Я не владею собой, ведь не владею тобой

Он идёт по родному лесу босой, мокрый и грязный и трясёт головой, то склоняя её к одному плечу, то к другому, пытаясь избавиться от воды в ушах. Встряхивается весь как псина и чешет скукожившиеся после холодненького озерца яички через ткань шорт. Чешется, впрочем, неспроста. Заглядывает под резинку тех самых шорт и долго смотрит на их содержание. Только потом, сбавив шаг, вытряхивает оттуда тину и прочую дрянь, неведомо как оказавшуюся в таком пикантном месте. Собственно, за этим занятием он и не сразу замечает угрозу. А угроза — благо, что он весь пропахся болотной тиной, — не замечает его. То есть как бы ему охуительно в этом плане везёт. Когда он только выхватывает краем глаза эту самую угрозу, сердце, как и все непрерывные процессы в его организме, мгновенно останавливается. Эшли застывает секунды так на три, судорожно продумывая план и всё ещё не сводя ошарашенного взгляда с неизведанного зверья. Зверюга от него в полутора километрах, то есть по ощущениям — в полутора метрах. Видит он этого монстра прекрасно, слышит тоже, только вот запах не чувствует, ибо собственный нос напрочь забит ароматами «цветущей» воды. Это напрягает лишь больше. Эшли тихо-тихо, как умеют только омеги, как умеют только волки, крадется к ближайшей сосне, с верхушки которой отлично просматриваются границы его стаи, расположенные в километре к северо-западу, и каким-то чудом забирается на неё также бесшумно. Эшли страшно. Эшли жутко. Эшли в настоящей панике. Эшли, привыкший к постоянной протекции стаи, в частности самого вожака, являющегося ему старшим братцем, не боялся ничего и никогда. Ну, может, старшего братца иногда побаивался, когда тот зависал со своими дружками из соседних стай. И ещё альф. Он не признавался, но недолюбливал их, ровно потому что опасался. Эшли любитель подраться, втоптать в грязь очередного выскочку-омегу или альфу из резвенького молодняка. Да, Эшли знает, что и сам ого-го, но… Эшли, как бы безрассуден ни был, прекрасно понимает: с кошмарным созданием ему не совладать. Безысходность. Всё, что он чувствует, — это тупая безысходность. Разум вопит, что стоит немедленно тревожно завыть, оповещая братца и всех односельчан, что к стае направляется пиздец на ножках, но Эшли ссыкливая шавка. Эшли просто хочется верить, что Байрон, братец его, всё разрулит. Ну, он же вожак, да… В любом случае, выть он не собирается. Подаст хоть один неосторожный звук — монстрила его заметит. А Эшли хочет жить. Он не отрываясь наблюдает за «этим». «Это» неспешно направляется к границе. «Это» не просто огромное — «это» громадное. «Это» больше походит на дикую смесь медведя и мамонта. Эшли в панике обнимает дерево и молится, молится драгоценному Лесу за это непримечательное болото, замаскированное под озеро, в которое его угораздило грохнуться двадцать минут назад. Тут главное не только скрытый запах. Эшли рыжий, то есть как бы уже охуеть, то есть как бы видно его в вечнозеленом лесу всегда и везде. Но драгоценный Лес послал благословение: болото быстро покрыло огненную шевелюру буро-зеленой слизью. Эшли готов плакать от счастья. А монстр уже пересекает границу. Эшли жмурится до белых точек перед глазами и задерживает дыхание. Глаза открывает только через добрые десять секунд, но стая в прежнем умиротворении, а монстра уже не видать. Он видит только братца, который, издалека приметив его благодаря родственной связи, машет рукой, мол, дуй домой. Эшли, вытаращив глаза, судорожно вертит головой из стороны в сторону. «Быстро», — бьёт менталкой по мозгам. Эшли подбито скулит, потому что ослушаться не может. Вожак, вожак же приказал… Страшно аж жуть. К стае он идёт словно на расстрел, смиренно так, понуро. Шорты выкидывает ещё по пути: тело начинает мерзко чесаться. Никто на него особо и не смотрит. Никого особо не трогает его очередная выходка. Ну, то есть тяжело изображать яркие эмоции, когда видишь подобное каждый день. Эш односельчан в этом вопросе понимает и не расстраивается. Идёт, естественно, к братцу. Естественно, в кабинет его чуть ли не залетает, с порога начиная душеизлияние: — Да там такое! Медведя видел! Медведя, прикинь?! Он меня не заметил, только потому что я чмо! Рон удивлённо вскидывает брови и давит лёгкий смешок. — Нет, ну, не стоит так категорично… — Да нет же! В смысле, я как чмо! Чморила, чмошник, усекаешь? Бля-а-а! Ты понял, короче, я чепушило! А-а-а-а! Чумазый! Вот оно, я чумазый! Поэтому запах мой не учуял! Эшли стоит грязный, в тине, в зеленоватой жиже и трясёт вялым членом, потому что приличия у него отродясь не было. Ну, ему как бы неоткуда было взяться, потому что Рон, родитель поневоле, такими мелочами никогда особо не парился. — Я думал: всё! Думал: подохну! — продолжает орать впечатлительный омега, ярко всплескивая руками. — Кровинушка ты моя, куда этот ирод делся?! Я ж не успокоюсь, пока его шкуру на нашем паркете не увижу! — Эш… — Он был здесь! Я клянусь тебе! Был здесь! — Эшли, вымойся. — НЕТ! — взвизгивает, наконец прикрывая мудя. — Совсем, что ли?! Это маскировка! — Маскировка чего, идиот? Хоть бы подорожник к заднице приложил для приличия. Не стыдно тебе так перед чужим альфой расхаживать? Омега явно хмурится, пытаясь вникнуть в смысл фразы. «Чужой», собсна, это кто? Только потом, потупив взгляд, обнаруживает кого-то. Кого-то лишнего в их братской перепалке. — Это ещё что за черт? — шипит сам на себя, старательно прикрываясь теперь с двух стратегически важных сторон. — Опять дружбан твой?! — вот теперь злится совершенно неприкрыто. — Не надоело ещё?! Да они все как один: жопа им моя рыжая нужна! — В ванную. Немедленно, — спокойно улыбается Байрон, сложив руки на столе. — Жду чистым и одетым. Эшли давится собственными возмущениями и громко хлопает дверью, покидая кабинет. Гость так и сидит, гипнотизируя дверь. — Иногда, — задумчиво произносит вожак, — иногда я думаю, что пару ему так и не найду. — Да ладно, — вяло отзывается гость, — перерастет. Сколько ему? Сорок хоть стукнуло? — Сорок девять. Через месяц совершеннолетие, и я даже представить себе не могу, куда его запереть в течку. Морти благоразумно молчит некоторое время. Привыкает, так сказать, к информации. — Я думал, он у тебя рыжий. — Рыжий, — соглашается, уж очень тяжко вздыхая, — и пока такой единственный. — Н-да… Небось, за огненную шерстку Чарльза-младшего уже передрались. Я слышал, вожак южников предлагал тебе выкуп за него. — Предлагал. И не только он предлагал. Эти твари с узлом на члене мне все пороги оббили: всё ждут его совершеннолетия, чтобы первыми пометить. — А ты что? — А я хочу для него пару, настоящую, одну. Только вот, боюсь, он её не найдёт… Омега же, черт возьми, а ведёт себя… — Как ты, — удачно дополняет Мортис. — Как я. И это очень и очень плохо. К слову, о плохом. Надолго ты к нам? — Недели на две. — И что? Думаешь, успокоишься за две недели? — Надеюсь. — Зачем ты вообще ввязался в это, если изначально знал, что он не твоя пара? — Ему 140, Рон. В таком возрасте, если омега без пары, вероятнее всего не найдёт её никогда. Я думал, может, что-то да получится… — Ну-ну, а теперь сбегаешь из родной стаи, потому что он всё-таки нашёл эту пару, правильно? Не хочешь смотреть на их свадебку? — Вот когда тебе за 150 стукнет, ты поймёшь, как хреново одному. — Хочешь моего рыжика? Бесплатно отдам, даже доплачу, м? — шутливо спрашивает Байрон, чуть склонив голову к плечу. — Нахрен мне этот малолетний с твоим характером? — заметно морщится мужчина, тоскливо смотря в окошко. — Это ж ещё всю жизнь выгрызать право на владение рыжим уникумом… Думаю, пару ты ему всё-таки не найдёшь. — Ах ты скотина! — слышится из-за закрытой двери, и спустя секунду та с грохотом распахивается. — Опять мою задницу продаёшь?! — Ну, почему же продаю? Задаром пытаюсь впихнуть, — тяжко вздыхает Рон, наконец видя перед собой чистенького, прилежно одетого омежечку. Если б этот славный ротик извергал из себя что-то настолько же приличное, отбоя от женихов (нормальных женихов, а не тех, кому хочется единственного в истории рыжего волчонка в постели) не было бы. А, пока что, кому ни предлагал, все вежливо посылают далеко и надолго. Не то чтобы Рон особо расстраивается — брат-то маленький ещё, время есть — но будет очень жаль, если его ненаглядный младшенький возьмёт от него не только характер, повадки и взгляд на жизнь, но и судьбу навечно одинокого волка. — Эшли, знакомься, это мой дражайший друг и соратник уже как полвека, вожак ближайшей к нам с запада стаи, Морти. Для тебя, собственно, Мортис, потому что старше он тебя почти на полтора века, попрошу тебя это учесть: теоретически он мог бы быть тебе прадедом. Можешь для начала поздороваться, а уж потом… Рон скептически выгибает бровь, случайно глянув на друга, застывшего каменным изваянием. — Да, Морти, он у меня красавчик. И моё предложение ещё в силе, если что. Но Морти не реагирует, не отшучивается, просто молчит, чуть ли слюной не капая на угловатого, тощего и непропорционально длинного подростка. Не то чтобы он приврал про красавчика… Нет, для него брат априори красивее всех омег на свете, но он ведь тоже не слепой. Эшли как жеребенок, ей-богу: сухой, вытянутый и везде, где должен быть выпуклым нормальный омега, пока что впалый. Ну, возраст такой дебильный, когда ни о какой омежьей красоте речи пока нет, а Эшли и так высоковат для омеги… — П-п-п… — что-то давит из себя такой же оглушенный братец, пятясь назад, пока не упирается спиной в дверь. — Пиздец… — Эш… — вздыхает Байрон. — Я НЕ ХОЧУ! НЕ ХОЧУ! А-А-А-А!!! ЖИЗНЬ МОЯ! МОЯ СЧАСТЛИВАЯ СЕКСОЖИЗНЬ! — хватается за голову, падает на колени и уже натурально глотает слезы. — Ы-ы-ы… За что?! За что, господи, где я так провинился?! — Эшли, твою ж дивизию, что за истерики? Если так хочется поорать, выйди в лес и ори сколько влезет: никто тебя всё равно спасать не придёт! — Заткнись, Рон! Я теперь… я… я в дерьме! — взвизгивает, лишь пуще ударяясь в слезы, и кое-как открыв дверь, сваливает куда-то явно далеко. Сразу как-то тихо становится, будто в морге. Байрон не обращает на это внимание пару минут, просто наслаждаясь блаженным спокойствием, пока не понимает, что Морти признаков жизни так и не подал. Косит на него глаза, видя всё ту же картину: бессмысленный взгляд в дверь и явный шок на лице — и снова тяжко вздыхает. Спокойствия ему не видать. — Морти, — тормошит друга за плечо и всё думает, что брата надо начинать пороть, пока не поздно, — Мортис, ты там живой? — Живой, — хрипит альфа, наконец прикрывая глаза, — но лучше бы помер. — Н-да? Это что ж тебя так впечатлило? — А ты не заметил? — каплю истерично усмехается Мортис. — Мой волк запечатлел твоего братишку. **** Эшли сидит всё на той же сосне, всё по той же причине. Это страшно, на самом деле. Это странно, на самом деле. Это пугающе, на самом деле, что ситуация повторяется практически точь-в-точь. Только вот в этот раз Лес не сжалился: ни в каком болоте он не купался. Собсна, монстрилу он приметил километра так за три от границы. Ну, такого вообще сложно было не приметить. Почему тот не учуял его — хороший вопрос. Как смутно подозревает сам Эш — из-за стаи, где сотни запахов смешались в один, вычленить его в непосредственной близости без конкретного намерения довольно тяжело. Естественно, выть он опять не собирается. Эшли не самоубийца, в конце-то концов, хоть в связи со слишком недавними событиями, до сих пор занимающими всю его пустую головушку, и подбивает заорать. Пусть эта тварь заметит его и сожрёт. Пусть так, всяко лучше, чем отдавать свою рыжую задницу гипотетическому прадеду. Он даже представить не может, сколько этот дедуля заплатил его братцу. Сколько? Сколько стоит любимый младший брат? Все его недовольства насчёт его продажи вожаком были беспочвенны, и они оба это знали. Да, Эшли возмущался, но железобетонно был уверен в брате. Это ж… это ж семья, черт возьми! Байрон никогда бы его не продал. Эшли чертовски интересно, что нужно было предложить Чарльзу-старшему заместо него. Эшли, в целом, продуктивно ныкается от обоих альф, совершенно не желая принимать прадеда, феромоны которого почему-то заставляют его волчонка пушить хвост и капризно потявкивать, вырываясь из оков человеческого тела ради — да простит его О Великий Лес! — члена этого дедули! Благо, что из-за непрекращающихся рыданий нос напрочь забит соплями. Он, пожалуй, впервые радуется отказу важнейшего органа чувств. Он даже знать не хочет, что это за препарат такой новомодный, сводящий его волка с ума. Монстр вновь не торопится. Гуляет, кажись, наслаждаясь природой, хотя Эшли незаслуженно считает, что природа — отстой! Всё вдруг стало до безумия отстойным, стоило лишь случиться непрощаемому предательству со стороны брата. Ему вообще кажется, что он готов к смерти, то есть, понятное дело, рано или поздно зверюга его запах таки вычленит. Но, когда это происходит, жилы словно замерзают. Вот теперь он не медлит ни секунды: воет громко, надрывно, умоляя братца-предателя прийти на помощь. А в ответ тишина. Байрон не собирается его спасать. Он что есть мочи визжит по ментальной связи в отместку, на что получает раздраженное «хвост побрею», и Чарльз всё так же ментально от него отгораживается. А вот неизведанная тварь почему-то отгородиться от страждущего не желает. — С-с-у-у-у-ка, — побито подвывает мальчишка и отчаянно жмурится, когда «это» уже стоит под сосной, под его любименькой сосной. Он не слышит ничего и не видит ничего, напряжённо застыв в ожидании боли. А потом ощущает чье-то тёплое дыхание, коснувшееся задницы, и глаза открыть приходится. Зверюга стоит на задних лапах, передними опираясь на сосну и практически утыкаясь носом ему между ягодиц, — если это, конечно, нос… — и кровожадно смотрит на него, явно планируя сожрать. Эшли распарывает кору дерева вмиг отросшими когтями и тихонечко так пытается залезть по голому стволу повыше. Авось эта тварь туда не доберётся… Спасение кажется ему таким близким… таким, черт возьми, близким, и Эшли может лишь отчаянно завизжать, когда чувствует сопротивление и обнаруживает его источник. Потому что гребаная чуда-юда держит его за майку крепкими челюстями, и, лишь взглянув на эти массивные клычища, он понимает, что всё. Вот он — конец его недолгой несчастливой и даже не сексожизни. Ноги ему от чуды-юды уже так просто не унести. Он всхлипывает и принимает воистину отчаянное решение. Размыкает конечности, группируется, меняя ипостась в недолгом полете, и позволяет телу безвольно упасть на мягкого монстра. Монстр с близкого расстояния почему-то не выглядит злым или вообще угрозой не выглядит. Валяется на спине, поглядывая на рыжего волчонка на своей груди, и, видимо, не то чтобы планирует в этой ситуации что-то менять. Но Эшли не дурак, Эшли не ведётся на сопливые мордочки, Эшли в доброту не верит, Эшли верит только себе и своим ощущениям. Эшли, выждав момент, запрыгивает на морду чуды-юды и со всей своей кровожадностью вцепляется в неё неотесанными о землю, всегда идеально заточенными коготками. Чуда-юда — что неудивительно — ошалело взвизгивает, подрываясь на лапы и уж очень настойчиво трясёт головой, пытаясь скинуть рыжего волчонка. Эшли не дебил, чуду-юду ему не жалко. Эшли чувствует, как рвётся под его когтями толстая шкура твари, и красочно видит залитую кровью морду. Тварь оказывается тупой, то есть, окажись сам Эш в такой ситуации, давно б тупо пристукнул или кусанул себя, но ему вреда никто не причиняет. Он спрыгивает, только когда чуда-юда припадает на передние лапы, жалобно поскуливая и явно захлебываясь непрерывно льющейся кровью. Спрыгивает и шустро уносится в родненькую стаю, к братцу, потому что адреналин всё ещё адово бушует в крови. Потому что все ещё адово ссыкотно. Залетает к нему в кабинет рыжей молнией и тут же хоронится под столом, забиваясь тому в ноги. Рон секунду молчит, наблюдая за натурально трясущимся в страхе волчонком, и первым делом принюхивается, хмуря брови. Кровь. Вся рыжая шерсть забагровела, а пахнет металлом и солью, пахнет альфой. — Эй, — встревоженно зовёт Чарльз, аккуратно поднимая его на руки, — что случилось, малыш? Волчонок скулит и, крепко цепляясь за него, лезет мордой под его футболку, прячется, как раньше, как в детстве. Дрожит немилосердно, и Рон чувствует мокрый нос, тычущийся ему в грудь. Поглаживает его по спине и словно укрывает другой рукой мохнатую попу и хвост, не влезшие под ткань, даря ощущение полной безопасности. — Он тебя обидел? Маленький ты мой, ты только скажи, что он сделал, ладно? Убивать его, к сожалению, нельзя: если я это сделаю, тебе будет очень плохо. Но вот всё остальное… Байрон поднимает глаза на дверь, сильнее прижимая рыжика в банальном инстинкте защиты, и секунду спустя та открывается, являя ныне врага. Врага узнать можно только по запаху, ибо лицо похоже на сплошное кровавое месиво, изрезанное глубокими бороздами с расходящимися краями. Одни глаза частично целы, хотя и тоже залиты подсыхающей кровью. Рыжик вздрагивает, хотя и ничего не видит, и Байрон готов выгрызть этому ублюдку трахею уже только за это. Делает глубокий вдох, выдох и враг наконец замечает, что он больше не друг. Враг наконец замечает волчонка в его объятиях. — Чарльз, — начинает опасливо, не смея приближаться, потому что знает, что такое семья и что такое альфа, чью кровинушку тронули пальцем, — я не трогал его. Лесом клянусь, даже намерений не было. Чарльз склоняет голову к плечу, всё-таки решив его выслушать. — Он сидел на сосне, напуганный, да ещё и завыл, прося о помощи. Я же… Черт, я просто хотел помочь ему слезть с дерева. Думал… думал, он не может или… Чего ещё он мог бояться? Помог. А он вцепился мне в морду и удрал. Рон заметно хмурится и переводит взгляд на затаившегося рыжика, прекрасно слышавшего всю тираду. — Есть что сказать? Эшли даже носу не высовывает. Смотрит на него огромными глазами и молчит. — Эш. Омега начинает пятиться, вылезая из укрытия. — Морти, будь добр, закрой глаза, а ты, — Рон держит волчонка обеими руками и ссаживает его на пол, — одевайся. Бросает ему свою футболку и через пару секунд копошений Эшли-человек безропотно утопает в братской одежде. К слову, до сих пор молчит, лишь поглядывает на чужого альфу с развороченной мордой. — А теперь я жду объяснений. — Это монстр, Рон, — доверительно шепчет растрепанный омежка, тоже, к слову, липкий от крови, замечая явное замешательство в глазах того самого монстра. — Это он вчера на стаю собирался напасть, точно он. Он даже не волк, ты видел его вообще? — Видел, — сквозь зубы выдавливает Чарльз-старший и вдруг хватает младшего за ухо. Эшли верещит, и он тем же способом подтаскивает мелкого к пострадавшему. — Извиняйся, малолетняя ты сволочь. Живо! — П-простите… Ай! Простите, пожалуйста, правда, я… попутал малёк… Глаза на мокром месте и весь вид такой страждущий, что Морти, скованный связью пар, которая тупо не позволяет причинить той самой паре боль, буквально выдирает мальчишку из рук брата и прижимает, ошалевшего, к собственной груди. — Я не могу, Рон, я не могу это видеть, — шепчет Мортис, и, скрепя сердце, аккуратно выпроваживает омегу из кабинета. Опирается об эту самую дверь спиной и уж очень тяжко вздыхает. — Я тебя умоляю, не подпускай ко мне этого бешеного. Мой волк просто идиот, раз какого-то хрена признал его парой. Я не хочу, Байрон, я не хочу его даже видеть, не то что возиться с этим ребёнком, воспитывать и решать все проблемы, связанные с его уникальностью. Просто… пожалуйста. Байрон его понимает, но обещать ничего не может. Потому что эта самая связь пар, как правило, не ошибается. Потому что после встречи пары, как правило, есть два варианта. Либо под венец, либо в могилу. Обоим. **** Эшли вообще-то хороший ребёнок, Эшли хороший омега. Эшли не курит, не пьёт, не употребляет и по хуям не скачет. Эшли изнывает от подростковых гормонов последние лет десять и по ночам в их с братцем доме можно услышать скулеж самоудовлетворяющегося омеги и долбежку по стене от альфы, который прекрасно знает, чем он там занимается, и очень хочет спать. Байрону поначалу было стыдно, Байрон в такие моменты аккуратненько разведывал, один ли там его братец, а потом, удостоверившись в невинности волчонка, сваливал побегать в лес на часик. За десять-то лет стыдно быть перестало, даже научился засыпать, оставляя вои омеги фоновым шумом типа пения птиц или шелеста листвы. Рон был гордым родителем, потому что смог донести драгоценному младшенькому, что омеге лучше одному, чем с кем попало. Эшли хозяйственный, Эшли вкусно готовит и всегда держит дом в чистоте, и Байрону никогда не приходилось ещё напомнить тому что-то постирать, убрать, сделать. Эшли мальчик ласковый и нежный. Он любит ютиться у брата под боком и ластиться, когда у того есть время просто поваляться на диване под очередной фильмец. Эшли любит петь и танцевать, Эшли искренний, Эшли замечает красоту в мелочах. Он может долго валяться на опушке, греясь под солнышком и рассматривая малюсенький цветулечек со всех сторон. Эшли в стае любят, давно привыкнув закрывать глаза на все его выходки. Эшли любит сидеть со взрослыми омегами и помогать с грудничками. Эшли уникальный. Его внешность, его феромоны, его характер. Эшли пахнет дикой сиренью и свежестью леса. На правом полупопии у него набита корона. Единственный омега в истории, который, не будучи шаманом, имеет тату едва ли не с младенчества. Это старший братец постарался: себе забил рукава и ему, грудничку, бахнул. Эшли эмоциональный. Он легко плачет, кричит, радуется и злится. Эшли любит мелодрамы, Эшли любит развлечения, Эшли любит драки. Эшли дерётся с другими, старшими омегами, травит их, отстаивая свое право на главенство. Именно он самый сильный и самый крупный омега в стае. Эшли, наверное, единственный оборотень, чей волк такой же обдолбанный, чей волк умеет выражать эмоции так ярко. Единственный, чей волчонок-омега весит под два центнера, имеет огненно-рыжий окрас и бегает быстрее, чем взрослые, матерые альфы. Он ревнивый. Он гоняет всех омег, что положили на брата глаз, и мнительно щурится, обнюхивая того каждый божий день. Он храбрый. Он бросается защищать слабых, даже когда понимает, что заведомо проиграл. Он умный. Он строит в своей головушке стратегии на ходу и изматывает более сильного врага, не ударив ни разу. Но Эшли омега и Эшли перво-наперво ребенок. У Эшли на носу совершеннолетие, но не то чтобы его можно назвать совершеннолетним хоть в каком-то плане. Эш не хочет становиться взрослым, и Рон это понимает, Рон его не гонит. Эш маленький, ещё очень маленький. Просто некоторые вещи, позволительные ему, альфе, омеге вытворять нельзя. А Эшли всегда было плевать. Эшли ребёнок. Он вечно бродит неподалеку от стаи, выискивает кроличьи норы, ульи, болота, заросли крапивы. Он вечно чумазый и с подранной одежкой, если вообще одетый. Он вечно вляпывается в неприятности и с визгами драпает. Он задаёт идиотские вопросы, он строит идиотские умозаключения и принимает идиотские решения, даже не думая советоваться с братом. Он любознательный до жопы: лезет в берлогу к спящему медведю, подсматривает за замужними в постели и подслушивает все его важные переговоры с соседними стаями. Он бесстыжий. Он не раскаивается, когда его ловят, и умело манипулирует каждым, даже Роном периодически, добиваясь того, что хочет сам. Эшли просто ребёнок, Эшли до сих подкидывает брату в кофе огромных личинок, когда обижается, и тырит важные бумаги с его стола. Эшли никогда не знал родительского тепла и заботы, его никто толком не воспитывал и не учил. Родители умерли спустя месяц после его рождения и его, месячного, отдали на попечение старшему брату, альфе и подростку, который был младше, чем нынешний Эшли. Байрон его, конечно, любил всегда и безусловно, но у Байрона фляга свистела похуже, чем у Эшли. Рон таскал его в виде волчонка под рубашкой и подкармливал со стола на всех гулянках. Шатался вечно по чужим стаям, трахался на глазах у мелкого, дрался на глазах у мелкого и обдалбывался тяжёлыми веществами тоже на его глазах. Только потом, не так уж, к слову, и давно, Байрону пришлось встать на место прошлого вожака. Там уж просто пришлось остепениться. Тогда Рон, наверное, впервые отдуплился, что родитель он хреновый. Благо, что Эшли тогда стукнуло всего лет восемь по человеческим меркам. Эшли снова сидит на сосне. Эшли вообще единственный идиот, научившийся забираться на сосну по голому стволу. Ещё одна уникальность в его копилочку. Так вот, сидит на сосне неспроста. Эшли страдает. Братец предал, братец продал. Дак, кому продал-то? Прадеду какому-то, чей волк оказался жуткой чудой-юдой! Чуду-юду вспоминать страшно, и раскаяния, кстати, никакого нет. Ну, Эшли ж не дебил, в конце-то концов. Перед купившим его дедулей вину чувствовать? Увольте! Брату на глаза не показывается, деду — тоже. Наблюдает издалека. Наблюдает, как быстро дедушка вписывается в коллектив. Все омеги — свободные омеги — дедульке почему-то рады. Лебезят перед ним, касаются невзначай, глазками стреляют. А дед — поганец! — только рад! Эшли уже делает за-ме-то-чки! Педофил — это раз! Изменник — это два! Как можно было пудрить мозги его славному волчонку только вчера, так нежно защитив от нападок брата, а сегодня не стесняясь флиртовать с другими?! Эшли оскорблен, унижен и подавлен! А волчонок неприятно ворочается внутри, обещая всем особо жопастым особям его стаи скорую расправу… Эшли чувствует вылезшие клыки, мешающие нормально закрыть рот, и гортанно рычит сам на себя. Омега внутри в натуральном бешенстве. Мечется и орёт, потому что рука дедули невзначай проходится по той выпуклости взрослого омеги, которая у него, пока что, отсутствует. Он слышит громкий хруст, и тут же ладонь опаляет жаром чисто боли. Эшли смотрит на пробитый его когтями ствол сосны, дергается, пытаясь высвободить руку, но та не поддаётся. Он дергается сильнее и ещё раз и с визгом падает с дерева спиной вниз, привычно меняя ипостась для меньших потерь. Но приземление мягкое. Настолько мягкое, что и синяки вряд ли останутся. Эшли встряхивается, переворачиваясь на живот, и натыкается на тёплый мех. Омега внутри скулит и требует зарыться в него носом, вдыхая отголоски божественных феромонов. Пока что отголоски: до первой течки обоняние у омег слабое. Но он же чувствует. Опять он. Опять эта чуда-юда. Зверь смотрит на него испуганно, натурально испуганно. Эшли замечает тонкий запах крови и видит стертые лапы альфы. Как? Как этот дедушка успел? Он кажется себе маленьким, очень маленьким по сравнению с этим монстрилой. Чтобы перелезть с живота к морде чудища, приходится затратить определённые усилия. Рыжик склоняется к этой самой морде, щурится и нежно кладёт лапу с обломанными коготочками (такие хорошо рвут плоть) на беззащитный чёрный нос. Теперь зверь боится не за него — за себя. Эшли плавно меняет личину, прогибаясь как самая настоящая кошка. Но когти все ещё на месте, ладонь — тоже, а лицо совсем-совсем близкой к уродливой морде. — Слышь, пенсия, — томно шепчет омега, нагой и более чем соблазнительный с ракурса той самой «пенсии», — рожа, я смотрю, уже зажила, а? Добавочка не интересует? Проходит доля секунды — он готов поклясться — и вот теперь обе его руки скованы одной чужой за запястья, а над ним висит всё такая же огромная, но уже человеческая туша. — Ну уж нет, малолетняя ты сволочь, — натурально рычит мужчина, скаля острые клыки. Причинить ему боль не смеет, но явно в бешенстве. — Я тебя!.. Эшли тихонечко выдыхает, бегая взглядом по крепкому телу, и все угрозы пропускает мимо ушей. Хочется по-блядски заскулить, когда он доходит до крупного, соответствующего размерам тела члена. Омега вскидывает шальные карие глаза на альфу и провокационно облизывается. — Понял меня? — чуть нахмурившись на такой откровенный жест, спрашивает дедулечка. Эшли нежно улыбается, мягко проводя коленом по твёрдой мускулистой груди и не менее мускулистому прессу. Ниже, к сожалению, уже не достаёт из-за банальной разницы в росте и размерах в целом. Но это мелочи. Главное, что альфа явно отвлекается, и Эшли тут же вновь меняет ипостась, выскользая из захвата. Ему хватает всего секунды, чтобы со всей своей страстью впиться в растерянное лицо личной чуды-юды. Альфа грязно матерится, совершенно не догадываясь, что Эшли подобное возбуждает (к сожалению, за неимением партнёра всё сексуальное напряжение омега вымещает в драках и гонках по лесу), и пытается отодрать его. Пытается, правда, слабенько — Эшли, между прочим, уже усек, что этот индивидуум боли ему причинить не может — поэтому отцепляется омега сам, естественно, когда считает то нужным, и драпает так же быстро, как и в прошлый раз. После его превращений под сосной валяются уже два комплекта одежды… **** — Убери от меня эту тварь! — на всю стаю рявкает альфа, со всей дури бахая кулаком по столу. Стол не выдерживает, ломается сразу и напополам. — Морти, — аккуратно начинает вожак, рассматривая еще не полностью зажившее лицо друга в полосках розовой кожи. — Пожалуйста, Чарльз! Умоляю, сделай с… со своим братом хоть что-нибудь! Запри его, блядь, я не знаю! Или меня запри где-нибудь! Он же… Он же, сука, ненормальный! Он для общества опасен! А если он на детей, на омег кидаться начнет?! — Тише, друг, тише, — уж очень тяжко вздыхая, пытается сгладить атмосферу Байрон. — Ни на кого он просто так не кидался и не будет. — Ты серьёзно?! — Ну, ты ему просто не нравишься. В прошлый раз он испугался, в этот… в этот перенервничал. — Нахуй такого нервного! Господи, да за что мне это, а?! Лучше б уже на всю жизнь одиночкой остался, чем!.. Чем «ЭТО»! — Я поговорю с ним. — Уж будь добр, — рычит альфа, сверкая желтизной в глазах, — иначе с Эшли придётся поговорить кому-нибудь другому. Рон незаметно хмыкает. Такое фривольное отношение к себе он терпит лишь потому, что знает, насколько тяжело бывает с братом. Волчонок звучно чихает и тут же шмыгает носом. Ну, невовремя ему тут чихается. Совсем невовремя. Аккуратно. Аккуратно, незаметной тенью ползёт на животе до цели, выслеживая ту целый день. Цель наивная, счастливая… Тварь! Кхм… Ни о чем, в общем, цель не подозревает. Болтает с друзьями, гуляет по родной стае, почему-то думая, что здесь безопасно. Эшли, в отличие от этой куклы, всегда начеку. Омега взрослый, лет 100-120 уже, а всё без пары ходит. Один из дружков тех, кому он навалял, отстаивая свое главенство. Эшли крадется. Тихо-тихо и очень-очень терпеливо. Просто выжидает наилучший момент. Эшли не нужны свидетели. Омега заходит в тенистый проулочек и спокойно подставляет спину. И-ди-от. Эшли налетает сбоку, первым делом сбивая с ног. Жертва хочет кричать, но он же, в отличие от неё, не идиот. Он тут же бьёт лапой по тощей груди, выбивая из неё весь воздух, и ждёт. Он не может брать этого дурака элементом неожиданности. Не-е-ет, омега признает поражение только честным поединком. Эшли долго смотрит в начинающие наливаться пониманием глаза и наконец слезает с чужого тела. Омега мгновенно перекидывается и скалит клыки, встопорщив ирокез на холке. Эшли дразнит, клацая собственными зубами, и, стоит только идиоту кинуться, в ходе недолгой возни сжимает мощные челюсти на беззащитной шее. Чувствует, как бешено бьётся жилка на той, и даже слышит, как ускоряется сердцебиение. Не отпускает, но и ломать хребет, как думает этот омега, не собирается. Смерть ему не нужна. Эшли нужно подчинение. Омега дрожит под ним и наконец покоряется. Он размыкает челюсти и слезает, меняя ипостась. Когда омега делает то же, глядя на него испуганными глазами, Эшли растягивается в улыбке. Секунда — и идиот уже прижат к стене за холку. — Э-Эшли, т-ты чего? Я же не… я ничего не… Я даже не претендовал. Ты главный, твоя территория. — Моя, — урчаще произносит рыжий, склоняясь к жертве ближе, — и мужик тоже мой, усёк? — Но я… — Еще раз увижу тебя рядом с ним, пеняй на себя. И дружкам своим это не забудь передать. Последний раз спрашиваю. Усёк?! — Ус-сёк… — А теперь закатай шлепалки и шуруй отсюда! Омега исчезает быстро. Эшли прислоняется к стене голой спиной, в уме прикидывая варианты. Если эта шавка расскажет вожаку, что ей угрожал сам Чарльз-младший… будет не очень хорошо. Хотя, если так подумать… Не расскажет. Эшли тоже есть, что рассказать. Он уже было отталкивается от стены, собираясь свалить отсюда куда подальше, но планы явственно меняются. — А твой брат говорил, что ты на омег не кидаешься. — Я и не кидаюсь, — хмыкает омега, щуря глаза, и тут же разочарованно цокает: альфа всё-таки в одежде (в отличие от него). — Да ну? А как это называется? — выгибает бровь дедуля, упираясь обеими руками по сторонам от его головы. — Я отстаиваю свою власть. — Власть над незамужними омегами? Зачем? — А зачем альфы отстаивают свою власть, скажи-ка мне, а, вожак? — интимно шепчет рыжик, укладывая ладонь на крепкую грудь. — Ты не альфа. — А ты альфа? — облизывая пересохшие губы, спрашивает чертенок, и наконец нащупывает ладошкой выпуклость в районе ширинки. — Эшли, — шипит сквозь зубы так называемый «альфа», отдирая его руку от собственных штанов, — чего ты, блядь, добиваешься? — А ты? — А ты так и будешь на все вопросы вопросами отвечать? — А почему я должен отвечать, если ты не отвечаешь? — Ты что, ребёнок? — Ага. Мужчина делает глубокий вдох и выдох, повторяя заученную мантру. «Скажем — сука! — нет гневу». — Просто скажи, что тебя, черт возьми, не устраивает. Не трогай меня, и я не буду трогать тебя, — сквозь зубы давит из себя Мортис, сверля рыжего ублюдка требовательным взглядом. — Меня много чего не устраивает, — усмехается, склоняя голову к плечу, точь-в-точь как старший братец, — и, к сожалению, большинство из этого напрямую связано с тобой. Мне жаль, альфа, мне жаль, что наши интересы расходятся. Хотя я бы их соединил… в горизонтальном положении. Морти вновь сцепляет зубы. У него стоит на тощего мелкого недоомегу и он не сомневается: именно этот рыжий был тем, кто захуярил своего деда лопатой! Ему чертовски нелегко от того, что эта скотина — его единственная и неповторимая пара. Нахуй эту пару! Домечтался, блядь! Почти два века в одиночестве жил и ещё поживет! Морти снова занимается дыхательной гимнастикой, потому что она, якобы, помогает успокоиться. Морти готов харкнуть в рожу каждому, кто сказал этот бред. Нихрена эта гимнастика не спасает. Он хватает омегу за острый подбородок, вынуждая смотреть в глаза, и говорит дрожащим от сдерживаемого гнева голосом: — Послушай меня, пожалуйста, Эшли. Давай договоримся по-хорошему, ладно? Если ты ещё раз решишь, что моё лицо — замечательная когтеточка, я побрею тебе хвост и задницу, чтобы ты, сучонок, даже обратиться от стыда не мог. Эшли нагло усмехается прямо ему в лицо и через пару секунд уже вполне знакомо распарывает это самое лицо к чертям. **** Эшли только открывает дверь, а в косяк уже врезается бутылка, разбиваясь в мелкое крошево. Эшли закатывает глаза, обходя образовавшуюся лужу, и садится напротив единственного родственничка. У родственничка шальные глаза и полностью проспиртованное дыхание. Альфа щурится, откидываясь на спинку кресла, крутится на этом самом кресле и, словив пару вертолётов, укладывает локти на стол. — Ты меня позвал, — напоминает Эшли. — Да. — И что хотел? — А просто так я тебя увидеть уже не могу? Может, я скучаю, м? — Сомневаюсь. Из-за чего нажрался? — Нажираются, милый мой, свиньи, а я культурно накидываюсь. Уж извини, тебе не предлагаю, рано ещё, — Рон поднимает бокал, чокаясь с воображаемым собутыльником, и осушает этот самый бокал до дна. — У твоего брата, Эшли, всё плохо. — Да? — Да. Твой брат пытается повеситься уже… эм, раз пятый, наверное. — И как результаты? — Пока что, — Байрон картинно смахивает несуществующую слезу со щеки, — пока что глухо. — Рон, — тихонько зовёт омега, переползая через стол на братские колени, — Рон, я люблю тебя. Я люблю тебя, Байрон, — обхватывает широкое лицо ладонями, обеспокоенно заглядывая в родные, идентичные его глаза. — Слышишь? Ты же знаешь это, правда? Мужчина устало роняет голову, утыкаясь носом ему в плечо. Обнимает в ответ до лёгкого треска костей и дышит, дышит им. Эшли ласково гладит короткие, мягкие волосы, попутно оставляя лёгкие поцелуи на макушке, и сам тесно жмёт брата к себе. — Ну, чего ты? Что случилось? Ты же… единственный у меня, самый-самый любимый. Ты же не бросишь меня, правда? А стая? Всё же без тебя развалится, милый… — Я люблю тебя, Эшли. Только… только тебя, а стая… ты себе представить не можешь, как я устал от ответственности, — Рон хрипит и голос его звучит побито, искренне. Эшли и сам тихо всхлипывает в братскую макушку, а руки на его спине смыкаются лишь сильней. — Я бы всё отдал, чтобы поселиться с тобой где-нибудь в тайге, только вдвоём. Я бы очень, очень хотел бросить всё это к чёрту и украсть тебя от цивилизации. Мне просто… у меня и смысла жить нет без тебя. — Ты… Рон, если действительно этого хочешь, давай. Я не против. Если ты уйдёшь, я пойду за тобой. — Нет, малыш, — усмехается, опаляя горячим дыханием его шею, — у тебя теперь есть пара. Ты умрешь без него, ты знаешь это? Вы связаны, и это навсегда, от этого уже не избавишься. — Значит возьмём его с собой, пусть драит нам полы, м? — слабо улыбается мальчишка. — Не захочет — заставим. Я у тебя самый сильный, я всех одной левой положу, веришь? А его уж тем более. Чарльз и сам издаёт короткий смешок. — Эшли, солнце… — Мне плевать. Даже если это правда, даже если он действительно моя пара… плевать. Он ненавидит меня — я его боюсь. Думаешь, есть хоть какой-то смысл? — Уживетесь со временем. Бояться тебе нечего, я рядом, а сам Морти, подчиняясь связи, не то что руку на тебя не поднимет, заговорить без твоего разрешения не посмеет, если ты того пожелаешь. Я же рассказывал тебе о парах раньше, разве нет? — Уживемся… Уживемся как-нибудь, конечно, но я любить хочу. — Я тоже, — шепчет Байрон, уже полноценно укладываясь щекой на его плечо, — только меня никто любить не хочет. — Полюбит, обязательно полюбит. Клянусь, я буду любить этого омегу даже больше тебя, веришь? — Даже ревниво шугать его не будешь? Он будет жить в нашем с тобой доме. — Не буду, ни за что не буду. Я буду с ним дружить. И рассказывать, какой ты плохой, чтобы он, как я, любил тебя за это только сильнее. И племянников хочу, очень хочу. А если у тебя не получится родить племянников мне, значит я рожу их тебе, даже от этого придурка рожу. — Не гноби ты его так уж сильно, не такой он плохой. — Разве не он меня купил? — Думаешь, ты ему нужен? Я тебя задаром пытался впихнуть — отказался. Поверь, ему тоже нелегко. — Да ну? — Знаешь, зачем он к нам приехал? Его омега бросил, ускакал к своей паре. А он совсем один, у него вообще никого нет. — Я бы тоже его бросил. Он в зеркало вообще смотрел? Он же страшный как атомная война. Точнее нет, не так. Атомная война страшная, как он. — Придётся тебе любить его, как меня, за недостатки. — Не хочу я его любить. — Почему это? — Потому что ему не за что любить меня. **** Эшли опять страдает. Только теперь не на сосне. Эшли лежит у берега небольшого водоёма, наблюдая за разного рода насекомыми, и почти утыкается длинным носом в кромку воды. Эшли страдает, в конце-то концов! Поводов для страданий у него много. Больше всего, конечно, волнует брат. Но про брата он всё знает. Брата он понимает. Брату он всегда поможет и всегда поддержит. Он многое готов сделать для этого альфы, пожалуй, даже всё. Поэтому мысли совсем не о Байроне. Мысли о жутком монстре, который с какого-то хрена стал его парой. Эшли не первый раз думает, что у его волчонка дерьмовый вкус. Пахнет, везде пахнет этим проклятущим монстром из-за чего кажется, будто ему не сбежать, будто обречен. Куда бы он ни пошёл, все равно чует отголоски обожаемых феромонов и это, пожалуй, нервирует. Мортис. Эшли долго катает на языке это имя и приходит к выводу, что даже имя у этого альфы дебильное. Несвезло так несвезло… Может, Морти даже жаль. Чуть-чуть, самую малость. Сложно жалеть того, кого все ещё боишься. Если всё, что сказал Рон, правда, — а он в этом почему-то уверен — то жизнь у монстра действительно не особо радужная. Может, они чем-то похожи. Может, из-за этого он думает о нем. Да, одинокий дедуля (он даже догадывается почему). Да, может, действительно не такой уж и плохой. Может, и не страшный вовсе. Может, и не стоит его бояться. Эшли маленький, да удаленький. Эшли знает, что всё познаётся через боль. Эшли до безумия хочет, чтобы Морти свалил отсюда побыстрее и подальше. Нечего тут делать этому альфе. Огромному, взрослому, породистому, пахнущему терпко и мускусно словно афродизиак медленного действия, пахнущему словно защита, твоя, одна, единственная такая, словно судьба, словно тот, кого можно называть «мой» и навечно греться под его тёплым надёжным крылышком. Не только Эшли это чувствует. Это чувствуют все омеги и чувствуют от этого ровно то же, что и он. Эшли не хочет вынужденной любви. Эшли знает, что ни один альфа не захочет себе такого, потому что он будет, всю жизнь будет орать и выгрызать себе право на владение. Эшли будет чудить, обижаться, орать, выцарапывать глаза всем тварям, посмеющим хоть глянуть на его альфу, и снова до сорванного в хрипы голоса орать, кидаться с кулаками и биться, биться в тисках, чтобы его альфа никогда не забывал, что Эшли любит, любит его. Эшли никогда не станет претендовать на главенство: главный альфа, всегда альфа — он это знает, он этого хочет. Эшли не будет ставить под сомнение авторитет своего альфы, не будет ставить под сомнение его власть и свою верность. Эшли хочет подчиняться, покоряться и с гордостью носить его, своего альфы, детей, с удовольствием заботясь о домашнем очаге, дожидаясь своего альфу. Эшли хочет припасть на передние лапы, задрать хвост и жалко скулить, умоляя своего альфу покрыть его, прогрызть глубокую метку, навсегда делая его не властным над собственным телом и душой. Но этот альфа… не Морти. И вообще никто. Эшли не знает, кому он нужен. Будь Эшли альфой, давно пнул бы себя побольнее, чтоб, блядь, под ногами не шатался. Заебет ведь, заебет. Эшли как альтернатива хочет в пустынную тайгу с братцем, чтобы бегать и прыгать, изучая новые местечки, пока братец будет следить, чтоб он не потерялся и не попал в беду, чтобы греться под боком своего альфы (брата — да — но своего ведь) и спать вдвоём, свернувшись в клубок, нос к носу. Эшли любит стаю как родное место, любит односельчан, но, будь возможность… Как бы то ни было, Эшли не собирается участвовать в сказочке про красавца и чудовище. Как минимум потому что не такой уж он и красавец и не такое уж Морти чудовище. Не судьба просто. Просто лучше подохнуть, чем всю жизнь понимать, что не то, всё не то. Волчонок звучно чихает и, шмыгнув носом, лишь сильнее забивает лёгкие особенным для него феромоном. Застывает в напряжённой позе, принюхиваясь, прислушиваясь, присматриваясь. Кажется ли? А может… Эшли замечает его за доли секунды до и успевает оттолкнуться от прогретой земли, срываясь в бег. Эшли почему-то прекрасно знает: ему дают фору. Если этот альфа так легко следил за ним, постоянно находясь в непосредственной близости, всё это время, то вряд ли стал бы так глупо промахиваться, позволяя ему удрать. Бежит за ним спокойно, не сбавляя темпа, постоянно держась на определённом расстоянии. Причина всего происходящего, вроде, есть. Эшли обещали побрить хвост и задницу. Эшли ссыкливо драпает, потому что показаться в таком виде действительно ни перед кем не сможет, пока не отрастет новая шерсть. Причина есть — да — но он ни капли не верит, что такой, как Морти, стал бы из-за этого столь долго пасти его. Зато охотно верит, что хвост вместе с мудями ему всё-таки побреют. Он сворачивает, петляет, проскальзывает в узенькие проемы, но в лесу от волка скрыться практически нереально, хоть он и знает эти места в тысячу раз лучше. Морти прёт уверенный как танк. Эш судорожно соображает и, ухватив краем глаза знакомую сосенку с бороздками от его когтей, по которым забраться проще простого, прокладывает дальнейший маршрут именно туда. Альфа, естественно, подобного маневра не предугадывает (хотя стоило бы уже, не первый и даже не второй раз видит эту картину), и вскоре рыжий волчонок, каким-то абсолютно неведомым для Морти образом забравшийся по голому стволу, продавливает попой широкую ветку. Чудище внизу останавливается и хлопает глазами, Эшли высовывает язык, что смотрится ещё более комично за счёт того, что он все ещё волчонок. Морти смешно фыркает и готовится ждать. Ждать, пока этому прохвосту надоест птичья жизнь. Проходит, наверное, часа пол. Эшли начинает беспокойно ерзать, хоть как-то двигая затекшим телом. Ему буквально дышат в затылок. Ну, ладно, не в затылок… Попу ласково греет чужое дыхание. Альфа вновь стоит на задних лапах, передними опираясь на ствол дерева, но большего сделать не в силах. Полезет за ним — если вообще сможет залезть — волчонок полезет лишь выше и, в итоге, вероятнее всего, грохнется. Тупо скинуть с ветки по той же причине не может. Там одно неловкое движение и хана. Можно, конечно, прихватить за холку зубами, но Морти всё равно боится. Мало ли, прикусит слишком сильно или ещё какая хрень произойдёт. С этим дебилёнышем всегда происходит какая-то хрень. Из развлечений — он периодически аккуратно ловит зубами свесившийся рыжий хвост, когда омега расслабляется и забывает о нем. Хвост, как у белки, рыжий и пушистый, и сам этот мальчишка, как белка. Ушки торчком, хвост распушил и смотрит на него большими карими глазами, будто те же беличьи орехи. Жирненькая такая, упитанная белка весом всего в пару каких-то центнеров. Как под ним ветки не ломаются — вопрос хороший. Но это же омега. Лес обожает омег, они дают жизнь, они и есть жизнь, а альфы нужны лишь для их защиты. Морти это знает, Морти с Лесом солидарен. Белочка у него и правда крупная. Не в сравнение, конечно, с альфами, даже с молодняком. Омеги в среднем всегда весят 80-100 кило, а этот особенный. Морти, пожалуй, впервые задумывается, что таких больших омежек ещё не видал за двести-то лет. Тут же почему-то думается, что не зря Лес посчитал их парой. Он знает, что он огромный. Омег, конечно, ещё не давил своим весом, но, черт возьми, отпустить себя в сексе никогда толком не мог. А тут такой хорошенький рыжий бельчонок… Подрастить бы его — цены б не было. Морти, сам того не замечая, уже конкретно тычется влажным чёрным носом в копчик своей белки. Белка дальше пока не пускает: стыдливо прикрывается хвостиком. Он настаивает, распихивая этот самый хвостик носом. А белочка не то чтобы держит крепкую оборону… Что-то тихонечко скулит, скребя коготочками кору деревца, и позволяет ему пробраться дальше. Морти чувствует себя обычной псиной: слюна едва ли не капает, настолько много ее собирается во рту от вида рыжего волчонка. Дышит им, просто дышит. Эшли пахнет желанием и ломаными ветками сирени. Эшли пахнет как прогретый солнцем дом, в который возвращаешься и чувствуешь себя собой, как спелая клубника, сок которой течёт по подбородку и наполняет рот, почему-то чудится, что пахнет молоком, нежным и сладким. Пахнет невинностью и водой с того озерца. А на вкус — едва солоноватый, вязкий и очень, очень лакомый. На вкус как горячий плавленый сахар, как нектар. Будто ничего вкуснее не пробовал, будто оторвешься и тут же сдохнешь в муках возле этого бельчонка. Вылизывает его широким языком везде, каждый сантиметр, и с жадностью глотает медовую смазку. Эшли уже не скулит — откровенно подвывает и ерзает попкой, сползая ей все ниже, все ближе к нему. В какой-то момент, когда оба настолько поглощены друг другом, что ничего больше не замечают, бельчонок окончательно грохается, поднимая визг. Картина вновь повторяется. Эшли, ошалело хлопая глазами, валяется на его груди и пытается понять, бежать или нет. У Эшли из-под хвоста капает терпкая, пахучая жидкость, которая сводит его с ума. Эшли поднимается на лапы и нетвердой походкой доползает до его морды. Смотрит на него желтоватыми, тёмными глазами и усаживается, высоко задрав хвост, так, чтобы его нос утыкался в текущую на него попку. Не то чтобы волку удобно валяться вот так, на спине, да к тому же ещё так активничать, но Мортису плевать. Он согнется хоть в три погибели, если это будет значить, что ему дадут возможность вылизывать сморщенную дырку своего мелкого волчонка и иступленно трахать её кончиком широкого языка. Волчонок скребет передними лапами и сам трется всеми причиндалами о его морду, щекоча нос рыжей длинной шерсткой. Дрожит и периодически крупно вздрагивает, взвизгивая, будто сделали больно, но жмется к нему лишь тесней, и Морти понимает: его белочка уже вот-вот. Белка подбито воет, белку натурально трясет от каждого его прикосновения, а дырка пошло сжимается, хлюпая, выцеживая оставшуюся смазку. Морти кажется, будто он сейчас же подорвется и покроет свою рыжую наглую белку. Но белочка на подгибающихся лапках освобождает его морду и так умилительно-доверчиво жмется к нему, тычась носиком в шею, что всё возбуждение не то чтобы пропадает… Да, член стоит и стоит — стоит отметить — абсолютно каменно, но Эшли, свернувшись клубочком, уже тихонечко сопит у него под ухом, и на секунду ему думается, что большего ему в жизни не надо. Пусть лежит вот так его бельчонок, сопит сладко куда-то ему в шею, зарывшись чёрным носом в его шерсть, и всё. Он бы даже большего просить не стал. Встать, естественно, не может. Точнее не хочет тревожить хрупкий сон омеги. Смотрит на него, красивого, на самом деле, такого, и правда уникального, и как-то сам незаметно убаюкивается сопением своей белки. **** Просыпается он нос к носу с волчонком, обвитый вокруг него клубком, даже во сне защищая от окружающего мира. Морти просто понимает, что всё. Эта сволочная белка уже его. Его, и всё с этим. Ему плевать на желания собственного волка. Он хочет бельчонка себе и похрену ему уже почему-то на всё, что говорил ранее. Похер, что ребёнок, что надо воспитывать, мириться с бешеной натурой и выгрызать всем особо ретивым, захотевшим рыжего уникума в постель, трахеи. По-хе-ру. Оборотни однолюбы не потому, что волк выбирает одну-единственную пару (хотя — чего уж там греха таить — и поэтому тоже), а потому что сами такие. Морти взрослый, очень взрослый волк и прекрасно может отличить желания тела, прихоти и прочие яркие эмоции от чего-то большего. Чего-то странного и очень… запредельно трогательного. Омегу он не будит. Перекидывается в человека и бережно-бережно несёт домой, к Чарльзам домой, к брату. Чарльз валяется на диване и смотрит телек, и, когда видит его со спящим бельчонком на руках, в лице меняется мгновенно. Подрывается, подходит и также бережно забирает, обнюхивая младшего со всех сторон. Но Эшли не пахнет кровью, болью, страхом или чем-то плохим. Эшли пахнет сексом. Что, может, ещё хуже. Байрон не бьёт его только потому, что у него на руках спит волчонок. У него дергается глаз от сдерживаемого гнева, но он спокойно уходит наверх, в спальню его бельчонка, и возвращается оттуда один. Секунда — и он прижат за горло к стене, в которой остаётся глубокий отпечаток. Чарльз абсолютно точно готов его грохнуть не раздумывая, но не грохнет же, просто потому что Эшли без него умрёт. Он рычит и прожигает его насквозь жёлтым, искрящимся взглядом. Мортис его понимает на все двести процентов. Ему тоже не то чтобы нравится тот факт, что у него крепко стоит на ребёнка. — Что ты с ним сделал? — рычит негромко, утробно так, чтобы ни дай боже не разбудить того, из-за кого весь сыр-бор. — Вылизал, — хрипит Морти, старательно не отводя глаз. Тяжело смотреть другу, младшего брата которого ты хочешь трахнуть, в глаза, но надо. Хватка заметно слабеет. Чарльз видит: ему стыдно. Чарльз отпускает его, но смотрит все так же мнительно. Достаёт с бара бутылку виски, откупоривает и буквально вливает в себя залпом половину. Мортис нервно вздыхает. — Я обещаю: я не трону его до первой течки. — Не тронешь? — издевательски выгибая бровь, горько усмехается Рон. — Даже я понимаю, что своего омегу не трогать нереально. — Не… не покрою. Он как минимум к этому не готов… физически. Он очень… маленький. Говорить о таком с Роном тяжело. Слова просто не лезут. Взгляд вожака вообще добивает. Морти не представляет, что бы он чувствовал, если бы у него был брат-омежечка, которого вдруг решил бы присвоить какой-то мужлан. Тем более несовершеннолетний брат. Благо, что у него брата уже никогда не будет, только сын… Альфа внутренне содрогается, понимая, что в перспективе вполне может оказаться на месте Байрона. — Мне жаль, — стыдливо шепчет Морти. — Ну, — и снова усмехается, — уже ничего не поделаешь. Домой его приводишь ко мне каждый день, следишь, чтобы он никуда не вляпался, чтобы ел вовремя, чтобы голым не расхаживал и чтобы вёл себя… хорошо. И не дай бог!.. Я тебе лично яйца отрежу столько раз, сколько понадобится, чтобы они больше никогда не отросли. Он кивает как болванчик и давит счастливую улыбку. Чувствует себя почему-то подростком, хотя Рон и младше него на добрый век. — И, пожалуйста, не свети передо мной своей счастливой рожей. Мне и так тошно. — Спасибо, — благодарно произносит альфа, кивая другу на прощание, и уходит от него с полным одухотворения лицом. **** Брат сидит на диване, скрестив руки на груди, и смотрит на него таким взглядом, что Эшли понимает: Рон всё знает. Эшли дерганый и нервный, Эшли подавлен, отчасти потому что волчонок внутри забился в уголок и плачет, умудряясь гортанно рычать, когда вспоминает обидчика, то есть постоянно. С другой стороны, Эшли, хоть и не хочет признавать, абсолютно со своим волчоночком солидарен. Желания у них идентичные, чувства — тоже. Эшли в последнее время даже стал забывать, что так бывает, что жил в мире и безусловном понимании со своим зверенышем всю жизнь до появления одной гадины. Ему жаль, безумно жаль своего волка, который так легко доверился и прогорел. Благо, что они есть друг у друга. Потому что Эшли так просто не доверяет. Эшли обязательно защитит своего волка, а тот защитит его. В последнее особенно хочется верить, ибо ещё неизвестно, как быстро его омега решит вновь сдаться на милость одному ироду. Это печалит лишь пуще, а брат всё сверлит и сверлит его взглядом. — Что? — бурчит мальчишка, проходя мимо, на кухню. — Ты знаешь «что». — Ну и? Ты, вроде, рад должен быть. Сам хотел нас свести. — Всё, чего я хотел, так это твоего счастья и благополучия, которое без него уже невозможно. — Чем тебе не счастье? — горько усмехается омега, возвращаясь к нему с чашкой горячего кофе. — О-о, моя пушистая задница была в восторге. Знаешь, у него очень умелый язык. Я кончал от него так, будто прям там сдохну. Байрон молчит, и глаза его выглядят страшно. — Что? Разве не этого ты хотел? — Эшли… — Не этого вы все хотели? — явственно повышая голос, спрашивает Чарльз-младший. — Эшли! — рявкает, для верности залупив по столу, прощально звякнувшим разбитым в крошево стеклом. — Да что?! Что ещё?! Ты просил быть с ним мягче, просил понять его! Я понял, брат! Я всё понял! Что ещё я должен сделать, чтобы меня оставили в покое?! — Быть нормальным омегой для начала! Эшли затыкается. Хочет что-то ответить, но голос не слушается. Бросили его, обидели его, а он ещё и хреновый омега, оказывается! Эшли окончательно нокаутирует журнальный столик прицельным пинком и вылетает из входной двери, на бегу перекидываясь в самую уютную для него ипостась. Эшли всегда боялся альф. Они больше и сильнее и спастись от них можно только бегством, и то не всегда. Бояться Эшли не перестал, но теперь к этому и так не радужному чувству добавилась и чистая ненависть. Можно же, блядь, трахать его языком и нежно-нежно, ласково так переплетать хвосты во сне, а наутро исчезать, оставлять одного. Можно же называть его ненормальным омегой. Можно. Всё этим альфам можно! И плевать им, что там чувствует маленький волчонок. Они большие, сильные, властные, уверенные в себе самцы, которым всё нипочём, которые принимают его за должное. Эшли должен быть нормальным. Эшли, наверное, должен молчать. Почему-то альфам совсем нет дела до того, как чутко он реагирует на каждое их слово и действие. Всё должен что-то и должен оказывается, а кому — хрен разберешь. Сосенка, повидавшая, пожалуй, даже многое, не привлекает, прохладное озерцо — тоже. Эшли бежит всё дальше в лес. Видит свою норку, погребенную под ворохом листвы и трухлявых веток, обросших мхом, ныряет в неё и тут же, потоптавшись, свивается в клубок, утыкаясь носом в пушистый рыжий хвост. Волки умеют плакать. Потому что Эшли плачет. Плачет и его волчонок. Хочется, конечно, ещё и повыть для закрепления эффекта, но у Эшли только одна такая норка — остальные знает братец. Выдавать эту, последнюю тайну, не тянет совсем. Норка далёкая, километров пятнадцать от стаи. Как бежал — уже и не помнит. Пятнадцать километров почему-то показались тупой стометровкой. Здесь фактически ещё подвластная стае территория. Весь этот лес — подвластная стае территория. Но так далеко омегам отходить нельзя. Потому что люди не в курсе, что у стаи есть какая-то там территория. Люди уверены, что всё принадлежит им. А омег из стаи выпускают редко, потому что их феромоны губительны для человеческих альф, то есть буквально сводят их с ума своим манящим ароматом. Только Эшли всю жизнь выезжал к людям с братцем. Только Эшли — единственный среди их омег, кто знает, где обитают слабые человечки и как далеко в лес заходят. Только Эшли может убегать от стаи так далеко. Он даже успевает придремать, но уши все ещё стоят торчком, а он все ещё не расслабляется. Сначала чувствует. Удобная в каком-то плане вещь, на самом деле, что пару он свою чует за много-много километров. Сначала чувствует — да — но волчонок его не считает это угрозой, поэтому Эшли спокойненько спит дальше. Чуть позже, когда еле заметно хрустит сухая веточка под тяжёлой тушей, он наконец просыпается, готовый снова ссориться со своим волком, который так и не ополчился против того, кто им не нужен, кто их обидел. Это ж, блядь, ещё умудриться надо было обидеть и его, и волка сразу. Но бежать некуда, бежать бессмысленно. Морти уже суёт нос в его норку и любопытно глядит на него, враждебно скалящего клыки. Эшли гортанно рычит, без слов объясняя, что гостям тут не рады, только альфе — что уже не удивляет — абсолютно плевать, что там Эшли думает и чего хочет. Морти толкает его носом и понукает выбраться, ибо норка небольшая, рассчитанная на одного рыжего омегу. Он, вроде, понимает, что выбора у него нет, но ради приличия артачится ещё несколько минут, прежде чем позорно выползти на божий свет. Позорище. Просто позорище. С каких пор Эшли стал так просто сдаваться врагу народа?! «Враг народа» явно настроен поболтать. Стоит, голый, вялым членом светит и на него пырит, ожидая, видимо, что Эшли последует его примеру. Эшли, примерившись, клацает зубами в миллиметре от чужого члена, типа промахнулся, и альфа аж вздрагивает, поджимая губы в недовольстве. Типа да, он опять такой плохой, такой неправильный и бла-бла-бла. Типа не должен. Опять, блядь, что-то должен! Эшли начинает казаться, что он где-то взял взаймы под шестьдесят процентов и уклоняется от выплат. — Эшли, — альфа присаживается на корточки, чтобы их глаза были примерно на одном уровне, хотя Эшли вполне нравилось, когда уровень его глаз равнялся с чужим крупным членом, — тебя кто-то обидел? Кто-то! Кто-то уж явно обидел. Интересно, кто же это такой нехороший парень? Не он ли сидит перед ним? — Лучше не держи в себе, так будет только хуже. Какой, господи, проницательный мужчина… Всё ведь так просто. Просто ж всё так! — Я волнуюсь, бельчонок. Я правда ужасно волнуюсь. Эшли так резко меняет ипостась, что попадает одному индивидууму темечком в подбородок. Морти шипит и держится за пострадавшую челюсть, а он аж вскакивает от негодования, хотя макушечка тоже нехило отдаёт болью. — С какого это хрена я вдруг белкой стал?! — спрашивает требовательно, повысив голос для доступности, и едва не топает для выражения всего объёма возмущений. — С того самого, как стал куковать на деревьях. — И что?! Мне уже и на дереве посидеть нельзя?! — Да можно, конечно. Если б ты с него не падал каждый раз, было б вообще замечательно. — Так я из-за тебя и падаю! — Да? Совсем не из-за того, что жирноват для белки? Эшли выразительно скрипит зубами. Теперь он ещё и жирный. Верх мечтаний, блядь, а не альфа ему попался! Комплименты — закачаешься! — А ты, я смотрю, худышка?! — Нет. Поэтому на деревья и не залезаю. Омега сжимает руки в кулаки и пытается успокоиться. — Я хочу тебя убить, — дрожащим от ярости голосом произносит Эшли. — Я много мразей видел, но ты просто… мега супер кусок дерьма! Альфа лыбится. Тянется погладить его по голове, но он без слов выпускает когти, и Морти передумывает. — Правда сможешь убить оборотня? — всё ещё с улыбкой спрашивает голый урод перед ним. — Сравниваешь меня со стайными омегами? С людьми? Вот сюда, — Эшли ласково ведёт ладонью по чужой холке, невесомо проходясь пальцами по позвонкам, — втыкаешь ножичек между дисками и ни за что не вынимаешь, чтобы регенерация не сожрала все усилия. Тело парализует мгновенно, пошевелить можешь только головой. А потом аккуратненько ныкаешь тело в норку и забываешь о нем на полгодика. И всё. Нет оборотня. Ничего его, кроме Леса, не спасёт. Это, конечно, способ для мощных альф. Обычного оборотня убить можно и легче, но ты ведь необычный. Как думаешь, Лес захочет тебя спасать, м? — Я думаю, что ты утрируешь. Бояться тебе нечего, так почему ты так агрессивно настроен? — Все альфы так говорят, — пренебрежительно фыркает мальчишка. — А, представь себе, ты маленький омега, у которого даже течки ещё не было. Живёшь ты себе спокойно, за бабочками по полю гоняешься и думаешь только о том, что поесть и как обыграть крапиву на опушке, а потом появляется огромный взрослый волк и начинает преследовать тебя. Везде. Ты больше не можешь ловить бабочек, купаться в озере и сражаться с крапивой. Он следит за тобой, рычит на тебя и утверждает, что ты его пара, что ты теперь без него умрешь. Все говорят, что ты уедешь с ним в чужую стаю и больше не увидишь ни бабочек, ни полей, ни озера, потому что у него на тебя планы. Он думает, что ты стопроцентно хочешь подставляться всякий раз, когда у него потянет яйца, просто потому что ты, несмотря на то что ещё ребёнок, уже не можешь сопротивляться инстинктам, и ухаживать за ним, за его домом, за его стаей, за вашими детьми, даже за его настроением. Он ведь тебя давно искал, он ведь два века был одинок, ему без тебя никак. Бывает же в жизни такое, да? Я б на месте этого омеги боялся. Морти молчит. Смотрит на него так… сочувствующе. Эшли претит эта жалость. Но он молчит тоже. На секунду вдруг думается, как смешно всё, на самом деле, выглядит со стороны. Ругаются, такие серьёзные темы, вроде, обсуждают, а стоят оба нагишом посреди леса, светя вялыми членами. Омега давит смешок, а, когда альфа открывает рот, уже почему-то не смешно. — Эшли, — у Мортиса хрипит голос, и Эшли замечает, что на него так смотрят впервые, впервые смотрят так, будто в мире существует только одно чудо и это он, — если захочешь, я сам буду ловить тебе бабочек и обязательно сражусь с крапивой, чтобы она больше никогда… не смела обижать тебя. Эшли даже вдохнуть не может. Рот приоткрывает и неотрывно глядит в чужие, честные глаза. Ничего более откровенного ему за всю жизнь не говорили. Ничего более откровенного сказать и нельзя. — Эшли… Взгляд у альфы нежный и по-странному смиренный, страдающий. Снова тянется погладить его. Но Эшли напуган. Снова напуган. Только по другой причине. Он резко отшатывается, перекидывается и убегает. **** — Отъебись. — Эшли, — настойчиво стуча в дверь, продолжает братец, — ну, прости, правда, я чуть вспылил и… — Сказал же: отстань! — швыряя кружку в ту самую дверь, рявкает омега. — Пожалуйста, Эш… Я был неправ, очень неправ. Ты у меня самый лучший. Самый лучший брат и самый лучший омега. — Только ненормальный! — орет Эшли, даже подскакивая с постели, хотя брат, стоящий по ту сторону, этого и не видит. — А нормальные, интересно, кто?! Эти шавки, что липнут к чужим мужикам?! — А ты ждал чего-то другого? Омеги всегда — всегда! — выбирают сильнейшего, а Морти за счёт возраста и опыта даже меня уделает, если захочет. — И в чем тогда проблема?! — В том, что ты ребёнок! Я Морти знаю дольше, чем тебя. Он бы никогда не тронул тебя в этом плане, если б ты не вел себя так! — Ты сам говоришь: омеги голову теряют от сильнейших! Я что, исключение?! Эшли наконец распахивает дверь, запыханный, красный от возмущения, и выпытывающе смотрит на брата. — До твоей течки осталось всего-ничего. Можно и потерпеть, — скорчив недовольную мину, поучительно кивает Рон. — Потерпеть? — хрипло спрашивает Эш. — Мне мозги плавит от этого желания. Я себя чувствую так, будто с его появлением течка у меня как началась, так и не заканчивается, и с каждым разом всё хуже. Мне уже кажется, что до настоящей течки я тупо не доживу, и ты говоришь мне потерпеть? Круто ты это придумал. Байрон сглатывает и ощутимо мнется, то есть обсуждать такие темы с младшеньким, тем более омегой, ему не в кайф вообще. Это, пожалуй, единственное, что до сих пор заставляет его смутиться. — Послушай, малыш, я… понимаю. Тебе тяжело и тебе хочется… его, но так неправильно. Не зря совершеннолетием считается полвека, не зря именно в этот день у омег начинается первая течка. Это показатель того, что омега вырос, что может быть с альфой, может иметь детей. Природа всё продумала, и до этого срока у тебя банально не все органы ещё правильно работают, ты просто не сможешь принять его… в себя так, как надо, понимаешь? Эшли даже становится малёк жаль братишку, ибо вид у Рона и правда жалкий. Бровки домиком, глаза буквально орут «помогите» и вся поза в целом отражает страдания. Эшли давит смешок, но к брату, вообще-то, прислушивается. — Понимаю. Если тебе так будет спокойнее, то обещаю, что до течки до конца мы не пойдём. — Естественно, не пойдёте. Морти мне это уже пообещал. — Вот и иди тогда с ним болтай! Чего ты ко мне пристал? — морщится омега, планируя снова захлопнуть дверь. — Эшли, — мягко улыбается Чарльз, — ну, не истери, ладно? Чего ты такой взвинченный ходишь? Эшли шумно сопит, когда его добровольно-принудительно утыкают в крепкую братскую грудь, и, как и всегда, вскоре сдаётся. — Он сказал, что будет ловить мне бабочек и бить крапиву, чтобы она никогда не смела меня обижать, — тихонько шепчет Эшли, не без трепета вспоминая тронувшие слова. — Чё? — Ну, что защитит меня от крапивы и будет таскать мне бабочек. — Нахера? — Ты такой дурак, — рыжик цокает и закатывает глаза. — Ты хоть понимаешь, что это вообще значит? — Нет. — Это значит, что всё. Что он мой. Это самое красивое признание в любви, которое я когда-либо слышал. Рон кивает, и даже на его лице видно, как идет мыслительный процесс. — Уже, значит, любовь… Значит всё хорошо у вас теперь? Эшли вновь закатывает глаза. — Нет, конечно. Я не собираюсь отвечать на его признание. И уж тем более не собираюсь выходить на мировую! — Это еще почему? Ты ж хотел, чтоб любил, — он любит. В чем проблема? — Тебе по пунктам перечислить? — Да хотя б один скажи. — Он назвал меня жирным вчера. И ещё белкой. А позавчера, когда, ну, всё произошло, оставил одного! Я должен был проснуться в его объятиях, а не с твоей постной рожей перед глазами! — То есть… это всё? — Нет! Он мне не нравится и он заигрывал с теми омегами, и вообще он меня постоянно преследует, — рыжик вновь пыхтит, уткнувшись в братскую футболку, — и он обещал, что побреет мне хвост и задницу… — Теперь всё? — Ну… получается, что да. — И что ты теперь от него хочешь? Чтобы извинился? — Не знаю. — А он вообще в курсе того, из-за чего ты обижен? — Сам должен догадаться. — Ага, — Рон усмехается и треплет его макушку. — Открою тебе секрет: не догадается никогда. Не мучай парня. Ты в него влюблён ведь, я правильно понимаю? — Может быть… — И зачем всё усложнять? Скажи, что ты обижен, скажи, за что, скажи, что хочешь для его прощения. Покажи ему, что тебе не похер. Он небось ходит, думает, что ты его и боишься, и ненавидишь, и хрен знает что ещё. — Ну… да. — То есть я угадал? Эшли, это… не есть хорошо. Тебе же будет лучше, если ты сможешь открыто выражать свои чувства, а не бить кружки в одиночестве, думая, что он вот такой вот плохой. Он же, видишь, как расстарался уже, признание такое выдал. Он не знает, как подступиться даже, а следит за тобой, потому что переживает, потому что хочет быть к тебе ближе, а ты не подпускаешь. — И что мне делать? — тихонечко так, смущённо и очень заинтересованно. — Ничего. Подойдёт к тебе, и ты ему скажи, что хочешь медвежью шкуру себе в спальне. Он там обоссытся от радости, что он тебе полезен, что он тебе нужен, притащит тебе эту шкуру, постелит и пылинки с неё смахивать будет. Ну, это я образно говорю. Думаю, ты меня понял. — Понял… — Вот и славно. Не еби мозги ни себе, ни ему. Живи в кайф, малыш, проблемы и без того всегда будут. Байрон улыбается и чмокает его в макушку, крепко стискивая в объятиях. Они стоят так несколько минут, и Эшли понимает, что брату тяжело. Тяжело даже давать ему эти советы. Байрон знает, что он уйдёт, что останется один, но хочет, как и всегда хотел, для него только счастья. У Эшли уже неприятно тянет в груди. Эшли уже скучает. Ему тоже безумно страшно расставаться с братом, бросать его в одиночестве. Байрон вновь целует его, отпускает и придаёт ускорения шутливым шлепком по тощей заднице, мол, иди давай, устраивай свое счастье. Он идёт. На улице светит солнышко, май в разгаре, жарко даже. Эшли, конечно же, не собирается никого искать. Он привычно залезает на крышу, скидывает вещи и укладывается на тёплый, ещё не раскаленный профиль животом. Эшли любит солнышко, а солнышко любит его. У Эшли веснушки, к слову, даже на заднице. Как бы спокойно и отрешенно он ни выглядел, он всё равно думает о нем. То есть как-то хочется уже всё разрешить. В душе трепет ожидания и страх быть отвергнутым. Эшли не двигается и, хоть и не хочет признавать, ждёт, что Морти сам придёт. Надеется, что тот, как и всегда, следит за ним. Надеется, что такая вся его красивая поза и весь красивый голый он заставят альфу понервничать. Эшли до безумия хочется знать и чувствовать, что его хотят, что он красивый и желанный. Он никогда раньше не парился насчёт своей внешности, но сейчас… Знает ведь, что ещё не вырос, знает, что взрослые омеги намного привлекательнее в сексуальном плане. И это до ужаса обидно. Знает, что Морти видел его нагишом уже достаточно раз, но ему все равно хочется яркой реакции. Ему хочется возбуждать, а ранние происшествия доказывают, что, в целом, не так уж он альфе и интересен в этом плане. Вчера, например, Мортису было абсолютно плевать на его вид. Эшли же видел: ничего у него даже там не дернулось! Он не пахнет так ярко, как взрослые омеги, он не умеет соблазнять, не знает всех омежьих секретиков, которые обычно рассказывают детям папы. У него не было папы, не было примера омеги. И удовольствие он тоже доставлять не умеет. Он даже целоваться не умеет, зато умеет драться, истерить и расцарапывать лицо в мясо. Зачем он такой нужен Мортису? Мортис, наверное, счастливо поёбывает красивых омежек и в ус не дует. Они ему даже мозги, скорее всего, не ебут и не орут на него — это точно. Они, вон, всё готовы для него сделать. Наверняка и групповушки там устраивает. Ну, желающих же дорваться до его члена завались. И целуются там, много-много целуются по-любому ведь. Морти кайфует, курит в постели и шлепает их по красивым круглым задницам. А они только рады, они там с ума сходят. А чё? Мужик-то… Мужик-то супер! Такого сразу хватать надо. Да, и шкуры медвежьи не просят. Ну, нахер, если честно, кому-то медвежья шкура вообще? Бабочек точно ловить не просят, крапиву бить — тоже. Называют его ещё за спиной долбоебом. Он ведь долбоеб. И смеются, твари, прям так мерзко хихикают. А альфам нравится такой типа «милый» омежий смех и Морти нравится. С ними смеётся, урод. Эшли буквально подрывается с крыши. Грудь ходит ходуном, а глаза судорожно бегают, выискивая хоть что-нибудь. Он со всей дури пинает дымоход за неимением альтернатив и испуганно вскрикивает, потеряв равновесие на покатой крыше. Секунда полёта — и он уже в крепких объятиях, на чужих руках. Чувствует, как быстро бьётся сердце у этого альфы, видит взволнованный взгляд. — Господи, бельчонок, ты чего? Аккуратнее же надо быть. Эшли смотрит на эту скотину, и лицо само по себе кривится ещё большей злобой. — Да пошёл ты нахуй! Сам ты белка, гандонище! — взвизгивает, с силой брыкаясь, и его даже отпускают. — Только посмей снова следить за мной!.. Ты понял меня?! — спрыгивает с этой крыши и, уже чуть отойдя, разворачивается, чтобы взглянуть на этого урода ещё раз. — Сука! Эшли громко топает и громко хлопает входной дверью. А нехуй потому что! Эшли тут сердце свое отдаёт, а мудилище ржет над ним с этими крысами! **** Это не то чтобы случилось по щелчку или из-за того, что он наконец попробовал своего омегу в более глубоком плане. Нет, чувства возникли уж точно не из-за сладкой задницы, которую он вылизал всю, каждую нежную складочку. Хотя, что уж там… Отрицать того, что он подсел на эту попку мгновенно, стоило лишь попробовать, Морти никоим образом не собирается. Это… он даже не понял, как и когда точно это произошло, просто именно тогда, когда Эшли тихонечко сопел у него под бочком, он поймал себя на мысли, что любил его всегда. Он его всю жизнь любил, только не догадывался об этом. Морти всегда знал, что альфы созданы в качестве защитников омег. Лес помогал омегам всегда, Лес всегда их холил и лелеял, Лес обожал своих прекрасных детей. Сами омеги этого часто не замечали и даже не догадывались, но Лес участвовал в их жизни постоянно. Некоторых омег Лес любил много больше, чем иных. Эшли, например. Морти всегда это понимал, но дошло только сейчас, потому что он родился исключительно для того, чтобы сделать этого бельчонка счастливым. Других целей у него не было. Он родился, прожил два века, набираясь опыта, мудрости и силы, чтобы рыженькая белочка чувствовала себя с ним комфортно, тепло и защищенно. Это всё почему-то кажется даже слишком правильным. Откормленный, хорошенький, упитанный такой, роскошный. Эшли ни разу не выглядит хиленьким, тонкокостным, мелким волком. Он выглядит сильным, по-омежьи грациозным, красивым, знающим себе цену, но всё ещё волчонком. У него блестят большие умные глубокие глаза, блестит чёрный, словно лакированный, нос, блестит, лоснится шикарная густая мягкая шерсть. У него гордая осанка, гордый взгляд и лёгкая, неслышная походка. У него отменно развиты все органы чувств и инстинкты, он с одинаковым азартом охотится, дерётся, истерит и даже отдается также. Он пышет здоровьем, он не похож на альфу ни разу. Он крупный для омеги, но он самый красивейший омега из всех им виданных. Он красивый как омега, сильный как омега, умный как омега и ни капли не стыдится, ни капли не жалеет о своём поле. Он знает, какую власть имеет над альфами, и знает, что всё будет, как он захочет, но также знает, что главный не он. Когда он смотрит на него своими красивыми глазками, Морти видит в этих глазах всё. Всё, начиная тёплой, щемяще-нежной, робкой в своих проявлениях, неосторожной, боязливой пока любви, всё, включая безропотное, такое нужное самому бельчонку подчинение, смирение, полное покорение, только возьми, видит страсть, жгучую, даже обжигающую, яркую, особенную, так его не хотел никто в этой гребаной жизни, так его будет хотеть всегда только один славный омега. Он ласковый, он нежный, он чувственный и ранимый. Он отчаянно нуждается в нем, в защитнике, который скажет «закрой глаза и выдохни». Он так хочет верить… Он хочет детей, он хочет семью, хочет, так хочет принадлежать ему. Он как маленькая прелесть. Такую найдёшь и утащишь в берлогу. Будешь показывать, хвастаться и одновременно ревниво прикрывать, потому что даже думать больно, что когда-то эта прелесть может принадлежать другому. Морти не совсем его понимает. Но пытается. Терпеливо пытается раз за разом и, конечно же, не собирается сдаваться. Бельчонок захотел, чтобы его перестали преследовать, — ладно, пусть, теперь бельчонок этого просто не чувствует. Морти не может выпустить его из виду. Морти хочет быть рядом и ничего более. Рядом, пока что, получается только так. Только незаметно притаившись в ближайших кустах или на ближайшей крыше. Рон его чувствует, но молчит. А волчонок экспрессивно взмахивает руками, пытаясь доказать что-то брату. Красиво так. Морти думается, что его белочка могла бы стать дирижёром. Целым бы оркестром командовал и — он уверен — кричал бы все равно громче, чем собственный оркестр. Как кричит, впрочем, и сейчас. Морти блаженно жмурится, пригретый солнышком, даже обрадованный чуток, что не слышит очередную истерику. Так, отголоски какие-то. А Байрон до ужаса привыкший. Смотрит на братца, кивает, когда надо, и в какой-то момент просто ловит всё ещё летающие в воздухе в яркой жестикуляции руки. Эшли затыкается. Смотрит на Рона и пыхтит. — Я надеюсь, это всё? — насмешливо вскинув смоляную бровь, вскользь интересуется альфа, не то чтобы реально заинтересованный ответом. — Я не имею ничего против твоих истерик и капризов. Это как бы окей, это нормально. Но давай поговорим как взрослые, м? Эшли дёргает руками, но запястья крепко зажаты в одной братской ладони. — Я боюсь! — взвизгивает, но заметно тише, чем ранее. — Я боюсь проявлять инициативу! И его боюсь, потому что!.. Потому что он охуительный альфа, а я даже поцеловать его нормально не смогу! — Не надо никакой инициативы проявлять, он сам… — Я сказал, чтобы он не смел ко мне даже подходить! Он абсолютно уверен, что я просто малолетний идиот, который умеет только орать и калечить, и я понимаю почему! Я такой, Рон! Мне ничего не стоит выйти сейчас на улицу, заорать его имя и в очередной раз кинуться на него, кромсая лицо в мясо! — Стерпится, — пожимает плечами братец, как и всегда, не видящий особых проблем. Всё у него и всегда до пизды просто. — Стерпится? Мне страшно ему слово доброе сказать! Мне страшно, когда он смотрит на меня этими несчастными глазами! Ты знаешь, какие у него глаза?! Как у пса, которого я выбросил на улицу! Понимаешь?! А он мне нравится! Я с ним никогда нормально не разговаривал даже, а он мне всё равно нравится так, будто, когда он уедет к себе в стаю, я сдохну от тоски! — Эшли, — перебивает, добавив в голос твёрдых ноток, — я скажу тебе так: надо. Просто надо, черт возьми. Скоро твоя течка, ты хоть это понимаешь? И похер там будет, в каких вы отношениях, природа возьмёт верх! Он тебя пометит, сделает своим, и это навсегда! Ты хочешь трахаться несколько дней подряд с незнакомым типом?! Ты хочешь отдаться вот так левому челу?! А знаешь, сколько омег залетают после первой течки?! Процентов восемьдесят! Ты хочешь понести от него, м?! Ты что ребёнку скажешь?! Твой отец классный, но мы немного не в ладах, да?! Взял себя в руки и пошёл, блядь, налаживать отношения! Эшли округляет глаза и вновь взвизгивает, пытаясь вырваться. — Я не могу! Не могу с ним находиться! Я даже, что сказать, не знаю! Я ничего про него не знаю! — Вот и узнаешь, — почти рычит братец, резко подтаскивая его к себе за талию. — Кричи погромче, детка, чтобы твой защитник был здесь через две секунды. Байрон гаденько улыбается, и у омеги мигом шествуют мурашки от слишком… ненормальных прикосновений. Широкая горячая и сухая ладонь оглаживает поясницу, задирая майку, и стремительно спускается вниз, с силой надавливая на сжавшийся от ужаса проход через несколько слоев одежды. Эшли будто куда-то теряется сам для себя. Просто раз — и всё. Сердце остановилось от ужаса. В себя он приходит резко, толчком. Он уже в крепких, тёплых, правильных объятиях, а горло жутко першит. — Ты нормальный?! — пытается орать, но издаёт лишь сиплый недохрип, заходясь в удушливом кашле. Рон улыбается как сваха, блядь, какая-то и хлопает его по плечу, чуть не словив когтями по морде. Не от него между прочим — от Мортиса, жутко рычащего у него над ухом. — Мои дорогие… ребята, — улыбку эту хочется стереть кулаком, — понимаю, ситуация неприятная, но педофилом я никогда не был, инцест мне тоже — пардон — не интересен. Выметайтесь из моего дома и только попробуйте сунуть сюда нос до того, как помиритесь. Они, наверное, оба стоят в ахуе. И тишина стоит. Гробовая. — Всё, — словно для тупых, повторяет Байрон, — концерт окончен, расходимся, — подталкивает так настойчиво застывшего альфу и в какой-то момент лицо брата приобретает нелюбимую Эшли серьёзность. — Я не попугай — это раз. Не нянька и не сваха — это два. И, если вы оба сейчас же не свалите отсюда, пеняйте на себя, я устал от этого дерьма — это три. Морти отдупляется первый и, бережно так схватив его за шкварник, быстро сваливает от греха подальше. Эшли чутка перепуганно жмется к нему. Братец у него — потрясающий мужчина. Ненавидит долгие разборки, но, в силу положения вожака, уже научился терпеть. Байрона за это и не любят, если кто вообще не любит. Методы уж слишком радикальные. Зато, как ни печально признавать, чертовски действенные. — Эй, всё хорошо? — спрашивает, уже когда они оказываются далеко, где-то на уединенной опушке. Эшли пару раз кивает, потому что горло всё ещё нестерпимо болит. — Ты так закричал и я… Господи, я готов был его убить. Вообще мыслей не было, что он твой брат и что делает это всё не просто так. Альфа закрывает лицо ладонями и устало опускает голову. Эшли хочется коснуться темных коротких волос, так хочется, что пальцы чешутся, а сам он застывает в нерешительности. — Я просто не понимаю… зачем все так решать-то, а? — сипит нещадно, но так легче. Легче говорить, чем сидеть в тишине и думать о чужих густых волосах, которые наверняка и пахнут приятно, пахнут Морти. — Он ведь всегда так. Всегда ему плевать на чувства других. Проблема решена? Решена и славно, а уж, какими методами… И он не понимает, что так нельзя. Вроде, старается по-другому, но только потому что видит, как сильно это не нравится мне. А своей вины не признает. Никогда, потому что считает себя абсолютно правым. Считает, что манипулировать родным человеком — это норма. Альфа заметно дергается и поднимает голову. Глаза опять такие же, опять собачьи, только во много крат хуже, чем обычно. Морти сглатывает и побито как-то давит из себя слова. — Я… Если хочешь знать, я такой же. Может, не настолько, то есть… К брату я бы так не прикоснулся даже при необходимости, хотя… у меня никогда не было семьи. Я не знаю как бы поступил. Мне нет дела до того, кто и как пострадает на пути к цели. Конечно, метод всегда выбирается наиболее безболезненный, без смертей и крови, я имею в виду, но… Всё так. Так было, есть и будет. Меня интересуешь только ты. Твои мысли, твои чувства, всё, включая то, что ты сегодня кушал и понравилось ли тебе. Может, друзья ещё… И стая. Но, в целом, есть ты. И у меня, и у Рона есть только ты. Я не хочу тебя ни к чему обязывать этим или давить на жалость, нет, просто… Ты себе представить не можешь, что это за чувство. Мне так здорово. Даже когда ты меня отвергаешь. Я, наверное, никогда не ощущал себя таким… живым. Просто от того, что ты есть, что ты существуешь, понимаешь? Мне раньше казалось, что я понимаю альф, которым сносит крышу из-за пары, а, когда это случилось со мной, дошло, что я никогда их не понимал. Это, знаешь… — смотрит на него так, боже, трепетно-нежно, что у Эшли непроизвольно выступают слезы на глазах от гребаного шквала мигом накативших чувств. — Я обожаю сирень. Тянется к нему медленно, аккуратно, давая вагон и маленькую тележку шансов оттолкнуть, и мягко-мягко, словно сломать боится, проводит кончиками подрагивающих пальцев по его щеке и скуле. — Мне кажется, будто ты пахнешь… мной, чем-то очень моим, — шепчет хрипловато, улыбается так тепло, бережно стирая слезы с его щек. Эшли молча эти слезы глотает и, стоит лишь обронить первый несдержанный всхлип, кидается своему альфе на шею, сжимая в объятиях изо всех сил. Жмурится и тихонечко скулит, потому что, господи, хорошо так, как не было никогда до этого. Правильно как-то. Приятно. Чуть отстраняется, заглядывая в любимые почему-то глаза, что смотрят на него с немым поклонением, касается своим лбом чужого, задерживаясь так на долгую минуту, и целует. Порывисто так, на чистых эмоциях расцеловывает чужое лицо. С грубой кожей, морщинками и уже колючей, хоть и всего дневной щетиной. Не думает уже ни о страхе, ни о смущении. Ему так хочется этого, так нравится это, что отстраниться, отодрать себя от этого альфы кажется чем-то невозможным. Морти придерживает его за талию и, поймав за подбородок, заглядывает в его ещё влажные глаза, прежде чем самому коснуться губами его губ. Сердце замирает и ухает куда-то в пятки от дикой нежности, что сквозит в каждом мельчайшем движении. Он легко покоряется, тает, отдавая себя в умелые, нужные руки, и позволяет всё. Почему-то никто не рассказывал, что целоваться оказывается так приятно. Все взрослые меченые омеги как-то спокойно к этому относились. Пожимали плечами, мол, ну, поцелуи и поцелуи. А Эшли так не хочет. Эшли хочет целоваться каждый день и желательно не один раз. Просто так. Эшли будет очень сильно кричать, если его не будут целовать. Он сжимает широкие плечи и ерзает на таких же широких, удобных коленях, утягивая Морти всё в новые и новые поцелуи. Альфе нравится — он это видит. А потом робко и неумело ведёт ладонями ниже, по твёрдой груди и торсу, и незаметненько так валит мужчину на спину, на свежую молоденькую травку. У Морти глаза плывут, дыхание тяжёлое, а зрачки затопили радужку практически полностью. Морти выдыхает и гладит его предплечья, не сводя своего безумно искреннего взгляда. Морти — что странно, учитывая, что прошлый всплеск чувств произошёл именно по альфьей инициативе, — не спешит переводить все их поцелуйчики и обнимашки на новый уровень. А Эшли также плывёт, Эшли хочет. Эшли сползает пониже и рывком расстегивает чужой ремень, буквально выдергивая из шлёвок. — Ш-ш-ш, бельчонок, — аккуратно перехватывая его руки, очень недвусмысленно взявшиеся за трусы, шепчет мужчина, — рано ещё. Давай дождёмся твоей течки, м? — Будешь сопротивляться — откушу, — также шепчет, не желая портить атмосферу, хихикает чуток и, ловко выкрутившись из захвата, окончательно освобождает чужой, налитый кровью член. Слюну сглатывает мгновенно, а глаза загораются маниакальным блеском. Волчонок внутри подохнуть готов за этот член, и Эшли все эти желания активно разделяет. Бросает быстрый взгляд из-под ресниц на замершего натянутой струной альфу и, уже не сглатывая вязкую слюну, широко лижет сочащуюся головку. Морти дергается, будто от боли, жмурится, сжимая траву в кулаках. Омега, распаленный бурной реакцией, забирает в рот здоровый агрегат мгновенно, и как-то не так уж тяжело. И не страшно совсем оказывается. Челюсть с непривычки болит, но за один вкус этого члена можно терпеть и большее. Он сам тихонечко стонет, прикрывая глаза и с силой сжимая крепкие бедра. Неторопливо двигает головой вверх-вниз, старательно работая язычком, периодически, правда, легонько задевая нежную кожу зубами, что, кажется, нисколько не мешает. Морти шумно дышит и вполне одобрительно постанывает, удерживая собственные руки, чтобы не коснуться рыжей макушки, не вплести в неё пальцы и не задать свой темп. Эшли, осмелев, берет чуть глубже, пропуская головку в горло. Альфа несдержанно стонет, резко подкидывая бедра, чтобы больше, глубже в этот тесный, влажный ротик, но красота момента рушится тут же банально давящимся мальчишкой. Он утирает слезы, выступившие от кашля, и видит в чужих глазах замершее беспокойство. Видит, что, хоть на секунду покажи он, что недоволен, Морти тут же остановится, тут же прекратит всё это, так и не доведя до конца. Эшли задирает футболку, вытирая мокрый от слюны и смазки подбородок, и вновь склоняется к важному делу. Потому что хочется. Обводит языком уздечку, крохотную дырочку уретры и неторопливо опускается обратно, ниже, продуманно удерживая чужие бедра. Морти взгляда с него не спускает, ловит каждое его движение, каждый его вздох и наконец решается коснуться его волос. Гладит так приятно, за ушком чешет и над холкой, что пробирает не хуже того же минета. Член в горле приятный, горячий, большой, но челюсть жалобно ноет, а язык ощутимо подустал. Морти почти сразу отдирает его от обласкиваемого органа, подтягивая повыше. У него стоит крепко, надежно. Трусы промокли насквозь с обеих сторон, и это ни капли не волнует. Штанишки с него оперативно сдирают, трусы — и подавно, и вскоре Эшли, донельзя окрыленный этим ощущением, смело усаживается альфе на лицо. Стонет, запрокидывая голову, и отчаянно ловит воздух раскрытым в немом крике ртом, потому что вылизывают его абсолютно бесстыдно и жадно до дрожи в ногах. Эшли и дрожит. Скулит, ерзает туда-сюда, задевая текущей дыркой нос и подбородок мужчины, и с готовностью насаживается на умелый язык, готовый сдохнуть от оргазма прямо здесь и сейчас. На бедре с силой сжимаются чужие пальцы одной руки — вторая надрачивает колом стоящий член самого альфы. Он дергается, норовясь соскочить от слишком бурных ощущений, но держат крепко, а бесстыдные губы и язык вытворяют с ним что-то такое, что заставляет его, не первый раз удачно присевшего на лицо, натурально и слишком ярко смутиться, выбивая воздух из лёгких. — П-пожалуйста, — еле-еле давит из себя омега, резко всхлипывая, когда удовольствие снова бьёт за грань, — Морти… по-пожа-алуйста… Альфа скалится — он это хорошо чувствует — и очень скоро приходится орать так, что горло раздирается к хренам второй раз за день. Его изламывает, толкает из крайности в крайность, пока перед глазами чернота и яркие всплески алого. Мортис стонет вместе с ним, додрачивая себе в кулак, и, когда Эшли наконец затыкается, лишь тяжело дыша, продолжает свою изощренную пытку, не оставляя ни одной капельки смазки. Он дергается уже слабо, ноги трясутся, а не падает он только потому, что держат очень крепко. Не видит даже толком ни черта перед собой, только горящие желтизной глаза, неотрывно смотрящие ровно в его, когда его наконец отпускают. Эшли незаметно для себя меняет ипостась, отчаянно прижимаясь к паре, и, как только находит тёплый бочок, под который можно устроиться, мирно засыпает, уткнувшись носом альфе в подмышку. Морти всё ещё смотрит. Гладит своего бельчонка и понимает, что в этот раз отдать его так просто не получится. Не получится и всё, хотя брат-то ждёт. Брат-то по-любому заберёт, если не по-хорошему, то как получится. **** Эшли чувствует себя таким счастливым, когда просыпается через пару часов. Просто просыпается уже счастливым. Волчонок внутри приятно ворочается и тычется влажным чёрным носом, а сам он глаз не открывает. Так не хочет портить момент, так не хочет, чтобы это кончалось. Нос мокро облизывают, и Эшли, не удержавшись, инстинктивно чуть скалится, издавая слабое ворчание. Это приятно. И мило. Хвост мечется из стороны в сторону, подталкивая чужой, тяжёлый, а сам он, приоткрыв глаза, ласково прикусывает морду альфы. Тот фыркает, вновь лижет его нос и с той же лаской бодается, трется о его шерсть. Эшли перекатывается на спину, поджимая лапы на манер зайчика и, дернув стоящими торчком ушками, напряжённо отводит хвост. Морти подрывается сразу же. Тычется носом в промежность, дурея от запаха, и широким мазком языка проводит с самого низа до груди, задевая мелкие твердые горошинки сосков, скрытые густой шерстью. Эшли непроизвольно дёргает лапами и тихо-тихо поскуливает, всей своей позой высказывая чистейшее подчинение. Дело как бы движется к главному, но движется медленно. Альфа смотрит на него собачьими глазами со слабыми нотками от волка, выражающимися исключительно в животной похоти. Он дергает задними лапами уже вполне намеренно, как бы оповещая о своем недовольстве, но Морти лишь шумно выдыхает, укладывая морду прямо на его промежность между задних лап. Глядит опять так смиренно-тоскливо, что несильно волнует Эшли, а уж его волчонка — и подавно. Он ерзает, выворачиваясь, выскальзывая из-под тяжеленной туши, и тут же прижимается животом к простыни. Ушки опускает, отводит назад, хвост задирает и так и подползает к носу альфы на пузе. Толкает собственным носом его в морду, скулит, но Морти не отвечает на приглашение. Всё так же смотрит на него печальными глазами, понуро свесив хвост. — Отстань от парня, Эшли! — орет подозрительно знакомый голос из-за стены. Эшли вздрагивает, вскакивая на лапы, и напряжённо осматривается, только сейчас понимая, что они дома, в их с братом доме валяются на его, собственно, кроватке. Это чуток дезориентирует. Неприятное такое ощущение. Не бросили в этот раз — это да — но братец… Ну, зачем было тащиться сюда? То-то он думает, какого черта Морти его игнорирует… Эшли вдруг валят обратно на постель и волчонок испуганно взвизгивает, падая на крепкое, но довольно удобное тело. — Ну-ну, маленький, останься так со мной… пожалуйста. Эшли чуток не хватает ощущения чужой тёплой шерсти, но Морти-человек ему нравится не меньше, чем Морти-волк. Морти горячий и без шерсти. Он жмется к альфе поближе, касаясь спиной чужой груди. Поджимает под себя хвостик и укладывается на бок, шумно сопя от негодования. Черт возьми, он ведь не бестолковый подросток, которого обязательно надо возвращать домой каждый вечер! И уж очень хочется высказать братцу всё, что он об этой ситуации думает. Морти ведь не дебил — ни за что не притащил бы его сюда, если б Байрон не посодействовал. Спасибо Рону хоть за то, что не прогнал его альфу. В противном случае его волчонок опять бы плакал. Его ласково чешут за ушком, переходят на шею, под подбородком, и уже совсем не хочется ни с кем ссориться. Эшли подставляется под прикосновения и млеет, жмуря глаза, от щемящего удовольствия. Хвост мечется туда-сюда по чужому бедру, а большие ладони уже чешут доверительно выставленный животик и бока. — Ты мой хороший, — искренне так, просто, — нежный мой, ласковый волчонок. Мозолистые пальцы гладят, зарываются в мягкую шерсть и вдруг находят крохотные бусинки сосков. Эшли непроизвольно дёргает задней лапой, но, несмотря на некое смущение, против подобных ласк совсем не против. Тычется влажным носом мужчине в изгиб локтя и поскуливает на грани слышимости. Потому что слишком интимно и слишком правильно. Правильно так отдавать своему альфе себя. Оба мгновенно вздрагивают от резкого звука. В стену настойчиво долбят, а голос братца звучит с явным раздражением: — Я вообще-то всё слышу, кролики! Руки по швам положили и баиньки, иначе спать будешь один, слышишь меня, Эшли? — Эшли громко, с засевшей обидой тявкает. — Вот и молодец! Морти сдавленно смеётся, крепко стискивая его в объятиях, и звонко целует между ушей. — Господи, какой же ты сладкий, Эшли, — шепчет хрипловато, сексуально так, уткнувшись носом в его шерсть. — Если бы я только мог… я бы отдал тебе свое тело, чтобы ты увидел себя моими глазами. Эшли выворачивается, мгновенно меняя ипостась, и нависает над альфой, заглядывая в налитые желтизной глаза. Морти смотрит на него с неподдельным восхищением, и сердце щемит от зашкаливающих эмоций. Он склоняется ниже и целует его, неумело, но очень старательно. Морти обхватывает его лицо ладонями, углубляя поцелуй, и забирает инициативу, направляя, показывая, как надо. — Скажи, что ты больше не будешь отталкивать меня. Я не прошу многого, просто… позволь любить тебя. Эшли чуть улыбается, смущенный просьбой донельзя, напоследок чмокает влажные, припухшие губы альфы и укладывается тому на грудь. А через пару минут в тишине звучит тихое «обещаю». **** Эшли просыпается первым. Нежится, так сладко нежится, совершенно потерявшись в ощущениях восхитительной близости, а потом медленно-медленно всплывают все вчерашние события, и Эшли чувствительно смущается. Ну, то есть… слишком интимно. Слишком как-то нереально это всё. Слишком сложно представить, что этот мужчина действительно испытывает к нему такое, но не поверить тоже невозможно. Эшли тихонечко выскальзывает из-под тяжёлой руки и также тихонечко исчезает. Следующей станцией становится соседняя спальня. Следующей задачей становится месть. Эшли о-очень умный омега. Эшли вообще благодарен Лесу, что родился именно омегой. У омеги слишком много плюсов, чтобы от них можно было отказаться. Эшли знает, что, что бы он ни делал, Рон ни-ко-гда не проснётся. Волк братца просто не реагирует на него. Ну, то есть реагирует, конечно. Приветливо и самым что ни на есть доброжелательным образом, то есть, будь Рон своим волком, завилял бы хвостом и утащил его к себе, вылизывать, проявляя заботу о семье, о младшем, о хрупком омеге. Поэтому, когда он заходит в спальню братца с крепко зажатым ножом в кулаке, тот, собственно, продолжает мирно сопеть. Эшли гаденько-гаденько улыбается, залазит на чужую постель и, оказавшись сзади, чётко примеривается, чтобы впоследствии засадить этот ножик между нужными позвонками. Вот тут Байрон уже просыпается, но на то и было рассчитано. — Эшли, — шипит, морщится и очень быстро оценивает всю ситуацию. — Чтоб я ещё хоть раз научил тебя чему-нибудь подобному… — И тебе доброе утро, — улыбается, подпирая щеку с завлекательной ямочкой ладонью. — Догадываешься о цели моего визита? Рон бы хотел, может, его придушить или как вариант надрать задницу, чтоб неповадно было (это всё Эшли читает по его глазам), но не может. Тело парализовано практически полностью, одна голова и работает. — Как думаешь, если я расскажу Морти… — Я отрежу тебе яйца. Сейчас, — перебивает, не снимая с фейса миленькой улыбочки, — веришь? Братец уж очень тяжко вздыхает. — К сожалению, верю. — Ну, чего ты такой грустный? Не нравится, когда на тебе используют твои же методы? Удивительно-то как. — Быстрее к сути, — раздражённо отзывается альфа, инстинктивно скалясь от неприятных ощущений. — Я хочу ночевать у него. — Может, мне вам ещё и свечку подержать, не? — Я хочу трогать его, как я захочу и когда я захочу. И желательно без ненужных свидетелей. — У тебя на это есть целый день. — А у тебя есть чувство такта, но ты его почему-то не используешь. — А у тебя есть совесть, но ты её почему-то не используешь, — пискляво коверкает его братец и сдавленно шипит, когда в отместку Эшли проворачивает нож. — Скажешь ему, что можно. Скажи, Рон. Иначе буду ночевать вообще хер знает где. Будете вдвоём меня по ночи искать. — Мелкий гнусный манипулятор, — сухо выплевывает альфа, растирая шею, стоит ему только вынуть острие. — Ты не забывай, от кого ты этой херни понахватался. Морти тебя пожалел: хвост с задницей не побрил. Но это всё ещё могу сделать я. Эшли хихикает, показывая язык, и быстренько сваливает куда подальше. Одежды он как-то не надевал изначально, поэтому оборачивается легко и без потерь. Бежит, глотая открытой пастью свежего воздуха, и чувствует под лапами чуть влажную от росы землю. Хорошо-то как… Счастье длится недолго. Он испуганно взвизгивает, когда в эту самую землю его впечатывают носом, придавив тяжёлой лапой. Дергается, но там бесполезно. Лишь потом, подуспокоившись, чует знакомые феромоны и чуть сдаёт обороты. Отпускают его медленно и предупреждающе рычат, как бы говоря, что драпать в нынешней ситуации — не выход. Эшли покорно прижимается брюхом к земле и отводит уши. — Куда сбежал с утра пораньше? — выпрашивают требовательно, едва ли не приказывают ответить. Он не особо понимает причину подобного поведения, но от шеи до самого копчика шествуют мурашки, потому что Морти, наконец заполучив от него обещание, не то чтобы и дальше собирается растекаться у его ног безвольной псиной. Морти вожак. Не здесь, конечно, но вожак. И одно это уже значит всё. — Больше так не делай. Если просыпаешься раньше, буди меня. Или сиди дома, — склоняется к его уху, несильно сжимая зубы на чувствительном кончике, и Эшли тихонечко скулит, почему-то вдруг забоявшись, что ушко ему могут откусить. — Иди-ка сюда, — поднимает его, крупного волчонка, на руки и тут же ловит возмущенный «тявк» в лицо. — Что? Пойдём так. Я не хочу, чтобы ты разгуливал голышом. Рыжик толкает его передними лапами в грудь, но никто его не выпускает. Смотрит на альфу так обиженно, мол, почему меня даже не выслушали. — Ну что еще? — вздыхает этот ирод. «Ты голый», — ментально недовольствует волчонок, тоже как бы захотевший себе все права. — Мне можно. Рыжий хвост метёлочкой бьёт мужчину по ляжкам. — А ты омега. Эшли с обидой кусает альфу за нос. Ну, не прям кусает, конечно, — просто смыкает зубы, не сжимая челюсти. Морти, весь такой серьёзный, неожиданно заливается искренним хохотом, в процессе как бы невзначай жамкая его меховую попку. Эшли отпускает нос и обижается лишь сильнее. Идёт, несёт его, обеими руками подхватив под задницу, а ему ничего не остаётся, кроме как обнять мужчину лапами и сопеть. Грустно ужасно. Есть какое-то чувство незавершенности. Если б ему разрешили перекинуться, он бы, вообще-то, многое высказал. А тут всё, нельзя. Идет Морти неторопливо. Прогулочку устроил. Трется ещё щекой периодически о его шерстку и целует. Эшли мокро облизывает чужое ухо. Тоже в отместку. И тоже вызывает смешок. — Белочка ты моя, — лыбится, вновь целуя его мордочку, — я себе даже представить не могу, как я без тебя жил. Эшли окончательно отворачивается, принявшись сопеть с удвоенной силой. Ну, нельзя же так. Абсолютно все омеги, даже подобные ему, очень любят слушать, какие они прекрасные и как их сильно любят. Может, не все это показывают, но Эшли-то знает. Приятно слышать от любого, но от того, от кого хочешь слышать, приятнее в миллионы раз. Морти вдруг резко выворачивает голову и замирает. Объятия крепчают, а глаза альфы опасно суживаются, наливаясь звериной желтизной. Он хлопает зенками, уже почему-то передаваемый в братские руки. Откуда в мгновение ока появился Рон — вообще загадка. Оба альфы выглядят напряжённо. Эшли утаскивает брат, ни слова, между прочим, не говоря. А потом слышится вой. Неизвестный, вторгшийся на их территорию, оповещает, что он не угроза, что он к вожаку по делам. «Что происходит?» — ментально спрашивает обеспокоенный омега, пока его доносят до дома. — Подозреваю, что это за тобой. Эшли готов поклясться: ещё секунда и его волк вырвется. Потому что омега внутри него никогда так не рвался захватить власть над телом. Потому что омеге внутри него просто жизненно необходимо вернуться. Не для того, чтобы помочь или защитить, — нет. Он знает, что будет драка. И должен её увидеть, убедиться, что его самец, его пара, победит. Крышечка ме-е-едленно съезжает, а глаза теряют любую человечность. То ли Байрон видит это, то ли просто чувствует что-то странное, но в дом его буквально запихивает, строго-настрого приказав не высовываться. А Эшли уже видит всё немножечко… со стороны. Обычно внутренний волк — своеобразная звериная сущность, защищающая и подсказывающая интуитивным чутьем. Внутренний волк — это перво-наперво зверь, поэтому на эмоции практически не способен, разве что на агрессию, собственничество и возбуждение. Там ещё, конечно, присутствуют неотъемлемые стайные, семейные и парные чувства, но это что-то само собой разумеющееся. А у Эшли волчонок припизднутый, как и сам Эшли. Они очень похожи, только волчонок изначально знает, что ему нужно, волчонку, в отличие от него, не усралась лишняя волокита типа внутренних страхов, смущения и прочей мелкой дряни. Волчонок его такой же прохвост и такая же ссыкливая, хитрющая и жестокая шавка. Поэтому, когда Рон бросает на него последний взгляд, прежде чем запереть дверь, видит лишь смиренную и каплю обеспокоенную мордашку рыженького зверёныша. Дверь хлопает, и волк на скорости несётся к окну, наплевав на приказ вожака. Но волк не дурак — он знает, что показываться нельзя. Незаметно бежит за братцем против ветра, скрываясь всеми возможными методами, и чутко принюхивается, разбирая запах чужака. Пахнет альфой. Сильным альфой. Рыжик останавливается в нескольких километрах, тщательно следя, чтобы ветер не поменял направление, присматривается, замечая, что драка вот-вот начнётся. Байрон стоит в качестве судьи и вожака, на чьей территории все происходит. Эшли отстраненно думает, что вот так отдавать свое тело волчонку время от времени — вполне замечательная идея. Он ничего не решает, просто видит и чувствует всё, что чувствует его омега. Это прикольно. Драка длится недолго. И не захватывающе совсем. Просто, вроде, только что стояли два волка, а потом раз — и один из них прижат за холку к земле. И всё. Эшли думает, что зря припёрлись, а его волчонок, потрусив назад, и рад, и нет одновременно. Волку хотелось, чтобы за него пролили кровь, кровь его пары. Не то чтобы хотелось прям сильной раны, но… Чисто символически хотя б. Чтобы просто чуять солоновато-металлический запах и заботливо слизывать его с шерсти альфы. Ну, хотелось как бы… А Морти тупо уложил противника за секунду. Волчонок разочарованно вздыхает и скрывается в недрах его сознания, возвращая ему тело. Эшли мысленно обещает, что они обязательно побегают от пары в течку, ну, чтоб не расслаблялся. Даже братец не может его догнать. Байрон при необходимости ловит его чистой хитростью и за счёт опыта. А уж эта зверюга весом в — дай бог! — четыре центнера… Хер его поймают, когда он, всецело отдавшись инстинкту, драпанёт от альфы. — Не нравится мне твоя хитрая морда, — хмыкают откуда-то сбоку. Эшли крупно вздрагивает всем телом, оборачиваясь на звук. Вровень с ним уже фиг знает сколько спокойненько шагает его альфа. — Брату не сдам, — продолжает Морти, без стеснения тряся вялым членом при ходьбе, — но если в этот раз повезло, потому что противник оказался слабым, то в следующий может не повезти. Может, к примеру, получиться так, что противник будет брать ловкостью или измором — драка затянется, а в это время, пока и я, и твой братец будем всецело заняты этим делом, его, скажем так, напарник скрутит тебя и утащит куда подальше. Ты же этого не хочешь, правда? Эшли нарочито фыркает. — То, что ты у меня сильный мальчик, это хорошо, конечно. Однако такая самоуверенность ещё ни разу до добра не доводила. Нагибается, резко поднимая его в воздух под передние лапы, и, как и в прошлый раз, устраивает у себя в объятиях, прижимая к груди. Целует в нос и снова ласково жмется. — Ты мой бельчонок, ты же в этом не сомневаешься, правда? Смотрит ровнехонько ему в глаза, и на этот вопрос нужно ответить. «Не сомневаюсь», — тычась мокрым носом во вкусно пахнущую шею, отвечает Эшли, хотя признаться в этом не так уж и просто. А Морти улыбается. По нему видно, что он рад, просто искренне рад, без лишних заморочек. — Я за тебя любого порву, даже того, кто заведомо сильнее. Костьми лягу, сдохну ради этого, но не допущу, чтобы какой-то хмырь взял тебя как собственность. Они уже у неприметного домика на краю стаи. Уже у нынешней обители его пары. Стоит им переступить порог, его наконец опускают на пол. Эшли встряхивается, запустив оборот, и приятно хрустит косточками, выпрямляясь в полный рост. Глядит на своего альфу из-под ресниц и — черт бы побрал эту связь пар — хочет его. И проблема ведь не в том, что хочет в принципе, а в том, что хочет постоянно и хочет так. Подходит ближе, по-кошачьи прильнув к такой же голой коже, и чуть склоняет голову на бок, невзначай ведя пальчиком от крепкой шеи до груди. — А разве ты делаешь не так же? — шепчет кокетливо, не то чтобы действительно задетый этим фактом. — Что? — Разве ты не берёшь меня как собственность? — Это другое, — мягко перехватывая его руку, улыбается мужчина. — Я считаюсь с твоими чувствами. Эшли утвердительно мычит, уложив голову на твёрдую грудь, и прикрывает глаза. Ждёт, что и без его прямого участия всё перейдёт в горизонтальную плоскость, но у Морти другие планы. Морти целует его в макушку и уходит в душ. Он делает глубокий вдох и выдох, присаживаясь за стол. Под руки попадается только прозрачная пустая ваза, которую Эшли и начинает с наивысшей скрупулезностью крошить на ровные кусочки. Кусочки где-то получаются чуть больше — где-то чуть меньше, но Эшли проявляет рвение к идеалу, аккуратно оттачивая каждый острым когтем. Надолго вазы не хватает. Он же пытается, правда пытается не впадать в крайность. Просто не получается. Тело разрывает от чёртовых гормонов, и единственный, кто может помочь, предпочитает целомудрие. Да Эшли бы с удовольствием отказался от этих желаний! Если б мог!.. Но не может. Хочет. Хочет так, что ничего не спасает. Эшли откидывается спиной на кухонный стул и запрокидывает голову, прикрывая глаза. Руки сами находят всё нужное. Пальцы привычно скользят по промежности, оглаживая все чувствительные местечки. Правая рука отдается всецело во владение текущей задницы, а левая с равной периодичностью блуждает от нежных яичек до твёрдого соска, который просто невъебенно с силой сжимать пальцами и чуть проворачивать. Эшли, вдыхая пропитанный своим альфой воздух, чуть выгибается навстречу собственным касаниям. Голову приятно кружит. Он знает, какой эффект произведёт на пару. Ну, не одного ж его штырит, в конце-то концов. Морти, по идее, должно штырить также. Просто Морти слишком упрям. Что-то себе решил и всё. Но на то Лес и послал ему Эшли. Отучивать от самоотверженного принятия решений. Ишь какой решительный-то, блядь. У Эшли другие планы. И они как единый в некотором плане организм должны делать именно так, как хочет Эшли. Эшли так, по крайней мере, решил. Ну, разнообразие какое-то в жизни, а то всё Морти да Морти решает… Он слышит тихий скрип двери, и шаги мгновенно замирают. Слышит даже, как втягивает пропитанный им воздух его альфа, слышит, как тяжело сглатывает. — Эшли, — хрипит непослушным голосом, хватаясь за косяк, — нет-нет… Эшли, пожалуйста… Он приоткрывает глаза, бросая на альфу томный взгляд, и сжимает горошинку соска на грани чистой боли, чтобы тело прошило сладкой дрожью. Вытаскивает из себя добрые три пальца, сложенные лодочкой, и, всё не отрывая глаз от чужих с расширенными зрачками, забирает их полностью в рот. — Эшли, — косяк трещит, но Эшли именно этого и добивается, — как же ты… Господи, как же ты не понимаешь… — Морти прокусывает губу до крови, но даже тупо моргнуть не может, не может оторваться от него. — Я же… для тебя же… Я же вчера чуть не сдох: так хотелось тебе вставить. Я же вставлю, бельчонок, я тебя покрою, а это… нельзя пока. Эшли манит его пальчиком, и Морти покорно подходит ближе, падая перед ним на колени, будто ведомый длинной удавкой, конец которой в руках у этого омеги. Омега призывно раздвигает ноги, чуть сползая вниз на стуле, чтобы предоставить больше доступа. А альфа не может отказать. Такой силы воли у него попросту нет. Как припадочный сжимает его бедра мелко дрожащими пальцами и припадает губами к нежному прелестно-розовому, как и все сокровенные местечки этого омеги, члену. Эшли поощрительно гладит его по голове, награждая довольным стоном. Сначала ещё особо не двигается, оглушенный своим первым минетом, а после с ласковым утробным звуком подкидывает бедра, скрещивая ноги за его шеей. На стуле мокрое липкое пятно естественной смазки, которая всё не перестает течь. Это бельчонка тоже явно расстраивает. Он отдирает альфу за волосы и оглядывает мутными глазами. — Вставь, — непривычно хриплым голосом приказывает омега, всё ещё сжимая его небогатую шевелюру в кулаке. Он склоняется пониже, облизывая дурманящее мозги отверстие, и давит подушечкой пальца в самую серединку. Принимают его как родного. Внутри всё шёлковое, тёплое, обжигающе-острое в ощущениях. Морти до сих пор держится, лишь потому что в голове прочно засела мысль: трахнуть до течки — значит повредить что-то в организме. Собственно, даже его волк это понимает, что безумно облегчает задачу. Один он с Эшли бы не справился. Подначиваемый капризными стонами, он добавляет ещё один палец. Больше просто не влезает. Пока не влезает, ибо три пальчика его бельчонка, почти как два его. Эшли натура страстная в постели, Эшли требует не ублажать его этими пальцами, заласкивая главную желёзку, а тупо трахать. Морти и трахает, засаживая до самых костяшек, вновь принявшись ублажать истекающий член. Эшли сладко кричит и, кажется, планирует лишить его волос на голове или на крайняк задушить стройными ножками, всё ещё тесно обвитыми вокруг его шеи. Кончает ярко и быстро, буквально обмякая в его руках. Наконец позволяет ему распрямиться, дышит тяжело и, несмотря на то что даже от оргазма ещё не отошёл, всё так же смотрит на него этим натурально блядским взглядом. А потом съезжает со стульчика на пол, прижимаясь лицом к его, готовому разорваться члену. Глаза закатывает, не в силах надышаться мускусным запахом альфы, трется о ствол щекой и, в итоге, прочувствовав атмосферу, без лишних слов припадает к головке. Стонет, зараза, даже с членом во рту, и вид имеет настолько блаженный, что на полное отсутствие хоть каких-либо умений отсасывать Морти внимание не обращает совершенно. Тоже долго особо не выдерживает, дёргает за огненные пряди назад и забрызгивает упругой струёй красный язык и розовые щеки. Его, матерого волка, знатно потряхивает, а Эшли показательно проглатывает, облизываясь с сытым видом. Добился своего, сучонок, и рад сидит. Вроде, умом альфа понимает, что стоит бы отругать свою белку, но ругать за такое кажется нереальным. За такое обычно хвалят, но у них же всё, в принципе, через жопу. Он улыбается, вновь поднимая своего бельчонка, и крепко прижимает к себе, трепетно целуя в макушку. — Люблю тебя, Эшли, ты себе даже не можешь представить как. Эшли издает ласковый утробный звук и, уткнувшись носом в его шею, шепчет о своих чувствах.