Пепел

— Думаю, я обзавёлся… другом. Собственный голос, складывающийся в такие странные слова звучит чужим. Маринетт сделала вид, что новость её не тронула, но всё-таки резкий поворот головы выдал её заинтересованность. Она не спеша, наверняка то нарочно, поднялась с плиты и подошла ближе, складывая на груди руки. — Славно, — тёмная чёлка огладила переносицу, когда она наклонила голову. — Поэтому ты вчера не пришёл? Лука чуть нахмурился, выискивая в её тоне повод для беспокойства. Но Маринетт держалась вполне отстраненно. — Да, после занятий немного прошлись по… — он тут же осекся, ловя колкую сосредоточенность синих глаз. — Не важно. Маринетт не может гулять по паркам, аллеям и излюбленным когда-то улицам. Она может только бродить по кладбищу, на котором похоронена. Он столько раз уговаривал её родителей кремировать тело. До того, что они стали придумывать причины, почему больше не хотят с ним видеться. Да и многие сочли его тогда невоспитанным невежей за такие предложения. К тому же он даже не оплакивал любимую… Но сложно её оплакивать, если рядом стоит её дух, обсуждающий цвет гроба. — Мне никогда не нравился красный, — скучающим тоном парировала Маринетт на поминках, прямо под мамины всхлипы. Потому что грустные мины трогали её лишь первые два дня. Потом она начала злиться. — Ты же можешь сказать им, что со мной всё в порядке? — спрашивала она у Луки, безуспешно пытаясь взять мать за руку. Он старался не смотреть, как белые ладони гладят дрожащие руки Сабин, но не находят отклика. Он лишь покачал головой тогда. Никто ему, конечно, не поверил бы. Да и формально не то чтобы с Маринетт всё было так уж и в порядке. Ему было жаль её, привязанную к месту. Но он смутно представлял, что бы делал с прахом. Ходил бы по парку, держа погребальную урну под руку на манер парочек?.. Странно до смешного. А ведь Лука даже и не любил чёрный юмор. — Ничего, — отмахнулась Маринетт, разбивая сумбурные картинки воспоминаний, что тут же трухой посыпались. Напряжённые плечи свело лёгкой судорогой. Они обсудили занятия, Лука рассказал, как встретил профессора Бенара на культурологии. И они, смеясь, сошлись на том, что старик совсем на работе повернулся, раз приходит туда и после смерти. Конечно, было в этом что-то грустное, но они почему-то об этом не говорили. И вообще Куффен был предельно осторожен: слишком многое нельзя было сказать Маринетт. Причём все эти ограничения он придумывал себе сам, лишний раз не желая искушать судьбу. И всё же иногда он натыкался на немые укоры в её взгляде. Была в этом какая-то несправедливость, что его жизнь, в отличие от её, ещё имеет продолжение. Он засиделся до темноты. Её силуэт в ночи покрылся светящейся размытой линией и уже нельзя было спутать с обычной, случайно забредшей на кладбище девушкой. Но он давно научил себя этого не пугаться. По дороге домой он случайно поймал себя на мысли, что сегодня не сменил букет на надгробии. * В этот раз Адриан намеренно садится рядом с ним. И им дважды делают замечание из-за слишком громких разговоров. На третий же раз лектор просто выставляет их из аудитории, под гомон — кто-то даже умудрился им свистнуть — однокурсников. И Адриан на удивление этим почему-то обеспокоен. — Чёрт, должно быть у тебя будут из-за меня проблемы, — поясняет он, закидывая руку за голову. — Свои проблемы тебя, видимо, не заботят? — хмыкает Лука, складывая учебники, что на ходу схватил с парты. Но Агрест только дурашливо фыркает. — Не хочу звучать надменно, но не думаю что они захотят избавиться от студента вроде меня. Он простодушно пожимает плечами и открыто улыбается. В чём-то он конечно прав, но это не делает его менее заносчивым болваном. — Скромности тебе не занимать, — Лука тщетно пытается не смотреть чересчур внимательно, на небрежно взьезрошенные волосы. — А за меня не переживай. Вообще чудо, то что я припёрся сегодня на пары. Видимо, сама судьба против такого расклада. Смех Адриана звучит словно впервые. Разрезает неприветливое пространство коридоров затянутых коричневыми тенями, которые провожают их на улицу. — Каков план действий? Агрест запихивает руки в карманы, а губы стягиваются в игривую надломленную полосу. Он смотрит внимательно, но не пристально. С лёгким интересом и даже вежливостью. — Мне нужна моя гитара, — уверенно парирует Лука. Мать встречает громогласным приветствием и тут же бросается предложить им пройти и рассказать, как дела в учебном плавании. И лишь неопределенно хмыкает, когда Лука говорит, что они зашли только взять инструмент. — Тут ничего, — тянет Адриан, оглядывая каюту. — Странновато, но очень здорово. Думаю, мой отец ни за что бы мне не разрешил обклеить комнату постерами. В его голосе нет сожалений, лишь скачущая насмешка над родителем. И Лука знает, что если взглянуть в зелёные глаза увидит в них её лязгающий отблеск. Но почему-то не смотрит. Они садятся прямо на траву, ещё не успевшую взяться сухой желтизной. Гитара отзывается расстроенным бряцаньем, когда он бегло поправляет колки, настраивая. И Агрест безбожно наблюдает за каждым движением, вызывая неосознанные потуги держаться статно. Хоть в этом и нет нужды. Струны слушаются всё так же покорно и аккорды сами ломятся один за другим под пальцы. Ветер подхватывает музыку и теряется где-то в светлых волосах Адриана. Который, кажется, вообще никогда не перестаёт улыбаться. Но сейчас его улыбка выглядит совершенно по-особенному — объятая нотами и рыжим переливом приближающегося заката. — У тебя талант, — лишь произносит Агрест, вслушиваясь. Но Лука слабо улавливает смысл слов. Он концентрируется на голосе, мимике и странных жестах. Подиумах в рассказах и шуршащих бумажек, которыми они вчера обменивались на парах. Тонет в мысли о вечно-зелёных лесах чужих глаз… Срыв: струна шипит под резким ударом, сцепляясь с ногтями, мелодия набирает ритмику, красится в удивление и лёгкий — словно выдуманный — румянец светлого лица. Куффену хочется забыться в музыке, держит лишь тепло, щекочащие побеги у лодыжек и чужая восторженная улыбка. Когда гитара стихает и Агрест распыляется на комплименты, есть короткое мгновение снова научится дышать. — Мне никогда не давалась музыка вот так, с лёгкой руки, — мечтательно говорит Адриан. Лука хочет выразить несогласие, вслушиваясь в мелодию аристократично смягчающихся окончаний и поющих гласных. Но он шустро одергивает себя от прилипающей мишуры неуместной лести. — Думаю, ты себя недооцениваешь, — снисходительно улыбается Куффен, бегая ладонью по свистом отзывающемуся грифу. Чушь. Словно струнам нужно, чтобы их бесконечно касались… Но хотя бы есть куда деть руки. И ни пойми откуда взявшийся в них мандраж. — Возможно, — кивает Адриан с намеком на самодовольство. — Но сложно судить, когда слушаешь такие откровенные шедевры. Смущение колется, словно шерстяной плед, но при том так же заботливо греет. Тихое «спасибо» Луки съедает ветер, оставляя на губах лишь беглую кроткую радость. * — Ты сегодня мечтателен, — подмечает Джулека. — Почему ты ещё не спишь? — бросает Лука в паузу квадрата мелодии. — Твоё бряцанье мешает. Палуба окутана сумраком, но нет-нет да мелькнёт где-нибудь в звеньях якорных цепей отблеск фонаря. Воздух остыл, но Лука так и продолжал сидеть под синим вечерним небом в компании аккордов. Он тихо усмехается. — Обычно под мою музыку ты засыпала крепко, — и подмечает меланхоличным тоном. Мизинец цепляет струну, тут же прижимая со звонким флажолетом. — Не в этот раз. Уж слишком она бодрая и жизнерадостная, не находишь? — хитро улыбается сестра, ловко хватаясь за трос и усаживаясь на перила. Луке хочется спросить, плохо ли это, но он тут же начинает понимать к чему клонит сестра. Поэтому с ответом не торопится. — Это всё тот парень, не так ли? — не унимается Джулека в монотонной констатации фактов. Она важно складывает руки на груди, вперив взгляд куда-то в чёрную воду. Делает вид, что и не интересно вовсе. — Возможно, — неопределенно мотает головой он, пряча скачущие уголки губ. Он никогда не был мастаком в таких разговорах: так и норовил ляпнуть лишнего. — Он странный, — лишь пожимает он плечами, отмахиваясь. — Мы сегодня прогуляли пары с его подачи. Джулека соскакивает с лёгким смешком, уходит не размениваясь на ответы. Но Лука слишком хорошо её знает. — Необычное ты слово подобрал, чтобы подметить, что он тебе небезразличен, — летит вдогонку уже с лестницы. Он глушит последнюю ноту подушечками пальцев. Его улыбку видит лишь опускающаяся над водой темнота. * Холод забирался под одежду липким ветром. Даже самые тёплые свитера перестали спасать в преддверии ноября. — Совсем не так, — улыбнулась Маринетт, тыкая белым пальцем в бумагу. — Смотри, у тебя клюв завалился. Лука критично глянул на рисунок, и подумал, что клюв это далеко не самое страшное. Вся ворона была перекособочена, а ввалившийся единственный глаз смотрел с укором. Её настоящие сородичи бродили неподалеку. Цокот их когтистых лап шкрябал мысли в уставшем сознании. «Ты бездарен» — так и слышалось в этом неритмичном клацаньи. Но синие глаза отзывались блеском каждый раз, едва он брал карандаш и альбом, поэтому Лука не был против рисовать столько, сколько хочется Маринетт. Даже если это выходило из рук вон плохо. — Да, а вот здесь можно обвести, подчеркнуть крыло, что находится ближе. Пальцы начинали потихоньку деревенеть и линии то и дело промахивались мимо контура. — Вот так? — Теперь это хотя бы похоже на птицу, — довольно кивнула Маринетт, приобнимая его за плечи со спины. Холод пополз по коже вслед за её касаниями, но Куффен уже научился не придавать этому значения. Он ласково накрыл её руку своей. — Что, правда? — невесело усмехнулся он. — Ну, может на очень больную и неказистую, — хихикнула она, склонив голову ему на плечо. — Хоть не дохлую, уже успех, — хмыкнул Лука. Ладонь Маринетт вынырнула из его руки, а с плечей словно сняли пакет льда. — Ну да. Прости, — бросил он автоматически. Она отошла к приземистому изогнутому стволу вяза и словно было попыталась сорвать ветку. — Ничего, — тут же нарочито бодро отмахнулась девушка. — Знаешь, думаю рисование это и впрямь не твоё. Она светло ему улыбнулась, но больше не стремилась обдать прикосновениями. И Лука втайне даже тому обрадовался — солнце сбежало за тучи, окончательно погрузив кладбище в мерзлоту. — Иногда я и сама забываю, что… — Я думаю, мне пора, — уверенно выдал он. — Разве? — Маринетт удивлённо вскинула брови. — Мне холодно, — пожал он плечами, отводя взгляд. И почему ему должно быть за это неловко? Девушка оторопело замерла на месте, словно он сказал что-то очень озадачивающее. Но раздумывать об этом почему-то не хотелось. Он вдруг почувствовал срочную потребность поскорее уйти. — Да… хорошо, — отозвалась Маринетт уже ему в спину. — Лука? Он обернулся на полпути. Стыдливо подмечая, что делает то нехотя. — До завтра? Дюпен-Чен задержала на нём проницательный взгляд и подарила робкую улыбку. При виде которой внутри запоздало проснулась совесть. — До завтра, — кивнул он. Луке подумалось, что на следующий день непременно нужно принести букет её любимых пионов. И обязательно нарисовать эту чёртову птицу по всем законам анатомии.