Пепел

Маринетт почти забыла, что такое головокружения. Но сейчас ей определенно было дурно. В голову так и лез странный серый туман, перемешиваясь с трухой. Ей казалось, что она вот-вот отключится, и от этого страх сковал движения. — Я не могу уйти с кладбища, — сказала она, подавшись назад. Нет, это была плохая идея. А её загробная жизнь и так была уже ими переполнена. — Просто дай мне руку, — промолвила Душа. Девушка, ещё переминаясь некоторое время, всё же взялась за светящуюся длань. Она было готовилась почувствовать холод, но на удивление её пробрало током. Тем странным ощущением… И только сейчас она смогла его чётко идентифицировать. Это было ощущение жизни. В глазах словно прояснилось. Будто из мира вокруг выкачали туман, разукрасили, выкрутили ползунки насыщенности. Казалось, она даже могла почувствовать запах жухлой травы и чернозёма. — Чт.. как это? — Нравится? — заискивающе поинтересовалась Душа. — Но это ещё не всё. Идём. — Я же сказала, я не могу… Но ноги, до этого будто ватой обратившиеся, на удивление уверенно вели её от надгробий. И хруст сухой земли свидетельствовал о том, что она действительно к ней прикасается. Дюпен-Чен перестала понимать что либо окончательно. — Ты… живёшь? — озвучила невероятную догадку она. Ответом на это послужил весёлый смешок. — И да и нет. Это сложно. Маринетт остановилась. Она по прежнему держала Душу за руку и, честно говоря, боялась отпускать. Не хотела. — Так объясни. Душа повернулась к ней, и впервые свет её стана сложился в очертания человека. Это была девушка. — Милая, а ты сама ещё не поняла? — сладко сказала она. — Я не.. — Дюпен-Чен растерянно вгляделась в красивые черты. Казалось, даже смотреть на неё было приятно, но она вовремя себя одёрнула. Они шли за мерно опускающимся солнцем, словно тщетно пытаясь его догнать. И это показалось Маринетт прозаичным. Она даже не удержалась от глупого смешка. Словно ей дурь подсунули, ей богу. Отменную дурь. — Жизнь конечна, — как ни в чём не бывало заверила её новая знакомая. — Она как ресурс. Наши жизни уже закончились. — Она обратила взгляд на силуэт вечернего города, маячевшего на горизонте. — А их нет. — Но… Мы ведь есть. Занимаемся своими делами, что делали при жизни, продолжаем… — Вот именно! — воскликнула Душа. — При жизни. Взгляни на этих дряхлых старух. Одна пародия на жизнь. Но мы другие… — Мы? Маринетт осеклась и неуверенно посмотрела на Душу. Но та лишь игриво склонила голову. — Нас объединяет то, что мы хотим большего. Разве нет? — Пожалуй, — пожав плечом, согласилась та. Внутри собиралось недоброе предчувствие. Они вышли к городской дороге. И эта ночь быстро себя исчерпала, выгорела. Как те дешёвые свечи, которыми Куффен уставлял её комнату на день влюблённых. Так же сладко и тепло. Душа была… Захватывающей, чарующей, загадочной. Показывала ей закоулки Парижа в которых Маринетт и не подумывала бы бывать даже будучи живой. Водила её к морю, слушать прибой и визгливых чаек. Им не был страшен холод или глупые отморозки, шатающиеся по улицам с выпивкой. Она напоминала Маринетт ту самую девочку из начальной школы, которой завидуешь настолько сильно, что даже не находишь в себе силы её ненавидеть. И лишь наивно мечтаешь заполучить её в подруги. Но и было другое. Второе, безумно пугающее, но от того не менее интригующие. — Тебе придётся забрать его жизнь, прежде, чем он успеет отказаться от тебя. Дюпен-Чен застыла, пытаясь осмыслить услышанное. Пытаясь хоть как-то представить, что возможно у этих слов есть ещё какой-нибудь другой смысл, не подразумевающий собой такой ужасный исход. — Нет, это невозможно, — голос сам по себе стал слезливым и жалостливым. — Я не смогу. Я ведь… люблю его, — обречённо подытожила Маринетт. — Разве ты не понимаешь, что уже делаешь это? С каждым днём, с каждым его взглядом в твою сторону он отдаёт тебе жизнь… Тебе лишь просто нужно протянуть за ней руку. И Маринетт сводило то с ума. Она, конечно, не могла это сделать. Это было абсолютно и полностью исключено. Дюпен-Чен плотно заколотила это в голову, даже повторила вслух пару раз для должного усвоения. Но мысли — маленькие чёрные тараканы, расползавшиеся в стороны, едва включишь свет — вновь собирались, когда приходило время темноты. Небо светлело. Душа оставила её к утру, и сейчас Маринетт себя ощущала крайне глупо и пусто у этого куска мрамора со своим именем. Она вздохнула, с ужасом и одновременно странным трепетом ловя себя на мысли, что, кажется, чувствует морозец воздуха, расползающийся по лёгким. Вдали показался знакомый вытянутый силуэт. * Луку вела как никогда яркая решительность, но она всё же ничего не могла сделать с колющем грудь волнением. Со всем этим коктейлем эмоций в голове он и не заметил, как обогнул кованую калитку и запетлял меж надгробий. — Тебе нужно сходить туда, — сказал Адриан со странным придыханием. Лука лишь скосил на него недоумевающий взгляд. — Закончить со всем этим, — пояснил тот. — Так будет честнее по отношению к Маринетт. То, что Куффен тянет резину, было очевидно уже давно. Но внутри до сих пор сидело глупое инфантильное желание, что всё пройдёт само самой. Каким-то чудесным образом рассосётся, рассыпется, обратившись пеплом. И когда он видит Маринетт, что-то внутри стремительно падает, не находя дна. Знакомые до болезненного черты, ямочка от улыбки… Голову мутит. — Привет, — проговаривает она пустым голосом. Но, возможно, это лишь обман сознания, испуганного предстоящим диалогом. Лука как может заставляет себя проговорить приветствие. Она вскидывает на него взгляд, словно молебный. — Нам нужно поговорить, — тихо подмечает он, держась на расстоянии. — Да, наверно, — надломленность её голоса словно корябает затылок, пуская сухие мурашки. — Маринетт, — зовёт он почти мягко и всё-таки делает шаг навстречу. Руки сами тянутся к ней, и Лука неуклюже их опускает. Но Дюпен-Чен сама бросается к нему в объятья. Сегодня, по наставлению Агреста, Куффен оделся тепло. И потому он чувствует лишь беглый холодок, когда бледные руки обвивают плечи. На удивление Маринетт не дует губы, как прежде, хотя бог знает, когда они виделись в последний раз. И вообще она выглядит до странного другой. Она активна и словно бы даже лёгкий румянец касается её щёк… Но в глазах залегает что-то неведанное, чего он не видел в них ни до, ни после её смерти. В смятении он отступает на пару шагов назад. Чисто интуитивно. — Как ты? — сам не зная почему, спрашивает вдруг Лука. И это ошарашивает Маринетт не меньше. — Н.. нормально, — выдыхает она, бросая извиняющуюся улыбку. Она задумчива, кротка, говорит мало. От того слова словно приходится выдирать из горла. — Я… Встретил кое-кого, — неуклюже говорит наконец он, переминая пальцы. — И влюбился. Я больше не могу приходить к тебе. Просто, как пластырь сорвать. И Дюпен-Чен ожидаемо куксится, мотает головой и жмурится. Словно если она перестанет на него глядеть — всё что он говорит, обернется неправдой. А под конец его слов совсем отворачивается. — Но… — тихо скрипит её голос. — ты ведь говорил, что любишь меня. Лука улавливает лёгкую злость, и от этого парадоксальным образом становится легче. Наличие эмоций говорит о том, что это всё та же Маринетт. Это немного успокаивает. — Да. Но ты уме… Он так и не решается закончить фразу, когда она оборачивается и стреляет взглядом. Даже на секунду кажется, что они сверкают белым. Но то лишь отражение на удивление чистого неба. — Прости. Но… Ты ведь не думала, что так будет всегда? Лука чувствует себя странно, проговаривая это. Словно вкус у слов подозрительно чужой. Ещё каких-то пару месяцев назад он бы никогда в жизни не сказал подобного, даже не подумал бы. И это осознание вызывает кривую улыбку. Дюпен-Чен медленно кивает, больше взглядом его не удостоив. И Луке кажется, что так даже к лучшему. В стопы бьёт острое желание поскорее уйти, но всё таки что-то заставляет лишь переминаться с ноги на ногу. Какая-то по новой испробованная грусть, отдающая светлым. И только он находит в себе силы двинуться с места, слышит оклик в спину. Оклик, хватающий крюком за живот. — Лука. Он не может не повернуться к ней. Глаза Маринетт налиты синевой. Живой и блестящей. От этого кружит голову, словно он вернулся в предыдущую жизнь. В ту, что была наполнена лишь одной Маринетт. — Да? — собственный голос кажется нездешним. — Поцелуй меня. Ну, — она даже запинается. Это довольно мило, — знаешь, на прощание. И странное спокойствие обнимает разум. Ноги окутывает лёгкой слабостью. Он не видит причин, по которым ему стоит отказаться. Наверняка, Адриан поймёт. Маринетт подходит ближе, заволакивая пространство своим сладким присутствием. И даже не кажется странным, что откуда-то вновь появился этот знакомый запах клубники. Может, он просто не выспался?.. Холодные губы накрывают его собственные. Адриан поймёт. По сознанию расползается белый цвет неба, отраженного в её глазах.