Я не владею собой, ведь не владею тобой

Эшли гремит на кухне. Нарочито громко ставит кружки, тарелки, ложки и прочую посудину. Он бы подумал, что Эшли обижен. Но он только вернулся домой, и Эшли его ещё не заметил. А Эшли, вроде как, концерты устраивает исключительно для публики в его лице. Вздыхает, привычно морщась, потому что запахов никаких нет. Уже как месяц ходит с отбитым полностью обонянием и, по словам опытного шамана, в перспективе может проходить так ещё года пол. А это бесит и его, и его волка и особенно бесит, что он не чует свою маленькую сирень. С месяц назад как раз таки и произошла заварушка, где его неудачно попытались отравить. С виновниками, конечно, разобрались сразу, а вот с побочкой сразу разобраться не получилось. Так вот, Эшли его до сих пор не простил за это. Не простил за то, что не взял его тогда с собой. Эшли он оставил в тот день дома и Эшли в тот день чуть не сдох, когда почувствовал, что с ним что-то не то. Эшли в общем-то с тех пор стал довольно… нервным. Собственно, как и он. Морти тихонечко подкрадывается сзади и бережно обнимает свою белочку, уложив подбородок на рыженькую макушку. — Бельчонок, — хрипит, переведя взгляд на свою бочину, откуда торчит лишь ручка внушительного кухонного ножа, — это больно. — Я знаю, — голос идеально ровный, загробный просто какой-то. — Мне тоже было больно, когда ты не явился спать домой. Ножик также без стеснения вытаскивает, идёт к раковине, моет и продолжает им же резать морковку. Альфа зажимает рану ладонью и всё думает, что Эшли в последнее время стал… чересчур невыносим. Эшли в последнее время, помимо подобных выпадов и грандиозных скандалов на ровном месте, постоянно отказывает ему в сексе. В смысле, каждый раз отказывает. В смысле, уже недели три. И, в смысле… он очень старается сохранять терпение. Потому что Эшли хочется воткнуть кляп в рот, выпороть и вытрахать из него всю эту дурь. — Я, вроде, предупреждал тебя, что мне надо было уехать, разве нет, малыш? Меня не было… чуть меньше, чем 36 часов. Я правда не заслужил даже поцелуя? Только нож с порога? — А я правда заслужил альфу, который вечно пропадает черт знает где и подвергает себя опасности? — Эшли оборачивается к нему лицом, сжимая губы в полоску. — Я заслужил постоянно подыхать в одиночестве без тебя?! Я это заслужил?! Морти не весело от слова совсем. Он стоит, молча смотря на своего любимого бельчонка, и даже понять не может, откуда только столько ненависти к нему. Эшли всегда мог ляпнуть херню, но никогда не делал этого с подобным выражением лица. — Ты больной? — спрашивает устало, без оскорбления, но Эшли же плевать. — Больной? Значит, это теперь так называется?! Ты ведёшь себя как сука, а стоит мне открыть рот, так сразу больной?! — Ты себя слышишь вообще?! — хватает его за предплечье, заглядывая в глаза, но Эшли тут же вырывается, жмурится, опираясь поясницей о столешницу. — Уйди, — шепчет, спрятав лицо в ладонях, — пожалуйста. — Что с тобой происходит? Я ведь скучал, малыш, ты же это знаешь. Я люблю тебя, маленький, я так не хочу ссориться… Эшли вздрагивает от тихих рыданий, всхлипывает также тихонечко, а он не может. Никогда не мог спокойно смотреть на слезы своей белочки. Тянется обнять, прижать к себе, успокоить, но, стоит лишь коснуться остренького плеча, омега тут же отшатывается, вскидывая на него больные глаза. Ему страшно. Потому что Эшли изначально хотел затеять ссору и после не хотел ее сворачивать. Эшли не хочет мириться. Вообще. Эшли и правда будто видеть его не может. Будто ненавидит. И самое страшное, что до такого состояния его пару довело тоже его присутствие. Эшли брыкается, царапается и отчаянно жмурит красные глаза, когда альфа насильно целует его. Выглядит всё таким же разбитым, только щеки от борьбы чуть покраснели. Морти целует его снова, на этот раз лёгким касанием губ по губам, шепчет в эти же губы «люблю тебя» и уходит. Эшли слышит, как хлопает входная дверь, и давит надрывный вой. Понятное дело, далеко он не уходит. Сидит у себя в кабинете на другом конце стаи и бухает. Не то чтобы ему кажется, что это конец… Нет, конечно, нет. Эшли он не оставит ни при каких обстоятельствах, и если нынешняя ситуация не стабилизируется, то стабилизируется обязательно. Не просто же так его собственный омега ненавидит. Будет исправлять. Они часто ссорятся. Ну, то есть мелкие ссоры стали привычны давно, и за 32 года крепкого брака желания развестись ещё не было. И ненависти тоже не было. Никогда. Ему всегда казалось, что ненавидеть существо, которое любишь, невозможно. Оказалось, возможно. Оказалось, Эшли может всё. Но они ведь и любили всегда по-разному… Он не может сказать, что Эшли любит его меньше. Не может. Просто любовь у Эшли более… эгоистичная. Эшли знает, что он простит абсолютно всё. А сам Эшли, например, ни за что не простит ему измену или тот же нож под ребро. Задумывается он об этом, только когда всё хорошо, потому что, когда что-то идет не совсем гладко, тут же становится плевать, любит ли его белочка вообще. Плевать, лишь бы счастлив был. Пьёт, наверное, уже часа полтора, когда ему отзванивает тот, кому он и сам хотел позвонить. Потому что Байрон в некоторых планах знает Эшли лучше. — Меня только что послали нахуй семь раз подряд и заявили, что звонка моего не ждут ещё ближайшие лет двести, — наигранно-мечтательно вздыхает альфа на том конце. — Я даже боюсь спрашивать, что у вас произошло. — А мне сегодня вместо «С возвращением, любимый» воткнули нож в бочину и выгнали из дома. Я тоже, друг мой, боюсь представить, что у нас с ним происходит. — О… И давно это? — Месяц. — Господи, Морти, как я рад, что ты мой зять. Я б его придушил через неделю такой херни. Морти что-то угукает, осушая очередной бокал. — Первую неделю он мне хотя бы давал. — Что? — Без секса я, говорю, уже почти месяц. Вообще. Дай бог пара поцелуев за день перепадет и пошёл я нахер. — Чё-то я уже и не хочу себе омегу… — Да кто тебя спрашивать будет? Оба альфы тяжко вздыхают. Морти слышит, что Рон тоже берётся за стакан. — А если серьёзно, — глотает, откинувшись спиной на рабочее кресло, — давно у него течка была? — Месяца два назад, не больше. — И вы предохранялись? — Как и всегда. — Уверен? — Конечно. Ладно я с отбитым обонянием, но он-то точно почувствовал бы. — Если это первая беременность, на ранних сроках он может и не чувствовать. — Рон, — голос усталый, уверенный, — я не лезу ему под хвост в течку. Никак и никогда. А сам давно и прочно сижу на противозачаточных — ты знаешь. — А есть другие варианты? Что могло так сильно вывести его из равновесия? — Да черт его знает, — жмурится, обжигая пищевод приличным глотком с горла, и прикрывает глаза. — Ну, ты подумай. Я всё ещё мечтаю о племянниках, поэтому, если там что… — Подожди, — Морти сглатывает, весь застыв в напряжении. — А если я в виде волка, а он нет? — Поздравляю, — Байрон лыбится довольно-довольно. — Ну, первого надо, конечно, альфочку. И назвать Маркусом в честь нашего отца, чтобы, знаешь, как лодку назовёшь… — Рон… — Что? Папаша в шоке? Понимаю. Я тоже, помню, когда узнал, что у меня будет брат, немного… удивился. А уж когда поняли, что омежечка… М-м-м, я там едва ли не ссался от счастья. Представляешь, даже бегал в город втихаря. Сам всю комнату Эшли обустраивал, таскал туда всё самое красивое. — Рон, я стану отцом… — Да, друг мой, да. Заеду к вам через месяцок, украду твоего омегу, и поедем с ним по магазинам, выбирать малипусенькую одёжку. Ай, ты бы видел, как я Эшли раньше наряжал… Такой пупсик был. — Я перезвоню… потом. — А ну, стоять. Ты же понимаешь, что за беременным омегой нужен особый уход? Если он настолько нервный, значит что-то определённо очень плохо. Омеги в этот период могут вести себя странно, но это нормально, это ребёнок чего-то требует, поэтому следи за ним, очень тщательно следи и одного надолго не оставляй: ребёнок может начать жрать омегу изнутри, если ему будет не хватать поддержки отца. Как он ест и что он ест — это капец как важно. Папа, например, когда носил Эшли, ел практически одно сырое мясо и ел очень много, иначе Эшли начинал буквально забирать у него все силы. И это омега, Морти, а если Эшли, к примеру, носит альфу, то силы ему нужны катастрофически. — Спасибо. — Рон слышит свист ветра в динамике и лишь тяжко вздыхает. — Я тебя понял. Дома тихо и темно. А ему и так херовато от распирающего ужаса, ибо, да, счастья там тоже полные штаны, но Эшли плохо. Эшли очень и очень плохо, и было плохо всё это время. У Эшли третий месяц беременности. А он не замечал. Идёт тихо, свет нигде не включает. Всё думает, что, может, его белочка просто спит. Сладко-сладко спит, и он сейчас придёт, уляжется рядом и… не уляжется, наверное. В спальне погром. Все шкафы распахнуты и разворошены, а вещи одной горой валяются на полу. Будь ему верно обоняние, он бы сразу понял, что происходит. А так лишь прислушивается, улавливая прерывистое сопение прямо из-под завала. Только потом доходит, что всё это — его вещи, что Эшли свил себе гнездышко. Его захлестывает такой степенью умиления, что аж грудь сдавливает. Опускается рядом, откапывая своего малыша. Теперь не одного, теперь двух. — Эшли, мальчик мой, — поднимает его, в клубочек свитого, на руки, к груди жмёт, рыженького своего, пушистенького, и тут же опускается вместе с ним на постель, — бедненький мой, один тут совсем. Прости, мой хороший, прости, что ушёл. Эшли тычется носом ему в шею и прижимает ушки, а хвостиком вяло возит по его боку. Эшли вообще-то рад его видеть, и это безумно приятно, учитывая сегодняшнее. — Ну, что такое, прелесть моя? Чего тебе не хватает? — сюсюкается прям откровенно, потому что счастлив и безумно благодарен своему омеге за семью. Эшли перекидывается также, на его руках. — Мне так… плохо, — голосок тихенький, слабенький и очень жалобный. Его чуть инфаркт не хватает. — Я… — всхлипывает, уткнувшись носом ему в ключицу. — Я голодный… — Голодный? — Я кушать хочу. Я постоянно хочу кушать. Но, что бы я ни ел, чувства насыщения нет. И трахаться, безумно просто хочу трахаться, но у меня нет сил на секс. Потому что я голодный, — ноет, прижимаясь к нему максимально близко, и он вдруг явственно чует, что ему в живот что-то упирается. — Чувствуешь? А я так постоянно хожу и даже отдрочить не могу, потому что на это тоже нет сил. А я хочу-у-у, тебя хочу, но я не мог тебе сказать, потому что… Я и сам не знаю, что происходит, я… я умру, да? — Малыш, — улыбается до боли нежно, перекладывая свою прелесть на подушечки, — подожди чуть-чуть, я скоро. Козликом бежит до холодильника, выкладывая на тарелку приличный кусок сырого мяса, и обратно. Эшли смотрит на него как на больного и ненавязчиво интересуется: — Ты издеваешься? — Ш-ш-ш, хороший мой, попробуй, — улыбается как душевнобольной и тянет своему омеге кусочек. — Морти… — Я не стал бы травить своего омегу, поверь мне наслово. — Я и не сомневаюсь, просто… Эшли сдаётся. Видит его взгляд и сдаётся. Тянется к его руке и, глядя ему в глаза, подцепляет кусочек, намеренно задевая пальцы зубами. Жуёт даже, а потом забирает себе его ладонь, облизывая те самые пальцы, покрытые кровью. — Вкусно? У Эшли по-животному блестят глазки и вылезли клыки. Эшли ест с его рук и сытым не выглядит ни разу, и, когда тарелка пустеет, облизывается, откидываясь обратно на подушки, и смотрит на него как на ретивого слугу, мол, тащи давай ещё, чё расселся. Морти тащит. Эшли кушает и кушает, и кушает очень много. И останавливается, только прикончив минимум с полцентнера свежего мяса. Теплится где-то на краю сознания, что это дохренище, то есть он, взрослый, огромный среди сородичей альфа, за раз столько съест лишь в период гона, когда не ел уже несколько дней, но Морти до одури нравится закармливать свою белочку. Белочка наедается, глазки сыто слипаются, и Эшли, вцепившись в него, быстренько проваливается в сон. Когда он просыпается, Эшли сладко кончает на его члене уже во второй раз. Чуть царапает вылезшими коготками его грудь и с упоением скачет на нем, кусая губы, чтобы не сорваться в откровенно пошлые стоны. У Эшли горят звериной желтизной две мигалки заместо глаз, а клыки мешают полностью закрыть рот, но Эшли, кажется, этого даже не замечает. — Мо-о-орти, — скулит, обвивая руками его шею, когда он резко садится на постели, — пожалуйста… Морти отказать не может и не хочет. Морти натурально втрахивает свою белочку в постель, уткнув лицом в простыню, и эгоистично спускает внутрь, впившись зубами в оголенное плечо. Эшли под ним трясет, Эшли приглушенно подвывает и пропарывет когтями матрац. А ему как альфе, наконец дорвавшемуся до секса спустя месяц целибата, совершенно плевать, что там его омега чувствует и кончил ли он. У него как у тупой псины отрубает мозги, оставляя лишь примитивное желание опустошить яйца. Эшли достаётся ещё раз. И ещё. И ещё разок… Альфа успокаивается, только когда сперма из припухшей дырки начинает течь хорошеньким таким ручейком. Останавливается и успокаивается, чувствуя безумно нужную лёгкость и звонкость в яйцах. Потому что Эшли сам виноват. Потому что конфетно-букетный период прошёл уже как тридцать лет назад и хер кто его заставит ещё раз добровольно отказываться от полноценного секса. Ну, не то чтобы, конечно, прям так радикально, потому что, стоит лишь вспомнить, что не так уж, грубо говоря, далеко от того местечка, которое он так самозабвенно долбил, теперь живёт его ребёнок, желание трахаться отпадает совсем. Остаётся тихий ужас и ледяные мурашки под шкурой. Страшно, что уже мог как-то навредить, а уж ещё раз… — Бельчонок, — зовёт севшим голосом, бережно кладя ладонь на острое плечико. — М? Эшли лежит на животе, ровно как он его и оставил. Поворачивается к нему лицом и смотрит вопросительно по-блядски сытыми глазами. — Всё хорошо? Я не переборщил? Нигде не болит? — Ты чего? — щурится сонно и разговаривает также. — Мне всё очень понравилось, медвежоночек, я не выспался просто: проснулся ни свет ни заря от того, что член стоит. Не переживай, я не проголодался ещё и даже силы вернулись. Эшли сладко зевает, готовясь по новой заснуть. — Малыш… — М? — снова мычит, не открывая глаз. — У нас будет ребёнок. — Круто. Первым беременным альфой в истории будешь, — бормочет уже явно в полусне и улыбается. — Нет, маленький, не я беременный. — Значит, я. — Ага, — гладит своего мальчика по волосам и улыбается в ответ. — Хочу альфочку, наследника. Но омежечку тоже хочу, только страшно немного, что потом его придётся отдавать какому-то левому альфе. Ну, сам понимаешь, я не переживу, если моего сыночка… Прости, господи… Я не представляю, как Рон отдал тебя мне. — Ещё бы не отдал… — Я так благодарен тебе за всё. Безумно просто, я… я не представляю, что могло бы сделать меня более счастливым. Ну, может, чуть попозже ещё одного ребёночка заделаем, а потом ещё одного и… Эшли вдруг открывает глаза и хмурится, странно смотря на него. — У тебя всё хорошо? — Я счастлив, малыш. — Ты… — Я абсолютно серьёзен. У тебя в животике теперь живёт наш сын. Эшли не двигается, не дышит даже, похоже. Глядит куда-то сквозь него и, видать, свыкается с новой информацией. — Ты уверен? — голос тихий, а глаза горят надеждой. — Абсолютно. И столько нервничал ты, бедненький мой, из-за этого. Просто кушать хотели мои малыши, — улыбается, обласкивая омегу тёплым взглядом. — Мне жаль, что я не заметил раньше, но, обещаю, больше переживать я тебе не позволю. С сексом пока придётся завязать, но… — Не смей. — Ещё как посмею. Клянусь, пока не родишь, я тебе не вставлю ни разу. Легче успокаивать тебя все девять месяцев, чем все это время трястись, гадая, повредил ли я нашему ребёнку или обошлось. — Что ты там повредишь? Всё нормально будет! Я не человек! — Я тоже, если ты не забыл. И мой член упирается ровнехонько в шейку матки, где живёт наш малыш. Нет, Эшли, и это окончательное решение. Можешь не надеяться, что получится схитрить. Эшли неверяще смотрит на него, поджав пухлую нижнюю губу, и, понимая, что он не отступит, обиженно поворачивается к нему задницей. Скукоживается в позу эмбриона, всхлипывает тихонечко и укладывает ладони на свой плоский ещё живот. — Твой отец бросил нас, — снова всхлипывает, поглаживая животик, — но ничего, малыш, я смогу тебя вырастить и один. Всё у нас будет замечательно, найдём тебе другого отца, если этот такой… нехороший. — Эшли. — Уйди, — отмахивается, скинув его ладонь с плеча. — Я тридцать два года прожил с твоим отцом, а потом он мне нож в спину воткнул, представляешь? Всю душу!.. Всю душу перед ним раскрывал, а он!.. — А он, такой подлец, решил позаботиться о ребёнке, взамен лишив его папочку доли удовольствия, да? — Да уйди ты отсюда, кому сказал? — Никуда я не уйду, и ты никуда от меня не денешься. Никому ты с моей меткой и моим ребёнком нахер не упал, — лыбится, сгребая свою белочку в объятия. Эшли корчит недовольную рожицу, пытаясь отпихнуть его, но пихается не всерьёз. — Это вот так ты меня оцениваешь, кобелина? — пыхтит, заезжая локтем ему в бок, но это всё несущественно. — Это раньше все удивлялись, что ты во мне, кроме рыжей шкурки, нашёл, а теперь все удивляются, что в тебе вообще нашёл я. Я себе гарем из альф соберу, идиот, блин. Морти пробирается ладонью к теплому животику и подцепляет зубами беззащитную мочку уха, перекатывая её между ними. Облизывает всё ухо и под конец, когда Эшли затихает, ожидая продолжения, дует прямо в него, вынуждая омегу вздрогнуть. — Верю, — низко шепчет прямо в заласканное ушко, отчего Эшли дёргается уже по другой причине, — но и ты поверь, что никому ты не нужен, ровно потому что принадлежишь мне. Кто, кроме твоего брата, рискнет бросить мне вызов ради тебя, м? Белочка тихонечко выдыхает в его руках, расслабляется и по привычке трется сладкой кругленькой попкой о его пах. Эшли полностью расцвел лет за пять. И следа от былой худощавости не осталось, стал полноценным роскошным омегой с выдающимися формами, и все ранние комплексы канули в небытие. Эшли всегда прекрасно знал, чего стоит, и знает до сих пор, что красивее него омегу найти вряд ли возможно. — Ты не говорил мне сегодня, что любишь меня, — почти срывается в стон, когда он наконец вжимается стояком, вызванным вот этим вот елозеньем, в упругую мягкую задницу. — Я люблю тебя. — Скажи ещё раз. — Я люблю тебя, бельчонок, я тебя люблю. Эшли переворачивается к нему лицом, потираясь членом о его. — Подрочи мне. Он с готовностью обхватывает оба члена ладонью, скользя по ним вверх-вниз. — Что, даже диверсии против меня готовить не будешь? — Как будто тебя переубедишь, — жмурится, упираясь лбом в его грудь. — Куплю себе дилдо. — На маленький я согласен. — Маленького мне не хватит, — смотрит, зараза, прямо в его глаза и провокационно облизывается, — я жадный. Морти ощутимо шлепает выставленную ягодицу, добиваясь роскошной красноты. — Каждый день буду проверять и, если твоя жадная дырка вдруг окажется слишком растянутой, выпорю. Сильно и больно, чтобы не то что к заднице прикоснуться не мог, мысли даже не было об этом. — Но ты же будешь?.. — Пальцами. И языком. Эшли удовлетворенно мычит и, видно, окончательно успокаивается. **** — А давай я с тобой разведусь и опять за тебя замуж выйду. — Нет. — Ну почему? Какая, блин, тебе разница, а? — Потому что это развод в любом случае. — Но я свадьбу хочу! Опять, ясно?! — Ясно. Это можно сделать и без развода. — Но я хочу по-настоящему! Чтобы клятвы там произносить и расписываться тоже! — Распишешься на бумажке, если хочешь. Можешь её даже сохранить. — Нет! — Ну вот и закрыли тему, раз ты ничего не хочешь. — Я хочу развод, Морти! — Тебе рожать со дня на день, какой развод?! Ты ребёнку потом что скажешь?! Что тебе, бля, свадьбы захотелось еще раз?! Поэтому ты, сыночек, внебрачный у нас, получается?! — Не ори на меня! — А ты на меня! Сел и сиди! Эшли обиженно пыхтит, отворачиваясь от него. Сделать мало что может на самом деле. У Эшли громадный живот и пухленькие щёчки. Эшли хочется тискать, но тискать страшно. Эшли еле-еле перекидывается в человека, просто потому что человеческий организм тупо не выдерживает такой нагрузки. Эшли объел всю стаю и Эшли почти месяц абсолютно не передвигается сам, а последние недели две даже шевелится с трудом. Свадьбу ему, бля, надо! Срочно причём! — Не проголодался ещё? — Нет. — А мне кажется, что да. — Я сказал нет! — Ладно. Эшли практически не отлучается от него, а, если вдруг остаётся дома один, отзванивает ему каждые пять минут, выясняя, когда же он наконец вернётся. Эшли страшно брать на работу, но другого выхода нет, поэтому Эшли третирует весь офис уже несколько месяцев и приказным тоном требует всего, что вдруг взбредет в растревоженный бушующими гормонами, омежий мозг. Эшли сидит у него на столе, куда тоже приказал его посадить, пыхтит надуто и скидывает всё, что ему не нравится, на пол. А не нравится Эшли, к слову, всё. Вообще всё и все, кроме, конечно, любимого мяска с кровью. — Небось о любовничках думаешь, да? — Эшли. — А что? Я же теперь страшный, а свободных дырок вокруг миллион, и все тебя хотят. — Ты мне каждый день рассказываешь про моих мнимых любовников. У меня уже создаётся впечатление, что они не мои, а твои! — Так ты даже не отрицаешь?! — Эшли! — Да что?! О чем ещё можно думать с таким лицом?! Ты выглядишь так, будто тебе плевать на меня! — Мне не плевать! — вздыхает, откладывая все свои бумажки, и берет нежные ладошки в свои. — Мне не плевать. Я очень пытаюсь не нервничать, правда. Мне… Ты себе представить не можешь, как мне страшно, что совсем скоро тебе рожать и… — вдруг жмурится, опуская лицо на эти самым ладошки, и голос начинает дрожать. — Я очень хочу, чтобы всё прошло гладко, легко, чтобы тебе не было больно. Я понимаю, что, по идее, как альфа я должен успокаивать тебя, но… не могу. Я думать могу только об этом и… даже не вспомню, боялся ли я так когда либо вообще. Эшли смолкает на несколько долгих секунд и только потом подает голос: — Медвежоночек, — шепчет так нежно, аккуратно высвобождая руки, вплетает пальцы в короткие волосы и мягко тянет выше, к собственному лицу, — это нормально, что боишься ты. Я ведь ношу нашего сыночка, я чувствую его и знаю, что всё будет хорошо. И не держи свои переживания в себе. Я понимаю, что ты не хочешь, чтобы я волновался, но… Я люблю тебя за то, что могу быть для тебя опорой. Я люблю твою честность и все твои эмоции. Ты себе представить не можешь, как я люблю тебя такого, ранимого и очень сильно моего. Ты у меня такой хороший. Эшли всхлипывает, бережно поглаживая лицо своего альфы подушечками пальцев, целует его, трогательно так, заметив, что и у Морти глаза покраснели. — Я люблю тебя, — шепчет ему Морти, вновь нежно целуя лишь касанием губ по губам. — Тебе хоть чуть-чуть поспокойнее? — улыбается, всё ещё обнимая альфу за шею. — Намного спокойнее. — Это хорошо. Поехали в больничку, а? Звони нашим, пусть подготовятся. У меня воды отошли. Эшли выглядит и говорит настолько умиротворенно, что до Морти далеко не сразу всё доходит. Он что-то угукает на автомате, лезет набрать своих врачей, которые и занимаются нечеловеческими родами и, только подхватив омегу на руки, понимает весь масштаб пиздеца. Потому что Эшли весь мокрый. У Эшли уже отошли воды. Бледнеет он мгновенно, просто сразу начинает сливаться со стеной, увеличив шаг. Эшли уже начинает жмурится и периодически стискивать его плечо цепкими пальчиками, а у него каждый раз сердце останавливается. Он не помнит, как они добираются до больницы и что происходит дальше. Помнит сплошной ледяной ужас. Помнит, как Эшли криво улыбается, убедительно прогоняя его с палаты нахрен. Он безумно хочет остаться, но там уже его утаскивает Байрон, не менее, к слову, бледный и с тем же отпечатком панического оцепенения на лице. А потом всё превращается в адскую вечность, где они на пару дымят в коридоре, кто-то там ещё кричит, пытаясь отобрать сигареты, но Рон, кажется, рычит, и у неизвестного смертника больше вопросов к ним не возникает. Он слышит крики своего омеги и ничего не может сделать. Чувствует себя так, будто его сердце жрут чайной ложечкой. Проходит бесконечность, хотя, как позже узнается, с первых схваток роды длились всего полтора часа. Их запускают в палату. Ему кажется, что у него вот-вот случится сердечный приступ, но Байрон первый грохается в обморок и последующая суета несколько отрезвляет. — Морти, — нежно-нежно зовут его ангелы с небес, — Мо-о-орти, ты в порядке? Морти дергается, окончательно приходя в себя, и первым видит лицо своего ангела с лёгкой улыбкой и привлекательными морщинками этой самой улыбки возле глаз. — Я… — на ватных ногах подходит ближе и падает возле кушетки на колени, хотя рядом и стоит стул. — Выходи за меня. — Ещё раз? — Сколько хочешь раз. Что хочешь, господи… М-можно?.. Смотрит во все глаза на крупненького младенца, которого его мальчик заботливо кормит грудью, и до одури боится даже вздохнуть неправильно, как-то повредив хрупкому существу. — Можно. Только без резких движений, он уже засыпает. В голубенькой пеленочке с кружавчиками, с сонно слипающимися глазками ярко-желтого звериного цвета, причмокивает инстинктивно и уже сопит с ангельским умиротворением на личике. — Альфочка, большой такой, весь в тебя, между прочим. Перед глазами плывёт, он кивает несколько раз, не в силах выдавить из себя и слова, и вдруг замечает, что на пеленочку упала капля. Тут же испуганно находит взглядом Эшли, но тот тихонечко утирает слезы, пристально смотря на него в ответ. — Иди ко мне, — шепчет и, стоит лишь ему подойти с малышом на руках, обхватывает его лицо ладонями, прижимаясь лбом ко лбу. — Только попробуй плакать при ком-то ещё. Такой ты принадлежишь лишь мне, запомнил? — Запомнил. — Я обожаю тебя. Целует его нежно и очень аккуратно, чтобы не зажать между ними младенца. И плевать как-то становится, что альфы не плачут. Он плачет. Первый раз в жизни, конечно, но очень надеется, что не последний. Деток ужасно хочется ещё. Чуть попозже, но ещё. — Мне тоже дайте, — шмыгает носом откуда-то сбоку очухавшийся Байрон и, как только принимает дитё на руки, тут же пораженно ахает. — Вы видели? Одно лицо! Одно лицо же, ну! Копия моя, скажите же? Родители понимающе переглядываются и усердно кивают ради приличия. Ибо Рон с той же уверенностью всю жизнь заявлял, что и Эшли с ним как две капли воды. И, пока Байрон качает обожаемого племянника, Эшли тихонечко тянет его на себя, вынуждая нагнуться. — В больнице у нас ещё не было, — на грани слышимости шепчет омега. Морти цепенеет, переводя ошалевший взгляд на мужа. — Прости, господи, Эшли, ты же только что родил. Какой, к чертям, секс? — Ну, я не говорю сейчас. Что ты сразу напал-то? Я сейчас немного не в форме, но завтра… — Даже спорить с тобой не хочу…