Воины Фастри

      Шумный прибой яростно бьётся о скалы, рассыпаясь на миллионы мелких капель. Солнце уже зашло; свежая тропическая ночь вновь удивляет многообразием звуков и ароматов, непроглядной теменью и ясными мерцающими звёздами. В просторном шатре, поставленном у самого обрыва, горят яркие свечи. Рамму сидит на мягких подушках и пьёт из огромного бокала тёмно-красное вино. Сверкая слегка прищуренными раскосыми глазами, он бросает короткие взгляды в сторону Киры, которая находится здесь же, напротив него, горделиво задрав подбородок, и намеренно отворачивается, стараясь не встречаться лишний раз с его глазами. – Как ты докатилась до такой жизни, а, Мирра? – спросил Рамму, приблизившись к Кире и грубо схватив её за руку. – Тебе-то какое дело, – раздражённо бросила она и тут же брезгливо отстранилась. – У нас не принято говорить на такие темы. – Из всех девочек, что мы сюда пригласили, я сразу выбрал тебя. И не из-за того, что ты белая, а из-за какого-то странного выражения скорби и страдания на твоём лице. – Знаешь, сколько до тебя мне уже подобное говорили? Не будь глупым, дружок. Если хочешь ещё одну ночь, так и говори. – Милая, дорогая Мирра, я вовсе не об этом! Я совершенно искренен! Ты в очень тяжёлой ситуации, я понимаю… но можно же тебя ещё спасти, можно же вызволить из этого… из этого рабства…       Кира звонко рассмеялась ему в лицо, сверкая белоснежными зубами. После того, как она покинула харифов, ей пришлось жить в нищете, перебиваясь случайными заработками и ночуя на улице. Уличные проститутки, давно приметив её, в одиночестве бродящую по узким переулкам Пасуа, нередко делали ей недвусмысленные намёки, но она, будучи очень гордой, так же недвусмысленно отказывалась стать частью их компании. Она не могла найти ни работу, ни жильё, потому что не знала, как это делать в чужой стране; более того, она не задавалась такими вопросами и в Лоркоре, ведь там она жила на обеспечении отца. Кира опускалась всё ниже на дно, и на пороге полного отчаяния увидела наконец спасательный круг, за который ухватилась жадно и крепко. Недалеко от автовокзала к ней подошёл представительный мужчина в дорогом костюме и представился волонтёром благотворительной организации, помогающей беженцам найти работу и дающей им временное жильё. Он даже показал визитную карточку, и Кира, тогда ещё плохо читавшая на аранийском, ничего странного на ней не увидела. Она с радостью приняла помощь «волонтёра», и тот отвёз её на красивой дорогой машине в богато выглядящий трёхэтажный дом на одной из центральных улиц города. Это оказалась гостиница. Кире дали маленький одноместный номер и предложили работать здесь уборщицей. Кормили хорошо, три раза в день, и работы было совсем не много. Спустя две недели жизни и работы в этой гостинице к ней снова постучался тот самый мужчина и сказал, что нашёл ей лучшую работу. Пообещал, что платить будут очень много. Кира уже догадалась, что ей предлагают пойти в публичный дом: проститутки с улицы рассказывали, что девушек нередко именно таким образом заманивают в подобные заведения, часто нелегальные. Она хотела уже отказаться, но, когда услышала, что в таком случае её выгонят из гостиницы и отнимут заработанные деньги, быстро согласилась. Перед ней маячила перспектива снова голодать, так что выбора не стояло.       На той же дорогой машине её отвезли на окраину и поселили в длинном кирпичном здании, тянущемся вдоль грязной просёлочной дороги. В комнате, по размерам не превосходящей номер в гостинице, кроме Киры жило ещё пять девушек, на вид её ровесниц. Все они были аранийского происхождения, кроме одной, которая была родом из Халаси, но, как сама говорила, «ненавидела фастрийцев всей душой». Кира решила не рассказывать о том, что жила в лагере харифов, ограничившись лишь историей своего побега из Лоркора. Девушки быстро привыкли к Кире и полюбили её прямой, но добрый нрав. Они устали от скучной, однообразной жизни, и потому любили слушать интересные, пусть и путаные рассказы Киры про жизнь в Лоркоре и скитания по Пасуа. Ей всегда удавалось ужиться в любом обществе и понравиться людям, кем бы они ни были. Суровым воинам Хариджара нравилась в Кире хозяйственность и домашний уют, который она старательно создавала на кухне. В сугубо мужском обществе харифов не хватало женского тепла, и Кира, понимая это, играла свою роль и вызывала у большинства молодых бойцов ощущение, будто они вернулись домой. Проститутки же видели в Кире такую же, как они, много повидавшую женщину с тяжёлой судьбой, но вместе с тем неординарную, нетипичную. Кира практически сразу же стала очень популярной среди клиентов публичного дома, и молва о красавице-иностранке с экзотическим именем Мирра (это был пятый её псевдоним) быстро пошла по всей округе.       Понятное дело, скоро рядовой публичный дом сменился элитным, где Кира тоже заработала признание и уважение. Вчера она и ещё несколько самых дорогих проституток отправились на неделю за город по запросу очень влиятельного в Пасуа наркобарона, который, несмотря на нестабильную ситуацию в стране, продолжал контролировать поставки опиумного мака и героина за границу и получать с этого баснословный доход. Парень по имени Рамму был одним из главных его подельников и внушал Кире с трудом скрываемое отвращение. После того, как он воплотил с нею свои самые грязные фантазии, он начал сожалеть её тяжёлой судьбе и рассуждать о том, как тяжело живётся проституткам в такие нелёгкие времена. Она не могла удержать себя от едких реплик и грубых высказываний, хотя и понимала, что под действием алкоголя и наркотических веществ он мог сделать с ней что угодно. За время проживания в публичном доме она стала более раскованной и наглой, потому что наконец почувствовала землю у себя под ногами. Научившись свободно понимать и воспроизводить аранийскую речь и усвоив жаргон публичных домов, Кира ощутила себя в своей тарелке и перестала беспокоиться о завтрашнем дне.       Однако, было одно обстоятельство, сильно тревожащее её: она всё время вспоминала, что сказал Кайла, когда уходил. Скоро здесь начнётся настоящая бойня. Как скоро? Что будет с мирными жителями в Пасуа? Часто она представляла себе Кайлу и гадала, где сейчас он и его товарищи. Что бы он подумал, если бы узнал, чем она сейчас занимается? А что сказал бы Кап? Кире почему-то кажется, что Кап начал бы распинаться в тирадах о высокой морали, а Кайла просто бы усмехнулся и развёл бы руками, мол, ничего не поделаешь. Кайла не вылезал из головы, и Кира всё задавалась вопросом, что он имел в виду, когда сказал, что Кира была самым важным человеком в его жизни. Иногда возникало острое желание снова увидеть его, взглянуть в его безумные глаза и погладить его длинные волосы. Но это желание быстро пропадало, и Кира возвращалась к ежедневным заботам.       Тянулись дни – разнообразные, но по-глупому медленные, тягучие, словно резина. Кира быстро пресытилась этим разнообразием и начала скучать. Хотелось опять оказаться в бегах, уехать из Пасуа и отправиться в далёкие странствия без цели. Наученная горьким опытом жизни на улице, Кира понимала, что придётся начать заново, но была уверена, что теперь на улице не окажется. В конце концов, много кто в Пасуа и за его пределами знаком с ней и с её историей, а она, в свою очередь, знакома с бытовыми нюансами жизни в Булутти. Она уже помышляла о том, чтобы сбежать, но планам не суждено было сбыться: в ночь, проведённую с Рамму в палатке на краю обрыва, отряды фастрийцев вступили в город сразу с нескольких сторон. На рассвете они добрались и до особняка: послышались выстрелы и взрывы, и все без исключения аранийцы были застрелены харифами в ходе захвата очередной точки. Киру и Рамму обнаружили последними. – Не двигаться! – с сильным фастрийским акцентом гаркнул один из бойцов и вскинул винтовку. – Руки за голову! Грязные тараканы, откуда достали-то такую смазливую шлюшку? Во имя великого Акуфата… – Стой! – то ли сказала, то ли выкрикнула Кира. – Не смей стрелять. Убьёшь избранницу Кайлы Хайле. Знаешь ведь, кто это такой?       Парень на мгновение замешкался и ослабил напряжение, но тут же снова направил ствол на Киру и положил палец на курок. – Не знаю, откуда ты знаешь об этом отморозке, но я бы лично отрезал его вшивую башку. Он мерзкий трус и предатель, загубивший наше… наше великое дело.       Он ожидал, что Кира начнёт плакать и молить о пощаде, но она лишь вызывающе сверлила его взглядом в полном молчании. «Она умрёт смертью храбрых», – подумал он. – Во славу Фастри и пророка его Акуфата! Фар тахари Акуфат! Тахари Фастри эшши!       Прогремело два выстрела. ***       Светлое, почти прозрачное небо простиралось над головой огромным куполом. Мелкие рваные облака застыли на нём неряшливыми мазками; редкие птицы, пролетая высоко над головой, кричали жалобно, безнадёжно. Ослабевшие ноги продолжали свою тупую механическую работу, а слипающиеся глаза скользили расфокусированным взглядом по голым камням. Колонна поднялась в горы. Воды здесь не было, еда давно кончилась: все чувствовали себя очень плохо, но продолжали идти. Внутри каждый лелеял надежду, что в конце концов найдётся какой-нибудь хиленький ручеёк или удастся подстрелить птицу, или, что почти невозможно, на пути встретится небольшое горное поселение. Партизаны были измотаны и деморализованы. Никто уже не думал ни о страшных аранийских солдатах, ни о возможности боя: мысли об удовлетворении базовых потребностей вытеснили всё остальное. Много кто пребывал в уверенности, что именно здесь, среди скал и острых горных пиков, бойцы Хариджара встретят неизбежную смерть. Оптимистов не осталось.       Лагерь разбили в небольшой нише, громко именуемой пещерой. Единственной задачей было хоть немного передохнуть, а потом продолжить мучительное и, казалось, уже бессмысленное движение на запад. Кап быстро скинул вещмешок, поставил автомат к каменной стене и сразу вышел на воздух (ему хотелось побыть одному). Дул слабый восточный ветер. Кап поднялся чуть выше и сел на выступ в скале, образующий небольшой навес над выходом из пещеры. Скоро начнутся сумерки. Птицы уже не летают в небе стаями, не кричат в пустоту своими надрывными голосами, и неприятная тишина режет слух. Комары перестали досаждать ещё у подножия горы, сверчки замолчали, и даже мыши перестали регулярно подъедать остатки продовольственных запасов. Кап никогда не думал, что ему будет одиноко от отсутствия комаров и мышей. Здесь, в горах, природа становится более скудной, и разум тоже как будто покрывается плесневой коркой, грубеет и затвердевает. Атрофировались все чувства, кроме животного голода и грызущей тоски по родным местам. Огненный шар солнца плавился, уплывая за горизонт, и мир с каждой минутой всё глубже погружался в непроглядную темень.       Когда стемнело, Кап зажёг свечу. Её света хватало лишь на небольшой пятачок голого камня вокруг, но, тем не менее, он заметил, как приближается чей-то силуэт. Невысокий рост, копна спутанных волос и характерное шарканье подошвами сразу выдали в нём Кайлу. Он улыбнулся, поднял руку в знак приветствия и уселся рядом. – Ну как тебе? – спросил он медленно, нараспев. – Что как? – Да вот это всё, что сейчас происходит по нашей инициативе. Война, если можно так сказать. – Надоело, – Кап мрачно нахмурил брови и подпёр подбородок кулаком. – Надоело до боли. Хотя, конечно, всё это именно так и должно быть. Это воля Фастри. – Ты, выходит, полагаешься на Фастри во всём? – Кайла улыбнулся. – Ну, да… – И, думаешь, мы одержим победу? – Ты меня провоцируешь? Конечно, мы победим, не будь дураком! Я пошёл к харифам, чтобы отстоять своё право на достойную жизнь, чтобы нас с тобой спасти. Этот подонок Дадамина за свои действия ответит! Но, с другой-то стороны, аранийцы так просто не отвернутся от своей веры. У них тоже есть какие-то там свои языческие идолы, и они их сразу не забудут, сколько бы их детишек я лично не перерезал. В нашем новом фастрийском государстве не будет ни стабильности, ни мирного неба над головой. Если бы мы жили отдельно, в своей стране, где только фастрийцы… а они бы к нам не лезли… – Если бы да кабы! – Кайла усмехнулся и похлопал Капа по плечу. – Скажи, а если бы аранийские солдаты ворвались в твой дом и предложили бы тебе выбор: либо ты прилюдно отступаешься от Фастри, либо на весь район сейчас сбросят бомбу, что бы ты выбрал? – Ты, всё-таки, ужасный провокатор. Конечно, лучше мне отречься, чем обрекать на смерть мирных жителей. Что ты ещё ожидал услышать? – Но ведь тех, кто отрекается от Фастри, ждёт смерть от клинка харифов. Тебя убили бы свои, Кап. Зарезали бы, как свинью. Затоптали бы твой труп… – Заткнись. Они бы поняли, что я это сделал не специально… – Ничего бы они не поняли. Думаешь, они пощадили бы тебя? Я собственными глазами видел ровно такую ситуацию, когда ты ещё развлекался в джунглях. У них даже рука не дрогнула! А самое страшное, Кап, что ты такой же. Ты тоже убьёшь, не задумываясь.       Кап не ответил. Тишина, последовавшая после этой фразы, давила на уши; слова резонировали в голове, отдаваясь эхом от гулких стенок черепа. Кайла заглядывал ему в глаза, но Кап всё отводил взгляд и нервно ломал руки. – А знаешь, почему мы, харифы, такие сильные и могущественные? Потому что все до гроба религиозны. Важнее Фастри для тебя никого нет. За эту странную идею отстоять того, кто якобы сидит внутри тебя, ты действительно готов терпеть адские муки. Я уверен, что если бы того парня не казнили за отречение от Фастри, он сам бы попросил себя убить. И ты, Кап, на его месте сделал бы точно так же. Если ты не трус, то ты, воспитанный в кровавой фастрийской жестокости, несомненно бы отдал там свою жизнь. Ты на сто процентов верен Фастри. – А ты что, нет? – у Капа от страшной догадки волосы встали дыбом. Кайла улыбнулся и пристально посмотрел ему в лицо. – Я дариш, я общался с ним лично. А вот у тебя были такие… божественные откровения? – Нет… – А у меня, как знаешь, были. В первый раз я увидел его, когда мне было лет четырнадцать. Всё шло наперекосяк: папаша из дома выпер, из школы тоже выгнали, податься было некуда. Бродил по городу босиком и трясся от дикого холода. И вдруг, так сказать, прозрел: увидел Фастри высоко в небесах. Он смотрел на меня мягко, по-доброму, чуть ли не как родная мать. Любви и нежности мне никогда не хватало, вот Фастри и дал мне это.       Кайла остановился и ещё раз взглянул в глаза Капу, теперь уже без тени улыбки. – А потом он меня бросил. Растворился в тумане, ушёл и не вернулся мне на помощь. Если бы меня не подобрали утром, я бы там копыта и отбросил. Возможно, так оно и должно было быть, а? В последнее время я часто думаю об этом, и теперь, кажется, начинаю понимать: уже тогда я обрёл Вайру. Я ведь долго пытался, всю жизнь свою пытался, и вот он, Фастри, тогда мне и явился. Но он ничего мне не дал кроме чувства пустоты… я ничего не получил, а только потерял. Фастри открыл мне свою сущность, и я увидел в нём такого же, как мы, человека, который совершил огромную ошибку, открыв людям свой облик. Так что, Кап, поиски Вайры – это погоня за несчатьем. Хотя ты, конечно, убеждён, что я глубоко ошибаюсь. Счастливый ты, Кап, все вы очень счастливые. Для вас Фастри – всё ещё величайший из величайших, и вы считаете, что он знает и умеет всё на свете, что он ваш учитель, что он ведёт вас, как стадо глупых овец, к торжеству фастризма. Хотелось бы мне, чтобы он таким был. Но, пообщавшись с ним как следует, я понял, кто он такой, и от этого страшного осознания впал в абсолютную апатию. Ты склонен к таким настроениям, ты, конечно, в конце концов меня поймёшь.       Кап расширил глаза и открыл рот. Меньше всего он ожидал такого от Кайлы. Кайла всегда был не совсем в себе, но ведь он дариш! Он должен вести фастрийцев к победе революции и быть идейным вдохновителем Хариджара! И тут он говорит такое… Кап был шокирован, он просто потерял дар речи. – Думаешь, наверное, что меня надо тоже казнить за такое богохульство? – спросил Кайла с горькой усмешкой.       Кап, признаться, именно это и думал. – Режьте! Завтра на рассвете возьмите и зарежьте! И спустя некоторое время сами ко мне присоединитесь. – Что ты такое говоришь? – Кап замотал головой. – Да ты… прикуси язык, молчи! Скажи ты всё это кому-нибудь ещё, можешь не сомневаться, завтра бы лежал трупом на дне пропасти. Надеюсь, тебя никто не услышал… Кайла, почему? Что на тебя нашло?.. – Сколько же противоречий вмещает в себя человеческий разум! Вера в Фастри, вроде бы, делает человека спокойнее и счастливее. Абсолютная правда – я знаком с монахами не понаслышке, они просто золотые люди. Но посмотри на нас – вроде, ищем того же, что и монахи, но где появляемся, там всё в огне. Кто начал эту войну, а?       Кап всё ещё смотрел на него чуть ли не со слезами на глазах. – Это не риторический вопрос. Кто начал войну, Кап? – Ну… мы… – Да чёрта с два! Фастри начал её задолго до нас. И задолго до возникновения первых харифов. Как Фастри появился, так он и обрёк себя и весь человеческий род на мучительную агонию. Фастри дарит нежность и заботу, он же вселяет в нас уверенность и стойкость, и он же, представляешь, движет такими скотами, как мы с тобой! В этом и состоит его страшная, кровавая диалектика. Вот, что узнают те, кто осмелится подойти к нему вплотную.       Кайла поднялся, вздохнул и, отвернувшись, неспеша отошёл. Очень скоро его фигура слилась с окружающей свечу кромешной темнотой, и Кап остался один. Он зажмурил глаза и схватил себя за волосы, не в силах больше сдерживаться. На тяжёлые ботинки, снятые с ног убитого аранийца, упали первые слёзы. Будто стыдясь собственного вида, он затушил свечу и упал на бок, сжавшись в комок на холодных камнях. Темнота сконцентрировалась вокруг его тела, ударив его тяжёлой волной. Мысли носились в голове неуправляемым роем, молниеносно сменяли одна другую, бесновались и, казалось, в своём безумии ликовали. Кап что есть силы надавил на глазные яблоки под закрытыми веками, и перед глазами поплыли красно-бурые пятна. «Я умер, а это теперь будет продолжаться вечно», – мелькнуло у него в голове и тут же сменилось налезающими друг на друга образами: аранийцы подрываются на минах, голодные крестьянские дети жалобно выпячивают животы, мама помешивает кипящий суп на слабой электрической плите, Кайла, стиснув зубы, вытаскивает из-под кожи личинки паразитов, снова аранийцы, теперь уже под дулом автомата, добрый старик из захолустной лесной деревушки кормит горячим рисом, завёрнутым в пальмовые листья, бесконечные джунгли, грязь под ногами, беспощадное солнце плавится на безоблачном небе…       Кап сложил руки у лица в привычном молитвенном жесте, и слёзы перестали литься, морщины на лице расправились, рот приоткрылся. Кап потерял сознание от голода и переутомления. А внизу, в пещере, чистил свою винтовку Кайла, перебрасываясь редкими фразами с командиром.