Воины Фастри

      Будка представляла из себя небольшую постройку на некотором отдалении от базы. Там харифы организовали склад продуктов для всех, кто проживал на базе. Не пришлось долго уговаривать господина Хайшу разрешить Кире ночевать там: он человек хоть и строгий, но, как и все фастрийцы, гостеприимный и доброжелательный. В конце концов, он понимал, что совсем недавно фастрийцы в Пасуа и Халаси были с Кирой в одной лодке: со всех сторон прижатые, никому не нужные, они могли надеяться только на себя. Кап взял на себя ответственность за Киру, а та в свою очередь пообещала, что скоро найдёт для себя другой приют.       Кира обедала за общим столом, который располагался на улице, под навесом. Подавали рис в вязком говяжьем бульоне с кусочками мяса и со множеством острых приправ, блюдо для Киры абсолютно новое. Ничего подобного в Лоркоре она не пробовала. За большим квадратным столом без скатерти сидели около полсотни человек и громко говорили, смеялись, горячо что-то обсуждали. Почти все были мужчины; Кире удалось разглядеть только несколько женщин, сидящих рядом друг с другом в одном углу. Все говорили по-фастрийски, так что Кире их речь казалось бессвязным набором звуков.       Она сидела между Капом и парнем, который назвался Кайлой. Этот маленький Кайла был ниже Киры на голову, но ел с большим аппетитом и охотно доел за Кирой её порцию. Говорил он тоненьким фальцетом, почти мальчишеским голосом, и в его аранийской речи не было ни одного непонятного слова. Он специально подбирал простые слова и говорил с Кирой о простых вещах. Спрашивал у неё, где она родилась, как придумала перебраться в Булутти, как провернула свою сложную операцию. Кира ему всё рассказала: с Кайлой было очень легко общаться. Кап, обычно молчаливый, сейчас тоже почти не участвовал в разговоре, только лишь время от времени вставлял короткие фразы.       Кайла рассказал о фастризме, используя минимальное количество терминов. Рассказал, кто такой Фастри и кто такой Акуфат, на чём строится философия фастрийцев и, в частности, акуфов. Он также пересказал всю историю революции, щедро справляя её байками о своих приключениях в период подпольного существования Хариджара в Халаси. Кира получила ответы на свои вопросы: оказывается, традиция красить глаза зародилась ещё во времена Акуфата. Ученики Акуфата подводили глаза и носили кольца в ушах и в носу, потому что верили, что эти украшения делают чувства более острыми: помогают лучше видеть, слышать и ощущать запахи. Сейчас, естественно, мало кто верит в «эту бессмыслицу», как выразился Кайла, но традиция осталась. У самого Кайлы тоже были накрашены глаза; и многие харифы, как заметила Кира, действительно носили серьги. Кайла рассказал и про обычай прикасаться к дверному косяку, отметив «удивительную наблюдательность» Киры: фастрийцы таким образом отдают дань уважения дому, в котором являются гостями, как бы приветствуют дом. Входя в собственный дом, человек не будет так делать, но в чужом доме обязательно надо совершать этот ритуал. Его невыполнение может расцениваться как неуважение к хозяину.       Естественно, Кира спросила и про красно-бурые татуировки с семиконечными звёздами, которые видела у очень многих харифов. Кайла не успел рассказать о них в подробностях, потому что обед уже закончился, и надо было возвращаться к работе. Кира захотела как-нибудь помочь в уборке стола, и весёлый мальчишка-дежурный попросил заменить его в мытье посуды. С ещё одним дежурным, которому повезло меньше, она отправилась к мойке, которая представляла из себя несколько торчащих из асфальта кранов и одно сливное отверстие. Дежурный не был так разговорчив, как Кайла, да и плохо знал аранийский язык, так что поговорить с ним о чём-то серьёзном не удалось.       Едят фастрийцы лишь два раза в день, а не три, как привыкла Кира, так что кухня после обеда опустела, и дежурные разошлись по делам. Кира осталась одна, и остаток дня провела, гуляя по улицам Халаси. На случай, если она встретит кого-нибудь из харифов, Кап дал ей кусок бумаги, на котором по-фастрийски написал, что Кира, мол, своя – находится на базе Хариджара, просьба не беспокоить. И подписал даже своим именем (многие знают его как одного из партизан, отвоевавших Пасуанский район в самом начале революции).       Халаси казалось Кире дырой, в которой нет ничего хорошего, кроме таких людей, как Кайла, Кап или господин Хайша. Так казалось любому, кто был в Халаси проездом. Приезжие с отвращением морщили нос и спешили быстрым шагом уйти с пыльных улиц, чтобы не смотреть лишний раз на нищету, голод и рои мух над мусорными кучами. Для харифов же эти трущобы были чистым листом, на котором придётся рано или поздно нарисовать своё уникальное фастрийское государство. Дон Салот, сидя в штабе, думал о том, какая роль уготована ему в этом государстве; проходя по бесконечным улочкам между плотно подогнанными друг к другу домишками, он представлял, как здесь развернётся стройка, и на месте разрухи возникнет новый счастливый город. Вместо рынка будет центральная улица с магазинами и ресторанами, вместо свалки – автопарковка, а там, где начинается лес, можно сделать красивый зелёный парк. Дон Салот вырос в Халаси, как и Кайла, Кап и Анару, как почти все харифы, находящиеся сейчас здесь. Параллельно с деятельностью в Хариджаре он учился на архитектора в университете Пасуа. Во время революции он продолжал видеть мир как художник, как скульптор, всегда готовый создать прекрасную статую из неподатливой твёрдой породы. Он извлёк из четырёх лет войны очень важный урок: работа командира сродни творчеству. Как командир он верил, что Хариджар является светлой созидательной силой, которая приведёт фастрийцев к долгожданной свободе.       И пока харифы где-то в лесной глуши занимались созиданием, истребляя аранийские деревни, Кира пребывала в тяжёлых раздумьях. Кайла показался ей человеком отчаянным и будто лишённым страха: когда он начал рассказывать о том, чем занимаются харифы, у него загорелись глаза, и всё время от него исходила какая-то дикая зловещая энергия, будто одержимость. Кайла очень заинтересовал её: хотелось поговорить с ним ещё, чтобы понять, что же у него в голове. Он напоминал чем-то националистов из Северного Лоркора, когда-то предпринявших попытку захватить власть в приграничной области, где жила Кира. Их быстро «обезвредили», но до этого они ухитрились выйти в эфир городского радиовещания и тридцать минут говорить о том, что нация Лоркора должна подняться с колен и наконец свергнуть диктатора. Кире тогда было четырнадцать лет, и она все эти полчаса простояла у приёмника, впитывая каждое слово. Голос оратора, его манера говорить, скудный набор лексики и эмоциональность – всё было в точности так же, как у Кайлы. Конечно, Кайла пытается повлиять на Киру, склонить её на сторону харифов, чтобы ненароком не побежала к аранийцам – наверняка он у них какой-нибудь агент пропаганды. Рациональная часть сознания Киры говорила, что он настоящий сектант, и что не надо ни в коем случае поддаваться его влиянию. Однако, любопытство пересилило какую бы то ни было рациональность. Интересно было заглянуть в душу Кайлы, понять, как он думает, чем живёт. Если с Капом всё сразу понятно, то Кайлу так просто не раскусишь.       Да и про Хариджар всё ещё ничего не понятно. Да, Кира поняла, чего хотят добиться харифы и чем они руководствуются, но хотелось бы поглубже вникнуть в суть самого фастризма. За обедом, всё-таки, не расскажешь того, что создавалось в течение тысячелетий.       В таких мыслях Кира провела остаток дня, блуждая по улицам Халаси. Она уже потеряла всякую надежду найти Никко: он пропал ещё в первые дни, когда они с Кирой ночевали под мостом. Утром она проснулась и просто не нашла Никко рядом с собой. Следов его нигде не было; окружающие люди, конечно, ничего не видели (какое им дело до двух никому не знакомых беспризорников?). Никко бесследно исчез, и Кира ушла куда глаза глядят, с самого начала потеряв надежду где-то его отыскать.       Впервые с момента отбытия корабля ей представлялась возможность поспать в комфортных условиях: не на жёстких досках трюма, не на сыром асфальте под мостом и не на пыльном полу в заброшенном доме, а в тишине и сухости, с подушкой и одеялом, на сытый желудок. Кап постелил в будке свежее бельё, разгрёб мешки и коробки и дал Кире керосиновую лампу. Всё-таки, он добрый человек. Неприязнь к нему у Киры постепенно сходила на нет: трудно долго держать обиду на его добродушную улыбку, на ласковый взгляд чёрных глаз, всегда будто за что-то извинявшихся. Кап был скуп на слова, не любил и не хотел болтать. Он не знал, как вести себя с девушкой: в его действиях чувствовались скованность и неловкость, но это показалось Кире даже милым.       Уже давно стемнело. Кира сидит, согнув ноги в коленях, и вертит в руках оставленную кем-то книгу с картинками, изображающими диких зверей: больших хищных кошек, разноцветных ящериц, ядовитых лягушек, смешных обезьян. Всё написано по-фастрийски, поэтому прочитать невозможно: Кира просто листает страницы, смотрит на животных, большинство из которых вживую никогда не видела, и разглядывает замысловатые закорючки незнакомой фастрийской азбуки. Всё-таки, тут очень уютно, хоть и тесновато. Немного человеку нужно для счастья: непротекающая крыша, тепло и мягкая постель. Дверь протяжно заскрипела, и внутрь заглянул юноша с коротко остриженными кудряшками, торчавшими в разные стороны из-под широкополой шляпы. Большинство харифов носит длинные волосы, а у него короткие; это сразу бросилось в глаза. За ним топтался у порога ещё кто-то. – Рика! – сказал тот, что сзади. Это голос Кайлы. – Мой товарищ здесь забыл книжку, она как раз у тебя в руках.       Парень в шляпе переступил порог и пожал руку Кире. – Анару, – представился он. – Мы с Кайлой и Капом давно дружим. – А я и есть Рика. Наверное, тебе уже обо мне рассказали. – Ничего себе, наверное! Да все вокруг только о тебе и говорят. – Правда?       Этого Кира никак не ожидала. – Да, всё хотят посмотреть на тебя. А я говорю – нет! Даме нужен отдых!       Анару засмеялся. Только сейчас Кира заметила у него в желтоватых пальцах начатую самокрутку. Очевидно, он её потушил перед тем, как войти. – Я, собственно, только за книжкой забежал. Нет времени лясы точить, – протараторил он. – А я останусь. Я тебе чаю принёс, – Кайла показал Кире большую кружку, наполненную почти до краёв дымящимся напитком. –Ну, не буду вам мешать, – хихикнул Анару и закрыл за собой дверь.       Кайла протянул кружку Кире и уселся на пол рядом с ней, предварительно скинув у порога башмаки. Некоторое время они оба молчали. Кира почему-то не сомневалась, что сегодня ещё раз с ним встретится. – Не нравится тебе Кап, да? – Кайла, улыбнувшись, заглянул ей в глаза. Она не отвечала. – Понимаешь, он очень сильно деформирован. Все мы, конечно, деформированы, но он особенно. Он стрелять-то не умел нормально, вообще не знал, что такое Хариджар, а его сразу повели в джунгли воевать. Ему было лет шестнадцать. Насмотрелся там, как аранийцам уши отрезают, и стал таким же. Иного выхода не было. Либо ты хариф, либо ты… кусок жареного мяса.       Кайла сел поудобнее, выпрямив ноги и сложив руки на животе. Кира же наоборот напряглась, плотно сжала губы и сгорбилась. Кайла продолжал: – Конечно, не в том смысле, что тебя пожарят и съедят, а в том, что подорвёшься рано или поздно на мине. Я не знаю, Рика, как это работает, но это так: если ты нечестен, если ты только притворяешься верным Акуфату, а на самом деле против него, то очень скоро ты погибнешь сам. Часто искать таких людей даже не приходится, они уходят сами. Фастри их видит изнутри. – Это жутко. Будто Фастри постоянно за вами следит. – Это правда так, но это совсем не жутко. Фастри – часть человека, неотъемлемая часть. Чай-то тебе нравится?       Кира кивнула, сделав ещё один глоток из кружки. – Этот отвар Анару сделал. Он специалист по всяким травам. Нарвёт чего-нибудь в лесу – смотришь, все травки одна на другую похожи, а он их разделяет потом, кладёт в разные баночки и никому не даёт без него заваривать. У него какие-то хитрые рецепты, видимо, родители научили. – Очень вкусно. Немного острый, я такого никогда не пробовала, – Кира улыбнулась. – Да ты, я погляжу, вообще как будто ничего не пробовала! – У нас совсем другая еда. Мы в основном мясо едим, потому что у нас мало что растёт. В Булутти такие большие деревья и так много зелени, я до сих пор не привыкла. – Интересно будет когда-нибудь побывать в твоей стране… – Нет, Кайла, – Кира покачала головой. – Я и врагу не пожелаю туда попасть. – Всё так серьёзно? – Наш царь, будь он проклят, ненавидит свой народ так же, как вы ненавидите аранийцев. И ещё больше он ненавидит иностранцев. Въезд, выезд – всё запрещено. Он нас презирает, а мы его любим, как вы любите своего Фастри, – Кира сжала кулаки. – Забавно получается. Я тебе говорил, что Фастри внутри каждого – получается, если ты сравниваешь своего диктатора с Фастри, то он живёт внутри каждого жителя Лоркора. И, как Фастри, следит за всеми. Просочился везде, где бывает народ. Стал народом! – Да, хорошо ты говоришь! Просочился… только, надеюсь, он всё-таки рано или поздно умрёт… – Конечно, умрёт. И всё начнётся сначала.       Кира ещё сильнее нахмурилась и сжала губы. «Всё начнётся сначала» - это старая песня. Это значит, что после смерти тирана придёт точно такой же тиран, и этот ад никогда не закончится. Всё это уже много раз пройдено, и историю ничем не удивить. – Успокойся, Рика. Прими всё как факт. Если наша революция победит, будет то же самое, что сейчас, с той лишь разницей, что у руля будут фастрийцы. Нам будет хорошо, а аранийцы, твари, пусть сгниют в камерах. Верно говорю?       Кира молчала. – Успокойся.       Он придвинулся ближе, обнял Киру одной рукой и прижался щекой к её плечу. Кира удивилась тому, насколько у него тёплое тело. Другой рукой он начал перебирать в пальцах её светлые прямые волосы. Впервые в жизни кто-то совершал по отношению к ней такие интимные жесты; впервые она ощущала столько нежности и тепла. И кто это был? Почти незнакомец, после первой встречи с которым Кира обозвала его у себя в голове сектантом и террористом. Может, он и правда таким был, но Кира просто не могла взять и оттолкнуть его от себя, сказать, чтобы перестал. Она невольно расслабилась, обмякла в его объятиях и даже позволила себе закрыть глаза. Волосы Кайлы пахли слежавшимися осенними листьями; она хорошо знает этот специфический запах. Она не отвечала на его ласки, потому что была слишком поражена ими, но каких-то действий от неё и не требовалось. – А я тебе рассказывал, кто я такой? – вдруг спросил Кайла. – Наверняка ведь ещё не говорил. Я стану новым пророком… видишь, где у меня звезда? Тут её имеют только те, кто располагает огромной силой и, главное, использует её по назначению. Говорят, моё слово – слово Фастри. – Правда? И что это значит?       Кира, как и все жители Южного Лоркора, росла в полном отрицании религии, поэтому ей не было понятно, какой смысл несут слова Кайлы. Она всё ещё воспринимала фастризм как племенной культ карикатурных дикарей-аборигенов из детских книжек. Кайла выглядел таким же дикарём: статус дариша, дающий ему множество привилегий и сильно возвышающий его над остальными, подсознательно воспринимался Кирой как забавная особенность социальной структуры родоплеменной общины, но не более. – Ты так от этого далека, – Кайла усмехнулся. – Не придаёшь моему положению никакого значения, и правильно делаешь. Всё это, знаешь, пустота. Каждый может стать таким, как я, каждый может достигнуть Вайры. Мне просто дали право говорить, что думаю. Я всегда знал, что могу быть наглым и прямолинейным, и теперь я понял, откуда у меня было это знание: я, оказывается, дариш. – И что тебе говорит твой Фастри? Фастрийцы победят? – Конечно, нет. Как тебе сказать… Фастри в глубокой депрессии. Ничего у него не получилось. Он поистине гениальный художник и драматург, я поражаюсь красотой того, что он создал. Но не стоило ему быть таким легкомысленным оптимистом, не стоило отдавать всё в руки людей. Я говорил тебе, как было? Он создал мир, а потом дал людям свою силу, но не учёл, что он один, а нас много: мы, как свора собак, разорвём всё прекрасное, пытаясь его между собой поделить. Фастри тоже революционер и реформатор. Он перевернул систему с ног на голову и сделал свой мир автономным, потому что думал, что без отсутствия высшей божественной воли люди лучше поймут, что им нужно. Но они запутались и ослепли: не только аранийцы, которые вообще забыли, что Фастри существовал, но и мы, фастрийцы. Мы забыли, что на самом деле говорили Акуфат и Джейрам, мы забыли, за что воюем. Разве что-нибудь изменится после успеха этой так называемой революции? Ничего не изменится, ни-че-го! – Кайла произнёс это слово медленно и по слогам. – Но я знаю, чего хочет Фастри на самом деле. Он хочет избавить людей от себя. Давно уже он признал свою ошибку, но никто из людей не может этого понять. А я понял, ещё давно понял. – Что это значит, избавить людей от себя? – Все люди должны отказаться от Фастри. Это случится, когда умрёт последний человек, сохраняющий хоть какую-то связь с ним. Когда в мире не останется ни одного фастрийца, всё вернётся на круги своя. И когда-нибудь Фастри снова нам явится, и фастризм родится заново. Сейчас же Фастри желает смерти. И я, видимо, должен стать тем, кто эту смерть ему обеспечит.       Вот, что было на уме у Кайлы. Кап говорил, что Кайла каждый вечер подолгу пишет что-то в тетради и никому не показывает: Кира теперь поняла, что он пишет. Он документирует последние дни фастризма. Его статус, видимо, даёт ему право смело рассуждать на такие крамольные темы, и он сам свято верит в то, что станет последним пророком. После его смерти будет только возрождение Фастри, будет новый Джейрам, а Кайла канет в небытие. – Ты убьёшь Фастри? – Выходит, так. Я киллер, и Фастри заказал мне убить себя же. Как странно! – А как ты сделаешь это? Твои харифы ничего не поймут, если ты скажешь им о своём… задании. Почему ты сейчас мне это рассказываешь, я тоже не понимаю. – Харифам не нужно ничего знать. Всё произойдёт само собой, мне лишь надо сделать лёгкий толчок, направить события в нужное русло. Сейчас для этого уже всё готово. Я понимаю, что убью кучу людей, но, как говорил Акуфат, хорошее дело всегда требует жертв. Часто приходится утопить всё в крови, чтобы совершить необходимое! Акуфата изгнали, а ведь он был прав. – Но зачем мне это знать? А если я всё разболтаю? – Ты, Рика, единственная, кто останется в живых. Сообщи обо мне, когда всего этого, – Кайла сделал неопределённый жест рукой, – не станет. Никому ты ничего не разболтаешь, я знаю.       Стало очень тихо и спокойно. За тонкими стенами давно начали свою песню сверчки, но только сейчас Кира их услышала. В тусклом свете лампы глаза Кайлы нездорово блестели, а отливающие синевой волосы падали на лицо и плечи спутанными космами. Тонкие губы задумчиво чему-то улыбались, а руки продолжали гладить и ласкать напряжённое тело Киры. Кира пыталась понять, о чём он думает, вглядывалась в его заросшее щетиной лицо, но он, казалось, ушёл глубоко в себя. Само собой возникшее молчание нарушали лишь насекомые. Так спокойно Кире ещё никогда не было.