Воины Фастри

      В своей неизменной застиранной рубашонке и в заплатанных штанах из плотной ткани Кайла шёл к школе, размахивая руками и напевая что-то под нос. Двухнедельный срок наконец истёк, и он с новыми силами, бодрый и уверенный, готовился начать всё заново.       В школе на него сразу же набросились: спрашивали о драке, о том, почему он так разукрасил этого несчастного мальчика (он до сих пор лежит в больнице), как убедил директора не выгонять из школы. Кайла отмахивался и не хотел никак отвечать на эти глупые вопросы. А к нему всё лезли. После того, как он принял решение перестать общаться с дворовой шпаной, он почти ни с кем не разговаривал, не считая отца. Проводил всё время в одиночестве, так как понял, что, возможно, именно одиночество даст ему давно желанный внутренний покой. Поэтому его стали раздражать галдящие со всех сторон дети, хотящие от него непонятно чего.       Окружённый толпой, он вошёл в класс. Двое его одноклассниц, которые обычно занимались рисованием стенгазет, живо прогнали всех от Кайлы и, усевшись с ним за одну парту, стали деловым тоном спрашивать про тексты для газет. – Кайла, мы тебя только и ждали! Без твоих стишков у нас газеты получаются унылые.       Под стишками они имели в виду коротенькие ехидные четверостишия, которые Кайла выдумывал для каждого выпуска еженедельной школьной газеты и которые неизменно рисовали на плакатах крупными красными буквами. – Я стишки больше писать, наверное, не буду, ну их к чёрту. Можно посмотреть газету, которую вы нарисовали в моё отсутствие? – Один ватман уже убрали, он лежит за шкафом, – одна из девочек торопливо поднялась и направилась к большому шкафу с учебниками. – А второй висит в коридоре на первом этаже, как обычно. Видно, ты его не успел разглядеть... – Да уж, разглядишь тут. Навалились на меня со всех сторон, как будто я какая-то суперзвезда.       Ватман растянули на двух партах. В центре красовались главные герои позапрошлой недели: Кайла с перекошенным от гнева лицом и его истекающий кровью соперник, держащий в зубах смятую банкноту и ехидно улыбающийся. Все рисунки с газет рисовал талантливый мальчик по имени Джун. Карикатуры всегда получались забавными и очень похожими на изображаемых героев. Кайла частенько становился таким героем: его всегда рисовали с пышной, неправдоподобно большой шевелюрой и с густыми бровями на пол-лица. Нахальные глаза выглядывали из-под этих бровей, хлопая длинными, словно накрашенными ресницами. Многие думают, что Кайла красит глаза, как было принято у древних фастрийских воинов, но он упорно доказывает всем, что у него от природы такие ресницы. Он и правда ни разу в жизни не видел косметики и в целом считает её бесполезной.       На рисунке пострадавший в драке вор, состроив гримасу, произносил: Я всё в карман к себе тащу, Будь то хоть фантик, хоть монета, Не знал, что окажусь в аду… На койке, в гипсе я за это.       А Кайла восклицал, гордо глядя перед собой: Я требую, чтоб было здесь Всё справедливо, по закону. И мой закон таков: казнить Всех, кто ворует по-другому! – А кто писал стихи? – строго спросил Кайла. – Джун, – ответила одна из девочек, уставившись в пол. Она не знала, как Кайла отреагирует на такие стихи о себе. – Да, тоненько ваш Джун подметил про справедливость, – Кайла усмехнулся, перечитывая четверостишия. – В некоторых местах коряво, но я бы тоже на заре своего творчества мог такое написать. – Вообще, когда мы повесили эту газету на стену, все думали, что это ты писал… удивлялись ещё, как это ты мог про себя такое… э…       Девочки боялись Кайлу, когда показывали ему что-то, сделанное без него. Он не был официальным редактором газеты, но через его придирчивый взгляд проходили все газеты без исключения. Часто он жёстко критиковал составителей текста, заставляя их всё переделывать. Он был спокойным, не кричал и не возмущался, но приятного в его критике тоже было мало. Кайла всегда был прямолинейным и бескомпромиссным: он умеет быть гибким, но, когда дело касается газет и творчества в принципе, он требует, чтобы всё было идеально. Часть текстов он пишет сам, и иногда в них присутствуют грамматические ошибки, чего никогда нет у других; однако, редактура терпеливо поправляет его и благоразумно терпит его возмущения. Кайле, несомненно, нравится ощущение власти, но он старается ею не злоупотреблять. – Конечно, они подумали, что это написал я, – рассудительно произнёс он. – Посыл-то один и тот же, сатирический. Неискушённому человеку может показаться, что и текст какой-нибудь блатной песни ничем не отличаются от стихотворения классика – там и там эмоциональные метания героя, потребность в свободе, рефлексия и так далее… но, понимаете, вещи это всё-таки разные, – Кайла заглянул в глаза одной из девочек. – Так что не судите по мнению толпы! В большинстве своём наш контингент прост как три копейки и туп, как стадо баранов.       Кайла пробежался глазами по остальному тексту газеты, и, видимо, удовлетворённый, поблагодарил девочек и ушёл к себе на заднюю парту. Девочки свернули ватман в трубочку и засунули в шкаф, а Кайла, вытянув ноги под партой, принялся за чтение. ***       Редактура школьной газеты сегодня была не в полном составе. Кроме Кайлы, тех двоих девочек и Джуна пришли обсуждать школьные новости лишь толстенький мальчуган из седьмого класса, самый младший, и долговязый молчун из девятого. Джун, организатор деятельности всей команды, решил лишь обсудить, какие тексты можно подготовить и распределить их между присутствующими. Девочкам достался на двоих сюжет о школьной столовой (столовой в школе нет, но появилась информация, что собираются сделать), девятикласснику – про недавний уход учителя математики в связи с массовыми арестами радикально настроенных граждан, а сам Джун решил пока не брать ничего, потому что ему надо готовиться к экзаменам.       Из школы возвращались поздно. Кайла планировал ещё несколько часов погулять по окрестностям, чтобы вернуться домой затемно и застать отца спящим или в отключке. Пока же отец был ещё на работе, он хотел забежать домой, чтобы захватить гитару, и пойти поиграть до вечера. Подойдя к двери комнаты, он широким движением открыл её и вошёл, не глядя в сторону отцовского матраса. – Кто это пришёл? Кто дома? – глухо проревел его отец в подушку.       Кайла замер. В голове вихрем пронеслись мысли: отец сегодня пришёл сильно раньше обычного, значит, его наконец уволили за пьянство, значит, он сейчас окончательно слетит с катушек. Мало не покажется… – Это ты, что ли? Припёрся, паскуда? Где ты шляешься, сволочь такая?!       Он тяжело перевернулся, сел и затуманенным, но разъярённым взглядом уставился куда-то в грудь Кайлы. – Что это? Что это, я тебя спрашиваю, щенок блохастый?! – он бросил в Кайлу школьным дневником, который тот по рассеянности сегодня оставил дома. В дневнике были плохие отметки и записка о наказании. – Ты почему мне не отвечаешь?! Ты, выродок, посмотри на себя!       В Кайлу полетели тяжёлые предметы: книги, посуда, столовые приборы и всё, что было свалено в кучу на грязном обеденном столе. Точно уволили, подумал Кайла. К этому всё шло. В таком состоянии он, наверное, убьёт кого угодно. Кайла, уже привыкший быстро двигаться и соображать, выбежал на лестницу, пригнувшись и защищая голову руками, словно под обстрелом. Отец, крича, побежал было за ним, но ноги у него заплетались: он с грохотом рухнул, споткнувшись о порог. Кайла стремительно спустился по лестнице и побежал по улице, так и не разгибая спины. Очевидно, ночевать придётся вне дома. Возможно, не одну ночь.       На улице неприятно, холодно и одиноко. Можно, конечно, пойти к старшим товарищам, которые уже живут одни, но тогда сразу возникнут вопросы, почему Кайла не спит у себя. Придётся объясняться и врать, снова придумывать что-то невразумительное. Кайла умел врать, но не хотел опять выкручиваться, обманывать кого-то и вспоминать, что он уже врал другим о своей семье. Шатаясь по улицам, как пьяный, он не мог найти себе места. Было вообще непонятно, что делать дальше. Он повернул в сторону залива и, обойдя пристань, сел на тот берег, где хотел играть на гитаре. Гитару он взять не успел, поэтому просто лёг на песок, скинув башмаки, и попытался успокоиться. Ветер дул с остывающей земли на море; было довольно зябко, но Кайла не хотел совершать лишних движений и отползать от воды в траву. Небо всё так же гротескно возвышалось над маленьким пяточком песка, где лежал Кайла. На пристани всё так же шумели, и жизнь снаружи продолжалась, несмотря на все сумасшедшие события, произошедшие в жизни Кайлы за последние десять минут. Он давно понимал, что, если отца уволят, он останется без еды и, скорее всего, без крыши над головой: домой теперь ходить опасно, ведь отец теперь запьёт хуже обычного, уже до конца. Он умрёт, а Кайла станет беспризорником, и плакали тогда газеты, девочки и школьные драки. Все мечты о новой жизни без отца развалились под грузом суровой реальности. Конечно, Кайла не сможет найти работу и начать жить самостоятельно в таком юном возрасте. Ему этого банально не разрешат по закону.       От жалости к себе на глаза наворачивались слёзы, но Кайла не давал им пролиться и держался, тщетно пытаясь взять себя в руки. Он неподвижно лежал на спине, кусая губы и сердито глядя в небо. Слёзы, конечно, всё равно потекли из его красивых чёрных глаз, теперь ставших красными и опухшими. От блестящего циника с идеально поставленной речью не осталось и следа: жалкий подросток, громко всхлипывая и торопливо вытирая лицо мокрыми рукавами, старался успокоиться и взять себя в руки, но от этого ревел только сильнее.       Начал накрапывать мелкий дождик. Кайла сначала не обратил на него внимания, но очень быстро этот дождик превратился в ливень, за минуту сделав песок мокрым и липким. Кайла тяжело встал, отряхнулся и побрёл прочь от воды. Солёный вкус слёз быстро сменился безвкусной дождевой водой, текущей ручьями с тяжёлых намокших прядей. Выйдя на улицу, мокрый и продрогший до костей мальчишка, напоминающий уличного щенка, побрёл в неизвестном направлении по мощёным дорожкам.       Начало темнеть, а он всё ходил, уже давно перестав плакать и даже всхлипывать. Лило очень сильно: влажный сезон начался уверенно и ясно, как это обычно бывает в широтах Булутти. Кайла впал в какой-то транс: он снял бесполезную теперь рубашку, взял в руки мокрые насквозь сандалии и просто ходил, время от времени протирая глаза. Небо извергало из себя всё, что так долго накапливало, и потоки дождевой воды лились на землю, словно длинные нити, протянутые кем-то с неба. Гремел гром, и ветер периодически усиливался, хлеща Кайлу по тонкой коже своими долгими очередями. Кто-то когда-то рассказывал, как уютно сидеть в надёжно защищённом от дождя доме, пить горячий чай и слушать, как за окном бушует необузданная стихия. А Кайла никогда не мог поймать этого ощущения: от сильного дождя в его доме отключалось электричество, и он лежал в темноте, кутаясь в пыльное покрывало и содрогаясь от каждого удара грома: «А вдруг наш домик рухнет?» – думал он. Сейчас он, несомненно, желал, чтобы весь дом вместе с его папашей-алкоголиком снесло к чертям в море.       Кайла не чувствовал ног. В его ушах словно в такт ударам тяжёлых капель о камень стучал пульс; в голове же царил полный штиль. Все мысли вымыло грязным дождевым потоком, и остался только звук бьющегося сердца. Последнюю мысль о шатком домике тоже будто унесло в море, и стук капель отдавался эхом в пустой черепной коробке. – Кайла! – послышалось откуда-то.       Он инстинктивно остановился и стал вертеть головой, по-прежнему не думая ни единой мысли. – Кайла! Взгляни наверх, ну же!       Кайла задрал голову и медленно опустился на колени. Среди расступившихся туч парил в небе огромный цветок, в котором сидел, сложа руки, мудрый Фастри. Лицо его было спокойно, глаза лучились каким-то неземным космическим светом, а губы улыбались очень доброй, почти материнской улыбкой. Звуки стали на порядок тише; вода словно перестала прибывать, и Кайла, оглушённый, поражённо смотрел на могущественного бога, который, казалось, успокаивал разбушевавшийся шторм, нашёптывал ему свои магические заклинания. Заботливый взгляд Фастри пробежался по крышам плотно стоящих домишек, скользнул по мокрой улице и остановился на Кайле. Огромная рука потянулась к телу мальчика и осторожно прикоснулась к нему невесомыми пальцами. Горячее дыхание обдало его жаром, и Кайла наконец перестал дрожать. Стало очень тепло, хорошо и уютно. – Здравствуй, Кайла. Сейчас я мало тебе скажу, но не переживай, мы ещё встретимся. Сейчас не время говорить, ведь у тебя каждая секунда на счету. Не встанешь сейчас, не пойдёшь и не найдёшь себе сухое место – всё закончится прямо здесь, сегодня. Ты хочешь, чтобы всё закончилось? – медленно, нараспев молвил Фастри.       Кайла закивал, не в силах произнести ни слова онемевшими губами. – Нет, ты не достоин такого конца. Поднимись с колен! Двигайся, пока не отнялись ноги. Когда не сможешь больше идти, вспомни, что я люблю тебя так сильно, как не любил никого.       Фастри ещё раз посмотрел Кайле в глаза, и его рука стала стремительно таять. Растаял цветок, растаяли эти спокойные всевидящие глаза. Свет, оставшийся от Фастри в небе, расплылся и растворился в тучах. Кайла попробовал встать, но тут же рухнул на каменные плиты. Дождь с удвоенной силой начал хлестать его холодное тело.