровоцировать его на разговор, потому что тебе просто необходимо знать. Думаешь о его прозвище в старших классах и о том, что значит для него красный цвет. О том, что он молчаливый и подолгу рассуждающий, мрачный и по-детски звонко смеющийся, заносчивый и внимательный, отстраненный и сетующий на тебя, что ты не надел шарф в такой мороз. Думаешь о том, что еще пару месяцев назад он был для тебя престарелым богачом, дом которого тебе придется убирать, а теперь он тебе снится. И после этих снов ты просто не можешь не проводить параллели с рассказом о любимой детской игрушке его дочери и контролировать растянувшиеся в идиотской улыбке губы оттого, что ты мысленно примеряешь на него огромный красный олений нос. Как рассказать матери, что твоя Вселенная с некоторых пор включает в себя только одного-единственного человека, если тебе потребовалось ровно четыре бессонные ночи, чтобы признаться в этом самому себе, и ровно одиннадцать самоличных ударов по лбу, от осознания того, как по-девчачьи это звучит? Очевидно, что ответ – никак. Но Фрэнк сам начал этот разговор, и, упершаяся руками в бока мама, кричащая своей позой и обеспокоенным выражением лица о том, что ждет ответа, просто не оставляла ему шанса. – Да ничего я не задумал… – все-таки попытался избежать объяснений он, как бы непринужденно закидывая руку на лицо, утыкаясь носом в сгиб локтя и прячась таким образом от настойчивого взгляда. Но мама не собиралась так просто сдаваться и тут же перебила его нелепую попытку отмахнуться от нее своим требовательным «Фрэнк!». И ему не оставалось ничего, кроме как тяжело вздохнуть, оттягивая момент объяснений хотя бы еще на несколько мгновений, подняться с дивана, присаживаясь и непроизвольно вжимаясь в подлокотник, и начать: – Ну… вот, например, тебе жутко хочется ограбить банк, – Фрэнк изо всех сил старался подбирать слова, чтобы не допустить прежней ошибки и не позволить еще раз чему-нибудь лишнему вырваться из глубин сознания, но, судя по округлившимся глазам матери, его придуманная метафора сработала не так хорошо, как ему казалось. – Ты понимаешь, что это чертовски неправильно, не говоря уже о том, что жутко опасно и незаконно, но просто не можешь ничего с этим поделать. Сначала ты всего лишь думаешь об этом на досуге. Ну, знаешь, от нечего делать. Но потом это перерастает в какую-то навязчивую идею. Ты уже не раз видел этот банк и запомнил не только очевидные детали, вроде расположения камер наблюдения, но и разглядел даже места, где едва заметно потрескалась краска на стенах. Днем ты прокручиваешь в воображении каждую мелочь, которую тебе удалось подметить, а ночью тебе снится, как ты проходишь мимо этих, до сантиметра изученных тобой, стен и делаешь то, что задумал. Линда внимательно слушала сына, ее лицо уже не выражало такую обеспокоенность, но все же можно было четко разглядеть волнение в ее взгляде. Она подошла к дивану и тихонько присела рядом с Фрэнком, повернувшись к нему и чутко следя за сосредоточенным выражением его лица, пока он продолжал: – Ты знаешь, что в девяноста девяти процентах из ста тебя найдут и отправят в тюрьму, и ничем хорошим это не закончится. Но ты просто не в состоянии контролировать свои мысли об этом ограблении, а главное – их огромное количество, которое с каждым днем только увеличивается. – Фрэнк на секунду замолчал, поднеся к лицу руку, нервно теребившую до этого обивку дивана, и устало провел от переносицы ко лбу, заправляя затем кончиками пальцев за ухо челку. – И дело тут даже не в деньгах, – продолжил он, но голосом звучащим уже заметно тише, – и не в желании разбогатеть в конечном итоге. Просто… ты чувствуешь невообразимую необходимость совершить это. Настолько острую, что знаешь – когда-нибудь ты не сможешь ограничиваться только своими фантазиями, и это, непременно, рано или поздно, но произойдет. И ты просто знаешь, что будешь чувствовать себя так невероятно, как не чувствовал никогда прежде. И тебе чертовски плевать на исход. На некоторое время комната окунулась в тишину. Линда сидела неподвижно, обдумывая слова сына и свой ответ, в то время как Фрэнк, не мигая, смотрел в неопределенную точку перед собой. Его глаза блестели, и сложно было сказать: оттого, что он не моргал, или от переполняющего его возбуждения и азарта. – Во-первых, я очень надеюсь, что вся эта история с ограблением – просто метафора, которую подкинул тебе твой скрытный подростковый мозг, и мне не о чем волноваться, – нарушила наконец молчание миссис Айеро и, дождавшись уверенного кивка сына, продолжила: – А, во-вторых… что если просто не ходить в этот банк? Обходить его за три километра, чтобы он даже не попадался на глаза? – М-м-м, не-а, – тут же отрицательно замотал головой Фрэнк. – Что если ты работаешь в этом банке? – Тяжелый случай… думаю, тогда стоит попросту ограничить любые контакты с деньгами в его стенах. Сторониться хранилища, как огня, избегать главного сейфа... Ох, я не знаю, Фрэнки… – Вообще-то, это отличная идея, – задумчиво произнес Фрэнк, прикидывая что-то в уме. – Спасибо, мам, ты лучшая! И он одним рывком изменил свое положение, приблизившись к маме и, упершись коленями в диван, заключил ее в объятия. Она сперва ахнула от неожиданности, но потом обернула руки вокруг сына, ласково касаясь его лопаток. Фрэнк напоследок еще крепче прижал ее к груди и плавно отстранился, чувствуя, как нежные руки слегка приглаживают его растрепанные волосы. – Я надеюсь, ты справишься с… чем бы ты там ни сражался в своей голове, – тихонько произнесла мама, и в ее глазах читалась такая забота, что ему разом стало тепло и уютно. – Надеюсь, все будет хорошо, Фрэнки. – Я тоже, – ответил он, пытаясь растянуть поджатые губы в улыбку.

***

В следующую субботу Фрэнк решил придерживаться совета мамы – избегать мистера Уэя. Нет, она, конечно, ничего такого ему не советовала, но ведь очевидно, что под главным сейфом он подразумевал именно Джерарда. Он с легкостью следовал намеченному плану, и поначалу все шло как нельзя хорошо, ведь даже в ответ на какое-то по-особому робкое нажатие на дверной звонок, через минуту перед ним возник не мистер Уэй, как обычно, а широко улыбающаяся Сэнди. По дороге в комнату прислуги тоже не случилось ничего, что могло бы заставить Фрэнка свернуть с намеченного пути, и он спокойно взял нужный инвентарь, решив, что сегодня начнет уборку со второго этажа. Там, пройдясь по всем комнатам и особенно тщательно протерев пыль в той, что была последней перед комнатами мистера Уэя, а именно: кабинетом и спальней, он ощущал себя полным кретином, когда подолгу мялся с ноги на ногу и, с замиранием сердца, отворил сначала одну, а затем и вторую дверь, и обнаружил, что их хозяина нет на месте. Даже не пытаясь скрыть полного облегчения вздоха, он со спокойной душой продолжил выполнять свои обязанности, решив про себя, что мистера Уэя сегодня вообще нет дома и, что тот, вероятно, на каком-нибудь срочном совещании или презентации. Уговор был – не видеть, а не перестать думать, и вновь заполонившими голову мыслями о мистере Уэе (хотя, слово «вновь» не очень подходило, ведь то, что подобного рода размышления для него стали перманентным явлением – уже совершенно установленная истина), его отсутствии и том, где он находился и что делал в данный момент, Фрэнк, вроде бы, не нарушал никаких правил. Однако он решил сопротивляться даже собственному подсознанию и выполнял работу, монотонно напевая себе под нос слова из какой-то приедающейся популярной песенки. Возможно, он и не услышал бы их никогда, не оставь он сегодня наушники дома, будучи совершенно не в состоянии концентрироваться на чем-либо, кроме предстоящего похода на работу, тем самым, обрекая себя на прослушивание музыки по вкусу водителя автобуса. Все шло просто отлично. Он не видел того, кого не нужно видеть, и не думал о том, о ком не нужно думать. Он тупо выполнял рутинные обязанности, под аккомпанемент собственного бурчания. И все, возможно, продолжало бы идти так же хорошо, если бы Фрэнк навсегда остался на этом пустом втором этаже. Гостиная в особняке семейства Уэев всегда была самым излюбленным местом среди ее членов. Фрэнку пришлось убедиться в верности этого утверждения, когда он встретился в ней с добродушным взглядом мистера Уэя. Тот стоял возле окна, держа в руках толстую папку с набросками, некоторые из которых были разложены на широком подоконнике, и, встав к нему вполоборота, кивнул в знак приветствия. На что Фрэнк промямлил невнятное «Здрасьте» и, опустив голову, поспешил удалиться в другой конец комнаты, молясь, чтобы в том углу для него нашлось работы, и никто не заметил его пылающих щек. Его план провалился с таким треском, что этот звук отдавался в пульсирующих кровью ушах. Он спустился в это гребаное хранилище, встретился лицом к лицу с этим гребаным сейфом и, несмотря на то, что он был здесь не один – Сэнди тоже находилась в комнате, ведь гостиная являлась любимым местом всех членов этой немногочисленной семьи – он мог в любой момент сорваться и повернуть ключ в замке, отворяя этот сейф. Неизвестно сколько долгих минут прошло, прежде чем Фрэнку удалось совладать с собственным сердцебиением, немного утихомирить шуршание дум в голове и сконцентрироваться непосредственно на работе. Он все еще не поднимал головы, стараясь не встречаться взглядом ни с кем из присутствующих. Ему удалось замедлить бег своих мыслей, и он практически не обращал внимания на обрывки разговора, доходящего до его раскрасневшихся ушей. – Папа, только, пожалуйста, постарайся выйти на улицу хотя бы раз, пока меня не будет. И пообещай мне, что не будешь слишком уж скучать тут в одиночестве. – Детка, дядя Майкл с женой придут на Рождество, так что я не буду один. Да и Фрэнк не даст мне заскучать. Верно, Фрэнк? Несколько раз услышанное собственное имя заставило обернуться, и ему все-таки пришлось взглянуть на того, кто его произнес. – А? Что? – все с той же неуверенностью в голосе произнес он, растерянно глядя на мистера Уэя и мысленно проклиная себя, что не следил за нитью разговора, упуская возможность отделаться коротким «Ага». – Ты ведь не собираешься отлынивать от работы? – по-доброму улыбаясь, сказал Джерард. – Я понимаю, что грядут праздники, каникулы и прочее, однако не очень бы хотелось зарасти здесь мхом, знаешь ли. – О, нет, сэр. Конечно, я не перестану приходить. На самом деле, чтобы расчищать от снега дорогу во дворе, мне, возможно, нужно будет даже взять дополнительные смены, – ответил Фрэнк, и от осознания того, что ему придется бывать тут чаще, кончики ушей загорелись у него еще больше. – Вот и славно, – довольно заключил Джерард и, обращаясь к дочери, продолжил: – Видишь, детка, совсем не из-за чего волноваться… Стоит ли говорить, что Фрэнк снова выпал из реальности и уже не слышал дальнейшего продолжения разговора? Все его на время успокоившиеся мысли с новой силой закружили в голове, подкрепляясь новыми рассуждениями о предстоящих рабочих днях. Он будет один на один с мистером Уэем, он, очевидно, не сможет и дальше придерживаться своего плана и, самое странное, ему до конца не удавалось разобрать: как именно он ко всей этой ситуации относится. С одной стороны, это, вроде как, то, чего он так упорно домогался последнее время, а с другой – он ведь уже решил следовать своему плану, в который все это, явно, не вписывалось. Фрэнк чувствовал себя так, будто ему предложили выбрать: есть всю оставшуюся жизнь только шоколад или не есть ничего. И где-то на границе размышлений о том, что предпочесть: смерть от диатеза или голодную смерть, в реальность его вернуло легкое прикосновение к плечу. Он вздрогнул от неожиданности и, признаться честно, не хотел поворачиваться, не зная, кто именно стоит у него за спиной. Но, в конечном итоге обернувшись и увидев перед собой сияющее лицо Сэнди, заметно расслабился. Она держала в руках прозрачную пластиковую коробочку, которую впоследствии поспешно вложила в ладони Фрэнка. Он тут же озадаченно на нее посмотрел, недоуменно вскинув брови. – Это самые лучшие и, определенно, мои самые любимые песни во Вселенной, и я записала их специально для тебя. Тогда, в твой первый день, мы много разговаривали о музыке и, действительно, очень круто провели время, поначалу… – бойко начала Сэнди, но запнулась, вспоминая события, следующие после их милой беседы. – Сэнди, я… – Подожди! – она не дала ему договорить. – Фрэнк, я хочу попросить у тебя прощения. Я делала такие ужасные вещи… я, правда, не понимаю, почему ты так добр ко мне после всего, что я натворила. Понимаешь, мне всегда все сходило с рук. И, вроде бы, даже сейчас, после всех моих выходок, ты все равно продолжаешь со мной общаться, и я, вроде как, опять легко отделалась, но нет. Ты даже представить себе не можешь, как меня все это грызет… я имею в виду… блин, Фрэнк! Да я тебе чуть глаза не выжгла и перед всей школой так опозорила, а ты, несмотря на это, не просто разговариваешь со мной, ты меня поддерживаешь. И это, знаешь, наталкивает на мысль, что ты либо какой-нибудь Супермен, либо полный идиот… Ее не занятые ничем руки лихорадочно теребили края свитера, и она на секунду замолчала, тяжело вздохнув и опустив голову. Но потом подняла выразительные зеленые глаза, густо обрамленные темными ресницами, посмотрев прямо на Фрэнка, и продолжила: – Ты потрясающий, Фрэнк. Правда. И я надеюсь, что ты примешь мой, пусть и скромный, подарок, потому что я делала его от всего сердца, и мне всем сердцем хочется надеяться, что ты все-таки простил меня, и мы можем быть друзьями. Я, кстати, специально положила диск в прозрачную коробку, чтобы ты сразу убедился, что я настолько серьезна в своих намерениях, что даже не подкинула тебе туда пару тараканов. Сэнди нервно усмехнулась, жутко волнуясь и ожидая ответа Фрэнка. Она так много хотела ему сказать, так много за что извиниться и поблагодарить за еще большее. Рассказать, что тогда, в Хэллоуин, он своим советом практически спас ей жизнь, ведь она не осталась рыдать в кровати, как планировала, а пошла и утерла всем нос на той вечеринке, а особенно своему бывшему парню, кретину. Сказать спасибо за все те вечера, когда она ругалась с подружкой, а он просто отвлекал ее, рассказывая о том, что крутой качок, капитан их сборной по лакроссу ходит в трусах с сердечками, или как их новый учитель математики смешно пучит глаза, когда злится. Хотелось поведать ему, что благодаря той крутой новой группе, о которой он ей рассказал, и песню которой она поставила себе на рингтон, она случайно познакомилась с невероятным парнем в метро пару недель назад, и это, похоже, вроде как, самая, блин, огромная любовь всей ее жизни! Сэнди хотела сказать так много, но только и могла, что смотреть своими огромными глазами в глаза Фрэнка и всеми внутренностями желать, чтобы он простил ее и без этих непроизнесенных слов. – А мы можем заключать перемирие без раскуривания трубки мира? – с видом нобелевского лауреата и даже размахивая пальцем в воздухе, начал Фрэнк. – Мне, знаешь ли, хватило в прошлый раз, и я не думаю, что… – Идиот! – не дала договорить Сэнди и, делано закатив глаза, крепко прижала его к себе. Фрэнк по-доброму усмехнулся и обнял ее в ответ. – С наступающим Рождеством. – С наступающим Рождеством, Сэнди. Только вот… я без подарка, я же не знал. – Не страшно. Самым прекрасным подарком для меня будет, если ты и вправду забудешь все гадости, что я натворила. Мир? – Мир! – торжественно заключил Фрэнк, и его лицо озарила настолько искренняя улыбка, что Сэнди ничего не оставалось, кроме как подарить такую же в ответ. Звук входящего сообщения разрушил воцарившуюся идиллию в этой уютной гостиной. – О, девочки уже приехали, – сообщила Сэнди, выудив из кармана джинсов телефон. – Ну, я по магазинам! Не скучайте. Она оторвала взгляд от мобильника, чтобы на прощание глянуть на отца и Фрэнка, и тут же почувствовала на себе взгляд двух пар озадаченно смотрящих на нее глаз. – Но… я думал, ты будешь закупаться во Франции, – озвучил их общую с мистером Уэем мысль Фрэнк. – Ох, еще как буду! Но ведь мне нужно будет еще в чем-то до этой Франции долететь, – беззаботно ответила она, поспешно натягивая на себя пальто и покидая дом, и подарила им на прощание кокетливую улыбочку. – Девчонки! – хором произнесли Джерард и Фрэнк, когда она скрылась за дверью, синхронно поворачиваясь друг к другу, отчего на их лицах так же одновременно появилась улыбка. Фрэнк впервые за сегодня скользнул по мужчине взглядом, казалось, неожиданно даже для самого себя, задерживаясь на растянутых в улыбке губах. Он просто смотрел на него. Пристально. Впившись взглядом в его лицо. План, еще совсем недавно казавшийся ему таким актуальным, неожиданно отошел куда-то в сторону. Ровно как и все мысли о последствиях его нарушения, все «за» и «против». Он просто смотрел в лицо мистера Уэя, стоящего неподалеку от него, и будто искал какую-то подсказку к дальнейшим действиям. Будто пытался разглядеть какой-то знак в этой темной радужке, мягко очерченных губах, широких бровях. Однако мистер Уэй оставался непреклонен. Легкая улыбка, недавно спокойно покоящаяся на губах, исчезла, и теперь его лицо выражало лишь небольшое удивление оттого, что Фрэнк сканировал его взглядом. Его вдохи стали немного глубже, отчего грудь вздымалась чаще, но Фрэнк не мог этого заметить, потому что его пытливый взгляд буквально растворился в бледной коже этого непроницаемого лица. Он резко закрыл глаза. Всего на несколько секунд, только чтобы прислушаться к неровному стуку своего сердца. Только чтобы провести языком по пересохшим губам, шумно выдыхая и сильно сжав кулаки, впиваясь короткими ногтями в ладони, в попытке хоть так прекратить это щекочущее покалывание в кончиках пальцев. Только чтобы поднять веки и, снова устремляя взгляд своих потемневших глаз в лицо мистера Уэя, сократить разделяющее их расстояние в один шаг. Просто для того, чтобы привстать на носочки и прижаться губами, уже снова сухими, искусанными в волнении и обветренными на морозе, к другим губам; мягким и теплым, розовым, нежным и на мгновение приоткрывшимся в вырвавшемся от неожиданности вздохе. Это совсем не походило на страстный поцелуй, хотя он был исполнен страсти. Это нельзя было назвать легким касанием, хотя оно ощущалось таким невесомым и заботливым. Фрэнк просто прижимался губами к губам Джерарда, и это было лишь тем, чем являлось. Глаза Джерарда были широко распахнуты, и он видел, как сосредоточенность на лице Фрэнка сменялась умиротворением, как серьезно сдвинутые и даже хмурившиеся пару секунд назад брови просто обмякли, прогоняя вместе с серьезностью морщинку между ними, сохраняя лицо гладким и расслабленным. Ресницы Фрэнка слегка подрагивали. И это было, пожалуй, единственным беспокойным движением на его безмятежном лице. Они совсем не касались друг друга, за исключением губ, но странное тепло будто обволакивало все тело, отчего хотелось расслабить все до единой мышцы и просто свалиться. Фрэнк все еще крепко сжимал кулаки. Теперь он совсем не чувствовал, как покалывали подушечки пальцев, чего нельзя было сказать о его сердце. Казалось, что проходят года, что не раз зима сменяется летом, а солнечный свет растворяется в темноте ночи. Что растаяли все ледники и взорвались все вулканы. Что человечество успело вымереть, а планета – взорваться и воссоединиться по кусочкам вновь. Что снова выросли деревья, наполнились реки, поднялись кривые хребты гор. Казалось, что сменились сотни долгих жизней, но прошло всего несколько секунд, прежде чем Фрэнк отстранился от Джерарда, так же резко, как ранее вторгся в его до невозможности личное пространство, и, не говоря ни слова, покинул дом.