Пепел

Если бы она могла чувствовать, наверняка бы ощутила, как затекли ноги. Или как руки сводит от несменяемого упрямого положения. Хотя времени, на её взгляд, прошло уже настолько много, что вполне эмоциональные ощущения могли возыметь физический эффект. Словом: безумно долго. — Он не придёт уже сегодня, дорогуша, — послышался со спины скрипучий голос. Она бы подумала, что сбрендила и мысли уже окончательно оформились в голоса, но… опять-таки нужно иметь физический ум, чтобы умудриться с него сойти. Маринетт обернулась. Сухопарая старуха стояла недалеко от её могилы, поэтому её присутствие вмиг ощутилось энергетической волной. Аура у женщины была до странного непроницаемой, но очень яркой. Дюпен-Чен нахмурилась. — С чего вы взяли? Старуха лишь неприятно усмехнулась. — Ты и сама это знаешь, — протянула та. — Пойдём-ка лучше немного развеемся. — А зачем заговорчески склонилась ближе, — мы затеяли сыграть в бридж, айда с нами. Хоть тон её был на удивление добродушный, Маринетт такое предложение не прильщало. — Тоже мне, — отмахнулась она, — словно мне заняться нечем. Старуха лишь вскинула брови и негромко суховато рассмеялась. — Ну тебе виднее, милая, — кряхтонула она напоследок. — Если что, ты знаешь где нас искать. Маринетт кисло хмыкнула на прощание. Мадам Клеман и остальные «славные обитатели кладбища» давно пытались, как это выразиться, наладить контакт. Но она так же давно поняла, что не походит на остальные души. Все, чего те хотели: это бесцельно шнырять по миру, резаться в карты, пугать народ или просто следить за новостями и сплетнями… Маринетт же была другой. Она чувствовала это. Внутри неё до сих пор теплилось волнительное трепетное ощущение жизни. И ничего не могло сбить с толку, ведь у нее был главный ориентир: любовь. Только любовь, та самая пресловутая и всеми недооцененная, держала мысли в ясности. Солнце коснулось горизонта и пришлось признать: старая карга была права. Маринетт огладила белый камень, ощутив лишь слабый намек на касание. Всё происходящее казалось дурным сном. Едва ли она вообще помнила, как умерла. Хотя честно пыталась вспомнить. Но все что приходило в голову, это обрывочные картинки шныряющих по дороге автомобилей, всплески белых фонарей, много шума… И его лицо. О, его лицо заменяло ей ответы на все вопросы, волнения и непонятности. Она как сейчас помнила всю ту щемящую сердце боль, что застыла в его глазах, когда он увидел её такую. Но кроме того ей это давало небывалую надежду. Ведь если кто-то так переживает за нее, смотрит на неё так… Она точно не пропадёт. Даже в загробном мире. Маринетт улыбнулась закату и своим мыслям. И вдруг почувствовала в кончиках пальцев странное, доселе нераспробованное. Слабое покалывание, разбегающееся волной тепла. Руки, до этого объятые тусклой дымкой света, вдруг замерцали заметно ярче и словно наполнились теплом. Но едва она успела этому удивиться, всё тут же прекратилось. — Только не показывай это своему дружку, — усмехнулся кто-то за спиной. — Я же сказала, что не играю в бр… — осеклась Маринетт, оборачиваясь. Потемневшее кладбище окутало липким смехом, и даже не сразу можно было понять, откуда тот исходит. Девушка шугано заозиралась, и тогда смех стал заливестее и холоднее. — Не пугайся, — прошептал кто-то у самого уха. — Во второй раз умереть не получится. Буквально соткавшись из воздуха, перед ней появилась странная фигура. Маринетт нахмурилась и вмиг спрятала страх за сложенными в замок руками. — Это вы… Что вам нужно? Что я не должна показывать? Маринетт уже знала, что души не всегда сохраняли свой истинный облик. Мадам Клеман, кажется, называла их неприкаянными, беспокойными. Но Дюпен-Чен не было до них большого дела, как, собственно, и им. Ровно до этого момента. Душа снова хохотнула, и собралась в мутный светящийся силуэт — даже не разберешь — мужчины или женщины. Дюпен-Чен почувствовала себя словно в дурацком ужастике, а потому решительно не позволила подобным фокусам её напугать. Она подалась ближе, сверля некто выжидающим взглядом. — Тому парню, — наконец последовал ответ. Ленивый голос души странно рикошетил, словно они находились в узком тоннеле. — Он не оценит твои светящиеся ручки. Маринетт невольно задрала бровь и цокнула. — Это ещё почему? — Ну, — душа вальяжно перетекла ближе и пристроилась рядом на камне. Маринетт ощутила колючую и яркую энергию, — ему может не понравиться, что ты так за него, хм, цепляешься. Маринетт на секунду опешила, но в этот раз настал её черёд усмехаться. И, хоть и не очень уверенно, но достаточно грациозно, она спрыгнула с мрамора, возвращая себе потревоженное личное пространство. Девушка манерно откинула волосы с плеча. — Это просто чушь, — весело воскликнула она, вновь чувствуя тепло, но на этот раз в груди. — Он любит меня, в этом и смысл держаться друг за друга. Взгляд её застыл где-то за острыми елями на горизонте. — Любит, — согласилась душа таким тоном, что Маринетт не смогла удержаться от того, чтобы взглянуть на неё. И словно прочтя её мысли в свете силуэта появилось что-то похожее на лицо. Оно выражало снисходительное сострадание. Что тут же вызвало волну раздражения. — Но как долго это продлится? Думаешь, он будет вечно ходить сюда к тебе? Маринетт не могла не заметить явного ехидства в этих словах, но… Так же не могла отрицать очевидного, что кто-бы перед ней ни был — он был прав. — Зачем ты мне всё это говоришь? — Хочу лишь предостеречь, — пожал силуэт тем, что должно было быть плечами. Свет от его странного тела расползался по гравию косыми синеватыми лучами. И Дюпен-Чен почему-то вдруг почувствовала странную зависть. — Но ведь ты тоже светишься, — медленно парировала она. — Почему? Фигура вновь заскрипела холодным протяжным смехом, на секунду обнажив очертания белых красивых зубов. — А вот теперь ты задаешь правильные вопросы. * После душного кинотеатра вечерний воздух чуть покалывает лёгкие. Они уходят с шумной площади ближе ко дворам. Адриан подозрительно тих. — Ну, и как тебе фильм? — интересуется он немного погодя. Лука улыбается его неуверенному взгляду, выдерживая лирическую паузу. — О, просто чушь полная. — Фух, слава богу, — облегчённо выдыхает Агрест и смеётся отбрасывая отстранённый вид, — я уж подумал, это со мной что-то не так. Что это вообще были за приколы с галлюцинациями? Будто мы могли понять, где что. — А врач, — кивает Куффен, — они хоть знают вообще, что здравоохранение не так работает? Адриан агрессивно всплескивает руками в согласии. — И я уж не говорю про сцену в ванной… — смущённо ерошит он волосы. — В общем, кошмар. — Подытоживает Лука. — Надеюсь в следующий раз ты оставишь выбор фильма на меня. Агрест хмыкает и косая улыбка касается его губ. — Без проблем. Только спустя добрую минуту Лука осознаёт завуалированное в своей речи приглашение. И порозовевшие щеки Агреста вызывают в животе колющее сладкое волнение. Адриан вызывается его проводить и совершенно глух к скромным отнекиваниям. Куффен старается не обращать внимания на случайные касания их рук во время прогулки, но выходит скверно. Да и Адриан то и дело бросает эти свои странные взгляды, от чего сразу хочешься нести чушь полную и нелепо улыбаться. Иллюминаторы Либерти приветливо выруливают из-за угла, прежде чем Лука успевает закончить фразу. Они доходят несправедливо быстро и улыбка лениво сползает с его лица. Куффен ненароком вскидывает глаза на Адриана, что с вежливым любопытством пялится на корабль. — Такой себе вид — вскользь подмечает Лука, запихивая озябщие руки в карманы. Агрест хмыкает и делает шаг навстречу. — Не знаю. Я бы мог всю ночь смотреть, — виляет он игриво плечом. И такие вещи совершенно непозволительны, поскольку Лука просто теряется во всей этой мимике, ухмылках. Теряется, когда Адриан аккуратно поддевает его подбородок и тянет на встречу. Теряется в запахе мяты и тепле, расползающемуся по лицу от его ладони… И в конце концов, всё кажется сладким и немного жестоким сном, когда Агрест мягко целует его. Неторопливо и плавно, пропуская иголки тока от губ, кажется, в самое сердце. Которое больно спотыкается от внезапно нахлынувшего счастья. Тело словно парализует. Щёку мажет тёплое дыхание, когда Адриан торопливо неуклюже отстраняется и, кажется, хочет что-то сказать. Но Лука тут же притягивает его к себе, отмирая, и по губам растекается сахар, когда он сам вовлекает его в поцелуй. Блондинистые волосы сминаются под его ладонями, а голову бессовестно кружит чужим присутствием. Мысли ничтожно расползаются все до единой, собираясь лишь в робкие касания, ощущение чуть прохладного влажного ветра и шуршание волн.