Ты мне больше не враг...

— Ты думаешь, я не понимаю, кто передо мной сейчас, и насколько опасен? Даже без всей той нечисти, про которую говорят, как там, Кутх, если я верно помню? Дагбаев стал серьёзным, и ответил уже без смеха: — Я не щеночек, который не способен себя защитить. И я в более выигрышном положении — что у меня за оружие, где оно, как оно, сколько наёмников точно — ты не знаешь. И не благодари. Ты не знаешь даже, когда поешь в последний раз. И это касается даже не отсутствия свободы, а жизни в целом. Выждав немного, он спросил: — Что решил: ещё поесть, или хватит? От упоминания бога Ворона, Серёжа ощутимо вздрогнул, сжался и на миг зажмурился, надеясь, что смеющийся Алтан этого не заметит. Дальнейшие слова произвели на Серёжу странное впечатление. Наверное, он должен быть испугаться, но ему скорее стало спокойнее. Да и упоминание возможной смерти не сильно пугало. — Хватит, — Разумовский давно научился чувствовать приступы заранее, и сейчас у него было не так много времени. — Тогда история, так как ты сказал вчера, что хочешь услышать её. Издевался ты или нет, уже неважно: я знаю о тебе достаточно, но ты совсем не знаешь обо мне. И причину для ненависти к тебе тоже. Начну я немного издалека. У меня был дед, которого звали Батаар Дагбаев. Имя в криминальных кругах известное и знакомое, боялись его очень и очень многие. Вырубка леса, казино… В общем, ты бы оценил, — тут Алтан усмехнулся, — уверен. И была у него дочка, и двое внуков, мальчик и девочка. Старшая, Юма, очень похожа на деда: властная, жёсткая, умная, расчётливая. Её боятся не меньше Батаара, иначе всё бы развалилось. И второй, мальчик, тоже, конечно, в породу Дагбаевых — своенравный, иногда злой, властный. Но он не собирался принимать бизнес, становиться его частью, так как дед был доволен внучкой, а пацан казался ему мягкотелым. Да и Юма молилась за брата, чтобы его пожалели. Маленький ещё. И жил он с матерью, растения сажал, выращивал, ему нравилось. В один из дней мать и сын ехали домой, с гарденией, новом приобретении для сада. Просто обычный день. Строили планы на Новый год — поехать в Гонконг, к сестре, или в Дубаи, ну или на Кипр, отдохнуть. Но всё их будущее перечеркнуло в момент. На площади произошёл взрыв. Снесло всё. В том числе и машину. Мальчик был на заднем сиденье, ему повезло — он выжил, но вот его мать — нет. Батаар-старший забрал парня к себе и стал воспитывать своими методами. А когда ты держишь такую империю в руках, то знаешь, что они весьма жестоки. У парня не стало матери, самого близкого человека. Не стало той жизни, которую он любил. И что послужило причиной? Случайность? Или же воля того, кто возомнил себя Богом, царём всего мира, вершителем судеб? Когда Алтан закончил говорить, его лицо снова было равнодушным. Все слёзы остались там. С мамой. На кладбище. С теми цветами, которые он стал любить ещё больше, как весточку от неё. — На этом сказочке конец. Дагбаев отвернулся, вышел из помещения, запер его, ибо не знал, где же Вадим. Поднялся, заметил его. — Где ты пропадаешь? Или твоя обязанность не защищать мою задницу даже ценой своей жизни? Или ты думаешь, я не в курсе, что наёмников сестра выбирает, и своего самого любимого из них вряд ли отдала бы просто так? Вадим сделал короткий поясной реверанс. — Ваше Золотейшество, я слежу за ситуацией, поверьте. *** Дагбаеву не нужно было применять к Разумовскому какие-то пытки, было достаточно этого рассказа о том, что Алтан потерял по вине Чумного доктора. Каждое слово было словно удар, попадающий точно в цель. Серёжа был очень благодарен Алтану за то, что тот ушёл так быстро, потому что стоило двери закрыться за спиной Дагбаева, как Разумовского накрыло. Он лежал, сжавшись в маленький комочек, и тихо всхлипывал, привычно стараясь быть тихим, и пряча слёзы в ладонях. Сказочка, а точнее, рассказ о своей жизни от Алтана, добавил ещё больше груза на душу Разумовского, и он теперь ещё больше не понимал — как тот может так долго терпеть его рядом и не убить. Сергей не знал, сколько времени прошло, пока слёзы кончились. Всхлипы перестали сотрясать тело, но дрожь осталась, хотя в подвале было не холодно. Измученный переживаниями, Серёжа медленно провалился в беспокойный сон, быстро обернувшийся кошмаром, из которого не было выхода… *** Дагбаев только хмыкнул на слова Дракона. Следит он, ага. Возвращаться к Разумовскому сегодня он и не планировал, и пошёл в сад, сказав Вадиму, что будет там. Привычно поднялся по лестнице, сел на диван и достал вейп. Закурил. Можно было бы и кальян, конечно… Он закрыл глаза. Все картинки того дня ярко проплывали перед глазами и намекали: вот, что произошло по вине Сергея Разумовского. Чумной доктор должен умереть. Но яркая картинка того взгляда, которым на него смотрел этот парень, тоже была тут. Сергей не мог подделать ощущение полнейшего ужаса от осознания своей вины, от сожаления. Ему и правда было жаль Алтана. И вина тяжким грузом висела над ним. А вот Дагбаеву не должно быть его жаль. Не должно. Но так и было: Алтан уже не мог не признать, что ощущал это чёртово сочувствие, что начинал видеть не того демона, а сломанного и уставшего человека, который натворил дел и жалеет об этом. Словно наяву, перед ним появилось лицо матери, с той самой, слегка сочувствующей, улыбкой. «Бедный мой мальчик… Ты так устал. Ты всё время одинок, хотя не один. Пора отпускать. Ты не будешь больше одинок. Прощай, прощай, несмотря на боль» — голос звучал словно наяву. Алтан опять уснул на диване. Снилось ему море, беспокойное, со штормом, но тот уходил дальше, оставляя море в спокойствии. Вот куда хотелось. К свободе от всех и всего. Но не одному. *** Маленький островок, освещенный красноватым светом, был последней сушей в кровавом океане. Багровые волны каждый раз грозились затопить его вместе с маленькой фигуркой, сжавшейся в центре. От острого запаха железа Серёжу мутило, а над головой он слышал шуршание черных крыльев и знакомый голос: — Не прячься, ну что же ты, смотри, это все сделали мы, я и ты — одно целое! Разумовский на миг открыл глаза, не в силах противиться чужой воле, и едва не закричал от ужаса, увидев плавающие вокруг него тела. Вот — яркие даже среди алого моря волосы Пчёлкиной, вот — знакомая кепка Грома, а дальше… Татуировка волка, в пяти местах пробитая пулевыми, из которых все ещё капала кровь… — Нет, нет, это не я, нет… — с искусанных губ Сергея сорвался тихий скулёж. *** Короткий сон всегда помогал. Алтан быстро проснулся, у него появились силы, чтобы поработать. А значит, надо идти в кабинет. Он потянулся, встал с дивана и спустился вниз, к кабинету. И заметил Вадима, лениво, но с интересом наблюдающего за происходящим на экране ноутбука. Тот смотрел записи, и сейчас, похоже, это был подвал. — Что ты ухмыляешься? Что там? Он подошёл и заметил, как скрючился Сергей. Он спал, и, судя по всему, ему снился кошмар. Дагбаев закусил губу. С одной стороны, он мог наблюдать за страданиями виновника своего горя и быть довольным, но с другой… Нет, так он не хотел. Не кошмары. Алтан знал, что это такое. Он спустился по лестнице, открыл двери и подошёл к Сергею. Слегка потряс его. И услышал этот тихий, жалобный стон, слова: «Отпусти меня, это не я, и я не ты, я не хотел…». — Просыпайся, просыпайся, Сергей! Это не настоящее. Это кошмар. Иллюзия. Неправда. Просыпайся. Серёжа дернулся от прикосновения, отшатнувшись, словно ждал, что его ударят, и резко распахнул глаза, ещё не отличая сна от реальности, и все ещё видя перед собой Птицу, который протягивал ему пистолет. — Нет! — в этом коротком отрицании были отчаяние и обречённость. Алтан только головой покачал. — Успокойся. Всё закончилось. Ты проснулся. Дыши, глубоко, спокойно. Сосредоточься на дыхании. Знакомый голос, ничуть не похожий на хриплое карканье Птицы, помогал Разумовскому осознавать реальность, хоть и медленно. Дышать было сложно, сердце, ещё не успокоившись после кошмара, стучало в висках, но Серёжа честно пытался сделать вдох. — Алтан?.. — получилось сипло — видимо, опять сорвал голос. Теперь понятно, почему его пришли будить — мешал спать наверное… — Я. Да. Всё, приходишь в себя. Вадим! — Дагбаев повернулся к камере и сделал характерный жест: стакан воды. Дракон хмыкнул, но встал из-за стола ноутбука и пошёл за водой. А Алтан вновь повернулся к Разумовскому. — Кошмары штука опасная. Тот только слегка покачал головой: — Всё нормально, я привык… Он сжал пальцами виски, потом вновь посмотрел на Алтана: — Прости, я обычно тихий, просто… Объяснять, что после срыва, сил противостоять кошмару не осталось, он не хотел. Серёжа давно привык сдерживаться даже во сне, чтобы не издавать звуков, и вот сейчас… Было ужасно стыдно за свою слабость. — Зачем ты извиняешься за то, что тебя что-то мучает и терзает? Это странно. Хотя… С Юмой и дедом я знаю, что это такое — извиняться за себя эмоции, усталость… Впервые Алтан смотрел не холодно, а, скорее, устало. На нём многое держалось в Петербурге, и этот пленник ему радости не добавлял. Хотя в какой-то степени заставлял забывать, что Дагбаев очень слаб. Слабее Юмы. Всех. Мягкий. Но здесь это казалось правильным. — Не надо извиняться. С этим всем надо разбираться. Не держать в себе, проработать. Кажется, Дагбаев забыл о своей цели — отомстить. Он слегка помрачнел. Почему он так ведёт себя с врагом? Но тот всё больше казался просто таким же одиноким человеком, со своим грузом. И мать Алтана для него лишь часть его. И, как ни удивительно, для самого Алтана тоже. Зачем он вообще поймал Сергея? Если знал, что не надо его задерживать тут… От этих мыслей спас Вадим, принёсший стакан воды. Дагбаев взял его, поднёс ко рту Сергея. — Выпей, будет легче. Разумовский не сразу отреагировал, с удивлением глядя на Алтана после его слов. Тот вёл себя вовсе не так, как по представлению Серёжи должен был, и это сбивало с толку, мешая играть свою роль злодея. Разумовский понимал, что может рассказать о Птице и прочем и его возможно даже отпустят, но он не хотел отнимать у Дагбаева право мести, ведь Птица или нет — а вина за все смерти все равно на нём.

***

Серёжа сделал несколько глотков, подавился, закашлялся, прикрыв рот скованными руками. Наручники успели натереть тонкую кожу на запястьях, хотя Разумовкий и не пытался освободиться. — Спасибо, — смущённо пробормотал Разумовский, а после закусил губу. — Это необходимость, не благодари. Алтан бы предложил платок, но его не было, да и кажется, Сергей и сам справился. — Можешь рассказать о кошмаре, если хочешь. Дагбаев уселся поудобнее, взяв в руку кончик косы и начав его теребить. Так было удобнее слушать и проще. — Сейчас Шехерезадой можешь побыть и ты. Серёжа поёжился, вспоминая кровавую реку и тело Олега со следами от пуль… Рассказывать свои кошмары он раньше не пробовал, разве что в детстве, Олегу, но это уже почти стёрлось из памяти. — Тебе не нужно… Разумовский не знал, зачем говорит это, но он продолжил: — Я не хочу нагружать тебя ещё и этим, я справлюсь и не буду шуметь. Мне и правда лучше было бы умереть ещё тогда, но Он не дал, — едва слышно закончил Серёжа, и его пальцы коснулись едва различимого шрама на шее. — Ясно, ещё и попытка суицида. Полный набор, — Алтан усмехнулся. — Да уж лучше бы рассказал, чем держать в себе, потому что мне не важно, шумишь ты, не шумишь, в подвале ничего не слышно, а вот в камерах видно, если плохо. Кто Он, кто не похож на тебя, кто заставлял всё делать? Не Кутх же… Алтан впервые смотрел с интересом. Нет, про Рубинштейна он частично был в курсе, но от кого надо было спасать Сергея? Может, так будет проще прийти к решению, что делать? Ведь и правда, Дагбаев ничего толком не знал о Разумовском. Надо что-то придумать. А это проще, если знаешь всю историю. — Чтобы было проще… Любимый цвет? Время года? Он засмеялся, и тоже впервые. Алтана, кажется, вообще не заботило, что у его пленника руки в наручниках, и что это всё ещё Сергей Разумовский. По крайней мере, Дагбаев решил разбираться со всем этим. Разумовский помотал головой, когда Алтан начал задавать слишком проницательные вопросы, он не собирался снимать с себя ответственность, ведь какая разница — Птица или он, если это существо было лишь частью его, одной из субличностей? Когда же Дагбаев спросил про цвет, Серёжа непонимающе смотрел на него, забыв даже о своих мрачных мыслях и воспоминаниях: — Фиолетовый, лето… — на автомате выдал он ответ. Смех Алтана можно было бы принять за насмешку, но как-то не получалось. — Чёрный и золотой, а так — зима, — Алтан улыбнулся, — но понимаю, почему лето. Самый лучший сезон для растений. Некоторое время он молчал. Очевидно, придумывая новый вопрос. — Кофе, чай или какао? И любимая еда? Мой мозг не очень варит, чтобы придумывать сложные вопросы. Серёжа вздохнул, окончательно забросив попытки понять, что в голове у Алтана, но зачем-то запомнил его предпочтения. — Газировка, а из еды — я даже не знаю… Разумовский посмотрел на Алтана, потом все же осторожно предложил: — Может, тебе отдохнуть? Я никуда не денусь… — Зачем мне отдыхать, я не устал. Газировка, значит? Что ж, а какая тогда? Или совсем без разницы? Алтан не знал, собственно, зачем пытается говорить с Разумовским, но ему было важно больше узнать. Пока что решил просто немного разговорить. Да и пообщаться, впервые не по работе. Хоть с кем-то. А если ты не решился пока, что хоть что-то делать с пленником и решаешь что-то про его смерть, ну или… нет, нет, не надо допускать этого, то тебе точно можно поговорить. Серёжа не стал объяснять, что слишком хорошо видит то, что обычно замечал в зеркале — все признаки недосыпа и вечной занятости. — Не люблю те, что с лаймом, больше апельсиновые, фанта и прочее… Разумовский в первый раз задумался, зачем-то пытаясь вспомнить, что чаще всего пил. А потом — задал встречный вопрос: — А у тебя? — С апельсином вкусно, но я люблю без прикрас, если газировки. Спрайт, Севен Ап, к примеру. Еда… Пицца сырная, да и имбирные пряники. А вообще, горячий шоколад с мятой и апельсином. Новогоднее настроение, всё такое. Его сложно увидеть в наше время… — он вздохнул. — Да, конечно, много гирлянд, украшены ёлки, снег, мандарины, но… Дедлайны и дедлайны… А отдых — редкая вещь. Дагбаев резко замолчал. — А тебе вряд ли это на самом деле интересно… Наверное, я зря говорю о чём-то подобном. Мы не говорим о твоей проблеме, а надо бы. Если ты это не обсудишь, не скажешь, всё дальше проблема будет тебя мучить, до того, пока не доведёт. И я знаю, что такое кошмары. И про психиатрию знаю. Так что говори свободно. Алтан подпёр щёки руками. — А почему тебя волнует, что меня что-то мучает? — всё ещё не торопясь что-то рассказывать, Серёжа нахмурился. Упоминание психиатрии заставило сжать кулаки, сдерживая эмоции и прикрыть глаза, пряча страх — после терапии Рубинштейна у Разумовского ещё долго были панические атаки и все прочие радости полностью расшатанной психики. — Потому что я уже не вижу перед собой того убийцу. В тебе этого словно больше нет. Но ты не можешь это отпустить, и наверняка, я даже не сомневаюсь, ощущаешь вину. С одной стороны, да, мне хочется, чтобы ты её ощущал, с другой стороны, я хочу и дальше убеждаться, что передо мной обычный человек. Я не святой, на моих руках много крови, и что-то подобное могло быть и со мной, меня могли забрать так же для мести, но не добрались. Я даю шанс, возможно, и себе тоже, доказать — люди меняются. Если я сгоряча и без оснований казню тебя, то этим буду ничуть не лучше той, другой части тебя. Можешь не бояться, — уже мягче добавил Алтан, — я не осужу. И да, Рубенштейн отвратительный врач, он точно тебя не вылечил, я читал досье. Дагбаев прикрыл глаза, вспоминая свои старые кошмары. Сейчас их уже не было, потому что тогда Алтан не стал молчать, а при первой же возможности нашёл, кому выговориться. Три сеанса его прорывало на множество слёз, иногда криков, он помнил, что разбил то ли вазу, то ли стакан… Но после стало легче. — Всё это — то, с чем надо разбираться. К концу его речи Серёжа чувствовал себя так, словно его видят насквозь. Алтан и правда знал о нём очень много да, и его слова про другого Разумовского показывали, что записи сумасшедшего психиатра он читал внимательно и не счёл бредом. Сережа не замечал, как по щекам катились слезы, он только сильнее прикусил губу, чтобы снова не начать извиняться за то, что он был слишком слаб и жалок, не сумев остановить Птицу. — Он появился давно, был со мной столько, сколько я себя помню… — слова давались с трудом, да и начал Серёжа очень издалека, но… На моменте, когда в детдоме появился Олег, Разумовский запнулся, со страхом посмотрев на Алтана. — Продолжай, я внимательно тебя слушаю… Алтан уже не сидел, подперев щёки, он и правда был очень сосредоточен. Эта вторая личность, Птица, как её назвал Серёжа, казалась логичным проявлением защиты на агрессию ребят из детдома, воспитателей… Про Олега Волкова он частично знал из отчётов. Сергей смотрел с жутким страхом. Видимо, тут и крылся некий корень проблем, по крайней мере, кошмаров. Разумовский, согласно всем отчётам Рубинштейна, собственными руками пристрелил его. Оставить, или вскрыть… Что лучше для Серёжи будет в данной ситуации. Пауза немного затянулась. — Послушай, я понял, что пришёл Олег Волков. Из отчётов я знаю, что он был твоим самым близким другом. До известного случая. Ты можешь либо сказать всё, всё, что на душе, либо говорить и дальше про Птицу, немного про тёплые воспоминания с Олегом. Так или иначе, это два якоря, на которых и держатся кошмары и весь страх в жизни. Решай сам, что лучше: вскрыть, ну или подбираться к этой теме постепенно. По тому, как говорил Алтан про Олега, Серёжа предположил, что он считает Волкова мёртвым. Это несколько успокаивало, да и делиться настолько личными переживаниями о своей вине перед Олегом, он пока не был готов. Разумовский вздохнул, внимательно глядя в багровые глаза напротив, словно что-то ища. — Да, когда я познакомился с Олегом, — он прикрыл глаза, вспоминая тот день — очередных хулиганов и задиристого волчонка, отбившего у них добычу и вернувшего Серёже помятый рисунок… До выпуска из приюта он мог рассказать только несколько врезавшихся в память моментов, какие-то — про Олега, какие-то — про Птицу, который в то время лишь иногда пытался прорваться, когда Олега не было рядом… — А потом он сказал, что хочет идти своим путём, не зависеть от меня и… Он ушел в армию, потом контракт, а потом… Серёже не хотелось вспоминать о том, как он отреагировал на похоронку. Алтан продолжал внимательно слушать. И про Птицу, и про Олега. В таких мелочах Разумовский раскрывался очень хорошо. Диссонанс между желанием хорошего, нового мира и сильной агрессией, которая призывает убивать, неизвестная хтонь по имени Птица, лучший друг и единственный близкий, бросивший его. Сергей научился обходиться без Олега, своими силами. Создал «Вместе». Но Птица знал, куда давить и что делать. — Пришлось справляться самому, одному. Птица нашёл момент. Дагбаев вздохнул. — Да уж… Чисто по-человечески, мне даже жаль тебя. В отличие от меня, ты старался сделать мир лучше, да и до сих пор пытаешься, раз не оставил идею Чумного Доктора, но на этот раз — что должно было быть изначально, без убийств. Он серьёзно посмотрел на Разумовского: — Я бы сказал тебе, что тут нет твоей вины, но частично она есть. И всё же ты должен понимать — не ты всегда контролировал свои действия, и, я сейчас скажу абсолютно без сарказма, чистые помыслы промостили дорогу в ад. А месть — уже следствие того, по какому пути ты пошёл, куда на перепутье свернул.