Воины Фастри

– Это клиника, – сказал Капир Нараяси, вынув пачку тетрадей из папки. – Клиника! В другое время его бы давно в психушку положили, и не было бы всей этой истории. Может, мы и победили бы… хотя, что уж теперь говорить! Если бы да кабы…       Капир Нараяси открыл одну из тетрадей и принялся читать про себя. В комнате повисла пауза. Крупные размашистые строки со множеством помарок и исправлений на страницах тетради резко контрастировали с мелкими буковками пометок между ними. Гэннат не могла понять ни слова на чужом языке, потому терпеливо ждала, пока господин Нараяси найдёт нужный отрывок. – Это дневники Кайлы? – спросила она. – Да. Почерк ужасный, но я всё расшифровал, – старик улыбнулся. – Он здесь описывает свои… виде́ния, так скажем. Например, вот: «По земле ползёт светящийся поток вязкого киселя, от которого отдаёт жаром, словно от только что выброшенной вулканом лавы. Из него вырастают один за другим дикие травы, грибы и очень красивые сиренево-розовые ягоды на длинных стебельках. Картина скоро перестаёт быть объёмной и предстаёт передо мной в виде множества плоскостей, загораживающих друг друга… чувства смешанные. Я теряюсь среди слоёв, я становлюсь меньше, но мне не страшно, а очень интересно...» – Нараяси говорил медленно, с паузами, переводя на ходу. – Что это? Это его галлюцинации? – Да. Ты подумаешь, что он был сумасшедшим – может, это действительно было так, но его выбрал Фастри для исполнения священной миссии. Может, именно таким должен был быть последний пророк. После войны я сам прошёл через все эти психоделические видения – мне приходилось пить ратфиль, и описания Кайлы очень близки к тому, что видел я. Только вот он никаких отваров не пил – неоткуда было их взять, он сам устраивал себе эти церемонии. Нам он по понятным причинам ничего не говорил, но дневники, слава богу, сохранились. – А как вам достались эти дневники? – Чудом. Нашёл в оставленной ненароком сумке накануне его смерти. Думал, возьму украдкой поглядеть, а он за своей сумкой уже не вернулся. Редко я теперь достаю это добро, но Кайлу вспоминаю часто… фотография, вон, видишь, стоит на полочке, – господин Нараяси указал на полку, где среди многочисленных портретов незнакомых фастрийцев смотрел своим отрешённым взглядом Кайла с резкого чёрно-белого снимка.       Гэннат предложила сделать перерыв и выключила запись. Господин Нараяси не выглядел уставшим, но у неё от такого количества информации всё в голове начало мешаться. Почему-то чётко запомнился лишь образ бескорыстного альтруиста Анару, который, судя по рассказам Капира Нараяси, постоянно был обеспокоен чьими-то проблемами и не находил времени даже поспать. Кайла же, для старика, видимо, персонаж самый значимый, виделся как что-то уже пройденное, вторичное и потому не столь интересное. Гэннат не могла найти объяснения своим ощущениям, но уже и не пыталась. В Булутти она научилась думать иррационально: такое мышление здесь почему-то работало лучше. ***       В делах и заботах прошло ещё две недели. Кира освоилась на кухне и стала помогать там постоянно; среди харифов она завела себе несколько друзей, хоть как-то разговаривающих по-аранийски, и постоянно проводила время за беседами. Ажиотаж вокруг неё быстро спал: к ней привыкли и перестали проявлять интерес. Конечно, Кира никогда не станет своей в Хариджаре, ведь она не верит в Фастри и не знает фастрийского. Закон Акуфата предписывает харифам либо посвятить Киру в фастризм, либо изгнать её из общины, но харифы не пытаются делать ни того, ни другого: они понимают, что Кира – совершенно чужой человек из чуждого им мира, и приравнивать её к жителям Булутти бесполезно и глупо. Поэтому Кира живёт с харифами на правах гостя, и большинство никак по этому поводу не возмущаются. О Никко так и не удалось ничего выяснить, так что Кира мысленно его похоронила и оставила попытки его найти. Этот мальчик не был ей настолько близок, чтобы долго переживать, поэтому она быстро его забыла.       Не будучи злопамятной, Кира давно простила и Капа: теперь они часто вели разговоры за общим столом. Анару, видимо, потерял к ней интерес, и они редко общались, а Кайла постоянно пропадал где-то, лишь иногда появляясь на ужине и заходя к Кире вечером. Однообразные будни сменяли друг друга с сумасшедшей быстротой: Кира словно находилась где-то в стороне от времени, и оно пролетало мимо неё стремительным потоком, за которым она была не в силах угнаться. События, происходящие в Булутти, были ей непонятны и потому чужды; харифы казались ей интересными людьми, но тоже странными и очень отличающимися от всех, кого она знала до этого. Кире говорили, что в любой день может случиться нападение, так что она не могла прогнозировать события даже на день вперёд. В любой момент её могут выгнать с базы, и в таком случае опять придётся голодать и шататься по улицам с риском стать жертвой многочисленных грабителей и насильников.       Такой образ жизни постепенно становился для Киры рутиной. Она быстро привыкла к постоянному состоянию бегства и начала осваивать базовые навыки выживания. Кап вместе с несколькими товарищами решил учить её основам рукопашного боя и даже подарил ей свой старый охотничий нож для самозащиты. Кира, в свою очередь, рассказывала Капу о жизни в Лоркоре. Иногда её слушал и Анару – он поражался, в который раз слыша о сугробах, голых деревьях и об обильных снегопадах. Кап довольно быстро представил себе зимний северный пейзаж, но Анару не мог поверить, что такое вообще может существовать где-либо на планете. Каждый раз он так удивлялся, что Кире и Капу становилось смешно. Анару был похож на милого, даже трогательного ребёнка, несмотря на то, что постоянно курил и ругался. Кира не могла понять, как этот человек вообще мог примкнуть к такому жестокому радикальному движению, как Хариджар. В первые дни Кира думала, что его заставили, но потом увидела, что свою работу он делает с отдачей и удовольствием, а на лице его всё время мелькает простоватая счастливая улыбка. Посреди хаоса, разрухи и нищеты, в которую погрузилось Халаси в эти тяжёлые времена, Анару был всегда каким-то неуместно жизнерадостным. Его широко расставленные, немного раскосые большие глаза, плоский широкий нос, приоткрытый рот – всё это было по отдельности странно и уродливо, но вместе сочеталось удивительным образом, придавая лицу Анару доброты и открытости, словно дополняя его милый мягкий характер.       Разговорившись как-то с Капом, Кира спросила его об Анару: – Почему он всегда такой счастливый? Что ни случится, он всегда будет лишь улыбаться. Это странно… – То-то я заметил, что ты никогда не улыбаешься, а когда улыбаешься, криво выходит, – засмеялся Кап. – Вы там на севере все такие серьёзные? Это из-за климата или из-за специфики режима? – Э-э… – Шучу я, не бери в голову. А насчёт Анару – мне кажется, что он родился только для того, чтобы служить людям. По жизни такой универсальный мальчик на побегушках. И при этом, знаешь, его никто не использует, им никто не манипулирует. А он ведь такой бесхребетный, никогда не скажет тебе «нет», поэтому на него очень удобно было бы свалить всю грязную работу. Но мы с ним на равных, мы его уважаем, как и он нас. Хороший парень, очень хороший. Такой никогда не предаст. – Мне Кайла говорил, что он вырос в хорошей семье, у него были образованные родители. – Да, это правда. Хотя, конечно, плевать, какие у тебя родители. Если ты родился Кайлой – ты до гроба будешь Кайлой, разве что в приличной семье, возможно, будешь сидеть на таблетках и держать своих демонов в узде. А если ты Анару, то будешь бескорыстно любить даже отца-наркомана и мать-проститутку. Я думаю, что характер – вещь врождённая. А воспитание… как бы сказать… влияет на то, как ты пойдёшь по дороге жизни, но не на то, какую роль ты будешь играть для людей. Поняла?       Кира сделала неопределённый жест рукой, и Кап посчитал, что не нужно ничего больше пояснять. Ему не нравилось, что Кира не понимает многих слов, потому что он не мог упрощать свою речь во время разговора и очень не любил объяснять.       Но Кира действительно всё понимала. И ей было откровенно жаль большинство людей, с кем она здесь познакомилась. Все они были младше двадцати пяти: кто-то уже побывал в боях, кто-то был в горячих точках, но в боях не участвовал, а кто-то всё это время просидел в городе. Со старшими Кира близко не общалась, так как сама была достаточно молода (ей было неловко, а им неинтересно). И все эти харифы, преданные воины Фастри, казались Кире несформировавшимися и словно чем-то обделёнными. Кап, например, не был способен по-настоящему кому-либо сострадать: Кайла объяснил это тем, что он «насмотрелся на резню в аранийских деревнях». Анару подчас вёл себя как глупый ребёнок и не мог понять что-то асбтрактное или представить то, что никогда не видел. О Кайле и говорить нечего…       Каждый человек, с которым пыталась говорить Кира, был эмоционально неполноценен. И от этого становилось очень грустно. Хороша ли будет страна, которой будет управлять такое поколение? Старшие на их фоне выглядели очень зрелыми и по-настоящему взрослыми, но ведь их было сильно меньше: средний боец Хариджара – это парень двадцати лет с радикально религиозным подходом к жизни и с готовностью без лишних слов принять смерть во имя своей великой идеи. Смотря на харифов, Кира всё сильнее убеждалась в правильности слов Кайлы о том, что революция обречена, а фастрийцы скоро исчезнут. Создавая людей, Фастри точно не предполагал, что последние фастрийцы окажутся такими моральными калеками.       Но Кайла был и оптимистом. Он был убеждён, что Фастри начнёт всё сначала, и фастрийцы возродятся из пепла, когда будет выбран новый пророк. Это, как ни странно, вселяло надежду и в сердце Киры, хотя, возможно, этим вечером она увидит Кайлу и остальных его товарищей в последний раз.       Поздно, уже ближе к ночи, Кайла снова к ней зашёл. От него пахло нервным потом и сырой землёй. Кира уже привыкла к этой специфической смеси запахов: от Кайлы почему-то всегда так пахло, даже сразу после мытья. – Привет, Рика, – рассеянно сказал он. – Мы завтра отбываем. Берём оружие, собираем пожитки и уходим в лес. – Правда? Как же… так? – Кира растерялась. Хоть и была готова к таким новостям, они всё же застали её врасплох. – Вот так. Я же тебе говорил, что рано или поздно этот момент настанет. Тебе тоже придётся уйти. – С вами? В джунгли? – Нет, конечно, нет! Уйти с базы и, желательно, вообще исчезнуть из Халаси. Только что на собрании господин Хайша говорил, что замечал уже несколько раз тут незваных гостей. Часовые докладывали о весьма странных людях, шастающих рядом с твоей будкой… у Хайши снова разыгралась паранойя, и теперь он считает, что ты подставное лицо, состоящее в сговоре с аранийцами. Тут, понимаешь, широко распространён этот омрачающий жизнь недуг – мания преследования. Хайша планирует вывести тебя на допрос сразу после того, как отправит наш отряд. А отбудем мы рано утром, так что ты уходи сейчас. Я зашёл, в общем-то, попрощаться.       Кайла, привычным жестом смахнув с лица волосы, поднял густые брови и заглянул в глаза Кире. Она уставилась себе под ноги, словно боялась посмотреть ему в лицо. – Зачем вам это всё нужно? – спросила она тихо. – Зачем, зачем? Зачем?.. – Это мой священный долг… Ты вряд ли поймёшь меня правильно. Я уже давно готов умереть за победу Фастри, и я не смею снимать с себя груз ответственности. Я могу предать своих товарищей, могу предать Хариджар, но не могу предать Фастри. – Фастри, Фастри… а при чём здесь я? Почему я должна в этом участвовать? Ты специально постоянно ко мне заходишь, говоришь со мной, чтобы я к тебе привязалась, а потом… вот так уходишь. У меня же вообще никого здесь нет, только ты!.. – У меня тоже никого нет и никогда не было. Именно таких, как мы с тобой, неприкаянных и всегда одиноких, Фастри выбирает как своих бесстрашных воинов. Я из этого похода уже не вернусь, я исполню то, что ему обещал, а ты… продолжай существовать. В этом твоя борьба и, если хочешь, твоя миссия здесь, в Булутти. Делай всё, что угодно, чтобы выжить среди бойни, что уже очень скоро начнётся на всей этой земле. Польётся кровь, а ты сияй своей вечной неповторимой красотой, и тогда, может быть, ты увидишь начало новой эпохи.       В горле у Киры стоял огромный ком, но лишь две скупые слезинки выкатились из глаз и стремительно побежали по горячим щекам. Кайла вытер их своими грязными пальцами и крепко, действительно в последний раз поцеловал её маленькие неказистые губы. – Я сейчас уйду, а ты пережди тут ещё около двух часов и убегай. Как, кстати, твоё настоящее имя? Не задумываясь, Кира произнесла своё имя на родном языке. В любом другом месте и в другое время она бы задалась вопросом, как он понял, что её имя выдуманное, но сейчас было не до глупых вопросов. – Что ж, прощай, Кира. Ты была, возможно, самым важным человеком в моей жизни.       И Кайла, обувшись, закрыл за собой дверь. Ком в горле растворился, и Кира почувствовала себя свободной. Ещё более свободной, чем раньше. Опять у неё не было дома, опять придётся скитаться и жить на улице, но теперь где-то внутри сидит странное чувство выполненного долга.       Ровно через два часа она заправила постель, положила в рюкзак несколько банок мясных консервов, оставленных в будке про запас, и растворилась в ночи. В здании базы ещё горели окна, и Кира просто шла от них прочь по узеньким переулкам. Свежий непривычно холодный воздух ночи врезался в ноздри будто острыми иглами; каждый шаг отдавался от стен громким звуком, почти грохотом, но Кира шла легко и гордо, абсолютно не боявшись погони. Под ярким месяцем она была словно грациозная кошка, неторопливо прогуливающаяся по знакомым, уже ставшим родными местам. А её умные рыбьи глаза смотрели в окружающий мрак бесстрашно и самоотверженно.       Будь что будет!