Воины Фастри

– Надо тебе, наверное, кое-что прояснить, – Капир Нараяси прервал свой рассказ и отпил немного из кружки, по счёту как минимум десятой. – Как ты думаешь, насколько широко был распространён фастризм в его лучшие времена? – Если вы такое спрашиваете, значит, наверняка фастрийцев было очень много, и жили они не только в Булутти. – Правильно. Булутти – страна небольшая, а фастризм исповедовали и на севере, чуть ли ни в Лоркоре, и в пустынях Запада, и далеко-далеко на востоке, и на океанских островах. Наша вера очень интернациональна, герои наших древних преданий жили по всему свету, и, я уверен, когда-то мы действительно правили миром. Первый пророк, Джейрам, жил сильно восточнее Булутти на каком-то маленьком острове, где в одиночестве, в гармонии с природой постигал Вайру. Фастри ему являлся как Кайле, без всяких психоделических растений. Тогда ещё не было ни общин, ни храмов, и Фастри только начинал свою попытку открыться людям. В Хафе описана жизнь Джейрама: он проделал огромный путь, преодолел тысячи километров и распространял своё учение повсеместно. Хафа вышла именно из-под его пера: он описал основные законы мира и объяснил людям, кто такой Фастри, Создатель. Когда Джейрам стал достаточно известен, произошло то, что называется у нас Каванта. Каждый человек на свете увидел Фастри своими глазами: Фастри взошёл над миром вместо солнца и превратился в миллионы лучей света, которые устремились в грудь каждому человеку и наделили людей божественной силой… тогда любой уличный мальчишка был равен по силе монахам, которые в моё время добивались Вайры очень долго, десятилетиями. Любой человек мог менять своё будущее так, как ему заблагорассудится! День Каванты стал началом нового времени, и наш календарь отсчитывается именно от этого дня. – А потом что было? Почему люди утратили эту силу? – Просто время прошло. Джейрам умер, и остались лишь его многочисленные ученики, которые и стали первыми монахами. Их число росло очень быстро, люди обращались в фастризм целыми городами и странами. Сформировались постоянные места проживания общин, личность Джейрама постепенно обросла легендами, появилось множество баллад и сказаний о жизни пророка и его приближённых. Мир стабилизировался, а люди постепенно «отошли» от первой вспышки. Тогда появилась и культура употребления растений, и фастрийский кодекс чести, и прочие ключевые для нашей цивилизации вещи. А потом, спустя ещё несколько сотен лет, появился второй пророк, ещё один очень сильный лидер, идейный вдохновитель, может, даже, сильнее Джейрама. Это и был тот самый Акуфат, чьё учение харифы считали самым правильным. Он был настолько радикален, что община отвернулась от него и предала анафеме. А он продолжал бродить по свету и распространять свои взгляды, не взирая на запреты и многочисленные бойкоты, которые ему объявляли сразу же, как узнавали, кто он такой. Он собрал вокруг себя целую армию преданных воинов, которые называли себя акуфами. Именно Учение Акуфата стало базисом для радикальных идеологий, которых было так много перед началом войны в Булутти. – А были пророки после Акуфата? – Конечно, были. До Кайлы их было тринадцать, и каждый из них породил свою ветвь фастризма, незначительными деталями отличающуюся от классического, джейрамского. За всё время существования фастризма родилось очень много легенд – полное собрание их занимает то ли восемь, то ли девять томов. У меня есть лишь двухтомник, куда вошли ключевые элементы фастрийской мифологии, но ты, пожалуйста, постарайся найти полную версию. – Не уверена, что смогу… – Постарайся. Это очень важно. – Скажите, пожалуйста, а когда начался упадок фастризма? Когда люди стали забывать Фастри? – Если честно, этого никто не знает. Затерялось в истории. Я думаю, это произошло с приходом захватчиков на Восток – главные центры фастризма находились именно там, где родился и жил Джейрам. Какие-то северные племена, отступившиеся от фастризма, который тогда был уже мировой религией, безжалостно разгромили могучую Восточную Империю и сожгли наши главные святыни. Это потрясло весь фастрийский мир: тогда-то и началось то, что началось. Судя по соображениям Кайлы, Фастри уже тогда почувствовал, что его мир рушится, и послал людям нового пророка, но тот не справился с поставленной задачей. У него не получилось сплотить фастрийский народ и поднять его на защиту своих идеалов. Тогда Фастри ещё сильнее разочаровался в людях и впал в уныние, как пишет Кайла. Вся дальнейшая история фастризма – это история медленного и мучительного затухания, кризиса, всплывшего наконец наружу. Кайла говорил, что этот кризис начался ещё во времена Каванты, просто он был скрытым, неявным, а с первой же серьёзной войной показал себя во всей красе и открыл Фастри глаза на его ошибку. – Как вы считаете, кем был Кайла? – В каком смысле «кем»? Если ты спрашиваешь, был ли он пророком, то да, я считаю, что был. Последним пророком. Сбылось всё, о чём он писал и говорил своим витиеватым стилем со множеством метафор и намёков. Сейчас мы наблюдаем именно то, что он предсказывал пятьдесят лет назад, будучи одним из десятков тысяч радикально настроенных боевиков. – А что сейчас о нём думают? – Сейчас – уже ничего. Кайлу забыли, как забыли и Фастри. В те времена на него обрушилось примерно столько же ненависти и презрения, сколько на Акуфата… да что я говорю, гораздо больше. Когда фастрийцы узнали, что Кайла был предателем и привёл аранийцев к победе, его именем запретили называть детей, за его упоминание могли побить, а за одобрение любых его действий можно было получить пулю в лоб или, что встречалось гораздо чаще, нож в горло. Против Акуфата таких законов не придумывали, но ему хорошенько досталось при жизни. Они оба, Кайла и Акуфат – настоящие изгои. – И какова дальнейшая судьба фастризма? – Кайла верил, что Фастри явится людям во второй раз и не будет больше совершать прежних ошибок. А я не думаю, что это повторится. Фастри будет держать мир под своим контролем, но не будет больше устраивать вокруг себя никаких культов. Он многому научился за этот период и понял, что гораздо лучше наблюдать за людьми из тени, не выходя на свет. На заре фастризма он был похож на подростка, искренне желающего, чтобы его заметили; сейчас же он повзрослел, и, набив порядочно шишек, понял, кто он такой. – А как вы думаете, господин Нараяси, если Фастри во многом похож на человека, есть ли у него какой-нибудь начальник? Или родители? Какая-то сущность такого же масштаба, стоящая выше по развитию? Может, человеческий мир – это для Фастри что-то вроде эксперимента, как для наших учёных культуры бактерий в питательных средах? – Ну и вопросы… не надо рассуждать на такие темы. Это не наше с тобой дело, – коротко ответил Капир Нараяси.       Гэннат замолчала, но вопросов всё ещё было много. – Давайте сменим тему. Вы ещё ничего не рассказывали о том, что фастрийцы думают о смерти. Как вы хороните людей? Что происходит с ними в загробной жизни? – Нет никакой загробной жизни. Человек умирает, и его душа навсегда исчезает. – Серьёзно? – Гэннат округлила глаза. Никогда она ещё не слышала о религии, где бы не существовало концепции загробной жизни. – Да, я в курсе, что кроме фастрийцев все верят в Страшный Суд, якобы после смерти человек либо наслаждается раем, если был праведником, либо подвергается адским мучениям, если много грешил. Мы не верим в эти сказки. Возмездие к человеку приходит здесь и сейчас – фастриец знает, что невозможно отсрочить наказание за серьёзный проступок на какую-то там загробную жизнь. Фастри устроил мир так, что всё тайное становится явным, все добрые дела при жизни поощряются, а преступления при жизни же наказываются. Самым страшным наказанием, собственно, и является мучительная смерть, всё равно, от кого – от рук блюстителей закона или по воле случая. Получив сполна за все свои грехи и добродетели, человек умирает свободным. Он покидает свет и больше никогда сюда не возвращается: мы не ставим людям памятников и не закапываем их в землю, потому что хотим, чтобы все люди имели право на свободу – свободу окончательно нас покинуть. – Как же вы хороните? – Кремируем. А прах развеиваем над лесом. – Но что насчёт Фастри? Вы же говорили, что в каждом есть часть Фастри – неужели она тоже исчезает? – Конечно, не исчезает. Она поднимается в небо вместе с дымом, и, как только в мире рождается новый ребёнок, влетает в него, становится его частью. – То есть, человек всё-таки перерождается? – Нет. То, что вселяется в ребёнка – это энергия, из которой состоит Фастри – она по-фастрийски называется Куви, но никак не душа усопшего. Душа исчезает – если хочешь, сгорает в костре, и от неё ничего не остаётся. Кстати, Кайла говорил и об этом. Он говорил, что много-много лет назад Фастри начал понемногу собирать себя обратно, забирать у умерших часть Куви и постепенно восстанавливать себя как единую сущность. Новорождённым, таким образом, достаётся всё меньше и меньше энергии, и люди физически утрачивают связь с Фастри. Во время моей юности уже далеко не все могли достичь Вайры. Кайла писал, что Фастри осталось теперь утратить только моральную связь – чтобы не остаться ни в телах людей, ни в их умах. С этой целью, собственно, Кайла и родился. Он был последним человеком, достигшим Вайры. – Если надо, чтобы все забыли о Фастри, зачем я здесь? Зачем вы хотите передать мне ваше знание? Разве вы не должны, наоборот, сжечь все книги и прогонять всех, кто хочет узнать что-нибудь о фастризме?       Капир Нараяси засмеялся. – Это моё личное желание. И, наверное, меня бы поддержали многие мои друзья, сейчас уже ушедшие. Не хочется, чтобы такая великая эпоха пропадала зря. Все наши сказания, мифы, наш красивый язык, наши чудесные песни… когда я понимаю, что эта некогда великая культура канет в небытие, у меня слёзы на глаза наворачиваются. Конечно, книги не исчезнут, их найдут, прочитают и переведут на современные языки, но столько всего будет утеряно безвозвратно! Люди наплодят смыслов вокруг наших мифов, и их интерпретации будут очень сильно отличаться от истинных… – Но… ведь цель Кайлы – сделать так, чтобы Фастри забыли. Да и разве вы не говорили, что человек после себя ничего оставлять не должен, а должен «уходить налегке»? Вы противоречите сами себе, господин Нараяси. – Культурное наследие целой цивилизации, насчитывающей тысячелетнюю историю – совсем не то же самое, что память об одном отдельно взятом человеке и поклонение его личности. Мы почитаем пророков как людей, избранных Фастри и сделавших много по-настоящему великих дел, но их портретов мы не рисуем и статуй не высекаем. Все пророки, начиная с Джейрама, покрывали свои лица масками, чтобы было невозможно в повседневной жизни отличить их от обычных людей. Кайла, в общем, тоже всячески скрывал от людей, что вступил в контакт с Фастри. На всех фотографиях он в маске – чтобы не осталось памяти, как он выглядел, а остались только дневники, только идеи. – А всё-таки, вы не сказали главного – если вы хотите забыть Фастри, зачем сохранять культуру? – Как же ты не понимаешь? Есть большая разница между тем, чтобы читать мифы как красивые сказки и тем, чтобы искренне верить в Фастри. Кайла оговаривал этот вопрос: фастризм как феномен древней культуры можно и нужно сохранить, но люди не должны воспринимать Фастри как реально существующего бога. Вы же не верите в древних языческих богов, оставленных в наследство вашими древними людьми? И никто уже не верит. С Фастри должно быть примерно то же самое. Помнишь мальчишку, который сумки мне сюда относил? У него на боку звезда, но он уже ни в какого Фастри не верит. А звезду эту он сам захотел себе сделать где-то год назад, после того как я прочитал ему фастрийские сказания – говорит, мол, дань традиции. В роду-то у него одни фастрийцы. Я не стал мешать, пусть делает что хочет, я ему доверяю. Он хороший парень, добрый. А Куви в нём уже нет.       Капир Нараяси улыбнулся, вспоминая своего маленького друга. Он рассказывает свою историю перед диктофоном уже четвёртый день – рано утром просыпается, садится с Гэннат за стол, говорит с ней до обеда, а потом идёт заниматься своими делами. А Гэннат читает его немногие фастрийские книги, переведённые на аранийский, делает в своём толстом блокноте хаотические, только ей одной понятные заметки, переслушивает диктофонные записи, осваивает азы фастрийского языка. Много времени она проводит за беседами со знакомыми Капира Нараяси: с ласковой толстой бабушкой, его ровесницей, которая готовит к обеду очень вкусные лепёшки с рыбой, с мальчиком, «отдающим дань традиции», с рослым работягой с завода, его отцом, и со случайными гостями, каждый день приходящими за чем-либо в дом Капира Нараяси. Здесь царит удивительная гармония и взаимопонимание. Гэннат потом всю оставшуюся жизнь будет хранить воспоминания об этом доме и увезёт домой многочисленные сувениры, несмотря на то, что от книг и так ломились рюкзаки и чемоданы. Гэннат до сих пор не может поверить, что этот Капир Нараяси когда-то был террористом и убийцей.